Да здравствует Человек с большой буквы "Ч" и вещи с прописной буквы!
– А теперь, – решительно говорю я, – давайте перейдем к серьезным вопросам, – рассказывай!
Он подмигивает мне.
– Я ждал вашего прихода, господин комиссар.
Он вытягивает руки поверх простыни.
– Той ночью, когда мы расстались, я вошел в дом. Только я запер входную дверь и стал шарить по стенке, чтобы включить выключатель, как кто-то приставил мне ствол пистолета к спине и женским голосом, шепотом, сказал с иностранным акцентом: "Ни слова, ни жеста – иначе смерть, у меня пистолет с «глушителем». Поэтому я не дергался. Мы немного постояли в темноте. Я предполагаю, что напавший на меня человек хотел убедиться, что вы уехали. Потом я услышал, как подъехала какая-то машина. У меня появилась некоторая надежда, но я ошибся – это был ее сообщник. Женщина, которая держала меня на мушке, открыла дверь. Какой-то мужчина с вьющимися волосами стоял по другую сторону. У него тоже в руке бил пистолет. Он посадил мена на заднее сиденье машины и сел рядом со мной, а девушка, потрясиая блондинка, села за руль...
Он замолкает, запыхавшись с непривычки.
– Может, передохнешь немножко? – предлагаю я.
Но Матиас во что бы то ни стало хочет закончить свои рассказ. Он знает, что это очень важно. Он хороший полицейский.
Я опять подаю ему стакан. Он пьет. Берю предлагает сходить в магазин и купить бутылочку бургундского, уверяя, что это придаст раненому сил. Я отговариваю его, и Матиас возобновляет рассказ. Время от времени он делает паузы.
– Они привезли меня в какой-то мрачный дом, это по дороге на Сен-Клер.
– Я знаю, это мы тебя освободили, – замечаю я.
– Я узнал ваш голос, когда вы предлагали моему охраннику сдаться, – подтверждает раненый.
– И что же там произошло, когда вы приехали?
Рыжий делает глубокий вздох.
– Нас ждал один тип, вы, наверное, видели его?
– Он сделал больше, чем просто увидел, – хохочет Любезный. – Он его даже пришлепнул.
Матиас качает головой.
– Он сам на это нарывался! Сволочь этакая! Они привязали меня цепью и стали пытать меня, чтобы я заговорил.
– Что они хотели узнать?
– Кто вы, и что вы знаете.
– Мы? – с изумлением вырывается у Толстого.
– В начале, – еле слышно говорит Матиас, – я сказал, что знал вас по Парижу. Но это их не удовлетворило. Они заявили мне, – что Берюрье не настоящий преподаватель, а вы – не настоящий негр, господин комиссар!
– Не настоящий преподаватель, – бормочет Толстый, как громом сраженный. – Тупицы.
– У них, наверное, есть свой человек в школе, – уверяет Огненный.
– Один слушатель, – информирую я его, – некто Авель Канто.
Он открывает восторженные глаза.
– И правда, я слышал, как они произносили это имя.
Матиас показывает свою левую спеленутую руку.
– Они мне сорвали ногти на этой руке, – признается он. – Это ужасно. Если бы вы только знали, как мне было больно!
Какой молодчага! А я я не заметил, что с ним так жестоко обошлись: я был загипнотизирован пулевым ранением в его башке.
– Они спрашивали, что нам известно, – продолжает он.
– И ты им сказал?..
– Правду: т.е., что вам ничего не известно. Что у нас только были некоторые сомнения относительно двух самоубийств, и что мы стремимся понять, почему дважды меня пытались убить.
– Наш приезд в школу вызвал у них беспокойство, и они решили похитить тебя и заставить тебя заговорить, прежде чем тебя убить, чтобы узнать, до чего мы докопались. Они тебе поверили?
– Перед лицом страданий, которые они мне причиняли, но которые при этом не меняли содержания моих слов, они вынуждены были признать очевидность.
– Прекрасно! Итак, на данный момент они убеждены, что мы ничегошеньки не знаем?
– Точно так.
– Я признаю, что это именно тот случай, – брюзжит Беспощадный.
– Да, это тот случай, – соглашаюсь я.
Я снова склоняюсь над Матиасом.
– Что-нибудь есть еще?
– А как же! Они говорили между собой по-испански, а я прекрасно понимаю этот язык. За несколько минут до вашего приезда на виллу я слышал, как они говорили, что за ними следят, и они рекомендовали моему охраннику ликвидировать меня, если обстановка станет сложной.
Матиас подавлен. Он проглатывает еще несколько глотков воды, доведя Верю до предела отвращения.
– Жена сказала мужу: «Мы должны предупредить Канто, чтобы он не возвращался в школу, – это для него опасно. Во всяком случае, его присутствие там не требуется теперь, когда все уже подготовлено!»
Матиас хватает меня за запястье своей здоровой рукой.
– Вы слышите меня, господин комиссар? Она сказала «теперь, когда все уже подготовлено».
Я встаю. В голове какой-то шум. Меня познабливает от нервного напряжения. «Теперь, когда все уже подготовлено». Из этого следует, что ребята из таинственной банды свою задачу выполнили. И еще раз следует, что что-то произойдет! И что-то серьезное, что-то ужасное, потому что они пошли на убийство и похищение, чтобы подготовить это что-то!
Мистер Берюрье, всем хорошо известный джентльмен, имеет аналогичные мысли: они совершенно свободно читаются в его глазах, которыми он смотрит на меня через постель Матиаса. Его глаза – будто акт судебного исполнителя... Изобилующий витиеватыми формулировками, с помощью которых всегда можно искусно дать объяснение самым сложным и запутанным ситуациям. Он шепотом говорит: – – Мне думается, что дело нехорошо пахнет керосином!
В полдень мы возвращаемся в школу, и я прямиком жму к директору, который тут же протягивает мне конверт с почтовым штемпелем Бордо (департамент Жиронда).
– Только что получили для вас, дорогой друг, – говорит он мне.
Это донесение сыскной полиции Бордо. В нем подтверждается, что я был прав в своих предположениях! Кастеллини, Бардан и Канто были три года назад вместе в Либурне по поводу расследования серии политических покушений, имевших место в этой столице вин. Кастеллини и Канто были направлены туда из Бордо в качестве усиления местной полиции, в которой служил Бардан. Поэтому у них была неоднократная возможность познакомиться. Я протягиваю письмо директору, который читает его с озабоченным видом.
– Уважаемый Сан-Антонио, – любезно обращается он ко мне, – это открытие интересно, но куда оно нас выводит?
– Вы позволите позвонить от вас, шеф?
– Пожалуйста!
Я вызываю комиссариат сыскной полиции Бордо. Пока барышни на телефонной станции соединяют меня, попутно обмениваясь впечатлениями о вчерашнем вечере, я рассказываю боссу о беседе с Матиасом. И он как-то тревожно посматривает на меня из-за своих очков в золотой оправе.
Он тоже отдает отчет в том, что мы накануне (а, может быть, и ближе) значительных событий. Звонит телефон. На проводе главный комиссар. Мне везет – он в курсе этого дела.
– Вы можете мне срочно прислать фотографию инспектора Авеля Канто? – спрашиваю я.
Директор школы подает мне знак и тихонько говорит:
– У нас есть одна в его деле!
– Я хотел бы иметь еще одну, но другую! – отвечаю я.
Мой бордосский собеседник отвечает, что он сделает все, что можно. Удовлетворенный, я кладу трубку.
Вопрошающие глаза директора вынуждают меня ввести его в курс задуманного.
– Мне пришла одна маленькая мыслишка относительно... самоубийств Кастеллини и Бардана, господин директор.
Но он не дает мне докончить.
– А у меня, – вздыхает он, – кажется тоже есть одна по поводу готовящейся небезызвестной катастрофы...
– Не может быть?
Тут уж я заинтригован его словами и даю ему право говорить первым.
Тогда он встает, обходит свой письменный стол и подводит меня к амбразуре окна. Под нами открывается вид на плац. (взобравшись на приставные лесенки, садовники развешивают французские и рондурасские флаги на деревьях, припудренных снегом (еще один штамп школьников – и даже журналистов).
– Завтра, – вздыхает босс, – мы принимаем именитого гостя, которого вы знаете. Вам хорошо известно, что президент Рамирес – это человек, жизни которого угрожает опасность. Под его ноги бросали больше бомб, чем розовых лепестков от роз! А что если его непримиримые враги замыслили покушение у нас в школе?
Я хватаю своего собеседника за руку.
– Бесподобно, патрон. Вы попали в самую точку! Долоросы – из Центральной Америки. Все сходится!
Биг босс продолжает развивать свою теорию.
– Вы, должно быть, читали в прессе, – продолжает он, – о том, что приняты все меры безопасности для приема президента Гондураса. Выделено доселе невиданное количество сил безопасности. Допустим на секунду, что представители оппозиции решили свести с ним счеты во время его визита во Францию?
Я соглашаюсь.
– Я вижу, куда вы клоните, господин директор.
Директор В.Н.Ш.П. протирает стекла очков своим тонким платочком из серого шелка, который он достает из верхнего карманчика пиджака.
– Ход мысли противников Рамиры Рамнреса совершенно безупречен. «Они пришли к выводу, что единственным местом, где наблюдение за президентом будет не таким строгим, неизбежно будет наша школа, потому что президент будет находиться в окружении двухсот комиссаров, и служба безопасности будет считать, что среди нас он наверняка будет в безопасности»... Это произойдет именно так, и их нельзя будет за это ругать! Следовательио, революционеры подготовили свое покушение здесь.
– Какие молодчаги! – говорю я искренне и с восхищением. – Надо иметь наглость, чтобы решиться на это.
– "Теперь, когда все уже подготовлено"... – наизусть цитирует шеф. – Это говорит о многом.
– Йес, босс, именно так! У нас остаются одни сутки, чтобы разобраться, в чем здесь дело! Не забывайте, что у упомянутого Канто имелся в наличии инструмент слесаря-водопроводчика, и что я застал его как-то ночью за работой: он разбирал трубу под раковиной в медсанчасти. Вот что может послужить ориентиром в наших поисках! Нужно будет прочесать всю школу мелкими граблями, простукать все стены, проверить трубы, обыскать каждую мелочь... Ничего еще не потеряно, потому что мы знаем, что что-то должно произойти.
– Ум хорошо, а два лучше, – делаю я заключение.
Он кисло улыбается.
– Весь вопрос в том, хватит ли двух умов, комиссар...
Глава пятнадцатая,
В которой Берю делает обзор светских манер
Толстый разоделся сверхсногсшибательно: голубой двубортный пиджак, почти белая рубашка, бледно-серый галстук. Волосы донельзя набриолинены, щеки припудрены тальком, рот, тоскующий по графине; в нем чувствуется трепещущий самец в разгаре физического вожделения. Он побрызгался каким-то ужасным лосьоном, и от него несет за версту деревенской парикмахерской. Жестом благородного человека он снимает с руки часы, кладет их перед собой и объявляет, предварительно посмотрев на скачущие стрелки и удостоверившись, что они идут по кругу:
– Жентельмены, графиня Труссаль де Труссо, по поводу относительно которой я объявил вам честь о ее визите, проинформировала меня, что она запоздает. В данный момент она осматривает свои владения в Луаре, и ее деловой человек, который пристает к ней с делами, вынуждает ее продлить там свое пребывание на несколько часов. Тем не менее она приедет к концу этой лекции, которая, в результате такой ситуации, продлится дольше обычного.
Берю, наконец, выныривает из своей длинной каскадной фразы и испускает глубокий в приличный вздох.
– В ожидании достопочтимой персоны, – продолжает он, – мы рассмотрим, как следует вести себя в жизни, когда вы уже взрослые. Что надо делать и не надо делать, говорить и не говорить дома, на улице и в других местах. Вы усекаете?
Мы молча киваем. Удовлетворенный этим, он начинает:
– Начало вежливости – приветствие. У вас на кумполе шляпа, и вот вы встречаете знакомую даму. Даже если на улице зябковато, вы не должны скупиться: обязательно поприветствуйте ее взмахом котелка. Я знаю только два исключения из этого светского правила: если вы гриппуете или если у вас чем-то заняты держалки. Но в обоих этих исключительных случаях не забывайте извиниться, иначе вас примут за деревенщину. В первом случае вы делаете так: вы как можно сильнее шмыгаете носом, чтобы подчеркнуть, что это не треп, я говорите: "Извините меня, что я не снял свой убор с головы, дорогая мадам, но еще сегодня утром мой усовый термометр показывал 39 в тени! "Во втором случае, вы становитесь к ней в профиль, протягиваете ей мизинчик правой руки, я подчеркиваю, правой руки (левая – это невоспитанность), и говорите: «По причине того, что руки у меня загружены, я не могу подмести перед вами пол своим белым плюмажем, красавица моя, но мое сердце принадлежит вам, равно как и все принадлежности». Запишите! Это самые свежие формулы вежливости, которые я сочинил, – настоятельно рекомендует Толстый.
Мы без всякого понукания записываем эти фразы в наших талмудах – на тот случай, если обстоятельства вынудят нас употребить их.
Берю тем временем продолжает, и по его веселому тону мы догадываемся, что он далеко пойдет и что будет говорить все, как оно есть в жизни:
– Всякие неприятности в жизни, заметьте, случаются всегда из-за нашего тела. И все проблемы проистекают из этого чертова каркаса: болезни, сон, любовь, жратва... Но есть проблемы и более примитивные, но отравляющие нашу жизнь не менее, чем первые. Давайте рассмотрим их через лупу, мужики. И подумаем, как их обойти.
Я беру самую элементарную, – уточняет Монументальный, – чиханье. Когда в вашем распоряжении есть достаточно времени, вы – как только вы почувствовали щекотанье в кончике вашего паяльника – вы можете, прежде чем взорваться, подготовиться к маневру: т.е. вытащить из кармана платок и принять боевую стойку, чтобы быстро поднести его ко рту. Но бывают случаи, когда чих нападет спонтанно. Он взрывается у вас в пасти как красный воздушный шарик, который натыкается на зажженную сигарету. Ааппччхии! У вас такое ощущение, будто вы разлетаетесь на сотни осколков. Рожа сразу становится красной, а в глазах загораются искры. Потом вы с горькими муками зырите на последствия. Из шнобеля у вас свисают мерзкие тянучки, а ваши соседи все покрыты эмблемами! Ну, коли уж такой инциндент случился, вы не теряйте спокойствия. И ни за что не извиняйтесь, иначе вам хана. Сначала вытаскивайте свой платок из кармана и пробивайте свою сопатку. Потом говорите окружающим: «Похлеще, чем удар тарелок кимвала, друзья мои. Я вижу, чтв некоторые из вас обляпаны запятыми, но не нужно мже предъявлять гражданский иск, я вас быстренько ототру тряпкой, и вы будете совсем, как новенькие, если вы, конечно, не захотите оставить эти запятые для написания корреспонденции?» Здорово сказано, а? – ликует Его Величество.
Он приглаживает виски.
– Второй вид неприятностей – зевота. Вы присутствуете, к примеру, на званом вечере, а хозяйка дома прилипла к фортепьяне и пытает вас «Страданиями юного ветреника». Или отставной офицер пудрит вам мозги своими подвигами из своего прошлого... Короче, от всего этого начинает отрубаться ваш интеллект, а вместе с ним и ваша челюсть. Вы зеваете. В начале вам удается сохранить герметичность вашего поддувала. Но нет ничего более заразительного и передающегося другим, чем зеванье. Оно быстро охватывает всех, и скоро вы превращаете весь салон в лягушачий концерт!
Чем больше вы боретесь с зевотой, тем больше влаги выдавливается из ваших глаз. Когда организм командует, нужно ему подчиниться. Вот рецепт, чтобы не выглядеть неотесанным чурбаном. Как только вы почувствовали, что ваш рот готов растянуться до ушей в львином оскале, начинайте энергично передавать мимикой свое восхищение, будто вы настолько восхищены, что не в силах бороться с переполняющим вас восторгом. Вы испускаете возгласы «0оля!», «Ааа!» и при этом раскрываете пасть так широко, как разевает клюв птенчик, завидев свою маман, которая волокет ему извивающуюся во все стороны вермишелинку. Вы изображаете полную потерю соображения, короче – транс! После этого можете спокойно продолжать, заканчивая каждый зевок одним из нижеследующих слов: Потрясающе! Сенсационно! Господи Исусе! Дерьмо! Ну и чертовщина! и т.п. Согласитесь, ловко придумано? Ладно. Теперь я хочу вернуться к сморканию. В прошлый раз я вас научил, как сморкаться пальцами. Но это допустимо только на открытом воздухе или среди близких. Представьте себе, что вас застигло врасплох на каком-нибудь приеме в свете, хорошо? Страшный насморк – и нет платка: от этого запаникует даже самый бесстрашный. Естественно, люди со слабым духом попросили бы платок у хозяйки дома. Так вот, они были бы совсем неправы, так как этого делать нельзя ни за какие деньги. Носовой платок – не супруга: его не одалживают! Я лично обхожусь таким образом. Я подхожу к окну и восклицаю: "С ума сойти – какой у вас красивый парк, госпожа баронесса (при условии, что дама, само собой подразумевается, баронесса). Я делаю вид, что смотрю наружу и выдаю стихи о чарующей зелени, о шаловливых птичках и ставках садовников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– А теперь, – решительно говорю я, – давайте перейдем к серьезным вопросам, – рассказывай!
Он подмигивает мне.
– Я ждал вашего прихода, господин комиссар.
Он вытягивает руки поверх простыни.
– Той ночью, когда мы расстались, я вошел в дом. Только я запер входную дверь и стал шарить по стенке, чтобы включить выключатель, как кто-то приставил мне ствол пистолета к спине и женским голосом, шепотом, сказал с иностранным акцентом: "Ни слова, ни жеста – иначе смерть, у меня пистолет с «глушителем». Поэтому я не дергался. Мы немного постояли в темноте. Я предполагаю, что напавший на меня человек хотел убедиться, что вы уехали. Потом я услышал, как подъехала какая-то машина. У меня появилась некоторая надежда, но я ошибся – это был ее сообщник. Женщина, которая держала меня на мушке, открыла дверь. Какой-то мужчина с вьющимися волосами стоял по другую сторону. У него тоже в руке бил пистолет. Он посадил мена на заднее сиденье машины и сел рядом со мной, а девушка, потрясиая блондинка, села за руль...
Он замолкает, запыхавшись с непривычки.
– Может, передохнешь немножко? – предлагаю я.
Но Матиас во что бы то ни стало хочет закончить свои рассказ. Он знает, что это очень важно. Он хороший полицейский.
Я опять подаю ему стакан. Он пьет. Берю предлагает сходить в магазин и купить бутылочку бургундского, уверяя, что это придаст раненому сил. Я отговариваю его, и Матиас возобновляет рассказ. Время от времени он делает паузы.
– Они привезли меня в какой-то мрачный дом, это по дороге на Сен-Клер.
– Я знаю, это мы тебя освободили, – замечаю я.
– Я узнал ваш голос, когда вы предлагали моему охраннику сдаться, – подтверждает раненый.
– И что же там произошло, когда вы приехали?
Рыжий делает глубокий вздох.
– Нас ждал один тип, вы, наверное, видели его?
– Он сделал больше, чем просто увидел, – хохочет Любезный. – Он его даже пришлепнул.
Матиас качает головой.
– Он сам на это нарывался! Сволочь этакая! Они привязали меня цепью и стали пытать меня, чтобы я заговорил.
– Что они хотели узнать?
– Кто вы, и что вы знаете.
– Мы? – с изумлением вырывается у Толстого.
– В начале, – еле слышно говорит Матиас, – я сказал, что знал вас по Парижу. Но это их не удовлетворило. Они заявили мне, – что Берюрье не настоящий преподаватель, а вы – не настоящий негр, господин комиссар!
– Не настоящий преподаватель, – бормочет Толстый, как громом сраженный. – Тупицы.
– У них, наверное, есть свой человек в школе, – уверяет Огненный.
– Один слушатель, – информирую я его, – некто Авель Канто.
Он открывает восторженные глаза.
– И правда, я слышал, как они произносили это имя.
Матиас показывает свою левую спеленутую руку.
– Они мне сорвали ногти на этой руке, – признается он. – Это ужасно. Если бы вы только знали, как мне было больно!
Какой молодчага! А я я не заметил, что с ним так жестоко обошлись: я был загипнотизирован пулевым ранением в его башке.
– Они спрашивали, что нам известно, – продолжает он.
– И ты им сказал?..
– Правду: т.е., что вам ничего не известно. Что у нас только были некоторые сомнения относительно двух самоубийств, и что мы стремимся понять, почему дважды меня пытались убить.
– Наш приезд в школу вызвал у них беспокойство, и они решили похитить тебя и заставить тебя заговорить, прежде чем тебя убить, чтобы узнать, до чего мы докопались. Они тебе поверили?
– Перед лицом страданий, которые они мне причиняли, но которые при этом не меняли содержания моих слов, они вынуждены были признать очевидность.
– Прекрасно! Итак, на данный момент они убеждены, что мы ничегошеньки не знаем?
– Точно так.
– Я признаю, что это именно тот случай, – брюзжит Беспощадный.
– Да, это тот случай, – соглашаюсь я.
Я снова склоняюсь над Матиасом.
– Что-нибудь есть еще?
– А как же! Они говорили между собой по-испански, а я прекрасно понимаю этот язык. За несколько минут до вашего приезда на виллу я слышал, как они говорили, что за ними следят, и они рекомендовали моему охраннику ликвидировать меня, если обстановка станет сложной.
Матиас подавлен. Он проглатывает еще несколько глотков воды, доведя Верю до предела отвращения.
– Жена сказала мужу: «Мы должны предупредить Канто, чтобы он не возвращался в школу, – это для него опасно. Во всяком случае, его присутствие там не требуется теперь, когда все уже подготовлено!»
Матиас хватает меня за запястье своей здоровой рукой.
– Вы слышите меня, господин комиссар? Она сказала «теперь, когда все уже подготовлено».
Я встаю. В голове какой-то шум. Меня познабливает от нервного напряжения. «Теперь, когда все уже подготовлено». Из этого следует, что ребята из таинственной банды свою задачу выполнили. И еще раз следует, что что-то произойдет! И что-то серьезное, что-то ужасное, потому что они пошли на убийство и похищение, чтобы подготовить это что-то!
Мистер Берюрье, всем хорошо известный джентльмен, имеет аналогичные мысли: они совершенно свободно читаются в его глазах, которыми он смотрит на меня через постель Матиаса. Его глаза – будто акт судебного исполнителя... Изобилующий витиеватыми формулировками, с помощью которых всегда можно искусно дать объяснение самым сложным и запутанным ситуациям. Он шепотом говорит: – – Мне думается, что дело нехорошо пахнет керосином!
В полдень мы возвращаемся в школу, и я прямиком жму к директору, который тут же протягивает мне конверт с почтовым штемпелем Бордо (департамент Жиронда).
– Только что получили для вас, дорогой друг, – говорит он мне.
Это донесение сыскной полиции Бордо. В нем подтверждается, что я был прав в своих предположениях! Кастеллини, Бардан и Канто были три года назад вместе в Либурне по поводу расследования серии политических покушений, имевших место в этой столице вин. Кастеллини и Канто были направлены туда из Бордо в качестве усиления местной полиции, в которой служил Бардан. Поэтому у них была неоднократная возможность познакомиться. Я протягиваю письмо директору, который читает его с озабоченным видом.
– Уважаемый Сан-Антонио, – любезно обращается он ко мне, – это открытие интересно, но куда оно нас выводит?
– Вы позволите позвонить от вас, шеф?
– Пожалуйста!
Я вызываю комиссариат сыскной полиции Бордо. Пока барышни на телефонной станции соединяют меня, попутно обмениваясь впечатлениями о вчерашнем вечере, я рассказываю боссу о беседе с Матиасом. И он как-то тревожно посматривает на меня из-за своих очков в золотой оправе.
Он тоже отдает отчет в том, что мы накануне (а, может быть, и ближе) значительных событий. Звонит телефон. На проводе главный комиссар. Мне везет – он в курсе этого дела.
– Вы можете мне срочно прислать фотографию инспектора Авеля Канто? – спрашиваю я.
Директор школы подает мне знак и тихонько говорит:
– У нас есть одна в его деле!
– Я хотел бы иметь еще одну, но другую! – отвечаю я.
Мой бордосский собеседник отвечает, что он сделает все, что можно. Удовлетворенный, я кладу трубку.
Вопрошающие глаза директора вынуждают меня ввести его в курс задуманного.
– Мне пришла одна маленькая мыслишка относительно... самоубийств Кастеллини и Бардана, господин директор.
Но он не дает мне докончить.
– А у меня, – вздыхает он, – кажется тоже есть одна по поводу готовящейся небезызвестной катастрофы...
– Не может быть?
Тут уж я заинтригован его словами и даю ему право говорить первым.
Тогда он встает, обходит свой письменный стол и подводит меня к амбразуре окна. Под нами открывается вид на плац. (взобравшись на приставные лесенки, садовники развешивают французские и рондурасские флаги на деревьях, припудренных снегом (еще один штамп школьников – и даже журналистов).
– Завтра, – вздыхает босс, – мы принимаем именитого гостя, которого вы знаете. Вам хорошо известно, что президент Рамирес – это человек, жизни которого угрожает опасность. Под его ноги бросали больше бомб, чем розовых лепестков от роз! А что если его непримиримые враги замыслили покушение у нас в школе?
Я хватаю своего собеседника за руку.
– Бесподобно, патрон. Вы попали в самую точку! Долоросы – из Центральной Америки. Все сходится!
Биг босс продолжает развивать свою теорию.
– Вы, должно быть, читали в прессе, – продолжает он, – о том, что приняты все меры безопасности для приема президента Гондураса. Выделено доселе невиданное количество сил безопасности. Допустим на секунду, что представители оппозиции решили свести с ним счеты во время его визита во Францию?
Я соглашаюсь.
– Я вижу, куда вы клоните, господин директор.
Директор В.Н.Ш.П. протирает стекла очков своим тонким платочком из серого шелка, который он достает из верхнего карманчика пиджака.
– Ход мысли противников Рамиры Рамнреса совершенно безупречен. «Они пришли к выводу, что единственным местом, где наблюдение за президентом будет не таким строгим, неизбежно будет наша школа, потому что президент будет находиться в окружении двухсот комиссаров, и служба безопасности будет считать, что среди нас он наверняка будет в безопасности»... Это произойдет именно так, и их нельзя будет за это ругать! Следовательио, революционеры подготовили свое покушение здесь.
– Какие молодчаги! – говорю я искренне и с восхищением. – Надо иметь наглость, чтобы решиться на это.
– "Теперь, когда все уже подготовлено"... – наизусть цитирует шеф. – Это говорит о многом.
– Йес, босс, именно так! У нас остаются одни сутки, чтобы разобраться, в чем здесь дело! Не забывайте, что у упомянутого Канто имелся в наличии инструмент слесаря-водопроводчика, и что я застал его как-то ночью за работой: он разбирал трубу под раковиной в медсанчасти. Вот что может послужить ориентиром в наших поисках! Нужно будет прочесать всю школу мелкими граблями, простукать все стены, проверить трубы, обыскать каждую мелочь... Ничего еще не потеряно, потому что мы знаем, что что-то должно произойти.
– Ум хорошо, а два лучше, – делаю я заключение.
Он кисло улыбается.
– Весь вопрос в том, хватит ли двух умов, комиссар...
Глава пятнадцатая,
В которой Берю делает обзор светских манер
Толстый разоделся сверхсногсшибательно: голубой двубортный пиджак, почти белая рубашка, бледно-серый галстук. Волосы донельзя набриолинены, щеки припудрены тальком, рот, тоскующий по графине; в нем чувствуется трепещущий самец в разгаре физического вожделения. Он побрызгался каким-то ужасным лосьоном, и от него несет за версту деревенской парикмахерской. Жестом благородного человека он снимает с руки часы, кладет их перед собой и объявляет, предварительно посмотрев на скачущие стрелки и удостоверившись, что они идут по кругу:
– Жентельмены, графиня Труссаль де Труссо, по поводу относительно которой я объявил вам честь о ее визите, проинформировала меня, что она запоздает. В данный момент она осматривает свои владения в Луаре, и ее деловой человек, который пристает к ней с делами, вынуждает ее продлить там свое пребывание на несколько часов. Тем не менее она приедет к концу этой лекции, которая, в результате такой ситуации, продлится дольше обычного.
Берю, наконец, выныривает из своей длинной каскадной фразы и испускает глубокий в приличный вздох.
– В ожидании достопочтимой персоны, – продолжает он, – мы рассмотрим, как следует вести себя в жизни, когда вы уже взрослые. Что надо делать и не надо делать, говорить и не говорить дома, на улице и в других местах. Вы усекаете?
Мы молча киваем. Удовлетворенный этим, он начинает:
– Начало вежливости – приветствие. У вас на кумполе шляпа, и вот вы встречаете знакомую даму. Даже если на улице зябковато, вы не должны скупиться: обязательно поприветствуйте ее взмахом котелка. Я знаю только два исключения из этого светского правила: если вы гриппуете или если у вас чем-то заняты держалки. Но в обоих этих исключительных случаях не забывайте извиниться, иначе вас примут за деревенщину. В первом случае вы делаете так: вы как можно сильнее шмыгаете носом, чтобы подчеркнуть, что это не треп, я говорите: "Извините меня, что я не снял свой убор с головы, дорогая мадам, но еще сегодня утром мой усовый термометр показывал 39 в тени! "Во втором случае, вы становитесь к ней в профиль, протягиваете ей мизинчик правой руки, я подчеркиваю, правой руки (левая – это невоспитанность), и говорите: «По причине того, что руки у меня загружены, я не могу подмести перед вами пол своим белым плюмажем, красавица моя, но мое сердце принадлежит вам, равно как и все принадлежности». Запишите! Это самые свежие формулы вежливости, которые я сочинил, – настоятельно рекомендует Толстый.
Мы без всякого понукания записываем эти фразы в наших талмудах – на тот случай, если обстоятельства вынудят нас употребить их.
Берю тем временем продолжает, и по его веселому тону мы догадываемся, что он далеко пойдет и что будет говорить все, как оно есть в жизни:
– Всякие неприятности в жизни, заметьте, случаются всегда из-за нашего тела. И все проблемы проистекают из этого чертова каркаса: болезни, сон, любовь, жратва... Но есть проблемы и более примитивные, но отравляющие нашу жизнь не менее, чем первые. Давайте рассмотрим их через лупу, мужики. И подумаем, как их обойти.
Я беру самую элементарную, – уточняет Монументальный, – чиханье. Когда в вашем распоряжении есть достаточно времени, вы – как только вы почувствовали щекотанье в кончике вашего паяльника – вы можете, прежде чем взорваться, подготовиться к маневру: т.е. вытащить из кармана платок и принять боевую стойку, чтобы быстро поднести его ко рту. Но бывают случаи, когда чих нападет спонтанно. Он взрывается у вас в пасти как красный воздушный шарик, который натыкается на зажженную сигарету. Ааппччхии! У вас такое ощущение, будто вы разлетаетесь на сотни осколков. Рожа сразу становится красной, а в глазах загораются искры. Потом вы с горькими муками зырите на последствия. Из шнобеля у вас свисают мерзкие тянучки, а ваши соседи все покрыты эмблемами! Ну, коли уж такой инциндент случился, вы не теряйте спокойствия. И ни за что не извиняйтесь, иначе вам хана. Сначала вытаскивайте свой платок из кармана и пробивайте свою сопатку. Потом говорите окружающим: «Похлеще, чем удар тарелок кимвала, друзья мои. Я вижу, чтв некоторые из вас обляпаны запятыми, но не нужно мже предъявлять гражданский иск, я вас быстренько ототру тряпкой, и вы будете совсем, как новенькие, если вы, конечно, не захотите оставить эти запятые для написания корреспонденции?» Здорово сказано, а? – ликует Его Величество.
Он приглаживает виски.
– Второй вид неприятностей – зевота. Вы присутствуете, к примеру, на званом вечере, а хозяйка дома прилипла к фортепьяне и пытает вас «Страданиями юного ветреника». Или отставной офицер пудрит вам мозги своими подвигами из своего прошлого... Короче, от всего этого начинает отрубаться ваш интеллект, а вместе с ним и ваша челюсть. Вы зеваете. В начале вам удается сохранить герметичность вашего поддувала. Но нет ничего более заразительного и передающегося другим, чем зеванье. Оно быстро охватывает всех, и скоро вы превращаете весь салон в лягушачий концерт!
Чем больше вы боретесь с зевотой, тем больше влаги выдавливается из ваших глаз. Когда организм командует, нужно ему подчиниться. Вот рецепт, чтобы не выглядеть неотесанным чурбаном. Как только вы почувствовали, что ваш рот готов растянуться до ушей в львином оскале, начинайте энергично передавать мимикой свое восхищение, будто вы настолько восхищены, что не в силах бороться с переполняющим вас восторгом. Вы испускаете возгласы «0оля!», «Ааа!» и при этом раскрываете пасть так широко, как разевает клюв птенчик, завидев свою маман, которая волокет ему извивающуюся во все стороны вермишелинку. Вы изображаете полную потерю соображения, короче – транс! После этого можете спокойно продолжать, заканчивая каждый зевок одним из нижеследующих слов: Потрясающе! Сенсационно! Господи Исусе! Дерьмо! Ну и чертовщина! и т.п. Согласитесь, ловко придумано? Ладно. Теперь я хочу вернуться к сморканию. В прошлый раз я вас научил, как сморкаться пальцами. Но это допустимо только на открытом воздухе или среди близких. Представьте себе, что вас застигло врасплох на каком-нибудь приеме в свете, хорошо? Страшный насморк – и нет платка: от этого запаникует даже самый бесстрашный. Естественно, люди со слабым духом попросили бы платок у хозяйки дома. Так вот, они были бы совсем неправы, так как этого делать нельзя ни за какие деньги. Носовой платок – не супруга: его не одалживают! Я лично обхожусь таким образом. Я подхожу к окну и восклицаю: "С ума сойти – какой у вас красивый парк, госпожа баронесса (при условии, что дама, само собой подразумевается, баронесса). Я делаю вид, что смотрю наружу и выдаю стихи о чарующей зелени, о шаловливых птичках и ставках садовников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39