В семь утра была уже в студии. В половине девятого позвонила тебе, так как мне хотелось убедиться, что ты благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец застала тебя.
— Плати и пойдем, — говорю я.
Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка останавливается у зеркала, а я направляюсь в сторону бара. Бармен при виде меня сияет и привычно хватается за бутылку.
— Уже было за столиком, — останавливаю я жестом его порыв. — Что у вас там с кальвадосом?
— Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? — удивляется бармен. — Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы не держим этого пойла. Шеф считает, что кальвадос не гармонирует с нашим заведением.
— Вчера ночью мой приятель купил у вас две бутылки кальвадоса, — настаиваю я.
— Наверняка, не у меня, — возражает бармен.
На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу отвезти меня домой. В последнюю минуту Майка дает мне взаймы немного денег. Настоящая подруга.
В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она с прежней ловкостью прячет под себя на кресло. Скучает бедняжка. Напрасно только она скрывает от меня свое чтиво. Нина совершенно открыто читала целыми днями детективы или разглядывала журналы.
— Роберт звонил? — спрашиваю ее.
— Какой Роберт? — отвечает она вопросом. Показываю на телефонный номер, записанный на стене.
— Звонил, — говорит Пумс. — Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.
Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему, она страшно обрадована возможностью продемонстрировать хоть какую-нибудь деятельность.
— Этот твой Нусьо Пилц щеголял двумя серебряными фиксами на передних зубах? — спрашивает Роберт. — Если да, он мог бы оказаться Нусем Щербатым, которого мы срочно разыскиваем.
— Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу уточнить это, — говорю я. — А что это за Нусьо Щербатый?
— Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел, — отвечает Роберт, — Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее время обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся банда уже сидит, недостает нам только Нуся, не знаем даже, где он прячется. Вполне может быть, что наш Нусьо и твой Нусьо — одна и та же особа.
— Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, — завершаю я беседу и кладу трубку.
Бросаю взгляд на сейф, стоящий в углу комнаты. Потом направляюсь к балконной двери, отодвигаю портьеру, наклоняюсь, втыкаю палец в губы покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что в щели появляется серебряный блеск. Пумс наблюдает за всем этим с вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.
— Это Щербатый Нусьо. — говорю я. — Мне не удалось узнать его сразу.
— А вы знали его до этого? — спрашивает Пумс.
— Знал в роли кельнера в баре «Под Балконами». Но знаешь, кельнера не так просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я не узнал его и только позднее вычислил, что это он.
— Интересно, откуда он взялся здесь? — говорит Пумс.
— Действительно, интересно, — поддерживаю я. — Во всяком случае вошел сюда он собственными ногами, и только здесь был убит за портьерой, где и лежит до сих пор.
— Откуда вы знаете?
— В портьере есть отверстие на высоте примерно метр двадцать от пола. Нусьо прятался за портьерой, через портьеру получил пулю в левый бок, прямо в сердце, упал, опираясь о дверной косяк, и остался в полулежачей позиции.
— А кто стрелял в него?
— Именно это хотелось бы узнать и мне. Дама в черном должна иметь с этим что-то общее.
— Может быть, это она застрелила его?
— Может, но в таком случае, кто застрелил ее?
— Убила его, а потом покончила жизнь самоубийством, — предлагает свой вариант Пумс.
— И после самоубийства отнесла револьвер обратно в ящик стола? Пумс, ты несешь околесицу.
— Револьвер мог отнести кто-нибудь другой.
— Действительно, но кто? И почему все это должно было произойти в моей квартире? Можешь ответить на это?
— Нет, вряд ли, — говорит Пумс.
— Но, может быть, ты сумеешь ответить мне на другой вопрос: зачем ты украла помаду?
Пумс краснеет и отворачивается.
— А как вы узнали? — спрашивает она.
— Это не важно. Зачем ты украла ее?
— Я сама не могла бы купить такую дорогую помаду, — пытается оправдаться Пумс. — А Нина сказала мне, что я должна быть элегантной, если хочу остаться работать у вас.
— Нина дура, а ты поступила отвратительно, и мне стыдно за тебя.
— Я больше не буду, — плачет Пумс. (Слезы Паскаль Петит в «Обманщиках».)
— Хватит лить крокодиловы слезы и распрощайся с помадой, она вернулась туда, откуда ты стащила ее. И прими телефон. Слышишь, звонит.
— Не туда попали, — говорит Пумс в трубку. — Это бюро адвоката Эдварда Риффа, никакого Монти тут нет. Выхватываю трубку у нее из рук, говорю: «Алло».
— Почему отвечают, что тебя нет, когда ты есть? — журчит в телефонной трубке голос почтенного Густава Кокача, псевдоним: Стэн В. Мелтон.
— Что тебе? — спрашиваю я.
— Всю ночь думал над тем, о чем мы вчера беседовали в машине, и не убежден до сих пор, — заявляет Густав.
— А какой ты видишь иной выход? — осведомляюсь я.
— Цианистый калий, — отвечает Густав.
— Цианистый калий — это не практично, — возражаю я. — Во-первых, его сложно раздобыть, это потребовало бы дополнительных осложнений. Во-вторых, как подать это так, чтобы создать видимость того, что тетка сама воспользовалась им с целью покончить счеты с жизнью? Я бы не советовал тебе останавливаться на этом варианте.
— А мне кажется, это все же лучше, чем газ, — пытается сопротивляться Густав.
— Но мой способ надежней, никто не подкопается, — убеждаю я его. — Сначала ты приглашаешь тетку на ужин и добавляешь снотворного в ее бульон, потом прокрадываешься в ее квартиру и открываешь газ на кухне, прилегающей к ее спальне. Потом отправляешься домой и почиваешь на лаврах, так как остальное уладят за тебя другие. Включая и официальное подтверждение самоубийства на почве несчастной одинокой старости. Все олл райт, чего тут капризничать?
— Капризничаю потому, что такой вариант не предусматривает алиби для меня: Я должен иметь алиби, иначе меня посадят. От алиби, которое ты предлагал мне вчера, я далеко не в восторге.
— Могу предложить тебе более привлекательное: ты сговариваешься с приятелем и проводишь с ним в пьянке всю ночь, не расставаясь ни на секунду.
— Если ни на секунду, то как я заберусь к тетке и открою газ?
— Ты таскаешь его по разным ресторанам, и между прочим заезжаете в какой-нибудь, расположенный поблизости от теткиного жилища. Идешь в туалет, через заднюю дверь выскальзываешь на улицу, в пару секунд делаешь все, что нужно, у тетки и через туалет же возвращаешься в зал ресторана. Предельно просто.
— Но неприемлемо. Я не могу показаться ни в одном ресторане поблизости от теткиной квартиры. Это исключается. Придумай что-нибудь другое.
— Как только мне придет что-нибудь в голову, я позвоню, — обещаю я и кладу трубку. Замечаю, что мои аргументы в беседе с Густавом произвели на Пумс огромное впечатление.
— Как видишь, я могу считаться самым гениальным адвокатом в мире, — объясняю я ей. — Другие только после свершившегося стараются вытащить своих клиентов из болота, в которое они вляпались, я же, наоборот, сначала продумываю за них преступление, с тем, чтобы потом никто не смог обвинить их в нем.
— Вы шутите, — неуверенно возражает мне Пумс.
— Густав самый настоящий преступник, он свершил целый ряд чудовищных повестушек, не говоря уже о сотнях идиотизмов, которые выпускает в свет под маркой «Синей библиотеки».
— Чем занимается этот господин? — спрашивает Пумс.
— Он является директором Издательства детективной литературы. Выпускает также журнал «Детектив» и серию криминальных повестей, знакомую тебе «Синюю библиотеку». Многие из этих повестей он породил сам, причем я лично принимал в этих родах самое деятельное участие. Я юридический советник Издательства.
— Вы что, придумываете для них темы?
— Нет, в основном, я исправляю фактические нелепицы, которыми их продукция так богата. Конечно, я могу заметить, может быть, одну несуразицу из сотни. Ты догадываешься, наверно, что никто не в состоянии прочесть весь тот вздор, который Издательство направляет в печать.
— Я хотела бы помочь вам, — сочувствует мне Пумс, — но не очень ориентируюсь в этом жанре. Мне больше нравятся книжки о любви.
— Да ладно, я и не ожидал от тебя никакой профессиональной помощи. Но, по крайней мере, ты могла бы не говорить по телефону: «Это бюро адвоката Эдварда Риффа». Откуда это пришло тебе в голову?
— Но ведь это ваша фамилия?
— Рифф, но не Эдвард. Эдвард Рифф умер. Он был моим отцом и выдающимся адвокатом, но скончался уже шесть лет назад.
— А как зовут вас?
— Можешь обращаться ко мне «господин Монти».
— От какого имени это происходит?
— Я предпочел бы не говорить на эту тему. Мои родители отличались незаурядной фантазией при выборе имени для меня. К счастью, второе имя у меня обычное — так что я подписываюсь, как правило, Одекер М.Рифф. Выучи, пожалуйста, это наизусть, а я выйду минут на пятнадцать.
Спускаюсь в бар, усаживаюсь за столиком у окна, киваю кельнерше.
— Вы были правы, — говорю я ей. — Этот Антони Пилц действительно уголовник. По кличке Щербатый Нусьо. Полиция разыскивает его.
— А когда его найдут, получу ли я обратно свои деньги? — спрашивает кельнерша.
— Сомневаюсь. Думаю, что Нусьо потратил их на фальшивые документы, он ведь укрывался, а фальшивые документы стоят недешево.
— Прохвост, — говорит кельнерша.
— О мертвых — либо ничего, либо хорошо, — изрекаю я на латыни, заранее уверенный в том, что кельнерша не сумеет оценить всю глубину моей мысли.
— А вы ничего не припомнили о даме в черном? — спрашиваю я снова.
— Припоминаю одну такую, она сначала звонила, а потом заказала себе салат, но не знаю, та ли это, которая вас интересует, — роняет кельнерша.
Вынимаю из кармана черный шелковый шарфик в белую клетку, который я снял с шеи покойницы на балконе у седовласой соседки, так как боялся, что при транспортировке трупа на соседний балкон, шарфик соскользнет на улицу. При виде шарфика лицо кельнерши проясняется.
— Да, это та самая, — подтверждает она. — Помню этот шарфик, он был у нее на шее. Очень бросается в глаза, точно?
— Расскажите мне подробно обо всем, что вы заметили, — говорю я.
В баре сейчас пусто, толстяк дремлет за стойкой, так что вполне можно спокойно поговорить.
— Я заметила, как дама с этим шарфиком на шее звонила по телефону. Я была тогда в кухне, мыла под краном тарелки, кран находится у самого окошка, а дама эта стояла в коридоре рядом и звонила кому-то. Даже помню, что она говорила.
— Как раз это и есть главное: что именно она говорила!?
— Она набрала номер и заявила, что хочет побеседовать с господином адвокатом. Я начала прислушиваться, так как тоже собиралась обратиться к адвокату по поводу Нусьо и моих денег. Поэтому меня и заинтересовал ее звонок.
— Назвала ли она фамилию адвоката?
— Наверное, да, но я не расслышала. Знаю только, что она собиралась поговорить с адвокатом «по поводу лестницы». Она выразилась именно так или похоже. Очевидно, адвокат был там, так как она сразу же стала излагать суть своего дела.
— Прошу вас, повторите дословно все, что вы услышали. Хорошо?
— Я попробую. Сначала она сказала: «Эта лестница украдена», а я удивилась, как можно украсть лестницу?
— Повторяйте только то, что она говорила, а то, что вы думали, отложим на потом, — осторожно вставляю я.
— Она говорила: «У меня есть доказательство, я застраховалась на всякий случай, мой депозит хранится в вашей канцелярии, я заставлю их заплатить мне».
— Какой депозит?
— Она сказала, что несколько лет назад оставила на хранение у адвоката что-то, что стоит сейчас кучу денег. Говорила: «Господин адвокат при мне поместил мой депозит в несгораемый сейф, мне это необходимо получить, когда я могу зайти к вам?» Потом сказала еще, что она прямо с поезда и не хочет ждать до утра, потому что ей пришлось бы тратиться на гостиницу, так что лучше будет, если господин адвокат сразу отдаст ей это из сейфа. Потом сказала еще: «Ну ладно, час или два я могу подождать, есть еще ночной поезд. Тем временем я поужинаю, только не подведите меня! Я должна получить это сегодня же!» И все время повторяла, что это имеет огромную ценность. Потом еще говорила что-то о каком-то ключе, только этого я уже не поняла. Говорила: «А как я попаду туда?», а потом еще: «Ах, значит, я должна взять ключ из-под шланга». Из-под какого шланга — этого я не смогла понять. Может быть, плохо расслышала?
— Что она говорила еще?
— А больше ничего, повесила трубку. И как раз в эту минуту толстяк позвал меня в зал, потому что Антони исчез и некому было обслуживать гостей.
— Когда именно исчез Антони? Во время телефонной беседы дамы или до нее?
— Помню, я подавала ему заказанные блюда еще во время ее разговора. Когда именно он ушел, не знаю. Когда толстяк вызвал меня из кухни, я заметила, что белая куртка Антони висит в коридоре на вешалке. Значит, он переоделся перед выходом.
— В котором часу все это происходило? Когда точно эта дама говорила по телефону?
— Не помню, но наверное, это было до девяти, где-нибудь в половине девятого. Потому что в девять я уже подавала в зале.
— Вы ее в зале видели?
— Видела и даже подавала ей ужин.
— Разговаривали с нею о чем-нибудь?
— Нет, не разговаривала. Она, к слову, и не сидела долго. Даже не доела, расплатилась и вышла.
— И вы уже больше не видели ее?
— Нет, она не вернулась в бар. Да я и не думала о ней, только злилась на этого прохвоста Антони, пусть его Бог накажет за то, что он обидел меня.
«Уже наказал» — мог бы я уверить ее, но не произношу ни слова. Благодарю за информацию и выхожу. На улице ловлю такси и называю адрес.
5
Опольский сидит за столиком на террасе, склонившись над стаканом молока. Он так стар, что просто грустно смотреть на него. Правда, в зале суда он выглядит намного лучше. Здание суда намного старше его. И он одерживает победы, что там говорить! Но появляется там все реже и реже.
Обычно я всегда начинаю разговаривать с ним на высоких тонах, просто не хочется верить, что такой старый человек еще не глух. Но он не глух, слух его превосходен. После нескольких фраз я говорю уже нормальным голосом.
Пересказываю ему всю историю с самого начала и со всеми подробностями, Опольский слушает словно из вежливости, он совершенно не кажется мне потрясенным или хотя бы удивленным.
— Ну ладно, а зачем ты все это мне рассказываешь, — отзывается он наконец, когда я заканчиваю свой рассказ и зажигаю сигарету.
Голос у него слабый. Впрочем, он никогда не отличался громогласностью или эффектным красноречием. Его таланты относились совсем к иной области.
— Дело в том, что дама в черном могла звонить только вам и никому другому, — отзываюсь я. — Что ей было нужно?
— Она не звонила мне, — говорит Опольский.
— Кому же она звонила? — настаиваю я. — Все ведь совпадает: ключ под шлангом пожарного крана в нише, который вы прятали там еще во времена совместной работы с моим отцом, несгораемый сейф, и то, что она звонила из бара, расположенного в нашем доме… И этот депозит был явно положен еще до того, как практику в нашем бюро принял я. Тогда еще я был за границей.
— Не сдавала она мне никакого депозита, — говорит Опольский. — И звонить мне не могла тоже: дома у меня нет телефона.
— В таком случае, кому же она могла звонить? Кто мог назначить ей встречу в нашей канцелярии, а потом впустить ее в мою квартиру? Кто мог все это устроить кроме вас или меня?
— Не я. Предполагаю, что это мог сделать ты, — отзывается Опольский.
— А я предполагаю, что вы. Это было так: дама в черном оставила у вас на хранение нечто, а потом выехала за границу, скорее всего, во Францию. Вы рассчитывали на то, что она не вернется, и использовали это нечто, оставленное ею, в корыстных целях. Этот депозит представлял собою некую денежную ценность, дама в черном подчеркивала это в телефонном разговоре. Совсем недавно, судя по тому же разговору, дама узнала, что была обманута, и этот обман имел прямую связь с ее депозитом. Она села в поезд, приехала сюда и прямо с вокзала пришла в нашу канцелярию. Никого там не застала. Потом спустилась в бар и позвонила вам, требуя возвращения депозита. Поскольку вы эту вещь промотали, вы никак не могли возвратить ее владелице. Вы велели ей подняться в канцелярию, открыть себе дверь ключом из тайника и ожидать вашего прихода. После чего пришли и застрелили ее из револьвера. Вы отлично помнили, где он лежит, так как еще мой отец держал его в том же ящике стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18