И вдруг Сенатора осенило – да это же Исмат из Аксая, он некогда доставлял его из резиденций хана Акмаля в горах прямо к этим воротам, чтобы доложить потом Шубарину по телефону, что ваш друг дома и за дальней­шую его жизнь аксайский Крез ответственности не несет. Да, это был Исмат, Сенатор даже услышал знакомый скрип доброт­но сшитых сапог. Понятно, человек, приехавший так издалека, караулил его не случайно, и Сухроб Ахмедович, остановившись, пригласил гонца в машину. Отъехав от дома, они обменялись приветствиями, и Сенатор спросил, почему не позвонили по телефону и назначили встречу.
– Сабир-бобо не велел, – ответил кратко Исмат и доба­вил: – Ваш телефон может прослушиваться.
Видимо, следовало остановиться и где-то побеседовать осно­вательно, в машине; несмотря на открытые окна, стояла духота, и он предложил заехать в чайхану. Ему и самому вдруг захоте­лось посетить какую-нибудь старую, махаллинскую чайхану. Одна такая на Чиготае, с хаузом, с клетками перепелов, разве­шанными на склонившихся к воде ракитах, часто снилась ему в тюрьме, туда он и направил машину. Поутру чайхана оказа­лась почти пустой, лишь несколько седобородых старцев в оди­наковых зеленых тюрбанах, означавших, что они совершили хадж в Мекку, занимали красный угол в ковровом зале. «Вот уж кто признателен перестройке и Горбачеву, – подумал вдруг Сенатор о мирно беседующих стариках. – Раньше хадж к свя­тым местам мусульман не мог им присниться даже в самом фантастическом сне, а тут сразу трое из одной махалли». Но мысль на результатах перестройки не задержалась, ее перебил запах самсы, уминаемой двумя молодыми людьми на айване, у входа. Глянув на гостя, который наверняка прилетел первым рейсом из Намангана, он понял, что Исмат еще не завтракал, да ему самому вдруг захотелось самсы с бараньими ребрышками и курдючным салом киракучкаров, он знал, что тут, напротив чайханы, в переулках, торгуют не только свежим бараньим мясом, конской колбасой – казы, шашлыками из печенки, но и пекут самсу в уйгурских дворах. Чайханщик, наверняка пере­хвативший, взгляд посетителя, протягивая поднос с чайником и горкой парварды на тарелке, с улыбкой спросил:
– А может, самсы слоеной, прямо из тандыра, к чаю по­дать? – И получив заказ, тут же направил крутившегося во дворе мальца в соседний дом.
В чайхане они задержались больше часа. Заканчивая трапе­зу, Исмат неожиданно достал из внутреннего кармана пиджака железнодорожные билеты и, отдавая их, сказал:
– Это на завтрашний поезд Ташкент-Наманган, два места в вагоне «СВ», мы знаем, вы любите ездить один в купе. – Видя, что Сенатор собирается возразить, он добавил: – Сабир-бобо настаивает на немедленной встрече, и я должен это передать, хотя понимаю, что у вас могут быть дела дома, в Ташкенте, но это приказ, и не обижайтесь на меня, я человек подневольный…
Доставив Исмата в аэропорт – у него уже имелся обратный билет на дневной рейс, – Сухроб Ахмедович направился к Миршабу. Делать визит в Аксай тайным, как некогда, не было смысла; и ситуация изменилась, и он представлял теперь лишь самого себя, и партбилет ныне в расчет не принимался. Хотя, подъезжая к зданию Верховного суда, он подумал, что и рекламировать поездку в Аксай не следует; если выбрал тактику невинно пострадавшего и хочет вернуть себе кабинет в Белом Доме – лучше не обнаруживать до поры до времени связь с ханом Акмалем.
Дожидаясь в приемной, пока у Салима Хасановича, Миршаба, закончится совещание, он попытался дозвониться Газанфару, но того дважды не оказалось на месте, и он по-философски подумал о превратностях судьбы. Он собирался вызвать «на ковер» Газанфара, а вышло наоборот, его самого затребовал, да еще в приказном порядке, Сабир-бобо, и разговор, видимо, предстоял жесткий. Чувствовалось, что духовный наставник хана Акмаля оправился от шока, связанного с арестом хозяина Аксая, понял полный крах горбачевской перестройки, уверился в потере контроля Москвы над краем, а значит, вновь осознал свою власть, силу денег.
С Миршабом они проговорили почти до обеда, обсудили предстоящую поездку в деталях, ехать нужно было все равно, требовались деньги, и вызов Сабира-бобо даже оказывался кстати. Из обстоятельного доклада Миршаба Сенатору станови­лось ясным, что передел власти в крае только начинается и им будет непросто сохранить свои позиции, не говоря уже о каком-то взлете. Ведь они оба поднялись неожиданно, при старой командно-административной системе, с помощью Шубарина и его влиятельных покровителей. Но Артур Александрович сего­дня едва ли мог им помочь в борьбе за власть, разве что финансами; ему самому, наверное, теперь будет нелегко. Вряд ли кто из сильных мира сего нынче будет открыто покровитель­ствовать ему, как прежде. С упразднением КПСС вроде как умерла идея интернационализма и нерушимой дружбы с русским братом, в воздухе витали другие идеи: о зеленом знамени, исламском и даже мононациональном государстве, и в этой новой ситуации, возможно, остерегутся открыто водить дружбу с Японцем, хотя он и стал банкиром.
Радовало одно, что оказался прав некогда Сенатор, когда на свой страх и риск протянул руку помощи опальному хану Акмалю. И это в разгар перестройки, когда все отмахнулись от Арипова, посчитав, что дни его сочтены. Как далеко все-таки он смотрел! Теперь позиция хана Акмаля, хотя он находится еще в тюрьме, куда предпочтительнее, чем у многих власть имущих на свободе, скомпрометировавших себя слишком ретивыми услугами московским следователям, взявшим под микроскоп жизнь Узбекистана. Выходило, что Сенатору, как никому, нужен был хан Акмаль на воле. Как человек, имевший опыт тюремной жизни, Сенатор понимал, что только ему он отдаст предпочте­ние по возвращении. Друг познается в беде – не пустая фраза для тех, кто испытал жесткость тюремных нар и вкус баланды, и хан Акмаль уже подал этот знак своим выступлением на суде, благодаря которому он и оказался на свободе. Теперь черед за ним.
Скорый поезд Ташкент-Наманган отправлялся по старому расписанию, как и четыре года назад, когда он нанес тайный рискованный визит в Аксай к хану Акмалю, но как все изменилось и на станции, и на перроне, и в самом составе! Вокзал благополучного Ташкента, если бы не такие очевидные приметы сегодняшнего дня, как электрическое табло и ярко размалеван­ные проститутки, явно напоминал военные и послевоенные годы: куда ни глянь – нищие, калеки, убогие, потухшие взгляды, небритые, вороватые лица. Толпы мрачных, плохо одетых и пло­хо обутых людей с немыслимыми узлами, тюками, грязными коробками, с испуганными детишками и жалкими старушками. Судя по всему, это транзитные пассажиры, спешно покидающие уже второй год подряд соседний Таджикистан, есть среди них и русскоязычные жители Узбекистана, в основном из глубинки. На площади перед главным входом – цыганский бивак с бре­зентовым шатром, видимо, недавно прибыли из Молдавии, где идет настоящая война, чувствуется, спешат определиться к зиме. Голодная Россия никого не прельщает, скорее всего, как и в прежнюю войну, толпы отчаявшихся людей оттуда хлынут в Среднюю Азию. Народ помнит: Ташкент – город хлебный, хотя и тут лепешка вздорожала в пятьдесят раз, а сахар – в сто, а это всегда считалось едой бедняков, да и своих ртов нынче в Узбекистане двадцать миллионов. А ведь с какой верой народ поддержал перестройку, поверил в нее – и такой резуль­тат… Хотя, может, это еще ягодки.
Проводником оказался хитроватого вида выливший человек в чапане и галошах, но при форменной фуражке. Сначала Сухроба Ахмедовича покоробила его затрапезность, ведь в нашем сознании железная дорога еще по привычке видится мощ­ной и строгой организацией. Справедливости ради надо отме­тить, что честь мундира в перестройку она блюла дольше всех. Куда ни кинь взгляд, все работает с перебоями или остано­вилось, а поезда все-таки ходят, но, видимо, и дорога бьется из последних сил. Отсутствие униформы у проводника напомнило Сенатору статью, прочитанную еще в «Матросской Тишине». В ней говорилось, что во многих российских областях милицей­ская форма оказывается не по карману ее сотрудникам, и каж­дый ходит на службу в чем придется. Тюрьма, конечно, от восторга улюлюкала дня три, ёрничала: «Менты без штанов остались».
Едва миновали пригороды Ташкента, как человек в галошах, но уже без форменной фуражки, попытался подсадить к нему в купе попутчика, шустрого молодого парня с двумя огромными тюками. Кстати, обилие «челноков» с багажом бросилось Сена­тору в глаза еще на вокзале. Дожидаясь, пока подадут состав, он старался определить, откуда какая группа прибыла. Боль­шую команду он увидел из Турции, из Ташкента до Стамбула имелся прямой рейс, и для граждан Узбекистана даже не требовалось въездных виз, не существовало и языкового барье­ра, оттого узбекские «челноки» дружно осваивали турецкий рынок. Но тот, которого пытались вам подсадить, был из Китая, об этом говорил яркий китайский псевдо-«Адидас», а поверх еще и кожаная куртка, запах которой тут же заполнил купе. Но даже полупьяный проводник, встретившись со взглядом Сенато­ра, тут же извинился, быстро ретировался и больше его уже не беспокоил, хотя в вагоне всю ночь шла какая-то непонятная ему жизнь. Поезд отходил уже в сумерках, ночь надвигалась быстро, с каждым набегающим километровым знаком, выкрашенным, как и шлагбаумы на переездах, но скоро темнота съела и эти полосатые бетонные столбы. В купе стояла кромешная тьма, только огни станций и разъездов на миг освещали дальние углы. Встать, зажечь свет у Сухроба Ахмедовича не было ни желания, ни сил, хотя и захватил он в дорогу интересные газеты. Сегодня он отправился в путь не с пустыми руками, как в прошлый раз, а имел при себе небольшую дорожную сумку, кожаную, на молниях, купил он ее некогда в Австрии, в Вене. Жена, зная нынешнюю ситуацию в поездах и помня, что муж человек ночной, положила ему в дорогу много вкусных вещей, которые наготовила для встречи из тюрьмы, а он, не побыв и двух дней, снова сорвался по делам, но она не отговаривала, понимала, видимо, что так нужно.
Состав, как и четыре года назад, кидало из стороны в сторо­ну, подбрасывало не только на стыках и стрелках, но и на ровном месте, из-за просадки колеи. Но Сенатор сегодня не сравнивал железные дороги Австрии, по которым ему довелось некогда проехаться, с дорогами бывшего МПС СССР, другие мысли владели им, хотя время от времени он проваливался памятью в то давнее путешествие в Аксай, выглядевшее чистой авантюрой, но давшее такие неожиданные результаты. Сегодня он понимал, как важно для политика предвидеть, предугадать, предвосхитить события, он единственный тогда попытался помочь хану Акмалю. Время подтвердило его дальновидность, и это радовало Сенатора. Глянув на светящиеся стрелки «роллекса», он подумал: как хорошо, что не надо просыпаться на рассвете, как в прошлый раз, когда он сошел на глухом полу­станке, где его дожидались, чтобы отправить в Аксай на ста­реньком вертолете. Теперь он ехал до конечной остановки, Намангана, и там, на вокзальной площади, его должна была ждать белая «Волга» с златозубым Исматом за рулем, он-то и доставит его в бывшую вотчину хана Акмаля, дважды Героя Соцтруда, бессменного депутата обоих Верховных Советов в те­чение многих лет. Но встреча на этот раз была не по его инициативе, и не с хозяином Аксая, а его духовным наставни­ком, Сабиром-бобо. Но что означал приказной тон человека в белом? «Я что, его подчиненный? – наливаясь, как всегда, беспричинной злобой, подумал Сенатор. – Мальчик на побе­гушках?»
Но злоба как неожиданно возникла, так и пропала, перед глазами встал кожаный чемодан с пятью миллионами, некогда полученный им в Аксае, а казначеем у хана Акмаля был Сабир-бобо! А за деньги ответ держать надо, хотя вроде и не уговари­вались. На Востоке счет деньгам знают, особенно личным, это не партийную или государственную кассу растранжирить, тут ответ не перед партией придется держать. Вспомнив про пар­тию, в которой он состоял почти тридцать лет, считай, со студенческой скамьи, добрался до самых ее командных высот в Белом Доме и даже помышлял о самой верхушке, пообтеревшись в коридорах власти и поняв, что не боги горшки обжигают, Сенатор вдруг встрепенулся, словно нащупал тревожившую его причину. Почему Сабир-бобо велел ему прибыть в Аксай именно сегодня, вроде у него дел в Ташкенте нет, ведь он еще толком не отъелся и не отоспался после тюрьмы. Мысль показалась ему столь важной, что он неожиданно встал и включил свет. «Да, , да, партия, – рассуждал он вслух, – вот где отгадка пове­дения тихого богомольного человека в белом». Нащупав причину, можно и подготовиться к встрече; уже веселее подумал он и, достав дорожную сумку, прежде всего вынул коробку с чаем. Несмотря на продовольственный кризис, он своих привычек не изменил, пил черный чай английской фирмы «Эрл Грей – Се­рый кардинал», ему нравился его ароматичный привкус. Доста­вая пакеты, кулечки, свертки, уложенные женой, он тепло подумал о доме, она учла все его вкусы, вплоть до жареного миндаля к его любимому чаю. «Надеюсь, с кипятком еще не наступили перебои», – подумал Сенатор и отправился к тита­ну, – чайник и две пиалы по давней традиции еще сохранились в привилегированном вагоне.
За чаем не спеша он обдумывал неожиданно возникшую мысль. Выходило все верно: Сабир-бобо думает, что с упраздне­нием КПСС Сухроб Ахмедович навсегда лишился своего поло­жения и влияния. На Востоке человек прежде всего оценивает­ся по должности, оттого тут гипертрофированное почитание чина, кресла и власти в целом. Но старику, даже такому мудрому, как Сабир-бобо, с высоты его библейского возраста, уже не понять всех хитросплетений, возникших с перестройкой, а глав­ное, с обретением государственности республикой. И тут он пожалел, что не догадался захватить с собой новый партбилет, вот это был бы козырь, лучшее доказательство, что партия была, есть и будет, а как она теперь называется, какие у нее ныне лозунги – не суть важно. Главное, нисколько не измени­лись структуры власти: если раньше всем правил секретарь обкома в крае, то теперь правит хоким. Но он-то назначается правящей партией, а она как была, так и состоит из прежних членов, хотя и сменила название, а горлопаны, так называемые «демократы», как ничего не имели, так и остались при своих интересах. Пусть поговорят, на Востоке говорунов не любят. Так что зря Сабир-бобо думает, что он выпал из обоймы и ему можно приказывать. Да, деньги, родословная, связи, протекция важны, но сегодня, в исторический для Узбекистана момент, это еще не все – нужны люди с опытом управления государством, с государственным мышлением, популярные в массах, таким был для народа покойный Рашидов. А сейчас подобным челове­ком он видел себя, и, конечно, рядом с ханом Акмалем, без него, Акрамходжаева, ему в Ташкенте не обойтись. Слишком далек Аксай от эпицентра схваток, слишком надолго выпал хан Акмаль из политической борьбы и интриг, нет у них в столице более достойного представителя, чем он, а значит, приказы­вать, помыкать собою он не позволит.
Эта мысль успокоила Сенатора: теперь он знал, как вести себя с духовным наставником и главным казначеем хана Акмаля. Одного чайника оказалось мало, и он заварил еще один, чай всегда помогал ему в ночных бдениях, ему так не хватало его в тюрьме, может, оттого часто снились уютные чайханы Ташкен­та, Хорезма, Ферганы – повсюду у них свой колорит, особен­ность. Однажды приснилась ему чайхана родной махалли, в жизни которой он принимал активное участие, правда, в по­следние годы все меньше и меньше, отделывался крупными взносами на общественные нужды, он даже проснулся в слезах и, находясь в плену минутной слабости, подумал: вот если вырвусь из «Матросской Тишины» – никакой политики, никакой борьбы за власть. Только дом, семья, дети, долгие вечера в любимой чайхане за нардами, шахматами. Как же он мало знал себя! Прошло всего четыре часа, как он переступил порог дома после тюрьмы, а уже собирался в «Лидо» на открытие банка Артура Александровича, а через сутки он уже в дороге, спешит в Аксай выхватить очередные миллионы – и не на жизнь, а на борьбу за власть, за место в Белом Доме. Какая же она сладкая вещь – власть, философски рассуждал он, если ради нее уже забыты тюремные нары, ночные допросы, дети, жена, уют дома и любимой чайханы!
– Власть! – тихо, но внятно простонал Сенатор, пытаясь на слух почувствовать магию манящего слова. – Власть, власть… – говорил он как заклинание, и вдруг новый виток мыслей закру­тился вокруг вожделенного слова, звучащего коротко, как вы­стрел, – «Власть!». Но вся власть, которую он знал до сих пор, не шла ни в какое сравнение с тем, что сулила нынешняя в суверенном, независимом Узбекистане. Какие открывались возможности!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41