ведь трава все-таки есть! Папаша, сколько ни глазел по сторонам, так и не заметил, что выступающие из тумана склоны, как будто ради праздника, тонко изукрашены сине-фиолетовыми узорами кустиков маральника. А тарбаганенок, хотя и не умел толком отличить один цвет от другого, узоры все же увидел. И они ему понравились.
Он кубарем скатился вслед за папашей, дернул крепкими резцами одну-другую травинку - есть ему тоже еще не хотелось, - толкнул папашу в бок и заслужил ворчливый выговор: не так ведешь себя, надо быть медлительней и осмотрительней.
Вскоре вылезли мамаша и сестричка. Их определенно все еще в сон клонило - не выспались! - и они разлеглись на бутане.
Только не пришлось им долго лежать. Папаша встал рыжим столбиком и хрипло засвистел. Этот свист обозначал, что он заметил опасность и приказывает всем скрыться. Неизвестно, действительно ли он кого-нибудь увидел или решил попросту опробовать голос (не отсырел ли за зиму), но семейству пришлось подчиниться с возможной торопливостью.
Кадыр, прежде чем спуститься в нору, посвистел тоже - тоненьким и не очень уверенным голосом. Он хотел быть похожим на отца.
А ворчливый старик раскомандовался не на шутку. Согнав домочадцев с бутана, он и внизу не оставил их в покое: напомнил, что работать надо, нечего нежиться и бить баклуши.
Он был прав. Работ предвиделось много. Лаз на бутан - это как парадный подъезд тарбаганьего дома. Кроме него, надо было раскупоривать и запасные выходы, потому что сырость одолевала, а чтобы ее выгнать, нужна вентиляция, сквозняки. А значит, отворяй все двери!
Раскопать и выбросить предстояло не один кубометр грунта. Шутка ли! Тарбаган не проходческий комбайн, у него никаких особых приспособлений нет, его рабочая техника - зубы да лапы.
...Уже на следующий день два или три отверстия появились на склоне. Одно из них отрыл Кадыр. Подражая отцу, он высунул голову из земли и долго-долго осматривал окрестности...
Тарбаганы очень чуткие звери. У них хотя и маленькие уши, но слышат они так, как немногие могут слышать. Им, например, ничего не стоит различить шум автомашины, проезжающей где-нибудь за десяток километров. Сидя глубоко в норе, они знают, когда вблизи появился человек: как бы он ни старался пройти тихо, стук сапог его выдаст. Из-за этой чуткости возня, которую затеяло проснувшееся семейство, ускорила пробуждение соседей; на склоне горы их было много, еще десятка два сложных подземных сооружений, и в каждом - по нескольку тарбаганов.
Соседи начали появляться в точности так же, как появился папаша Кадыра. Сначала вырастала на бутане небольшая горка земли, потом она рассыпалась, и на ее месте оказывалась сонная голова, которая невыносимо долго оглядывалась по сторонам. Потом зверь, будто после утомительной работы, отлеживался на бутане.
Изредка кто-нибудь из этих новопоявившихся вставал столбиком и пронзительно свистел. Тогда по всему склону начинали выскакивать такие же столбики, и каждый из них свистел, как бы докладывая, что сигнал принят, понят и будет передан дальше. Посвистев, тарбаганы скрывались в норах, все вокруг становилось тихо и безжизненно. Бывало, правда, что причина тревоги - обманутый в своих ожиданиях беркут спускался с небес на какой-нибудь бугор и долго сидел на нем, нахохлившийся, злой, мрачный.
Не всегда сигнал тревоги поспевал вовремя. Порой тревожные свистки раздавались вместе с рычанием напавшего хищника.
Успешнее всех действовали волки. Они разведали, что в здешней колонии все проснулись, и частенько шатались поодаль, оставив в покое отары овец. Легче стало пастухам. Да и самим волкам тоже! Ведь охота за овцами чрезвычайно опасна: у пастухов винтовки. А за тарбаганов никто не наказывает...
Однажды корсак, знакомец семьи Кадыра, прокрался ночью по тарбаганьей деревне и в самом ее центре наткнулся на заброшенную нору. Он залез в нее и терпеливо затаился. Утром, когда местное население разбрелось на кормежку, корсак неожиданно вылез. Рядом с ним оказался один молодой тарбаган... Хриплый его вскрик огласил окрестность.
Вообще тяжелое это время - первые дни после пробуждения. Тарбаганы очень вялы, есть почти не могут и очень худеют. Ко всем неприятностям добавляется еще и линька - это когда старые волосы вылезают, а на их месте растут новые. На иного зверя посмотреть жалко: вроде бы еще не старик, а на спине у него какие-то лысины...
Но проходит неделя и другая; вздымаются над низинами травы, над травами - цветы. И вот уж видишь, как зверь, который недавно поразил тебя своим убогим видом, весело и прилежно скусывает с цветов головку за головкой. Он уже не похож на оборвыша - успел обзавестись новой шубкой. И шубка начинает блестеть, что, конечно, хороший признак. Он означает, что зверь и сыт и здоров.
Утро Кадыра начинается так. Проснувшись, он некоторое время лежит прислушиваясь. Снаружи тихо сейчас, лишь смиренно урчит под горой река. Не шелохнутся отяжелевшие от росы травы, цветы и ветки кустарников; мертво лежат увлажнившиеся камни. Но солнце уже поднимается из-за снегового хребта. От движения его лучей кажется, что зашевелилось все вокруг, стронулось с места, поплыло...
Решив, что движение воды и теней не опасно, Кадыр поднимается, протискивается длинным коридором и высовывает голову наружу. Бывает, он оказывается первым проснувшимся из всей колонии. Он тогда тихонько и торжествующе свистит: эй вы, просыпайтесь!
Он стоит и ждет: кто первый ответит на его зов? И вот где-нибудь вдалеке вырастает рыжий столбик, и оттуда слышится ответное посвистывание... И вспыхивают тут и там огоньки-шубки. День начинается!
Иногда Кадыр, разнежась, проспит и, выбравшись на бутан, застанет там папашу, лениво жмурящегося на солнце. С папашей повозиться одно удовольствие, только расшевелить его трудно - очень уж постарел и не любит зазря двигаться. Кидыр кидается на него, но съезжает с гладкого, толстого бока, как с валуна.
Они идут кормиться. Быстро и ровно, словно механической бритвой, срезают резцами сладкие, острые листья осота. А вот молодой стебелек полыни попался - пахучая, ароматная пища, но много не съешь - горька. По нескольку лепестков проглотили и хватит; очень хорошо для возбуждения аппетита.
Вылезает сестренка. Она носится сломя голову, а щиплет торопливо, без разбору. Лишь иногда, если что-нибудь необыкновенное попадется на зубы, она замрет, как бы в удивлении, поднимется на задние лапы и, забавно подправляя падающие листики передними лапками, склоняет изумленную голову то в одну, то в другую сторону.
Мамаша редко выходит наружу. У нее теперь в заново отделанной и выстланной спальне, куда никто не допускается, появились пять маленьких тарбаганчиков...
А сестренке жить не пришлось... Беззаботная, неосторожная, она никак не хотела запомнить, что даже из пустоты чистого неба может нагрянуть лихая тень беркута. Впрочем, никто из целой деревни ничего не успел заметить. На том месте, где только что копошилась сестренка, глухо стукнуло, пискнуло... Оглянулся Кадыр и видит: там уже нет никого! А повыше - беркут, трудно махая крыльями, поднимается ввысь. В когтях его извивается рыжий зверек...
Мигом опустела распуганная колония, лишь кое-где из нор выглядывали ошалелые усатые морды. Злодей же, поднявшись повыше, разжал когти... Раздался жалобный крик, а затем - хрясткий удар о землю, от которого, кажется, сотряслись стены нор.
Она упала и не пошевелилась больше, не побежала к распахнутому лазу норы...
Хищник не спеша спустился и принялся клевать. И пока он справлял свое кровавое пиршество, трепетало подземелье под ним. И слышались оттуда вопли возмущения и бессильных угроз.
Жестока, как посмотришь, жизнь в дикой природе, вечно там кто-то кого-то должен съесть, а если не сделает этого, погибнет сам...
Наступало лето. Погода стояла хорошая, как ее понимают городские жители. То есть дождей не было, а солнце, поднявшись утром и часок понежившись над неровным горным горизонтом, жарило затем до самого вечера. За день даже большим каменным глыбам удавалось прогреть бока.
Многие тарбаганы не выдерживают зноя и, как только досыта нажируются, торопятся вниз. Там или прохлаждаются, или занимаются домашними делами: роют, благоустраивают подземные квартиры.
Конечно, приходилось трудиться и Кадыру. А что, он с удовольствием, была бы работа! Но все же, верно, подражая пожилым тарбаганам, он больше всего любил поторчать под яростным солнцем.
Если удавалось расшевелить отца, они либо боролись, катаясь по траве, либо даже боксировали. Встанут - и пошли тузить друг друга под микитки! Но у папаши высшая весовая категория, в нем с полпуда, он поэтому опасен. Если нерасчетливо стукнет, Кадыр кувырком летит.
Но чаще они поступали более мудро: просто лежали. Разумеется, лежать да толстеть от этого мудро только с тарбаганьей точки зрения: ведь за счет жира тарбаганы живут долгие месяцы зимней спячки.
Лягут они, распластаются на бутане. Кадыр дали оглядывает, любуется. А папаша уж всего насмотрелся. Он моргает-моргает сонными глазами, а потом уронит голову - задремлет.
Если издали на тарбаганью колонию в бинокль смотреть, царят в ней благодушный покой и безалаберность. Всюду ленивые фигуры; кажется, подходи и бери их голыми руками. Но это обманчивое впечатление.
Вон видите, подбирается к желанной добыче вооруженный человек охотник. Пока на него внимания не обращают, но это потому, что он слишком далеко. Звери вроде как знают: ружье его оттуда не дострельнет.
Но он ближе. И тогда ближайший тарбаган, поднявшись столбиком, любезно кланяется: вижу вас, очень признателен за внимание, но извините... И быстро скрывается в нору.
Охотнику слышно, что тарбаган не только поклонился, но и посвистел особым образом, предупреждая сограждан. От его свистка на другом бутане переполох. Но и там не удерут, пока не покланяются и не посвистят, - такая вежливость!
И вежливость заразительная: от бутана к бутану, от зверя к зверю передается. Через минуту весь склон опустел - нигде ни одной рыжей фигурки. Охотник в досаде, что шапку из тарбаганьего меха ему опять не носить, подойдет к какой-нибудь норе и услышит: доносятся из подземелья утробные звуки. И уже что-то не похожи они на доброжелательные приветствия. Скорей всего, ругаются внизу... Вроде бы так кричат: "Чего ходишь здесь? Делать тебе нечего? Убирайся!"
И уйдет охотник, потому что знает: пока он тут, звери ни за что не вылезут.
Как-то раз на берег речки опустился с неба зеленый вертолет страшная штука для того, кто видит его впервые. Но тарбаганы лишь поначалу испугались, попрятались, а уже через минуту из каждой почти дыры в горе торчало по голове. Такими живыми, умными глазами они вглядывались в невиданное чудо! Трудно было даже предположить, что эти звери - сони. И, кажется, никто из них не впал в заблуждение, не решил, например, что вертолет - это орел-переросток.
Сильнейшее впечатление произвел вертолет на Кадыра. Тарбаганенок до самого позднего вечера просидел на бутане, разглядывая машину. Уже солнце зашло и улеглись все спать, а он стоял и стоял, как обыкновенный городской мальчишка-зевака.
Утром вертолет заревел и улетел куда-то...
Конечно, в тех далеких краях столь интересные события случаются редко. Месяцами там ничто не нарушает тишины. Вот разве промчится долиной табун молодых лошадей, выбьют они тучу пыли из твердой степи, страстным ржанием разбудят горное эхо - и нет их... Или проедет, колыхаясь, машина серый фургон с большими буквами на боку: "АвТоЛавКа". Но тарбаганы читать не умеют, да и не нужно им ничего из богатств разъездного этого магазина ни костюмов, ни сапог, ни конских седел, ни парфюмерных изделий. Иногда мимо пройдут геологи с тяжелыми рюкзаками. Тарбаганы им посвистят и покланяются: "Счастливый путь! Желаем вам побольше найти полезных ископаемых!"
И тишина, тишина, тишина...
Да ведь скучно!
А что, не отправиться ли соседей навестить? В гости, а? Лежит скучающий возле своей норы и все поглядывает на другой бутан, где, например, расположились в непринужденных позах юный Кадыр и его папаша. Этим тоже сегодня невесело, и они, заметив, что сосед намерен их посетить, определенно заинтересовались - то и дело посматривают в его сторону и усиленно кивают. Как бы сказать хотят: "Ну что же ты? Иди скорей, мы ждем".
Но сосед, увидев такое внимание, по-видимому, рассуждает: "Раз они не против, чтобы мы одну компанию составили, то пусть сами ко мне приходят; у меня на бутане места хватит".
Но папаша с Кадыром дорожат своим гостеприимством. "Иди, мы будем исключительно рады!" - как бы убеждают они мимикой и жестами. "Э, нет, вы - ко мне!" - упирается сосед. "Да нет же, у нас веселей!" - настаивают они.
Долго длятся переговоры. Посторонний, незнающий наблюдатель обязательно подумал бы с возмущением, что звери позорно обленились. Но причина нерешительности - в полусотне метров, которые разделяют жилища. Тарбаганы бегуны, прямо скажем, никудышные: ноги у них коротковаты, а тела толстоваты. Им поэтому боязно при перебежках; а вдруг, откуда ни возьмись, враг?!
Наконец желание развеяться побеждает страх. Сосед с возможной торопливостью минует открытый участок и плюхается рядом с Кадыром и папашей. Все трое страшно довольны, скуки и в помине нет. Они обмениваются выразительными гримасами, кивают головой - не иначе как последними новостями делятся.
Но странная у тарбаганов повадка. На своем бутане они с удовольствием принимают гостей, а в нору не пригласят. Если же гость по какой-нибудь необходимости все-таки в чужую нору залезет, ему несдобровать. Встреча будет жаркой - шерсть клочьями полетит, а то и кровь прольется.
Однажды сосед загостился у своих друзей. Время провели довольно весело и содержательно - и повозились и побеседовали. Вдруг Кадыров папаша вскакивает и свистит: спасайся кто может! Оглянулись, а из-за большого камня, каким-то чудом державшегося на склоне, выглядывает человеческая голова в кепке. И около головы - ружье!
Кадыр, едва успев пискнуть, свалился в нору. Папаша - за ним. И что же вы думаете? Сосед, такой порядочный вообще тарбаган, повел себя прямо-таки неприлично: он прямо на папашу спрыгнул!
Папаша его, конечно, отчитал. А вернее сказать, вздул как следует.
Пробкой сосед вылетел из чужой норы. А наверху нарушителя, разумеется, выстрелом встретили. Хорошо еще, что не попали...
Думаете, сосед обиделся? Ничуть. На следующий день притащился опять как ни в чем не бывало. Наверное, понял, что сам поступил неправильно.
Когда папаша вытуривал соседа, Кадыр тоже чистосердечно негодовал на него и только из-за тесноты не принял участия в этом праведном действии. Знал бы он, что в самом недалеком будущем ему тоже придется пострадать из-за жестокого обычая!
Метрах, наверное, в ста двадцати ниже по склону жила семья: мать с отцом и сверстники Кадыра: две тарбаганочки и два тарбаганенка. Братья и сестры устраивали турниры по борьбе и боксу, бегали вокруг бутана взапуски и вообще позволяли себе все, что хотели.
Что же Кадыр? Он все видел и день ото дня копил зависть и обиду на свою одинокую судьбу. Ведь у него фактически остался всего один товарищ для игр - папаша. Но папаше, известное дело, вечно некогда или неохота...
А желтые фигурки тарбаганят так и мелькали, так и суетились, так и приманивали! Однажды не выдержал Кадыр. Отправился знакомиться с озорными соседями.
Туда добрался благополучно. И там сначала все было хорошо: тарбаганята приняли его как своего. Но поиграть толком не успели.
- Эгей-ге-гей, тарбаганы! - вдруг раздался пронзительный мальчишеский крик. И что ужасно: крик этот, как плетью хлестнувший по склону, вылетел откуда-то сбоку! Но откуда! Тарбаганы всей колонии остолбенели.
Это и был мальчишка Ачжок. С утра, взяв для виду мешок, в который собирали топливо, он странствовал с целью изучения местности. Заметив издалека колонию, он решил подшутить над тарбаганами. Обвязал мешок зелеными ветками, надел его на себя, а для глаз дырочки ножиком проткнул. Большой зеленоватый мешок оказался мальчишке почти до пят, и, когда он в нем тихонько приблизился к колонии, никто из зверей не обратил на него внимания.
Стоят тарбаганы, посвистывают, недоумевают: откуда звук?! И тут Ачжок сбросил с себя мешок.
Что началось! Взметнулись, замельтешили, замелькали желтые тела зверей - как будто взрыв потряс колонию. Через несколько секунд на виду у Ачжока остался только один молоденький тарбаган.
Этот тоже бросился было бежать к своей норе, но далеко пора, а на пути - мальчишка с мешком. Видит зверь, дело плохо, и повернул назад, к норе новых приятелей. Он прыгнул вниз. И как назло - прямо на старого тарбагана!
Можете не сомневаться: знакомая история повторилась. Влепил старичище наглому мальцу такую оплеуху, что у того в глазах потемнело.
1 2 3 4 5 6