А плакал как раз Кирилл.
И мечтал, как они вдвоем с Ваней поздней осенью идут по Летнему саду, взявшись за руки, собирают букеты из опавших листьев и целуются. Кирилл, хохоча, убегает от Вани между стволами могучих, как Ванино достоинство, тополей и падает в желтые листья, а Ваня падает за ним, и они лежат, обнявшись, счастливые и утомленные и смотрят в небо. И Кирилл сочиняет стихи: "Твоя небритая щетина колола бритую мою и нежно щекотала спину, о, боже, я тебя люблю!"
Или Кирилл представлял, как он обнаженный бежит по берегу голубого и теплого моря, ласковое солнце гладит его загорелую спину, нежные соленые брызги касаются его обнаженных ступней. На берегу стоит с фотоаппаратом Ваня Жупиков и фотографирует, фотографирует Кирилла, своего любимого и единственного, неповторимого и сексуального. Кирилл подбегает к Ване и целует его, обнаженного, во все места. Они вместе купаются в теплых волнах и сливаются в экстазе. А потом Ваня Жупиков женится на Кирилле во Дворце Бракосочетании. На Кирилле белая фата и голубой костюмчик, а на Ване белый костюмчик и голубой галстучек. Гости кричат: "Горько!" и забрасывают их цветами.
По этому поводу родились такие строки: "Нам с тобой кричали: "Горько!" И завидовали вслед, Мы с тобой теперь довольны - Вот такой простой сюжет". Это только первые строки стихотворения. Далее шла такая дрянь и размазня, что мы не приводим здесь весь текст этого произведения. Нетрудно представить, какие бездарные статьи писал в журналах Кирилл, подписываясь с некоторого времени из-за неразделенной любви и своих ненормальных фантазий не иначе как "К.Жупиков".
А почему, собственно, я сказал - ненормальных фантазий? Если люди любят друг друга, то почему они не могут быть счастливы вместе? Ведь семья - это союз двух любящих сердец, и создается она не только ради детей, а ради того, чтобы в обществе существовали крепкие здоровые ячейки! И тогда Кирилл написал стихи, адресованные всем натуралам: "Любовь у голубых чиста и непорочна, Любовь у голубых, как яблони в цвету, И если б ты познал, то я скажу вам точно, Ты сразу б бросил эту и полюбил бы ту".
Нетрудно заметить, что Кирилл стихов писать так и не научился. Но он этого не замечал. Корявость стиля и нескладность строк он относил к творческому почерку. Неумение подбирать рифмы приписывал к новому подходу к слогу и стихосложению. Но как бы Кирилл ни хорохорился и не задирал нос даже заурядному грузчику на плодоовощном рынке было понятно, что Кирилл стихов писать не умеет.
В общем, Ваня не оценил нежного чувства и приподнявшись, между прочим усилиями Кирилла, в музыкальных кругах, безжалостно послал нежного журналиста на хрен вместе с его любовью. Кирилл очень страдал, но время понемногу вылечило раны и Кирилл зажил себе дальше, разочарованный в жизни, и хотя его статьи печатали во всех изданиях, и начинающие музыканты челом били возле ног "великого" музыкального критика, но счастья у Кирилла в жизни не было. Ваня Жупиков его предал, старые друзья из тусовки уже надоели, и поэтому, когда Кирилл получил записку от Семена, он даже слегка покраснел от возбуждения. Он вспомнил этого высокого, хорошо сложенного молодого человека, и представил, как тот возмужал, окреп и стал еще привлекательнее.
И теперь он сам нашел Кирюшу и назначил ему свидание. Видимо, пристрастился на зоне к "голубым" и полюбил их. Ох, знавал Кирилл "натуралов", которые при слове "голубой" плевались и кричали, что их всех, геев, нужно убивать и вешать, но потом, когда Кирилл своими прохладными губками касался их нежных мест, как они в порыве страсти изгибались! О, эти "натуралы" дарили ему цветы и мороженое и плевались, уже вспоминая лежащую как бревно с первого же дня замужества жену, которую при слове "минет" охватывал рвотный рефлекс.
Кирилл хотел увидеть Семена и поэтому с радостью пошел на встречу с ним. А потом, когда он понял, что Семен так и остался полным болваном, которому чужды прелести настоящей мужской любви, он собрался было уйти, но внезапно что-то острое воткнулось ему в живот. Кирилл любил, когда в него что-нибудь втыкали, но не такое острое и с другой стороны, не с живота.
И вот он лежит теперь на пыльном полу метро, сознание медленно покидает его, и он никак не поймет, за что его убил этот подонок Семен, к которому он так доверчиво пришел на встречу.
17
Вот уже сутки сидит в следственном изоляторе Семен. Тот здоровый мужик с портфелем, за которого Семен спрятался, встречаясь с Кириллом, ударил его этим самым портфелем его по голове. Наверное, в портфеле были кирпичи, потому что Семен упал, как подкошенный, под ноги прохожих, скатился по лестнице, потерял сознание, и его без труда скрутили подоспевшие менты.
В тот же день, ровно через два часа после происшествия, в следственном изоляторе Семена уже допрашивал невысокий суетливый следователь, которого Семен про себя назвал "Ага" за неуемное употребление этого слова. Следователь, естественно, не менее часто употреблял и другие слова (матерные), но эти слова в избытке имели в своем лексиконе и другие знакомые Семену следователи, а "Ага" так часто говорил только этот.
- Ага! - закричал следователь, когда Семена ввели в кабинет. - Попался, сучонок! Садись пока на стул, а скоро сядешь в тюрьму, ублюдок! Снова будешь баланду хавать, раз не хочешь жить нормально!
Семен присел на стул, вертухаи вышли за дверь, и он поудобней откинулся на спинку. Ничего за ним не было, все эти месяцы, дни и годы после освобождения он жил, ни разу не преступив закон. Даже в мелочах, типа проехать на красный свет. Нет, не было за ним такого. И нечего ему шить! А к допросам он привык. Сколько допрашивали его тогда, семь лет назад до отсидки, сколько было входов-выходов в кабинет для допросов, сколько следователей орали: "Сознавайся, сука!" и били по щекам.
- Чего развалился, пентюх! - заорал следователь. - Крутой, да? Будешь крутой, когда в камере у "девок" посидишь месяц, ага? Сам будешь "девкой"! Ха-ха-ха!
Семен спокойно смотрел на мента. "Мудак! - подумал он. - Чего он тут спектакль разыгрывает передо мной, как перед пацаном?" И Семен вспомнил, как тогда еще, до отсидки, его молодого и неопытного в делах следствия ввели в кабинет к следователю - спокойному, крепкому мужику-корейцу по фамилии Ким. Он долго смотрел на Семена, пока тот не стал елозить на стуле под его тяжелым взглядом и кашлять от напряжения. Тогда кореец подошел к столу, перед которым сидел Семен, и резким движением высыпал из полиэтиленового пакета на поверхность стола кипу мятого и несвежего женского белья.
- Узнаешь? - спросил он.
- Что? - удивился Семен.
- Все, - ответил кореец.
- Нет, - честно сказал Семен, - не узнаю.
Кореец выхватил из кипы белые кружевные трусики.
- Вот эти трусы ты с потерпевшей Ивановой срывал, ты? - зло процедил он сквозь зубы.
- Нет, не я, - ответил Семен, - я все это в первый раз вижу.
- Может, понюхаешь, - спросил следователь и сунул трусики прямо Семену под нос, - тогда вспомнишь?
Семен нюхать не стал. Кореец бросил эти трусы на стол и достал другие.
- А эти? Эти вспомнил? Как насиловал в Таврическом парке малолетку-блондиночку, вспомнил? Трусами ей рот затыкал, и не помнишь их! А она-то тебя хорошо помнит! Все твои прыщики в деталях описала, так что не отпирайся!
И Семен бы, наверное, испугался такого напора и во всем, чего не делал, сознался. Только в камере его предупредили о таких выходках корейца, и Семен был ко всему готов. И пошел, как говорится, в "несознанку", то есть стал все отрицать. Он спросил тогда у корейца:
- А вы, случайно, не фетишист?
- Чего? - удивился кореец. Слово такое тогда еще было в диковинку. Чего ты сказал?
- Фетишист - это такой парень, - сдерживая смех, сказал Семен, который чужое женское белье в бане ворует и потом удовлетворяет свою половую страсть путем мастурбации. У Вас, я гляжу, большая коллекция...
Семен знал, что ему будет очень и очень хреново после таких слов, но сдержаться не смог, просто слова так и брызнули наружу. Следователь побледнел, но бить Семена не стал, просто отправил в штрафной изолятор. Зато потом, даже в Крестах, зеки пересказывали друг другу эту историю и дружно ржали над незадачливым следователем. А Семен сильно приподнял свой социальный статус.
- Ну, что? О чем задумался? - спросил мент-Ага, кинувшись за стол. - О том, как педика Кирюшу замочил? Или про то, как Алика и Ваську потрошил? Как ты их ловко, ага?
Семен осознал, что все случилось именно так, как он и предполагал. Значит, ему все эти убийства собрались пришить. Он в принципе об этом думал и даже был готов к такому обороту дела. Еще он знал одно - улик у них нет, значит, его будут "прессовать", чтобы добиться его признания.
- Ты что, - спокойно спросил Семен, - охренел в атаке? Зачем мне их всех убивать? Ради чего?
- А вот этого я не знаю, ага, - обрадовался следователь, - когда расскажешь, тогда узнаю!
Семен решил ничего ему не говорить пока - пусть сам болтает. За свою долгую уже жизнь он понял одно - он ни разу не жалел о том, что промолчал, хотя о том, что говорил, жалел триста раз. Он отвернулся и молча уставился в стену. Пускай Ага наговорится, а Семен заодно узнает все, что им, ментам известно.
- Так значит, ага, - начал следователь, - молчать вздумал. Ну, ладно, я расскажу. Начнем с конца. Ха-ха-ха. Игра слов. Короче, педика ты заточкой ткнул в живот! Ткнул? Или нет? Молчишь? Ну, молчи! Скажешь, отпечатков на ручке нет. Скажешь, ага? Так ты платком рукоятку обернул и ткнул бедного "петушка"! Прямо в животик бедного "петушка"! Кукареку! Ты его зарезал, ты, ага! Не верти головой! У меня свидетелей туча, и все говорят, что ты с ним ругался, а потом бедняга упал с продырявленным животом. Ага? Попал? В самую точку? Убил, значит, педика! Не любишь, что ли, педиков? Или он тебе изменил? С другим стал целоваться? А может, ты тоже педик? И он от тебя дружка увел? Ну, скажи, ты педик, да, педик?
Семен все пропускал мимо ушей. Следователь просто выводит его из себя, чтобы Семен разнервничался, разозлился и наделал глупостей. Но он не разозлится. Он будет спокоен. Значит, "туча" свидетелей и никто не видел, что не Семен "голубого" заточкой ткнул. Такого быть не может, кто-нибудь точно видел, что это не он. Семен посмотрел в лицо следователя. Говорить сейчас ему об этом бесполезно - пусть он сам наговорится. Кроме того, трудно будет заставить теперь ментов свидетеля искать, что не Семен зарезал Кирилла. Ведь вот он, перед ними, сидит на стуле бывший зек, хорошая кандидатура на нары, и зачем заморачиваться, искать еще кого-то, какого-то неведомого мужика с бородой и в зеленых очках. Все-таки нужно дослушать монолог человека по имени "Ага", а потом решать, что делать.
- Ага, занервничал! - обрадовался "Ага". - Вы все педики - бывшие зеки! Каждый хоть раз если не свою жопу подставлял, то в чужую тыкал! Но тогда на хрена ты этого Бабай-Оглы поджарил? Алика, черного мудака? И противогаз одел ему на башку тупую зачем? Куражился? В жопу ему штырь воткнул зачем? Что он тебе сделал, ага? А ведь книжку твою записную мы у него в киоске нашли, ага! Не отвертишься, хрен! Это улика! И звонил ты ему накануне! Столько лет не звонил и вдруг - на тебе, старый друг лучше двух подруг! Ох, ты мудило гороховое! Мы тебя заставим во всем признаться, даже в том, чего не было!
Семен вздрогнул. И правда, старая записная книжка у него пропала. Машину ему однажды вскрыли и, что удивительно, не взяли ничего ценного. Книжку записную взяли, магнитофон, само собой, и так по мелочи, дерьмо всякое. Семен тогда еще здорово удивлялся - зачем им книжка понадобилась? И вот она, книжка, где всплыла. Значит, мужик тот, убийца, давно по его следу шел и всю эту херню затевал.
- Бледнеешь, ага, бледнеешь, - заорал следователь прямо в лицо Семену, - верно, значит, говорю, ага? Пошли дальше! Василий, подельник твой, погиб! Думали, несчастный случай, а что оказалось? Тросиком металлическим был к станку привязан! Ты ведь привязал, ну, сознайся, ты? Ты-ы! По глазам вижу! Ух ты, Эйнштейн, чего выдумал! Там ты, правда, ничего не оставил, никаких улик - врать не буду, да только ниточка все тянется и тянется, а узелок у тебя на шее! Васютку замочил? Рабочего человека! Перед самой свадьбой! Девчонка его теперь день и ночь горючими слезами умывается. А тебе хоть бы хрен. Что головой крутишь? Не крутись! Все равно во всем сознаешься!
Семен отвернулся. Изо рта у ментяры противно пахло гнилыми зубами.
- Что отвернулся, гнида, ага? - заорал следователь. - Не хочешь правду слушать? Всех подельников порешил? Где Бомбова спрятал? Тоже ты ведь его замочил! А ну, признавайся! Садись и пиши, как все было!
"Про Бомбу заговорил "мусор", - подумал Семен. - А что же Танька? Если уж всех порешил, то почему о ней ничего не говорит мент?"
- Таньку не нашли пока, - словно читая мысли Семена, спокойно сказал следователь, снова садясь за стол, - но найдем, не переживай. Сам же покажешь, где ее спрятал, когда убивал. Все расскажешь и покажешь. Сам знаешь, ведь мы заставим во всем сознаться. И еще пару трупов левых возьмешь на себя. Не хрен тут мне, бля, на х... Все равно расстрельная статья у тебя. Так что лучше сознайся, не трахай мне мозги. И тебе легче и нам. Нечего тянуть кота за яйца. Расскажи, как Василия убивал, как Алика. Если чего забыл, я тебе подскажу...
Следователь устало зевнул и замолчал. Семен внимательно посмотрел на него и сказал:
- В метро не я резанул Кирилла. Это должен был видеть кто-нибудь из свидетелей. Допросите их еще раз. Я сам видел этого мужика и могу описать.
- Не верти жопой, - ответил Ага, - много вас тут таких умных. Бред твой слушать никто не будет. Ишь, придумал мужика какого-то, лишь бы время тянуть. У нас сейчас дел столько - не разгребешь. Таких, как ты, ублюдков, знаешь, сколько развелось! И все врут и изворачиваются, хотя все ясно, как на ладони у негра! Хотят следствие запутать. Но мы никому не верим. На то мы и милиция, чтобы никому не верить. Будем мы дерьмом твоим заниматься и домыслы твои проверять, когда все ясно. Убийство-то, как на ладони. Сейчас по свежим следам пару допросов проведем, а потом будешь ждать суда, как все, год, а то и два. Посидишь пока в Крестах, подумаешь. Тебе не впервой. А потом во всем сознаешься.
И Семен понял, что попал! Все было так и подстроено. Пятерых Голубеев убрал сам, а шестого - Семена - доверил государству. Все получилось, как по нотам. Не станут менты слушать догадки и домыслы Семена, его предположения. Им ведь легче, чтобы Семен был во всем виноват. У них и дело уже готово, подшито и связано. Вот он, перед ними - рецидивист, его и посадить. Тем более, что он со всеми трупами так тесно связан и единственный в живых остался. А если он им скажет, что Кирилла зарезал Инны отец, которого уже восемь месяцев червяки едят в могиле, то скажут - косит парень под дурака, не хочет на зоне париться, в дурке решил отсидеться.
Нет теперь у Семена выхода. Нет. Раз попал в следственный изолятор будешь сидеть в Крестах и на зоне. Таков уж в этой стране закон. Раз попал по подозрению, то точно сядешь. Наша милиция не ошибается. Пройдет время, и Семен во всем сознается. Через два года редких, однообразных допросов, похожих больше на чтение приговора, бессонных ночей и сидений на киче в холоде, где и повернуться-то можно с трудом. А если будет бороться и упрямиться, то сознается во всем после того, как посадят в камеру к "блатным". А те его будет ежедневно "прессовать" и заставлять есть бутерброды с собственным дерьмом. Сознается потому, что устанет, потому что захочется побыстрей сдохнуть и не мучиться. И так бы и было...
18
И так бы и было. Конечно, все могло бы быть именно так - и допрос, и "Кресты", и последующая отсидка, если бы тогда в метро Семен не успел увернуться от портфеля, летящего прямо ему на макушку. Он спиной почувствовал опасность сзади и присел, уйдя в сторону. Портфель пролетел мимо, и амбал потерял равновесие. Семен без труда срубил его подножкой и в полете залепил ему в ухо хороший удар кулаком. Здоровяк мотнул головой, его взгляд потерял осмысленность, и он растянулся на плиточном полу рядом с несчастным Кириллом. Семен добавил мужику ребром ладони по шее, чтобы тот не вздумал не дай бог побежать за ним.
Потом Семен, недолго думая, перепрыгнул через лежащего здоровяка и, пугая пассажиров, побежал к открытым дверям поезда. Он сшиб с ног почтенную бабульку, но извиняться было некогда, и Семен заскочил в вагон. Двери закрылись, поезд поехал, Семен напрягся и огляделся на пассажиров. Никто не обращал на него внимания. Все спокойно ехали по своим делам, читая газеты или просто разглядывая рекламные объявления. Семену показался мучительно долгим путь от одной станции до другой, он нервничал, переступая с ноги на ногу, и крепко сжимал липкий поручень.
На следующей станции Семен выскочил из поезда и стремглав бросился вверх по эскалатору. Он ждал, что наверху его ждет наряд милиции, и уже был готов к сопротивлению властям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
И мечтал, как они вдвоем с Ваней поздней осенью идут по Летнему саду, взявшись за руки, собирают букеты из опавших листьев и целуются. Кирилл, хохоча, убегает от Вани между стволами могучих, как Ванино достоинство, тополей и падает в желтые листья, а Ваня падает за ним, и они лежат, обнявшись, счастливые и утомленные и смотрят в небо. И Кирилл сочиняет стихи: "Твоя небритая щетина колола бритую мою и нежно щекотала спину, о, боже, я тебя люблю!"
Или Кирилл представлял, как он обнаженный бежит по берегу голубого и теплого моря, ласковое солнце гладит его загорелую спину, нежные соленые брызги касаются его обнаженных ступней. На берегу стоит с фотоаппаратом Ваня Жупиков и фотографирует, фотографирует Кирилла, своего любимого и единственного, неповторимого и сексуального. Кирилл подбегает к Ване и целует его, обнаженного, во все места. Они вместе купаются в теплых волнах и сливаются в экстазе. А потом Ваня Жупиков женится на Кирилле во Дворце Бракосочетании. На Кирилле белая фата и голубой костюмчик, а на Ване белый костюмчик и голубой галстучек. Гости кричат: "Горько!" и забрасывают их цветами.
По этому поводу родились такие строки: "Нам с тобой кричали: "Горько!" И завидовали вслед, Мы с тобой теперь довольны - Вот такой простой сюжет". Это только первые строки стихотворения. Далее шла такая дрянь и размазня, что мы не приводим здесь весь текст этого произведения. Нетрудно представить, какие бездарные статьи писал в журналах Кирилл, подписываясь с некоторого времени из-за неразделенной любви и своих ненормальных фантазий не иначе как "К.Жупиков".
А почему, собственно, я сказал - ненормальных фантазий? Если люди любят друг друга, то почему они не могут быть счастливы вместе? Ведь семья - это союз двух любящих сердец, и создается она не только ради детей, а ради того, чтобы в обществе существовали крепкие здоровые ячейки! И тогда Кирилл написал стихи, адресованные всем натуралам: "Любовь у голубых чиста и непорочна, Любовь у голубых, как яблони в цвету, И если б ты познал, то я скажу вам точно, Ты сразу б бросил эту и полюбил бы ту".
Нетрудно заметить, что Кирилл стихов писать так и не научился. Но он этого не замечал. Корявость стиля и нескладность строк он относил к творческому почерку. Неумение подбирать рифмы приписывал к новому подходу к слогу и стихосложению. Но как бы Кирилл ни хорохорился и не задирал нос даже заурядному грузчику на плодоовощном рынке было понятно, что Кирилл стихов писать не умеет.
В общем, Ваня не оценил нежного чувства и приподнявшись, между прочим усилиями Кирилла, в музыкальных кругах, безжалостно послал нежного журналиста на хрен вместе с его любовью. Кирилл очень страдал, но время понемногу вылечило раны и Кирилл зажил себе дальше, разочарованный в жизни, и хотя его статьи печатали во всех изданиях, и начинающие музыканты челом били возле ног "великого" музыкального критика, но счастья у Кирилла в жизни не было. Ваня Жупиков его предал, старые друзья из тусовки уже надоели, и поэтому, когда Кирилл получил записку от Семена, он даже слегка покраснел от возбуждения. Он вспомнил этого высокого, хорошо сложенного молодого человека, и представил, как тот возмужал, окреп и стал еще привлекательнее.
И теперь он сам нашел Кирюшу и назначил ему свидание. Видимо, пристрастился на зоне к "голубым" и полюбил их. Ох, знавал Кирилл "натуралов", которые при слове "голубой" плевались и кричали, что их всех, геев, нужно убивать и вешать, но потом, когда Кирилл своими прохладными губками касался их нежных мест, как они в порыве страсти изгибались! О, эти "натуралы" дарили ему цветы и мороженое и плевались, уже вспоминая лежащую как бревно с первого же дня замужества жену, которую при слове "минет" охватывал рвотный рефлекс.
Кирилл хотел увидеть Семена и поэтому с радостью пошел на встречу с ним. А потом, когда он понял, что Семен так и остался полным болваном, которому чужды прелести настоящей мужской любви, он собрался было уйти, но внезапно что-то острое воткнулось ему в живот. Кирилл любил, когда в него что-нибудь втыкали, но не такое острое и с другой стороны, не с живота.
И вот он лежит теперь на пыльном полу метро, сознание медленно покидает его, и он никак не поймет, за что его убил этот подонок Семен, к которому он так доверчиво пришел на встречу.
17
Вот уже сутки сидит в следственном изоляторе Семен. Тот здоровый мужик с портфелем, за которого Семен спрятался, встречаясь с Кириллом, ударил его этим самым портфелем его по голове. Наверное, в портфеле были кирпичи, потому что Семен упал, как подкошенный, под ноги прохожих, скатился по лестнице, потерял сознание, и его без труда скрутили подоспевшие менты.
В тот же день, ровно через два часа после происшествия, в следственном изоляторе Семена уже допрашивал невысокий суетливый следователь, которого Семен про себя назвал "Ага" за неуемное употребление этого слова. Следователь, естественно, не менее часто употреблял и другие слова (матерные), но эти слова в избытке имели в своем лексиконе и другие знакомые Семену следователи, а "Ага" так часто говорил только этот.
- Ага! - закричал следователь, когда Семена ввели в кабинет. - Попался, сучонок! Садись пока на стул, а скоро сядешь в тюрьму, ублюдок! Снова будешь баланду хавать, раз не хочешь жить нормально!
Семен присел на стул, вертухаи вышли за дверь, и он поудобней откинулся на спинку. Ничего за ним не было, все эти месяцы, дни и годы после освобождения он жил, ни разу не преступив закон. Даже в мелочах, типа проехать на красный свет. Нет, не было за ним такого. И нечего ему шить! А к допросам он привык. Сколько допрашивали его тогда, семь лет назад до отсидки, сколько было входов-выходов в кабинет для допросов, сколько следователей орали: "Сознавайся, сука!" и били по щекам.
- Чего развалился, пентюх! - заорал следователь. - Крутой, да? Будешь крутой, когда в камере у "девок" посидишь месяц, ага? Сам будешь "девкой"! Ха-ха-ха!
Семен спокойно смотрел на мента. "Мудак! - подумал он. - Чего он тут спектакль разыгрывает передо мной, как перед пацаном?" И Семен вспомнил, как тогда еще, до отсидки, его молодого и неопытного в делах следствия ввели в кабинет к следователю - спокойному, крепкому мужику-корейцу по фамилии Ким. Он долго смотрел на Семена, пока тот не стал елозить на стуле под его тяжелым взглядом и кашлять от напряжения. Тогда кореец подошел к столу, перед которым сидел Семен, и резким движением высыпал из полиэтиленового пакета на поверхность стола кипу мятого и несвежего женского белья.
- Узнаешь? - спросил он.
- Что? - удивился Семен.
- Все, - ответил кореец.
- Нет, - честно сказал Семен, - не узнаю.
Кореец выхватил из кипы белые кружевные трусики.
- Вот эти трусы ты с потерпевшей Ивановой срывал, ты? - зло процедил он сквозь зубы.
- Нет, не я, - ответил Семен, - я все это в первый раз вижу.
- Может, понюхаешь, - спросил следователь и сунул трусики прямо Семену под нос, - тогда вспомнишь?
Семен нюхать не стал. Кореец бросил эти трусы на стол и достал другие.
- А эти? Эти вспомнил? Как насиловал в Таврическом парке малолетку-блондиночку, вспомнил? Трусами ей рот затыкал, и не помнишь их! А она-то тебя хорошо помнит! Все твои прыщики в деталях описала, так что не отпирайся!
И Семен бы, наверное, испугался такого напора и во всем, чего не делал, сознался. Только в камере его предупредили о таких выходках корейца, и Семен был ко всему готов. И пошел, как говорится, в "несознанку", то есть стал все отрицать. Он спросил тогда у корейца:
- А вы, случайно, не фетишист?
- Чего? - удивился кореец. Слово такое тогда еще было в диковинку. Чего ты сказал?
- Фетишист - это такой парень, - сдерживая смех, сказал Семен, который чужое женское белье в бане ворует и потом удовлетворяет свою половую страсть путем мастурбации. У Вас, я гляжу, большая коллекция...
Семен знал, что ему будет очень и очень хреново после таких слов, но сдержаться не смог, просто слова так и брызнули наружу. Следователь побледнел, но бить Семена не стал, просто отправил в штрафной изолятор. Зато потом, даже в Крестах, зеки пересказывали друг другу эту историю и дружно ржали над незадачливым следователем. А Семен сильно приподнял свой социальный статус.
- Ну, что? О чем задумался? - спросил мент-Ага, кинувшись за стол. - О том, как педика Кирюшу замочил? Или про то, как Алика и Ваську потрошил? Как ты их ловко, ага?
Семен осознал, что все случилось именно так, как он и предполагал. Значит, ему все эти убийства собрались пришить. Он в принципе об этом думал и даже был готов к такому обороту дела. Еще он знал одно - улик у них нет, значит, его будут "прессовать", чтобы добиться его признания.
- Ты что, - спокойно спросил Семен, - охренел в атаке? Зачем мне их всех убивать? Ради чего?
- А вот этого я не знаю, ага, - обрадовался следователь, - когда расскажешь, тогда узнаю!
Семен решил ничего ему не говорить пока - пусть сам болтает. За свою долгую уже жизнь он понял одно - он ни разу не жалел о том, что промолчал, хотя о том, что говорил, жалел триста раз. Он отвернулся и молча уставился в стену. Пускай Ага наговорится, а Семен заодно узнает все, что им, ментам известно.
- Так значит, ага, - начал следователь, - молчать вздумал. Ну, ладно, я расскажу. Начнем с конца. Ха-ха-ха. Игра слов. Короче, педика ты заточкой ткнул в живот! Ткнул? Или нет? Молчишь? Ну, молчи! Скажешь, отпечатков на ручке нет. Скажешь, ага? Так ты платком рукоятку обернул и ткнул бедного "петушка"! Прямо в животик бедного "петушка"! Кукареку! Ты его зарезал, ты, ага! Не верти головой! У меня свидетелей туча, и все говорят, что ты с ним ругался, а потом бедняга упал с продырявленным животом. Ага? Попал? В самую точку? Убил, значит, педика! Не любишь, что ли, педиков? Или он тебе изменил? С другим стал целоваться? А может, ты тоже педик? И он от тебя дружка увел? Ну, скажи, ты педик, да, педик?
Семен все пропускал мимо ушей. Следователь просто выводит его из себя, чтобы Семен разнервничался, разозлился и наделал глупостей. Но он не разозлится. Он будет спокоен. Значит, "туча" свидетелей и никто не видел, что не Семен "голубого" заточкой ткнул. Такого быть не может, кто-нибудь точно видел, что это не он. Семен посмотрел в лицо следователя. Говорить сейчас ему об этом бесполезно - пусть он сам наговорится. Кроме того, трудно будет заставить теперь ментов свидетеля искать, что не Семен зарезал Кирилла. Ведь вот он, перед ними, сидит на стуле бывший зек, хорошая кандидатура на нары, и зачем заморачиваться, искать еще кого-то, какого-то неведомого мужика с бородой и в зеленых очках. Все-таки нужно дослушать монолог человека по имени "Ага", а потом решать, что делать.
- Ага, занервничал! - обрадовался "Ага". - Вы все педики - бывшие зеки! Каждый хоть раз если не свою жопу подставлял, то в чужую тыкал! Но тогда на хрена ты этого Бабай-Оглы поджарил? Алика, черного мудака? И противогаз одел ему на башку тупую зачем? Куражился? В жопу ему штырь воткнул зачем? Что он тебе сделал, ага? А ведь книжку твою записную мы у него в киоске нашли, ага! Не отвертишься, хрен! Это улика! И звонил ты ему накануне! Столько лет не звонил и вдруг - на тебе, старый друг лучше двух подруг! Ох, ты мудило гороховое! Мы тебя заставим во всем признаться, даже в том, чего не было!
Семен вздрогнул. И правда, старая записная книжка у него пропала. Машину ему однажды вскрыли и, что удивительно, не взяли ничего ценного. Книжку записную взяли, магнитофон, само собой, и так по мелочи, дерьмо всякое. Семен тогда еще здорово удивлялся - зачем им книжка понадобилась? И вот она, книжка, где всплыла. Значит, мужик тот, убийца, давно по его следу шел и всю эту херню затевал.
- Бледнеешь, ага, бледнеешь, - заорал следователь прямо в лицо Семену, - верно, значит, говорю, ага? Пошли дальше! Василий, подельник твой, погиб! Думали, несчастный случай, а что оказалось? Тросиком металлическим был к станку привязан! Ты ведь привязал, ну, сознайся, ты? Ты-ы! По глазам вижу! Ух ты, Эйнштейн, чего выдумал! Там ты, правда, ничего не оставил, никаких улик - врать не буду, да только ниточка все тянется и тянется, а узелок у тебя на шее! Васютку замочил? Рабочего человека! Перед самой свадьбой! Девчонка его теперь день и ночь горючими слезами умывается. А тебе хоть бы хрен. Что головой крутишь? Не крутись! Все равно во всем сознаешься!
Семен отвернулся. Изо рта у ментяры противно пахло гнилыми зубами.
- Что отвернулся, гнида, ага? - заорал следователь. - Не хочешь правду слушать? Всех подельников порешил? Где Бомбова спрятал? Тоже ты ведь его замочил! А ну, признавайся! Садись и пиши, как все было!
"Про Бомбу заговорил "мусор", - подумал Семен. - А что же Танька? Если уж всех порешил, то почему о ней ничего не говорит мент?"
- Таньку не нашли пока, - словно читая мысли Семена, спокойно сказал следователь, снова садясь за стол, - но найдем, не переживай. Сам же покажешь, где ее спрятал, когда убивал. Все расскажешь и покажешь. Сам знаешь, ведь мы заставим во всем сознаться. И еще пару трупов левых возьмешь на себя. Не хрен тут мне, бля, на х... Все равно расстрельная статья у тебя. Так что лучше сознайся, не трахай мне мозги. И тебе легче и нам. Нечего тянуть кота за яйца. Расскажи, как Василия убивал, как Алика. Если чего забыл, я тебе подскажу...
Следователь устало зевнул и замолчал. Семен внимательно посмотрел на него и сказал:
- В метро не я резанул Кирилла. Это должен был видеть кто-нибудь из свидетелей. Допросите их еще раз. Я сам видел этого мужика и могу описать.
- Не верти жопой, - ответил Ага, - много вас тут таких умных. Бред твой слушать никто не будет. Ишь, придумал мужика какого-то, лишь бы время тянуть. У нас сейчас дел столько - не разгребешь. Таких, как ты, ублюдков, знаешь, сколько развелось! И все врут и изворачиваются, хотя все ясно, как на ладони у негра! Хотят следствие запутать. Но мы никому не верим. На то мы и милиция, чтобы никому не верить. Будем мы дерьмом твоим заниматься и домыслы твои проверять, когда все ясно. Убийство-то, как на ладони. Сейчас по свежим следам пару допросов проведем, а потом будешь ждать суда, как все, год, а то и два. Посидишь пока в Крестах, подумаешь. Тебе не впервой. А потом во всем сознаешься.
И Семен понял, что попал! Все было так и подстроено. Пятерых Голубеев убрал сам, а шестого - Семена - доверил государству. Все получилось, как по нотам. Не станут менты слушать догадки и домыслы Семена, его предположения. Им ведь легче, чтобы Семен был во всем виноват. У них и дело уже готово, подшито и связано. Вот он, перед ними - рецидивист, его и посадить. Тем более, что он со всеми трупами так тесно связан и единственный в живых остался. А если он им скажет, что Кирилла зарезал Инны отец, которого уже восемь месяцев червяки едят в могиле, то скажут - косит парень под дурака, не хочет на зоне париться, в дурке решил отсидеться.
Нет теперь у Семена выхода. Нет. Раз попал в следственный изолятор будешь сидеть в Крестах и на зоне. Таков уж в этой стране закон. Раз попал по подозрению, то точно сядешь. Наша милиция не ошибается. Пройдет время, и Семен во всем сознается. Через два года редких, однообразных допросов, похожих больше на чтение приговора, бессонных ночей и сидений на киче в холоде, где и повернуться-то можно с трудом. А если будет бороться и упрямиться, то сознается во всем после того, как посадят в камеру к "блатным". А те его будет ежедневно "прессовать" и заставлять есть бутерброды с собственным дерьмом. Сознается потому, что устанет, потому что захочется побыстрей сдохнуть и не мучиться. И так бы и было...
18
И так бы и было. Конечно, все могло бы быть именно так - и допрос, и "Кресты", и последующая отсидка, если бы тогда в метро Семен не успел увернуться от портфеля, летящего прямо ему на макушку. Он спиной почувствовал опасность сзади и присел, уйдя в сторону. Портфель пролетел мимо, и амбал потерял равновесие. Семен без труда срубил его подножкой и в полете залепил ему в ухо хороший удар кулаком. Здоровяк мотнул головой, его взгляд потерял осмысленность, и он растянулся на плиточном полу рядом с несчастным Кириллом. Семен добавил мужику ребром ладони по шее, чтобы тот не вздумал не дай бог побежать за ним.
Потом Семен, недолго думая, перепрыгнул через лежащего здоровяка и, пугая пассажиров, побежал к открытым дверям поезда. Он сшиб с ног почтенную бабульку, но извиняться было некогда, и Семен заскочил в вагон. Двери закрылись, поезд поехал, Семен напрягся и огляделся на пассажиров. Никто не обращал на него внимания. Все спокойно ехали по своим делам, читая газеты или просто разглядывая рекламные объявления. Семену показался мучительно долгим путь от одной станции до другой, он нервничал, переступая с ноги на ногу, и крепко сжимал липкий поручень.
На следующей станции Семен выскочил из поезда и стремглав бросился вверх по эскалатору. Он ждал, что наверху его ждет наряд милиции, и уже был готов к сопротивлению властям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26