А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Лучше уж воспользоваться этими последними мгновениями счастья. Он ничего не рассказал Роберте, которая не спрашивала, почему у него такое озабоченное лицо. Ей было на все наплевать: она жила как животное, делая именно то, что ей хотелось, и тогда, когда ей этого хотелось. Характер, полностью противоположный Жильберу, который всю свою жизнь делал то, что должен был делать, а не то, что ему хотелось. Вплоть до его любимого времяпрепровождения, которое стало его работой!
Время летело быстро. Все вокруг было мокрым. Хлеб, который они ели, был влажным, соль непригодной, костер, который они пытались разжечь, загасал сам собой, а им все было нипочем.
Жильбер поинтересовался у Роберты, сколько времени она собирается еще оставаться с ним, но получил в ответ лишь насмешливую улыбку. Он купил газеты, спрятался от англичанки, чтобы их прочитать, и оказался прав: его фотография красовалась на первой странице. Нет, это уже не фоторобот, а его настоящая фотография, которую журналисты взяли в его квартире. К счастью, фотография была довольно старой и его трудно было узнать, а то он на ней явно походил на убийцу.
Подписанная самим Монтини передовица в «Ля Капиталь», посвященная этому делу, была оформлена в виде открытого письма Жильберу Витри:
Жильбер! Мне все равно, виновны вы или нет. Я не буду просить вас пойти сдаться полиции. Но если вы виновны, я знаю, я уверен, что вы это сделали неумышленно, что вы не убивали сознанием дела, и я хотел бы убедить в этом читателей нашей газеты: человек, который посвятил свою жизнь игре в шахматы, не может стать убийцей. Преступником — да, возможно. Человеком, который в бессознательном состоянии, в состоянии морального опустошения может убить, даже не отдавая себе в этом отчета, допускаю. Но настоящим убийцей — никогда.
Жильбер, виновны вы или нет, где бы вы сейчас ни находились, свяжитесь со мной любым способом. Я вам даю слово, что выслушаю все ваши объяснения и, если вы невиновны, в чем я глубоко убежден, я все пушу в ход, чтобы доказать вашу невиновность.
Жильбер пожал плечами. В этой статье, отдававшей демагогией, Монтини называл его Жильбером, чтобы показать, что хорошо его знает, в то время как они виделись всего-то раз пять. Монтини заявлял о своей уверенности в невиновности Жильбера и говорил с ним как со старым другом. Все это было лишь подлой ловушкой, предназначенной для того, чтобы завоевать доверие Жильбера, а затем поймать его. Как только он позвонит главному редактору, полиция подключится к их разговору, и охота за ним начнется.
Он старательно разорвал газету. В другой статье владелец ярмарочных аттракционов с площади Инвалидов уверял, что это именно Жильбер катался на его «Поезде-призраке» с жертвой.
Самым удивительным было то, что этот человек, как и официант из кафе, был убежден в том, что он прав! Это было самое ужасное! У всей Франции перед глазами в течение трех дней маячили фоторобот и приметы Жильбера, передаваемые по радио, телевидению и в кинотеатрах. Все эти люди, которые впитали в себя его образ, неизбежно начинали представлять себе, что знают его уже гораздо дольше!
Из сводки новостей в 12.30 он узнал, что полиция обнаружила его машину у Северного вокзала, и что поиски теперь направлены в сторону железной дороги. Предполагалось, что «убийца» мог укрыться в Лилле.
В Лилле! Если бы эта ситуация не была столь печальной, Жильбер посмеялся бы над всем этим. Из той же передачи он узнал, что уже добрались до Клотильды, которую называли «его невестой», и до его друзей, Жерара и Паскаля.
Если вдруг эти два идиота расскажут, что у Жильбера состоянии опьянения бывают провалы памяти… Тогда навсегда покончено с его надеждой доказать свою невиновность.
Все настойчивее разум приказывал ему вернуться в Париж и явиться в полицию, потому что это был единственный способ доказать свою чистосердечность. И все упорнее страх советовал ему ничего этого не делать. Отныне началась гигантская охота на человека, дичыо в которой был он. Жильбер хотел запрятаться в нору и никуда не вылезать. Почему? Потому что в глубине души все еще жила страшная мыслишка о том, что убийца, быть может, он и что он, возможно, сумасшедший. Раздвоение личности? Почему бы и нет? Наследственность? — Нет. Хотя однажды…
Ему было тогда лет шестнадцать, наверное. Прошел год или два после смерти отца. Он жил с матерью и Пато, охотничьей собакой, умным и ласковым коккер-спаниелем.
Жильбер ходил в монастырскую школу в Ларошфуко, ближайшую среднюю школу. Однажды вечером он вернулся домой немного раньше чем обычно и застал свою мать…
Он отказывался об этом думать, отказывался заново переживать эту омерзительную сцену.
Жильбер выскочил из палатки и ринулся в лес. Стоящее там объявление гласило: «Туристы, будьте осторожны с огнем!». Он бежал быстро, не оглядываясь, и у него сразу же перехватило дыхание. Наконец он упал на землю, задыхаясь, но та картина по-прежнему стояла у него перед глазами.
На кухне мать Жильбера связала лапы собаке. В руке она держала заостренный нож. Коккер смотрел на нее своими добрыми и грустными глазами, не испытывая страха. Мать поднимала нож. Жильбер завопил:
— Мама!
Она перевела на него свои чуть-чуть замутненные глаза и сказала улыбаясь:
— У меня небольшая мигрень, я пойду лягу.
Она спокойно вышла из кухни с ножом в руке. Жильбер выхватил его у нее и разрезал связанные лапы собаки, которая лизала ему руки. С тех пор Жильбер стал часто вскакивать по ночам.
Потом его мать умерла. Несчастный случай, говорили в семье, но Жильбер прекрасно знал, что его мать покончила с собой.
Теперь он задавался вопросом, не сделала ли наследственность из него преступника. Ведь все его опознали, его видели в компании этой Денизы, лицо которой теперь казалось ему до странности знакомым…
Его охватил страх, жуткий страх, но уже не перед полицией, а перед самим собой. Алкоголь пробуждал в нем какие-то нездоровые и темные инстинкты, которые его, возможно, толкали к убийству…
— Хелло! Паскаль!
Его звала Роберта. И она тоже считала, что его зовут Паскаль. Если ей попадется газета, фотография Жильбера — убийцы-садиста, она его, само собой разумеется, узнает и побежит выдавать.
Дрожащей рукой он провел по подбородку, обросшему щетиной. Еще несколько дней, и его будет трудно узнать, он сможет вернуться в Париж и там затеряться, не рискуя больше быть опознанным.
Ему следовало, может быть, сходить на этот раз к врачу. Об этом он думал уже давно. Врач признает его невменяемым, и его запрячут в психиатрическую больницу на всю оставшуюся жизнь.
— Да я не чувствую себя помешанным! Я не хочу идти к сумасшедшим!
Конечно, он не чувствовал себя помешанным. Разве сумасшедшие знают, что они ими являются? Если они это знают, тогда они не сумасшедшие!
Он разразился горьким смехом. Встав, он направился к палаткам. Роберта ждала его. На ней были тесные шорты и легкий пуловер, под которым свободно двигались груди. На шее висела стальная цепочка с крошечным драгоценным украшением. Жильбер нагнулся, взял драгоценность пальцами и стал ее рассматривать.
— Красиво, а что это означает?
Ему пришлось переводить. Она объяснила ему, что это талисман, приносящий ей счастье. Маленький молоток с бриллиантами. Жильбер опустил его снова на грудь своей подруги.
— Ты знаешь, мне тоже был бы очень нужен какой-нибудь талисман на счастье!
Впервые день ему казался бесконечным. Дождь был его врагом. Ему хотелось быть где-то в другом месте, где именно — он сам не знал. Повсюду его преследовали навязчивые мысли. Опустилась ночь. Они поели. Потом с таинственной улыбкой англичанка направилась к своей палатке-гробу. Немного спустя она вернулась с бутылкой, завернутой в бумагу.
В загробном свете карманного фонаря она развернула бутылку и показала ее Жильберу. Коньяк три звездочки. Жильбер пожал плечами. В положении, в котором он находился, это уже больше не имело значения. Лучше уж напиться, чтобы все забыть.
Ни у него, ни у Роберты не было штопора. Ему пришлось отбить горлышко о камень. Янтарного цвета жидкость полилась в металлические стаканы. Жильбер стал жадно пить, чтобы алкоголь быстрее оказал свое действие.
На третьем стакане ему пришла в голову мысль, что он, может быть, убьет Роберту, если будет пьяным, и лучше бы ему больше не пить… Но это только рассмешило его. Алкоголь определенно придавал ему оптимизма и окрылял его. Завтра, когда он проснется, полиция уже задержит садиста, и он сможет вернуться домой с высоко поднятой головой.
Он чувствовал себя так хорошо, что включил приемник. Когда хорошо себя чувствуешь, когда нет никаких забот, в первую очередь нужна музыка…
— Ого-го!
Фонарь внезапно погас. Им не нужен был свет, чтобы пить и любить друг друга.
— Передаем последние новости. Садистом из Медона только что совершено новое преступление. На этот раз в Шантийи он задушил свою жертву — Мари-Элен Лангонь, девятнадцати лет. Привлеченные криками несчастной два поздних прохожих чуть не задержали преступника, которому, по их словам, удалось уйти, воспользовавшись мотоциклом или мотороллером…
— Ну, наконец-то! — завопил Жильбер. — Наконец! Когда я думаю, что я чуть-чуть не поверил в то, что я убил двух женщин! Это счастье, что я услышал эти новости сегодня вечером! Я бы так и не смог сомкнуть глаз!
Роберта, вероятно, была удивлена. Она тихо смеялась, немного пьяная. Он стал ее искать на ощупь и в порыве чувств прижал к себе.
— Ты не можешь себе даже представить, мой ангел! Ты не можешь даже понять! Но ты — алиби, самое прелестное из всех алиби! Теперь мы вернемся в Париж вдвоем, ты и я, и расскажем полицейским, что прошлой ночью были вместе, ты и я, здесь в Рамбуйе. И если бы даже мне захотелось, я бы все равно не смог убить девчонку в Шантийи! Ну как, моя обожаемая англичаночка?
Разом он наполнил свой металлический стакан и осушил его большими глотками, почувствовав, что жидкость потекла у него по подбородку. Громадное облегчение наполняло его, раздувало, как шар. Ему хотелось петь, смеяться, и он пел и смеялся. Еще стаканчик… Еще один, чтобы вспрыснуть это. Вспрыснуть что? Он уже не очень хорошо помнил, что именно, но знал, что повод для ликования был безмерным. Роберта говорила с ним заплетающимся языком, и он не мог разобрать ни единого ее слова.
Потом все помутилось. Мрак пронизали цветные огни. Все крутилось и пело у Жильбера в голове, и он подумал, что находится на ярмарочном празднике.
Он обнял Роберту, назвав ее Клотильдой. Затем у него появилось неясное ощущение того, что он купается. Он сказал себе «это сон» и провалился.
Когда он проснулся, солнце было уже высоко. Он посмотрел на часы: полдень.
— Роберта! Хелло! — позвал Жильбер.
Не получив никакого ответа, подумал с болью в голове, что она вернулась в свои пенаты. Он с трудом выбрался из палатки и замигал глазами от яркого света. Отражающееся от поверхности пруда солнце было невыносимым. Ему смутно подумалось, что хорошая погода пришла вовремя, и полный счастья от того, что покончено со всеми неприятностями, он повернулся и посмотрел на другой конец поляны. Палатки-гроба там больше не было. Сложив руки рупором, он заорал:
— Роберта! Роберта!
Его крик отозвался слабым эхом в лесу. Пошатываясь, он дошел до того места, где еще вчера стояла испарившаяся палатка, и наклонился. Колья от палатки были кое-как вырваны из земли. Все снаряжение исчезло. Он схватился за голову и прошептал:
— Этого не может быть!
Роберта ведь говорила ему об этом вчера или позавчера. Она собиралась проехать автостопом по Франции, а Рамбуйе было для нее лишь промежуточной-остановкой для отдыха после более или менее бурного посещения Парижа.
Этой ночью во время их возлияний, она, должно быть, попрощалась с Жильбером. А он не рассказал ей ничего и даже не подумал о том, чтобы объяснить, какое значение она имеет для него!
Во время своей алкогольной эйфории Жильбер ни на секунду не мог предположить, что англичанка уйдет!
Его прекрасное алиби рассыпалось. Все вновь начиналось с нуля. Ему следовало дождаться ареста преступника. Потому что не оставалось больше ни одного свидетеля его пребывания в Рамбуйе. Последним, кто видел его, был бакалейщик, и это было позавчера.
Он вернулся к палатке и рухнул в нее. Его пальцы наткнулись на какой-то маленький предмет, который он подобрал. Маленький бриллиантовый молоточек.
Часть третья
Полицейский поглядел со скукой на двух женщин, вошедших в его кабинет. Мать и дочь. Мать, крепкая брюнетка сорока лет, принарядилась по этому случаю. Отвратительного вида колпак с синими цветами, напоминавший гасильник для свечей, возвышался над. ее румяным лицом. Впереди себя она подталкивала свою дочь, разукрашенную девицу, одежда на которой была слишком тесна для ее уже округлых форм. Инспектор указал на места своим посетительницам и сверился с карточкой, лежащей перед ним.
— Вы хотели дать показания. Вы госпожа Шевийон, продавщица молока, улица Клер, 7-й округ Парижа?
— Совершенно верно, господин комиссар. Я пришла по поводу того, что мне рассказала дочь, и думаю, это может принести пользу расследованию…
Инспектор уже больше не верил в то, что свидетельские показания могут быть сколько-нибудь полезными для следствия. А с этим новым преступлением он испытывал беспокойство за свою карьеру, находящуюся под угрозой. Стоит только прессе раздуть это дело, ставя во главу угла неудачу полицейского расследования, и он окажется в роли козла отпущения. Поэтому он не должен упустить ни одного следа, не имеет права пренебречь ни единым свидетельским показанием, обязан тщательно проверить любой донос.
— Мадам, пусть все расскажет ваша дочь.
Он подал знак своему коллеге Жюлю Марселену, грузно примостившемуся за пишущей машинкой. Крошка, казалось, чувствовала себя немного неловко. Она бросила мстительный взгляд на мать, и полицейский заподозрил молочницу в том, что та более или менее, но сама придумала свидетельское показание своей дочери. Девица подыскивала слова и наконец решилась:
— Значит, это было недели две или три тому назад.
— Когда точно? — обрезал Туссен. Он был в плохом настроении и не хотел облегчать жизнь этим двум женщинам.
— Три недели тому назад. Это было в четверг вечером. Я это помню, потому что ходила в кино с подругой смотреть «Сисси-императрицу».
Туссену стало жаль Марселена, который уже весь взмок, печатая на машинке эту чепуху. Но, ничего не поделаешь, он был обязан выслушать их. Снова появилось солнце после трех дождливых дней, и как было бы хорошо прогуляться сейчас в Люксембургском саду или по берегу Сены, глядя на рыбаков.
— Я возвращалась домой по Шан-де-Марс совсем одна, и тут вдруг он подходит ко мне и говорит…
— Кто это?
— Как кто? Маньяк! Месье Витри, кто ж еще! — Записывай: Жильбер Витри подошел ко мне.
Марселей забил буквой «х» строчку и продолжил печатать в прежнем ритме.
— Так что же он вам сказал?
— Ну давай же, скажи господину комиссару, что он тебе сказал! — воскликнула мать.
Девчушка опустила глаза. Туссен охотно бы поспорил, что эта красная шапочка уже повстречала серого волка и даже не одного.
— Он мне сказал: «Значит, гуляем совсем одни? Может быть, вас проводить?». Вмешалась мамаша:
— Она его узнала, вы понимаете? Это один из наших покупателей. Она не ошиблась, бедная девочка! Туссен нервно вздохнул. Девчонка продолжала:
— Мы, в общем, прошли несколько шагов вместе, а потом вдруг он взял меня за руку и потащил к темной аллее. А там он мне стал говорить… ну в общем, это и не повторишь!
— Так все-таки, что же он сказал? — осведомился Туссен, пустив в ход все свое терпение, на которое еще только чувствовал себя способным.
Он заметил усилие, которое сделала девчонка, чтобы покраснеть. Бесплодные усилия. Слабый испуганный голос:
— Он мне сказал, что я красивая, что я ему нравлюсь и что, если я хочу с ним… то он мне даст денег.
— Моей дочери! — воскликнула молочница, подняв глаза к небу. — Моя бедняжка Жинетта! Когда я думаю, что я слежу за всеми ее выходами из дома и что такие вот мужчины находятся на свободе! Ведь он мог ее убить!
— А затем? — спросил инспектор.
— Ну, значит, он прижал меня к себе и поцеловал. Он хотел меня погладить, попытался залезть под юбку, но я не позволила! Ах, нет же! Я ему влепила хорошую пощечину и бросилась бежать!
— А он не попытался вас догнать?
— Да, да, еще как! Он погнался за мной, но я бежала быстрее, чем он. Когда я добежала до угла с улицей Сен-Доминик, там где хорошо освещено, я обернулась и не увидела его!
Туссен снова зажег свою сигарету «Голуаз», повисшую в уголке рта. С долей иронии в голосе он сказал:
— Разумеется, вы сразу же все это рассказали матери.
— Она не решилась, бедняжка! Поставьте, себя на ее место! — возмутилась мать. — Она испугалась скандала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12