— Сысцов сказал, что ты омолаживаешь штат?— Понял. У Сысцова неприятности. На него наехали. Причем какие-то беспредельщики. То ли от крови озверели, то или совсем новенькие. Новички, Паша, сейчас начинают с беспредела и постепенно, через годы, до них доходит, что можно кое-чего добиться в жизни и не оставляя за собой горы трупов.— Значит, ты знаешь об этом?— И про левый глаз Левтова тоже.— Так, — Пафнутьев помолчал. — В таком случае, ты знаешь и человека по имени Огородников Илья Ильич.— Так... — Теперь уже замолчал Халандовский. — Так, — повторил он через некоторое время. — Теперь я понимаю тебя, Паша, теперь я догадываюсь, почему ты робел зайти ко мне. Пожить давал. А сегодня решил, что пожил я достаточно. Да?— Что, крутой мужик этот Огородников?Халандовский склонил голову к одному плечу, потом склонил к другому плечу, как это делают большие умные собаки в минуту крайней озадаченности.— Видишь ли, Паша... Не знаю, насколько он крут. К нему можно обратиться по любому вопросу. По любому. Ты хочешь иметь квартиру, магазин, завод... Ты хочешь избавиться от жены, друга, конкурента... Ты хочешь купить виллу в Испании или продать дом на Кипре... Нет проблем. Иди к Огородникову. Но ходят слухи, неподтвержденные, правда, но очень настойчивые слухи... Да, все эти проблемы он решает, но при этом всегда на асфальте ли, на паркете, на штанах или на руках остается немного крови.— Чьей? — спросил Пафнутьев.— А какая разница, Паша? — удивился Халандовский. — Не того, так этого, разве для тебя, работника правосудия, это важно? Ведь кровь всегда недопустима, да, Паша?Вопрос Халандовского был не из тех, на которые надо было отвечать, и Пафнутьев поступил единственно правильно — он взял бутылку лучшей в мире «смирновской» русской водки, которую хозяин сравнил с живой водой, налил по полной стопке.— У этого Илюши есть еще одна особенность, можно сказать, творческая манера... Если ты обратился к нему, то это вовсе не значит, что он будет решать именно твои проблемы... Вполне возможно, что он решит проблемы твоего противника. Если Илюше это покажется выгоднее.— Не понял...— Все очень просто... Ты просишь его убрать с дороги некую помеху. А он с этой дороги убирает тебя. То есть проблему он решает в любом случае, но не в твою пользу. Хотя обратился к нему ты. Поэтому надо иметь очень много денег или очень много дури, чтобы просить о помощи Огородникова.— Ты бы к нему не обратился?— Упаси Боже! Ни в коем случае.— Будем живы, Аркаша. — Пафнутьев поднял свою стопку, чокнулся и выпил одним глотком.— Налегай на помидоры, — посоветовал Халандовский. — Астраханские.— Помидоры — это хорошо, — кивнул Пафнутьев. — Огородников звонил Сысцову. Якобы от имени своих клиентов.— Очень может быть.— В качестве козырей упомянул левый глаз Левтова и зеленый джип, расстрелянный три дня назад.— Вполне возможно. — Халандовский ничуть не удивился услышанному, он просто кивнул, будто Пафнутьев сам подтвердил его же слова.— Что вполне возможно?— То, что он не блефует, что эти его козыри не фальшивые. Я ведь говорил, что его работа всегда приводит к тому, что на асфальте или на паркете остается немного крови.— Четыре трупа — это немного крови?— Пять, — поправил Халандовский. — Четыре на асфальте и Левтов. Кстати, его не нашли?— Пока нет.— Найдется, — уверенно сказал Халандовский.— Почему ты так решил?— Это будет еще один удар... Зачем же от него отказываться? Тем более что найдется труп без глаза, значит и глаз в баночке опять заиграет. И ты убедишься, что козыри у Огородникова настоящие.— Откуда ты знаешь о баночке? — спросил Пафнутьев. — Сысцов заверил меня, что никому о ней не говорил.— О! — протянул соболезнующе Халандовский. — Паша... Я так прикидываю — человек десять принимали самое непосредственное участие в извлечении глаза из тела, верно? Хорошо, пусть пятеро... У каждого баба... Похвастаться-то надо... А перед приятелями, перед шестерками... И потом, любой фактор работает лучше, когда о нем знают многие. И еще, Паша... У меня там вторая бутылочка стынет, ты как? Под картошечку, а? И рыбка горячего копчения в наличии имеется, а?Пафнутьев некоторое время прислушивался к себе, сопоставляя доклады различных частей тела, и в то же время боролся с искушением согласиться.Но разум взял верх.— Знаешь, не надо... Оно бы неплохо, но чуть попозже, чуть попозже.— Тогда заберешь бутылку с собой, — решительно заявил Халандовский. — И полдюжины котлет тебе заверну. Вику угостишь. А то она у тебя совсем отощала.— Блюдет потому что себя сверх всякой меры, — проворчал Пафнутьев, видимо недовольный тем, как блюдет себя Вика.— Во! — радостно воскликнул Халандовский. — А ты ее пост и нарушишь. И от рюмочки она не откажется. И на тебя благосклоннее посмотрит, словечко ласковое обронит, улыбкой одарит... Глядишь, и молодость вспомните.— Да мы о ней, о молодости, в общем-то и не забываем, — смутился Пафнутьев.— И опять хорошо. И мне приятно. И вот еще что... Если разберешься с Илюшей, многие тебе благодарны будут. И я в том числе. Скинемся с ребятишками — в круиз тебя отправим. С Викой. По всему Средиземному морю. А?— Круиз — это хорошо, — ответил Пафнутьев, предоставив Халандовскому самому решать — согласился ли он на такой подарок или же отверг его.— Заметано, — кивнул Халандовский, предоставив Пафнутьеву самому решать, как он понял его ответ. — Только это, Паша... Должен тебе сказать суровые слова... — Халандовский разлил остатки водки по стопкам и, завинтив крышку, поставил бутылку на пол, в угол, за штору, словно боялся, что кто-то застанет его за таким противоправным времяпровождением. — За Илюшей сила. Что-то у него в кармане, Паша. Узнаю — доложу. Похоже на то, что его наняла какая-то отчаянная бригада беспредельщиков.— Или он их нанял? — спросил Пафнутьев, поднимая стопку.— А знаешь, — Халандовский по своей привычке опять склонил голову к одному плечу, к другому, что говорило о напряженной умственной деятельности в этот момент. — А знаешь, и это не исключено. Если посмотреть на Илюшу повнимательнее... Он может. Он ведь тоже того... Беспредельщик. Он ведь сидел, знаешь?— Доложили.— И за что... Тоже знаешь?— Больно жизнелюбивым оказался.— Тебе известно, как поступают в тюрьмах с такими вот жизнелюбивыми?— Будем живы. — Пафнутьев поднял стопку.— Отличный тост! — воскликнул Халандовский, быстрым взглядом окинул стол — все ли в порядке, всего ли достаточно — и тут же с досадой хлопнул себя по лбу. Умчавшись на кухню, он через несколько секунд вернулся с двумя бутылками холодного боржоми. Сковырнув ножом пробки, он тут же налил пенящейся, бурлящей мелкими пузырьками воды в два стакана, сиротливо простоявшие на столе весь вечер. — Будем живы! — поддержал друга Халандовский и одним глотком опрокинул в себя стопку водки.Когда друзья взяли еще по котлете, в тарелке показалось донышко.Пафнутьев взглянул на часы, потом на Халандовского.— Доставлю, — сказал тот. — К самым дверям. Иначе не смогу спокойно спать. * * * Наверно, в этом есть какой-то суровый закон, не открытый еще и не описанный — совершенно разные люди, соединяясь в некое сообщество, становятся другими, с ними могут произойти самые таинственные и зловещие превращения. Скорее всего происходит следующее — когда возникает сообщество, группа, то каждый отдельный человек извлекает из себя, из своего характера, из своего внутреннего мира именно то, чего всей группе недостает, то, что ей требуется для выживания. И в результате возникает совершенно непредсказуемый организм, который живет по законам, им самим созданным.Тот же Петрович, Михаил Петрович Осадчий, уголовник с многолетним стажем. Это был человек чрезвычайно опытный и в жизненном смысле слова, и в тюремном, и в откровенно уголовном — усталый и рассудительный, неторопливый и обстоятельный. Имел внуков и хорошо к ним относился, подарки приносил, деньгами баловал а у него частенько водились шальные деньги и, казалось, он просто торопился от этих денег избавиться. Не пропивал, не проигрывал в карты, не спускал на шальных баб, нет же — внукам отдавал, и те в нем души не чаяли, визжали детскими своими голосами радостными и пронзительными, едва только завидев вдалеке сутулую фигуру деда. Работал Петрович на какой-то стройке, охранником работал, на хорошем счету был, не прогуливал, не напивался и ничего у него не пропадало. Правда, однажды со стройки прямо в травматологию отправили двух каких-то юных хмырей, но зато больше никто не пытался ни кафель тащить, ни хромированную сантехнику, ни шведские нежно-розового цвета ванны.Но банде понадобился человек опытный, жесткий и решительный.И Петрович им стал.Жестким и решительным.Никто не осмеливался перечить ему, возражать, никто не покушался на его власть. Вот только Огородников иногда, как говорится, возникал. Между Ильей и Петровичем сложились особые отношения, между собой они были чрезвычайно предусмотрительны и уступчивы. Но это была взаимная предупредительность дрессировщика и тигра, причем, кто из них тигр, а кто дрессировщик, сказать было трудно. Скорее всего, их роли время от времени менялись. То Огородников выглядел дрессировщиком, то им становился Петрович. Они вроде бы по взаимному согласию решали иногда поменяться ролями, улыбаясь при этом простодушно, но как-то тягуче, словно за улыбкой стояло многозначительное «ну-ну...».Или взять красавчика Вандама, кличка у него была такая, Вандам, а на самом деле — Игорь Веденяпин. На его безволосом теле, как и у жирноватого актера, не было ни единой наколки, никогда Вандам не сидел, не привлекался, и вообще его репутация была чистой, как белый лист бумаги. Не случалось в его прошлом ничего порочащего, но зато не было ничего заметного, что можно было бы назвать положительным. Он мог попасть в сборную страны по каким-то там хитрым восточным единоборствам, наверное, мог завоевывать призовые места, медали, кубки, поскольку все свободное время, а у него все время было свободным, Вандам тренировался, поднимал тяжести, подбрасывал гири, бросал на маты противников, его бросали, и, таким образом, довел он себя до состояния полной и ежесекундной боеготовности.Оказавшись в банде, он естественно и закономерно сделался основной ударной силой. И этого никто не оспаривал.В банду Вандама привлек Огородников. Тот имел неосторожность обратиться к нему по каким-то квартирным делам. Огородников помог хорошо поменять квартиру, причем на обмен согласился какой-то жлоб, который целый год капризничал и всем морочил голову. Огородников взялся за дело, и надо же, жлоб сразу и согласился, хотя с Вандамом с тех пор даже не здоровался, если доводилось им случайно встретиться в городе.— Моим ребятам сегодня туго, — как-то сказал Огородников Вандаму. — Поможешь?— Конечно, помогу! — Врожденная глупость, или, лучше сказать, врожденное простодушие Веденяпина было настолько велико, что он даже не поинтересовался, в чем именно нужна помощь, кому, в каком деле. А помощь, оказывается, заключалась в том, чтобы подавить сопротивление охранников склада. И Вандам уложил всех троих настолько быстро и убедительно, что после этого загрузить машину японскими телевизорами не составляло никакого труда.Правда, один из охранников так и не поднялся, упав головой на бетонный угол ступеньки, но Вандам переживал недолго, тем более что за услуги ему вручили три телевизора. Потом, когда его опять просили помочь, он уже и не мог отказаться, права такого уже не имел. А кроме того, ему постоянно требовались деньги на тренировки, на тренеров, на одежду — любил Вандам приодеться, любил шикануть. Похоже, что он больше ни к чему в жизни-то и не стремился, но приодеться, побывать в руках приличного парикмахера, посетить массажный кабинет...Да, любил еще загорать, чтобы тело, покрытое мышцами, смотрелось привлекательно, чтобы мышцы играли бронзовыми бликами при каждом повороте торса. А где сейчас можно загорать? В Абхазии война, Крым наш президент выпихнул из страны вместе с Украиной, оставался Кипр, но Кипр требовал денег.Такие дела...В этот день все они должны были собраться на даче, принадлежащей дочке Петровича. Но поскольку Петрович за свои деньги поменял крышу, поставил прочный забор с металлическими воротами, обновил пол, то он имел право назвать дачу своей, тем более что дочка ею и не пользовалась, не до нее было дочке, да и Петровичу она требовалась лишь от случая к случаю.Вот как сегодня, например.Петрович пришел первым, уже к вечеру, когда солнце коснулось деревьев и в саду наступили солнечные еще сумерки, даже не сумерки, просто тень накрыла сад, предвечерняя тень.Как человек опытный и насмотревшийся в своей жизни всякого, Петрович первым делом обошел дом, небольшой в общем-то дом — две комнаты, кухня, веранда. Потом заглянул на чердак, прошелся по саду.Ничего не подозревая, ничего не опасаясь, просто по старой воровской привычке он должен был все осмотреть и везде побывать. Спустившись с душного, пыльного чердака, Петрович долго сидел на ступеньке крыльца, потягивая сигаретку и вслушиваясь в вечерние звуки. Издалека доносился скрежет трамвая на повороте, слышались гудки машин, приглушенные человеческие голоса. Орала баба на соседнем участке, но ее не было видно за густыми старыми яблонями. Гневные крики бабы не интересовали Петровича, он знал, что за ними только бабья дурь, причем не злая дурь. Мужик, на которого она орала, даже не откликался.— У меня бы ты покричала, у меня бы ты побесилась, — пробормотал Петрович и опять пошел кружить по саду. Он обошел все деревья, выходя поочередно к одной стороне забора, к другой. Ничто не насторожило его, не привлекло внимания.Сад был неухоженный, заросший, трава в некоторых местах доходила ему чуть ли не до пояса, но он не выкашивал ее, ему нравилось это почти лесное разнотравье. На соседних участках сажали картошку, лук, вырубали деревья, чтобы больше было солнца для помидор, для огурцов. Петрович на всю эту суету смотрел посмеиваясь — пустая работа. Он-то знал, соседи сами рассказывали, что лук к зиме уже не тот, что к весне он и вовсе пропадает, картошку нужно перебирать и осенью, и зимой, и весной, иначе преет она, замерзает, подмокает. С огурцами и помидорами еще хуже, надо успеть их засолить, замариновать, закатать, да и то если удастся достать трехлитровые банки. К весне приходится эти банки распихивать по друзьям, родственникам и соседям, потому что невозможно выпить столько водки, чтобы закусить таким количеством соленых огурцов, маринованных помидоров, квашеной капусты.Обойдя сад, Петрович снова сел на теплую, нагретую солнцем деревянную ступеньку, закурил, опершись спиной о перила. И тут со стороны калитки раздался невнятный звук — не то планка стукнула, не то ветка хрустнула.Петрович медленно повернул голову — оказывается, пришел Николай, смугловатый, с длинными темными волосами, быстрый в движениях. Петровичу он нравился больше других. Когда была возможность, в напарники с собой он брал именно Афганца, такая была у Николая кличка. И похож он был на афганца, и служил там когда-то, набравшись в тех краях немногословной, затаенной готовности взрываться мгновенно и сокрушительно. При том, что в Афганце всегда ощущалась какая-то восточная ленца, он часами мог лежать неподвижно, не чувствуя никаких неудобств, но в миг опасности становился неуловимо быстрым. Все потихоньку подшучивали над его небольшим ростом, над молчаливостью, незлобивой улыбчивостью, за которыми кое-кому виделась недалекость.Однако все прекрасно знали границу, до которой можно дойти в шутках и насмешках. Его опасался даже Вандам, несмотря на такую уж мощь, такую силу.Афганец осторожно прикрыл калитку, неслышно подошел к крыльцу и так же тихо присел на ступеньку, но не рядом с Петровичем, а ниже. Так было вроде удобнее, а кроме того, Афганец всегда остро чувствовал и соблюдал законы старшинства, не стремясь стать на равных с тем, кто был выше его по положению, по возрасту.— Привет, Петрович, — сказал он вполголоса.— Привет, Коля. Все нормально?— Вроде... Еще никого нет?— Подойдут.— Общий сбор намечается? Недавно же собирались...— Адресок один появился... Илья просил отработать.— От тоже будет?— Вряд ли. — В голосе Петровича прозвучала еле уловимая снисходительность. — Зачем ему... Да и не тот он человек.— А Вобла?— Должен быть.Петрович прекрасно понял вопросы Афганца — тот не любил Огородникова и терпеть не мог перевертыша Воблу. Хотя, казалось бы, отчего — Огородников никак не вмешивался в жизнь Афганца, а Вобла даже помогал, поскольку служил в милиции и мог иногда сообщить кое-что ценное. Но, видимо, Афганец руководствовался вовсе не практическими выгодами, на что-то другое откликалась его душа, что-то другое чуяла.Не нравились они ему оба, и все тут.А почему, отчего — он не задумывался. И наверно, правильно делал. Суровая афганская школа приучила его ценить надежное, верное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30