— Садитесь, Николай Батунович. Ответьте для начала: почему порубки прямо на территории? Почему охрана не организована? А впрочем, риторические вопросы. Раз мы здесь, значит, порубок больше не будет, а охрана будет. Вы согласны со мной?
— Шибко-шибко согласны.
Старик Огадаев действительно преувеличил стеснительность Агнии. Ничуть не тушуясь, идёт девушка через посёлок, направляется к управлению заповедника. Двум старухам, ещё не оставившим свою удобную позицию у окна, помахала рукой, крикнув: «Эй, Матвевна и Трофимовна, хватит зазря языки трудить! Слыхали, директор-то из Москвы пожаловал!» Старухи, поджав губы, кивнули. Они, конечно, уже узнали, кто тот приезжий. Не знают только, что теперь будет, и поэтому осторожны в проявлении своих чувств.
Много ещё в Агнии девчоночьего: и походка летящая, и речь без здравой обдуманности, и резковатые жесты. Пожалуй, и в одежде девушка ещё не знает толка: расшитые красными нитками самоделки-кожанцы да полушубочек — в этаком наряде разве что в тайге красоваться. Но много в девушке и неотразимой прелести. Фигурка точёная, упругая. Лицо милое, чистое, с глазами не очень крупными, чуточку по-монгольски раскосыми, но такими живыми, искристыми — каждому встречному привет!
На крыльцо управления Агния взлетела, не коснувшись ступеней. Дверь, впрочем, открыла осторожно, без скрипа и, войдя, приостановилась в коридоре, замерла. Из канцелярии — голоса Белова и Огадаева.
— …Насчёт лошадей уважили, Николай Батунович. Четыре — хорошо!
— Ещё два жеребёнка гуляй, расти, летом запрягай.
— Два! Славно! А сена, сена заготовили?
— Сена — два года корми, не кончай. Огадаев любит запас.
— Мне послышалось, кто-то вошёл. Эй, кто там?
Несколько неслышных, лёгких шагов, и Агния перед директором.
— Здравствуйте, товарищ Белов! — звонко этак сказала и затем, помедлив, добавила нечто непонятное: — Геа.
— Здравствуйте. Геа? Что такое Геа? Я, извините, в местных языках пока не силён.
— Ге и А — это же ваши инициалы. Имени-отчества я ещё не знаю, а инициалы давно знаю.
— Георгий Андреевич меня зовут. Но интересно, откуда же вы инициалы-то мои узнали? Да ещё и давно!
— А очень просто. Я статьи ваши читала в «Зоологическом вестнике» за сорок первый год. Про кабана, про тигра и про волка. Очень замечательно написано! Но только я никак не ожидала, что вы не старый. Я думала, у вас борода белая.
— Борода, ха-ха. Но всё же… Вот так, незаметно, и подкрадывается к человеку слава! — откинувшись на спинку стула, улыбнулся Белов. — Да, статьи… Я и сам-то успел про них позабыть.
— Разве так бывает?
— Бывает, товарищ Сотникова. И что же вы из моих опусов сумели извлечь полезного?
— А цитаты. Много! Я диплом писала, мне как раз по теме вышло: «Влияние на ландшафт диких и домашних животных».
— Занятно. И какую же оценку, если не секрет, вы получили за свою работу?
— «Отлично». У меня весь диплом с отличием.
— Что ж, очень рад слышать. Поздравляю.
— Спасибо.
— Но как же вы решились поехать в эту глушь? Вам здесь не страшно?
— Так ведь я, Георгий Андреевич, здешняя. В Ваулове родилась и выросла. У меня родные там. Только их теперь мало осталось. Маманя давно померла, я ещё маленькая была. Папаня и брат на войне погибли. Снайперы были.
— Федя Сотников погибай, да… — печально сказал Огадаев. — Зачем на войну ходи? Немолодой. Разве молодой не хватает? Промышленник пропадай, хороший человек… Зверюшку зря не стреляй, заповедник береги, уважай…
— Дружили они с папаней, — пояснила Агния. — Наверное, чуть ли не с детства. Жалко деду, скучает.
Все трое помолчали. Неожиданно в тишине, отчётливо слышные, из тайги донеслись три торопливых выстрела. Белов покривился, как от зубной боли.
— Мальчишки эти, черт, шпана!…
— Мальчишки тайга не ходи, дома сиди, — сказал старик. — Им Огадаев говори: шибко сердитый директор, нельзя заповедник стреляй.
— Правда это. Дед давеча завернул ребятишек, — подтвердила Агния.
— Вот как? Значит, всё-таки слушаются Николая Батуновича, когда надо? Но кто же это тогда палит под самым у нас носом?
— Разный люди. Настоящий промышленник нет. Рудный-городок живи, работай, воскресенье старый заимка на машине катайся, вино лакай, бутылка стреляй. Попадай редко!
— Ну и не только по бутылкам, — возмущённо сказала Агния. — Да они никого не жалеют! Я в прошлый раз пошла — дятел на дороге лежит мёртвый. Он-то кому помешал?!
— Даже сам звук выстрела в заповеднике должен быть неизвестен, — сказал Белов, и как бы наперекор его словам вдали раскатились подхваченные эхом новые выстрелы. — О господи! Да неужели у нас здесь не осталось здоровых, сильных людей! Как нужны объездчики!
— Два люди есть. Своекоров и Митюхин. С войны приходи целый. Однако объездчик работать не хоти, жалованье не получай. Сами тайга ходи, пушнина, мясо добывай, продавай — так живи.
— Ага, двое, — кивнула Агния. — Не хотят.
— На свободу потянуло, посмотрим… — проскрежетал Белов, накинул полушубок и быстро вышел.
В окно Агния и Огадаев увидели, как новый директор зашагал прямиком в тайгу, в ту сторону, где стреляли.
В торжественно чистом кедровнике, где, кажется, и птица бы не посмела петь громко, невероятный шум..Четверо ошалевших от азарта охотников бежали, рассыпавшись цепью, что-то орали зычными, уже осипшими от усталости голосами. Двое выстрелили, не замедляя бега. Куда, в кого? Эхо, словно взбесившееся, скомкало, разорвало на части и расшвыряло по окрестностям несуразицу звуков.
Это была погоня, облава на соболя. Рыже-буроватый зверёк величиной с небольшую кошку скачками уходил от людей, изредка делая бессмысленную попытку нырнуть в снег, увы, слишком ещё мелкий. Соболь уже сильно устал и, как видно, был доведён до отчаяния. Он уже не вилял между деревьями и не пытался спастись на каком-нибудь из них, понимал, наверное, что это ничего не даст: одно дерево, на котором он только что отсиживался, уже лежало срубленное. Впереди же соболя ожидала коварная ловушка — натянутая от ствола к стволу сеть.
И вот в шуме и гаме погони соболь ринулся в роковой просвет, наткнулся на сеть, мгновенно закрутился в ней и, издав хрипловатый крик, замер. «Готов! Есть! Попался!» — торжествующе завопили охотники.
Оставалась самая малость — прикончить зверька ударом палки или приклада. Но тут-то с противоположной стороны сети и возник как из-под земли человек в распахнутом полушубке, без шапки, задыхающийся и побелевший от напряжения. В руках у него сверкнул нож; одним быстрым движением он полоснул по сети. Освобождённый соболь скакнул в сторону и исчез.
Лавиной набежали охотники, встали, отдуваясь, от изумления потеряли дар речи. Один наконец крикнул плачущим голосом:
— Да что же это такое, братцы?! Ведь убег!
Другой, самый молодой из охотников, в изнеможении сел прямо в снег и сказал:
— В кои-то веки подфартило! Первый раз в жизни размечтался подержать в руках соболюшку.
— Вы, в общем, верно вопрос ставите, — убирая нож в чехол за пояс, отозвался Белов. — Соболя действительно осталось очень мало. Для того здесь и заповедник — для восстановления. А вы… И кедр не пожалели, срубили, ах, варвары!
— Судить его, — сказал высокий, хмурого вида детина. — Узнать, кто такой, и самолично судить.
— Да че там судить! — устало просипел сидевший в снегу парень. — Соболюшку все одно не воротишь. Всадить заряд мелкой дроби в одно место, и пусть идёт.
— Вот именно. Как хорошо придумал! — сказал Белов-А то у меня дырок-то на теле от пуль да от осколков вроде маловато. Пали, солдатушка, я повернусь.
— Патрона на тебя жалко, — пробормотал детина, сделал шаг, медленно замахнулся, и здоровенный кулак, казалось, со свистом проделал в воздухе полуокружность. Но удара не последовало: Георгий Андреевич сделал молниеносный нырок и остался стоять, как стоял. Детина, едва удержавшийся на ногах, удивлённо осмотрел кулак.
Этот маленький эпизод произвёл некоторое впечатление на браконьеров. Помолчали, разглядывая незнакомца. Чувствовалось, нет у них единого мнения, чтоб дружно распалиться для расправы.
— Ладно. Говори, кто ты такой есть и откуда на нашу голову свалился, — мрачно изрёк пожилой плотный человек.
Ответить Белов не успел. Позади него металлически лязгнуло — как лязгает только затвор, досылая патрон в патронник.
— Директор заповедника, вот кто! — грянул звонкий девичий голос, и Агния, распалённая, растрёпанная, появилась из-за деревьев. Карабин в её руках отплясывал безо всякого порядка — чёрненький кружочек дульного отверстия нацеливался то на одного, то на другого браконьера.
— Никак Агнюха вауловская, Сотникова Феди дочка! — обрадовался плотный. — Слышь, Агнюха, смотри не пальни из этой штуковины, она шутить не любит — боевая.
— Зря не пальну.
— Так! — подвёл итог Белов. — Зверя вы, товарищи, не добыли, и я вас на первый раз отпускаю. Немедленно покиньте заповедник, и больше сюда ни ногой. И прошу вас сообщить всем вашим знакомым охотникам, что заповедник — под государственной охраной! Пойдёмте, Агния.
И, не дожидаясь ответа, зашагал назад, по своим следам. Агния, бросив напоследок: «Попомни, дядя Евсей!», поспешила следом.
Когда группа растерянных браконьеров осталась позади, Георгий Андреевич, нечаянно перейдя на «ты», сказал с нежностью:
— Спасибо, Агнюша. Ты у меня, видно, единомышленница. Напугалась?
— Было маленько.
— А карабин откуда?
— Да у нас их целых три. И патронов жестяной ящик. Дед такой запасливый!
— Хорошо бы никогда из них не стрелять…
— А это какие нарушители попадутся. В иных и шмальнуть не грех.
— Надо так дело поставить, чтобы люди сами, добром, берегли природу.
Трудный получился разговор у директора с Виктором Митюхиным и Степаном Своекоровым. С кем-нибудь другим не стал бы Георгий Андреевич разводить долгие тары-бары, но уж очень ему нравятся эти двое. Именно их хочет он иметь объездчиками в заповеднике.
Оба — солдаты. Таких солдат капитан Белов повидал немало: без приказа вперёд не лезли, наград на груди не густо, а посмотришь, если есть во взводе такой вот Митюхин или Своекоров, то взвод и из самых опасных передряг выходит, и после боя живёт по-людски, домовито. Всегда успевают они шепнуть высунувшемуся из окопа товарищу: «Поберегись!» — и человек жив, и вражья пуля полетела мимо. Покажут молодому шустрому командиру ложбинку, по которой лучше всего продвинуться вперёд, чтобы всем взводом не угодить под прицельный пулемётный огонь противника…
Многие достоинства собеседников угадывал Георгий Андреевич. Следопыты? Конечно! Снайперы? А как же! Лошадь подкуют, а если надо, подлечат её…
В избе повсюду были видны признаки обстоятельных сборов: коробка снаряжённых латунных патронов на лавке, ружьё, разобранное для смазки и регулировки, крупа, мука и соль в грубовато, но крепко сшитых мешочках, одежда и обувь, выложенные на видное место, чтобы ещё и ещё раз посмотреть на них, заметить, может быть, неполадку и сделать нужный ремонт. Красноречивей же всего о подготовке говорило поведение некрупной чёрной, с белым галстучком, лайки по кличке Курок. Собака и пары минут не могла пролежать на подстилке у двери — то и дело вставала и смущённо потягивалась. И в том, как Курок, стараясь не смотреть на гостя, всё же внимательно следил за ним, чувствовалось скрытое нетерпение и опаска: как бы надоедливый чужак не испортил охоту.
Георгий Андреевич в конце концов отбросил дипломатию:
— Ну так вот, товарищи. Все я про вас знаю. Народ вы честный, до войны в заповеднике работали не за страх, а за совесть. Именно такие люди мне сейчас и нужны. Должности свои вы займёте по закону, как фронтовики. С завтрашнего дня, нет, с сегодняшнего, оформляю приказом.
На столь прямое заявление услышал Белов и ответ такой же. Своекоров, сухощавый, подобранный, в старой солдатской гимнастёрке, ладно облегавшей его крепкую фигуру, сказал, спокойно глядя на нового директора:
— Больно ты быстрый, Андреич. Какие мы люди, это ты разузнал, верно. Ну и невелик секрет-то — здешний человек весь как на ладони. Вот ты — другое дело. Мы тебя не знаем и знать пока нам недоступно. Как ты все тут поставишь, так то нам, может, и не сгодится. У нас с Витюхой своё понятие о заповеднике.
— Интересно, какое?
— Да как тебе сказать… Вот работали мы у Тураева. Хороший был мужик, заботный. А слабину всё ж таки имел. К нему, бывало, то начальники, то друзья-приятели наезжали и брали зверя почём зря. И что же тогда получалось? Я, скажем, задерживаю нашего браконьера старикашку Хлопотина, ружьё у него конфискую, протокол пишем, большой штраф присуждаем — всё честь по чести. А он, Хлопотин-то, вдруг видит, что другие какие-то люди повезли из заповедника изюбра, и никого не боятся, да ещё похваляются. Куда мне глаза на такой случай от Хлопотина деть? И как ему не обижаться? Вот тебе один пример. А другой пример, так это то, что не единожды и в меня, и вон в Витюху стреляли. Ты помнишь, Витюх, фуражку мне новую прямо на голове насквозь пробили? Подтверди.
— Разворотило дробью во как. Новую, ага, аккурат токо купил в Рудном, — добродушно улыбаясь, закивал Митюхин, небольшого роста мужичок, молодой, круглолицый, а голова сплошь седая.
— Ничьи друзья-приятели охотиться здесь не будут, — сказал Белов и, сделав паузу, добавил: — Прошу поверить.
— Ну вот, кажись, обидели человека, — виновато Усмехнулся Своекоров. — Ты уж прости, Георгий Андреевич. Да не журись, придём мы к тебе работать, вот отбелкуем и придём… К весне. Никого на наши места не ставь, придём! Куда нам деваться?
— К весне — не годится. Один месяц, так и быть, подожду… Да ведь у вас, наверное, и договор с заготпушниной?
— Ну! Взяли кой-какой авансец.
— Ладно. Как говорится, ни пуха вам ни пера. За месяц как раз рассчитаетесь. А лишних шкурок — таких, чтобы воон в тот домик таскать, — вам не надо.
И Белов показал в окно, откуда были хорошо видны хоромы Татьяны Щаповой.
— А ты уж и про то прослышал? — смутился Своекоров.
Белов встал и, ничего не ответив, пошёл к выходу.
На улице, увидев подъезжавшую повозку, запряжённую знакомым конягой Василь Васильичем, он улыбнулся, но, присмотревшись, нахмурился: уж очень озабоченным был возница — участковый Иван Мернов, за спиной которого виднелась маленькая, сгорбленная фигурка найдёныша Юрки.
— Что-нибудь случилось? — пожимая руку участковому, спросил Белов.
— Случилось-приключилось… Тьфу, вспоминать неохота, а поганые, брат, у меня дела! В Ваулове не так давно один старый хрыч помер. Тот ещё был дядек, исторический. В царское время и каторга его не скрутила, а при Советской власти мирно обосновался хозяйством и промышлял чем только мог. По-нашему называется хищник отпетый. Вот и стал он помирать, а совесть сильно нечиста — вспомнил про бога и велел чадам и домочадцам вокруг собраться, чтобы, значит, исповедаться. Собрались, конечно, все, кого звали и кого не звали, — всем интересно. Он исповедался, как хотел, и помер. И тут-то история и начинается. Оказалось, немалый должок за старым!
— Ну так… — пожал плечами Георгий Андреевич.
— Правильно, какой спрос с покойника! — подхватил Мернов. — Но ты слушай дальше. Промышлял старикашка за компанию с другим, тоже из здешних, но помоложе. Старательством втихую занимались, ну, не без фарта — такие на метр сквозь землю чуют. Вот бродят они по самой глухомани, богатеют, значит, и однажды такой случай: таборок ветхий, кострище, и два мертвяка лежат. Нерусские вроде, но тоже такие же старатели, и золотишко при них. Не убитые, я уверен, сами померли. Скажем, отраву ненароком съели, а не то клещ энцефалитный своё сотворил: залез под кожу, а там — паралик, и лежи себе, в тайге никто не поможет. Что делают наши прохвосты, ты и сам понимаешь: чего надо забрали, и тягу. Властям — ни-ни, золотишко схоронили; потом, дескать, поделим.
— А, понимаю. Второй до сих пор жив.
— Ещё как жив! Захар Данилович Щапов, вполне известная личность. В начале войны его упекли за незаконный сбыт — ну, не с тем, не со схороненным золотишком, как я понимаю, на том у них с хрычом Постниковым до времени крест стоял, а со своим, своими руками добытым. Все эти годы Захар заместо фронта — в заключении. И что же ты думаешь? Ему сроку с гулькин нос остаётся, а он — в бега. И обозначает это только одно: что слух про исповедь хрыча Постникова до него быстрей, чем до милиции, докатился. Ему просто-напросто письмо послали, чтобы новой тряски опасался. И он… к золотишку!
— Да, похоже, к нему…
— Вот-вот. Эх, да если бы не эти вауловские!… Мне, понимаешь, подробности нужны, я тридцать два допроса снял, всю бумагу перевёл, а они, старьё это, ни в какую. «Нам не можно, мы не слыхали…»
— А по-моему, всё очень просто. Здесь он. Они об этом знают или догадываются и, естественно, побаиваются. Постой, постой… Ты сказал: Щапов. Он, случайно, не родственник нашему счетоводу Татьяне Спиридоновне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Шибко-шибко согласны.
Старик Огадаев действительно преувеличил стеснительность Агнии. Ничуть не тушуясь, идёт девушка через посёлок, направляется к управлению заповедника. Двум старухам, ещё не оставившим свою удобную позицию у окна, помахала рукой, крикнув: «Эй, Матвевна и Трофимовна, хватит зазря языки трудить! Слыхали, директор-то из Москвы пожаловал!» Старухи, поджав губы, кивнули. Они, конечно, уже узнали, кто тот приезжий. Не знают только, что теперь будет, и поэтому осторожны в проявлении своих чувств.
Много ещё в Агнии девчоночьего: и походка летящая, и речь без здравой обдуманности, и резковатые жесты. Пожалуй, и в одежде девушка ещё не знает толка: расшитые красными нитками самоделки-кожанцы да полушубочек — в этаком наряде разве что в тайге красоваться. Но много в девушке и неотразимой прелести. Фигурка точёная, упругая. Лицо милое, чистое, с глазами не очень крупными, чуточку по-монгольски раскосыми, но такими живыми, искристыми — каждому встречному привет!
На крыльцо управления Агния взлетела, не коснувшись ступеней. Дверь, впрочем, открыла осторожно, без скрипа и, войдя, приостановилась в коридоре, замерла. Из канцелярии — голоса Белова и Огадаева.
— …Насчёт лошадей уважили, Николай Батунович. Четыре — хорошо!
— Ещё два жеребёнка гуляй, расти, летом запрягай.
— Два! Славно! А сена, сена заготовили?
— Сена — два года корми, не кончай. Огадаев любит запас.
— Мне послышалось, кто-то вошёл. Эй, кто там?
Несколько неслышных, лёгких шагов, и Агния перед директором.
— Здравствуйте, товарищ Белов! — звонко этак сказала и затем, помедлив, добавила нечто непонятное: — Геа.
— Здравствуйте. Геа? Что такое Геа? Я, извините, в местных языках пока не силён.
— Ге и А — это же ваши инициалы. Имени-отчества я ещё не знаю, а инициалы давно знаю.
— Георгий Андреевич меня зовут. Но интересно, откуда же вы инициалы-то мои узнали? Да ещё и давно!
— А очень просто. Я статьи ваши читала в «Зоологическом вестнике» за сорок первый год. Про кабана, про тигра и про волка. Очень замечательно написано! Но только я никак не ожидала, что вы не старый. Я думала, у вас борода белая.
— Борода, ха-ха. Но всё же… Вот так, незаметно, и подкрадывается к человеку слава! — откинувшись на спинку стула, улыбнулся Белов. — Да, статьи… Я и сам-то успел про них позабыть.
— Разве так бывает?
— Бывает, товарищ Сотникова. И что же вы из моих опусов сумели извлечь полезного?
— А цитаты. Много! Я диплом писала, мне как раз по теме вышло: «Влияние на ландшафт диких и домашних животных».
— Занятно. И какую же оценку, если не секрет, вы получили за свою работу?
— «Отлично». У меня весь диплом с отличием.
— Что ж, очень рад слышать. Поздравляю.
— Спасибо.
— Но как же вы решились поехать в эту глушь? Вам здесь не страшно?
— Так ведь я, Георгий Андреевич, здешняя. В Ваулове родилась и выросла. У меня родные там. Только их теперь мало осталось. Маманя давно померла, я ещё маленькая была. Папаня и брат на войне погибли. Снайперы были.
— Федя Сотников погибай, да… — печально сказал Огадаев. — Зачем на войну ходи? Немолодой. Разве молодой не хватает? Промышленник пропадай, хороший человек… Зверюшку зря не стреляй, заповедник береги, уважай…
— Дружили они с папаней, — пояснила Агния. — Наверное, чуть ли не с детства. Жалко деду, скучает.
Все трое помолчали. Неожиданно в тишине, отчётливо слышные, из тайги донеслись три торопливых выстрела. Белов покривился, как от зубной боли.
— Мальчишки эти, черт, шпана!…
— Мальчишки тайга не ходи, дома сиди, — сказал старик. — Им Огадаев говори: шибко сердитый директор, нельзя заповедник стреляй.
— Правда это. Дед давеча завернул ребятишек, — подтвердила Агния.
— Вот как? Значит, всё-таки слушаются Николая Батуновича, когда надо? Но кто же это тогда палит под самым у нас носом?
— Разный люди. Настоящий промышленник нет. Рудный-городок живи, работай, воскресенье старый заимка на машине катайся, вино лакай, бутылка стреляй. Попадай редко!
— Ну и не только по бутылкам, — возмущённо сказала Агния. — Да они никого не жалеют! Я в прошлый раз пошла — дятел на дороге лежит мёртвый. Он-то кому помешал?!
— Даже сам звук выстрела в заповеднике должен быть неизвестен, — сказал Белов, и как бы наперекор его словам вдали раскатились подхваченные эхом новые выстрелы. — О господи! Да неужели у нас здесь не осталось здоровых, сильных людей! Как нужны объездчики!
— Два люди есть. Своекоров и Митюхин. С войны приходи целый. Однако объездчик работать не хоти, жалованье не получай. Сами тайга ходи, пушнина, мясо добывай, продавай — так живи.
— Ага, двое, — кивнула Агния. — Не хотят.
— На свободу потянуло, посмотрим… — проскрежетал Белов, накинул полушубок и быстро вышел.
В окно Агния и Огадаев увидели, как новый директор зашагал прямиком в тайгу, в ту сторону, где стреляли.
В торжественно чистом кедровнике, где, кажется, и птица бы не посмела петь громко, невероятный шум..Четверо ошалевших от азарта охотников бежали, рассыпавшись цепью, что-то орали зычными, уже осипшими от усталости голосами. Двое выстрелили, не замедляя бега. Куда, в кого? Эхо, словно взбесившееся, скомкало, разорвало на части и расшвыряло по окрестностям несуразицу звуков.
Это была погоня, облава на соболя. Рыже-буроватый зверёк величиной с небольшую кошку скачками уходил от людей, изредка делая бессмысленную попытку нырнуть в снег, увы, слишком ещё мелкий. Соболь уже сильно устал и, как видно, был доведён до отчаяния. Он уже не вилял между деревьями и не пытался спастись на каком-нибудь из них, понимал, наверное, что это ничего не даст: одно дерево, на котором он только что отсиживался, уже лежало срубленное. Впереди же соболя ожидала коварная ловушка — натянутая от ствола к стволу сеть.
И вот в шуме и гаме погони соболь ринулся в роковой просвет, наткнулся на сеть, мгновенно закрутился в ней и, издав хрипловатый крик, замер. «Готов! Есть! Попался!» — торжествующе завопили охотники.
Оставалась самая малость — прикончить зверька ударом палки или приклада. Но тут-то с противоположной стороны сети и возник как из-под земли человек в распахнутом полушубке, без шапки, задыхающийся и побелевший от напряжения. В руках у него сверкнул нож; одним быстрым движением он полоснул по сети. Освобождённый соболь скакнул в сторону и исчез.
Лавиной набежали охотники, встали, отдуваясь, от изумления потеряли дар речи. Один наконец крикнул плачущим голосом:
— Да что же это такое, братцы?! Ведь убег!
Другой, самый молодой из охотников, в изнеможении сел прямо в снег и сказал:
— В кои-то веки подфартило! Первый раз в жизни размечтался подержать в руках соболюшку.
— Вы, в общем, верно вопрос ставите, — убирая нож в чехол за пояс, отозвался Белов. — Соболя действительно осталось очень мало. Для того здесь и заповедник — для восстановления. А вы… И кедр не пожалели, срубили, ах, варвары!
— Судить его, — сказал высокий, хмурого вида детина. — Узнать, кто такой, и самолично судить.
— Да че там судить! — устало просипел сидевший в снегу парень. — Соболюшку все одно не воротишь. Всадить заряд мелкой дроби в одно место, и пусть идёт.
— Вот именно. Как хорошо придумал! — сказал Белов-А то у меня дырок-то на теле от пуль да от осколков вроде маловато. Пали, солдатушка, я повернусь.
— Патрона на тебя жалко, — пробормотал детина, сделал шаг, медленно замахнулся, и здоровенный кулак, казалось, со свистом проделал в воздухе полуокружность. Но удара не последовало: Георгий Андреевич сделал молниеносный нырок и остался стоять, как стоял. Детина, едва удержавшийся на ногах, удивлённо осмотрел кулак.
Этот маленький эпизод произвёл некоторое впечатление на браконьеров. Помолчали, разглядывая незнакомца. Чувствовалось, нет у них единого мнения, чтоб дружно распалиться для расправы.
— Ладно. Говори, кто ты такой есть и откуда на нашу голову свалился, — мрачно изрёк пожилой плотный человек.
Ответить Белов не успел. Позади него металлически лязгнуло — как лязгает только затвор, досылая патрон в патронник.
— Директор заповедника, вот кто! — грянул звонкий девичий голос, и Агния, распалённая, растрёпанная, появилась из-за деревьев. Карабин в её руках отплясывал безо всякого порядка — чёрненький кружочек дульного отверстия нацеливался то на одного, то на другого браконьера.
— Никак Агнюха вауловская, Сотникова Феди дочка! — обрадовался плотный. — Слышь, Агнюха, смотри не пальни из этой штуковины, она шутить не любит — боевая.
— Зря не пальну.
— Так! — подвёл итог Белов. — Зверя вы, товарищи, не добыли, и я вас на первый раз отпускаю. Немедленно покиньте заповедник, и больше сюда ни ногой. И прошу вас сообщить всем вашим знакомым охотникам, что заповедник — под государственной охраной! Пойдёмте, Агния.
И, не дожидаясь ответа, зашагал назад, по своим следам. Агния, бросив напоследок: «Попомни, дядя Евсей!», поспешила следом.
Когда группа растерянных браконьеров осталась позади, Георгий Андреевич, нечаянно перейдя на «ты», сказал с нежностью:
— Спасибо, Агнюша. Ты у меня, видно, единомышленница. Напугалась?
— Было маленько.
— А карабин откуда?
— Да у нас их целых три. И патронов жестяной ящик. Дед такой запасливый!
— Хорошо бы никогда из них не стрелять…
— А это какие нарушители попадутся. В иных и шмальнуть не грех.
— Надо так дело поставить, чтобы люди сами, добром, берегли природу.
Трудный получился разговор у директора с Виктором Митюхиным и Степаном Своекоровым. С кем-нибудь другим не стал бы Георгий Андреевич разводить долгие тары-бары, но уж очень ему нравятся эти двое. Именно их хочет он иметь объездчиками в заповеднике.
Оба — солдаты. Таких солдат капитан Белов повидал немало: без приказа вперёд не лезли, наград на груди не густо, а посмотришь, если есть во взводе такой вот Митюхин или Своекоров, то взвод и из самых опасных передряг выходит, и после боя живёт по-людски, домовито. Всегда успевают они шепнуть высунувшемуся из окопа товарищу: «Поберегись!» — и человек жив, и вражья пуля полетела мимо. Покажут молодому шустрому командиру ложбинку, по которой лучше всего продвинуться вперёд, чтобы всем взводом не угодить под прицельный пулемётный огонь противника…
Многие достоинства собеседников угадывал Георгий Андреевич. Следопыты? Конечно! Снайперы? А как же! Лошадь подкуют, а если надо, подлечат её…
В избе повсюду были видны признаки обстоятельных сборов: коробка снаряжённых латунных патронов на лавке, ружьё, разобранное для смазки и регулировки, крупа, мука и соль в грубовато, но крепко сшитых мешочках, одежда и обувь, выложенные на видное место, чтобы ещё и ещё раз посмотреть на них, заметить, может быть, неполадку и сделать нужный ремонт. Красноречивей же всего о подготовке говорило поведение некрупной чёрной, с белым галстучком, лайки по кличке Курок. Собака и пары минут не могла пролежать на подстилке у двери — то и дело вставала и смущённо потягивалась. И в том, как Курок, стараясь не смотреть на гостя, всё же внимательно следил за ним, чувствовалось скрытое нетерпение и опаска: как бы надоедливый чужак не испортил охоту.
Георгий Андреевич в конце концов отбросил дипломатию:
— Ну так вот, товарищи. Все я про вас знаю. Народ вы честный, до войны в заповеднике работали не за страх, а за совесть. Именно такие люди мне сейчас и нужны. Должности свои вы займёте по закону, как фронтовики. С завтрашнего дня, нет, с сегодняшнего, оформляю приказом.
На столь прямое заявление услышал Белов и ответ такой же. Своекоров, сухощавый, подобранный, в старой солдатской гимнастёрке, ладно облегавшей его крепкую фигуру, сказал, спокойно глядя на нового директора:
— Больно ты быстрый, Андреич. Какие мы люди, это ты разузнал, верно. Ну и невелик секрет-то — здешний человек весь как на ладони. Вот ты — другое дело. Мы тебя не знаем и знать пока нам недоступно. Как ты все тут поставишь, так то нам, может, и не сгодится. У нас с Витюхой своё понятие о заповеднике.
— Интересно, какое?
— Да как тебе сказать… Вот работали мы у Тураева. Хороший был мужик, заботный. А слабину всё ж таки имел. К нему, бывало, то начальники, то друзья-приятели наезжали и брали зверя почём зря. И что же тогда получалось? Я, скажем, задерживаю нашего браконьера старикашку Хлопотина, ружьё у него конфискую, протокол пишем, большой штраф присуждаем — всё честь по чести. А он, Хлопотин-то, вдруг видит, что другие какие-то люди повезли из заповедника изюбра, и никого не боятся, да ещё похваляются. Куда мне глаза на такой случай от Хлопотина деть? И как ему не обижаться? Вот тебе один пример. А другой пример, так это то, что не единожды и в меня, и вон в Витюху стреляли. Ты помнишь, Витюх, фуражку мне новую прямо на голове насквозь пробили? Подтверди.
— Разворотило дробью во как. Новую, ага, аккурат токо купил в Рудном, — добродушно улыбаясь, закивал Митюхин, небольшого роста мужичок, молодой, круглолицый, а голова сплошь седая.
— Ничьи друзья-приятели охотиться здесь не будут, — сказал Белов и, сделав паузу, добавил: — Прошу поверить.
— Ну вот, кажись, обидели человека, — виновато Усмехнулся Своекоров. — Ты уж прости, Георгий Андреевич. Да не журись, придём мы к тебе работать, вот отбелкуем и придём… К весне. Никого на наши места не ставь, придём! Куда нам деваться?
— К весне — не годится. Один месяц, так и быть, подожду… Да ведь у вас, наверное, и договор с заготпушниной?
— Ну! Взяли кой-какой авансец.
— Ладно. Как говорится, ни пуха вам ни пера. За месяц как раз рассчитаетесь. А лишних шкурок — таких, чтобы воон в тот домик таскать, — вам не надо.
И Белов показал в окно, откуда были хорошо видны хоромы Татьяны Щаповой.
— А ты уж и про то прослышал? — смутился Своекоров.
Белов встал и, ничего не ответив, пошёл к выходу.
На улице, увидев подъезжавшую повозку, запряжённую знакомым конягой Василь Васильичем, он улыбнулся, но, присмотревшись, нахмурился: уж очень озабоченным был возница — участковый Иван Мернов, за спиной которого виднелась маленькая, сгорбленная фигурка найдёныша Юрки.
— Что-нибудь случилось? — пожимая руку участковому, спросил Белов.
— Случилось-приключилось… Тьфу, вспоминать неохота, а поганые, брат, у меня дела! В Ваулове не так давно один старый хрыч помер. Тот ещё был дядек, исторический. В царское время и каторга его не скрутила, а при Советской власти мирно обосновался хозяйством и промышлял чем только мог. По-нашему называется хищник отпетый. Вот и стал он помирать, а совесть сильно нечиста — вспомнил про бога и велел чадам и домочадцам вокруг собраться, чтобы, значит, исповедаться. Собрались, конечно, все, кого звали и кого не звали, — всем интересно. Он исповедался, как хотел, и помер. И тут-то история и начинается. Оказалось, немалый должок за старым!
— Ну так… — пожал плечами Георгий Андреевич.
— Правильно, какой спрос с покойника! — подхватил Мернов. — Но ты слушай дальше. Промышлял старикашка за компанию с другим, тоже из здешних, но помоложе. Старательством втихую занимались, ну, не без фарта — такие на метр сквозь землю чуют. Вот бродят они по самой глухомани, богатеют, значит, и однажды такой случай: таборок ветхий, кострище, и два мертвяка лежат. Нерусские вроде, но тоже такие же старатели, и золотишко при них. Не убитые, я уверен, сами померли. Скажем, отраву ненароком съели, а не то клещ энцефалитный своё сотворил: залез под кожу, а там — паралик, и лежи себе, в тайге никто не поможет. Что делают наши прохвосты, ты и сам понимаешь: чего надо забрали, и тягу. Властям — ни-ни, золотишко схоронили; потом, дескать, поделим.
— А, понимаю. Второй до сих пор жив.
— Ещё как жив! Захар Данилович Щапов, вполне известная личность. В начале войны его упекли за незаконный сбыт — ну, не с тем, не со схороненным золотишком, как я понимаю, на том у них с хрычом Постниковым до времени крест стоял, а со своим, своими руками добытым. Все эти годы Захар заместо фронта — в заключении. И что же ты думаешь? Ему сроку с гулькин нос остаётся, а он — в бега. И обозначает это только одно: что слух про исповедь хрыча Постникова до него быстрей, чем до милиции, докатился. Ему просто-напросто письмо послали, чтобы новой тряски опасался. И он… к золотишку!
— Да, похоже, к нему…
— Вот-вот. Эх, да если бы не эти вауловские!… Мне, понимаешь, подробности нужны, я тридцать два допроса снял, всю бумагу перевёл, а они, старьё это, ни в какую. «Нам не можно, мы не слыхали…»
— А по-моему, всё очень просто. Здесь он. Они об этом знают или догадываются и, естественно, побаиваются. Постой, постой… Ты сказал: Щапов. Он, случайно, не родственник нашему счетоводу Татьяне Спиридоновне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17