А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Я сижу лицом в угол, Гера — слева от меня, спиной к окну, начинающемуся от уровня столешницы. В окне на высоте моего взгляда — послойно — незаконченные отражения, ноги прохожих, фары Гериной “короллы”, светящиеся ящики троллейбусов, вывески: зелено-оранжево-синяя “Нарвессена” и красная — “Т-маркета”.
Я толкаю рукой анатомирующего лопатник Геру.
— А? — поворачивается Гера ко мне.
Я киваю на окно. Он сначала не въезжает, начинает вертеть головой. Уставляется в окно:
— Чего там?
— Да стоял какой-то мудак… На нас прямо пялился.
Я проснулся с острым приступом паники, и в первую секунду, не расклеив еще век, успел испытать мгновенно сменяющие друг друга полнейшую дезориентацию, ложное понимание с обманчивым облегчением и тягучую, ледяную, безвоздушную, стремительно нарастающую тревогу.
Открыть глаза было, как пройтись по ним наждачкой. Невыключенный верхний свет слепил, стояла глухая ночь и тишь, вне времени, словно на затонувшей подлодке: клаустрофобия и удушье. Весь мир был наждачный: при каждом движении скребло и драло, от каждой мысли. Глотка засохла и скукожилась, во рту настаивался паскудный привкус блевотины, я по-прежнему валялся на диване в одежде. И медленным рикошетом возвращалось то, что меня разбудило — отрывистый писк телефона, на который пришла SMSка.
Где? Где он? Уф-ф-ф… Самое омерзительное из всех возможных состояний: когда ты еще пьян и еще ничего не соображаешь, но пьяная легкость уже ушла — и уже похмелен, и все похмельные симптомы уже налицо… Где он? Ничего не понятно… Вот же он… Руки трясутся, как у самого распоследнего ханурика.
распались звенья цепочки причинно-следственной обернись ко мне.
Все с того же самого — 9856819.
Я смотрю, не въезжаю, смотрю еще раз, бросаю телефон, валюсь на диван, стеная, поднимаюсь, добредаю до выключателя, вырубаю свет, падаю, закрываю глаза — и вот тогда наконец понимаю: внезапно, рывком, судорогой — все. Наконец-то все складывается, вся эта несообразная дичь приходит к общему знаменателю, весь этот бред обретает смысл.
Я умер.
Не знаю точно, когда. Может, в то утро, когда оставил открытым кухонный газ — а потом пошел на кухню закурить. Все тогда случилось — спичка зажглась, газ рванул, меня разнесло. Может, тогда… Неважно. Я умер. Но не захотел этого понять. Принять. Распались звенья цепочки причинно-следственной. Я закуклился. Я делаю сам перед собой вид, что жив. Лихорадочно нагромождаю индивидуальную виртуальную реальность, в которой спичка не зажглась, и… Я все более погрязаю в этом посмертном бреде.
Это совершенно бессмысленно и бесперспективно, но я тем не менее упорно за это цепляюсь. Снова и снова. Несмотря на то, что бред мой уже расползается, разваливается под собственной тяжестью… На меня рушится крыша дома — но я уверяю себя, что успел убежать. Мне на голову падает сварочный баллон — но я убежден, что успел сделать лишний шаг, что он в меня не попал…
“Это ведь не жизнь. Это имитация жизни. Словно зомби тщательно выполняет все привычные повседневные дела, пытаясь убедить себя, что он еще жив…”
А они — они просто пытаются достучаться до меня. (“Обернись ко мне!”) Мои покойники. Кто как. Дать мне понять, что происходит на самом деле. Помочь не завязнуть совсем.
Помочь мне умереть.
30
Стиснув з-з-зубы… В первую секунду — словно тебя за шиворот выдергивают куда-то. Где пусто и странно легко… Только в первую секунду всерьез колбасит — потом ничего… Более-менее. М-можно терпе-е-еть… Терпеть. Терпи, сука, терпи, падаль. Затяжного бодуна мы себе сейчас позволить не можем… Закручиваю холодный кран, хватаю полотенце. Уф-ф-ф…
Ну, уже, считай, другой разговор. Вылезаю из ванны — в которой в моих ночных пьяных глюках валялся свихнувшийся лейтенант. Бля, надо было уметь так укваситься. Цельные ноль семь, че ты хошь… в одни ворота… Орел… Это у меня что — индивидуальная такая модификация нервного срыва была?… Рожа — землистая (представьте себе, представьте себе, зелененький он был), зенки дикие, волосья дыбом. Ладно. Кризис постановляем считать преодоленным с минимальными потерями. Малой кровью… могучим ударом…
Задираю оконную ручку вверх, вдыхаю, вдыхаю, вдыхаю сырой холод. Который, впрочем, уже не такой и холод: солнце полыхает в стеклах, орут воробьи, типа, весна… Наваливаю в кружку две щедрые ложки молотой арабики, заливаю — прямо так — кипятком из чайника. Коричневый порошок всплывает, стоит у края толстым полукольцом, атоллом, липнет к языку. Я вспоминаю покойного лидера группы “Черный обелиск” Анатолия Крупнова, который под конец жизни уже не мог нормально с утра функционировать, не приняв первым делом фирменного коктейля “Доброе утро, Толик”: кофе и водка два к одному. Помер Крупнов лет, кажется, в тридцать пять, кажется, от сердца. Правда, говорили, он всю дорогу еще и плотно сидел на тяжелой наркоте… Мать, неужели анальгина не осталось? (Эти пидоры, местные законодатели, “подогретые” врачебным лобби, постановили практически все, самые элементарные включая, лекарства продавать в аптеках только по рецептам — то есть ты сначала сходи к врачу, забашляй врачу, и только потом в аптеку… Таскаться по поликлиникам — это ну совсем уже не мой жанр, приходится возить тот же самый несчастный анальгин из Москвы-Питера, оптовыми партиями, еще и всем родным-знакомым…) А, нет, вот он…
Телефон. SMS. Опять. Аж дергаюсь, судорожно ставлю кружку на стол. Вконец, блин, довели…
Оказывается, всего-навсего шесть-пять-шесть: служебное сообщение от моего Tele-2.
“Срок действия кредита вашей карты истекает через три дня. Остаток на счете 1,45 Ls”.
Сигаретки “LA” меньше обычных, дамского почти калибра — зато в пачке целых сорок штук… Кручу колесико ФЭДовой зажигалки — и снова чуть не подпаливаю себе бровь: не привыкну никак… Огниво это я тогда же, в барчике у кортов, у Леры потихоньку спер. Ломало все-таки меня, чтоб она с ним так и ходила. За Леру было обидно… Еще несколько раз медленно проворачиваю колесико. Над срезом гильзы колко проскальзывают почти призрачные искорки, порциями отделяются дымовые загогулинки. Кидаю зажигалку в щель окна.
Телефон, телефон… Ни хера невозможно думать с бодунища… Тушу сигарету о блюдце. Телефон. Счет. Телефонный.
На конверте “латтелекомовского” счета, который лежал в почтовом ящике Глеба Лапицкого, был штамп с датой отправления — 25.03.04. Шесть дней назад. Значит, счет за последний месяц. Именно rekё ins, текущий счет, а не bridinajums, предупреждение о возможном отключении за неуплату — то выглядит по-другому… Хотя Глеб, по словам Дины, пропал полтора месяца назад.
— …Макс, у тебя есть номер домашнего телефона Лапы? Ну, того дома, в Звейниекциемсе?…
— Здравствуйте… Я абонент номера 7424643… Это в Звейниекциемсе, Юрас, восемь… Мне… Нам тут счет пришел, свежий… Я только с собой его не захватил, к сожалению… Ну, там получается, что мы как-то наговорили очень много… Вы бы мне подробную распечаточку не сделали, по номерам?…
— Какой адрес?
— Юрас, восемь. Звейниекциемс.
— Фамилия ваша?
— Лапицкий. Лапицкийс. Глебс. От двадцать пятого счет…
В “М6” — от офиса “Латтелекома” за углом — отставив ноль три (больше мне сейчас — сверху на утренние ноль пять да на “старые дрожжи” — точно не стоит: осовею) красного “Ингвера”, расправляю на столешнице сложенную принтерную распечатку. Звонки-номера-даты. Штук двадцать звонков. С середины февраля по середину марта. Номера… Указываются только мобильные и международные, остальные — местные, городские, — просто “ isas sarunas”, “короткие разговоры”…
Международные. Два. Оба с московским кодом. Один номер мне незнаком. Зато узнаю второй. Мобильный Юсуфа Нурсалиева. Девятое марта, продолжительность семь минут.
Сотовые… Ага. 9856819. Раз, два… четыре.
Но это не самый часто встречающийся номер. Больше всего — восемь — звонков на другой. 6514012. Не знаю такого…
На экране телевизора над стойкой под приглушенную таривердиевскую тему профессор Плейшнер бредет по бернскому зоосаду. Это у них в “М6” новая фишка такая — по просьбе посетителя врубают вползвука “Семнадцать мгновений”. Хотя кто просил, непонятно — зал пустой практически…
На всякий случай. А вдруг. Открываю “наладонник”, в память которого я по жизни стараюсь сгружать номера вообще всех своих “контактов” — в мобилу столько все равно не влезет… “Поиск по…” По номеру. 6514012. Enter.
Смазанное, почти неуловимое перемещение по столбику фамилий и номеров. Ну надо же… есть такой номер. Вот — семь цифр и имя, маркированные желтым…
С этого номера два года назад, когда я уже монтировал “Дезертира…”, мне позвонил Всеволод Греков.
Гуру “Ковчега”. Впоследствии исчезнувший.
“…Откуда дело нарисовалось, с чего хай пошел? С тебя. Ведь вдуматься если, без тебя вообще бы ничего не было: это ж ты в итоге Грекова с компанией запалил…”
— Ало…Степа?… Привет, это Дэн Каманин.
— Привет, старичок. Как твое ничего?
— Ничего… Степ, я чего звоню… Помнишь, ты мне дней десять назад одну штуку предлагал… Она еще у тебя?…
— Ну… пока у меня, вроде.
— Знаешь, я тут подумал… и решил, что, вообще, пригодится. Ты как сейчас — сильно занят? Прямо сейчас?…
— Не сильно… Только если прямо сейчас — то почти пустая будет… Без запаса.
— Пойдет… Запас, если что, потом доберу.
На этот раз я не вышагиваю в открытую по подъездной дорожке — а, озираясь, делаю крюк прямо по дюнам. На море (сейчас оно насыщенного, чистого темно-синего, иссиня-черного даже цвета) — почти штиль, только слабый зябкий ветерок оттуда задувает. Между соснами дотаивает сизая дымка; птицы шуршат по коре, перекликаются в кронах; пахнет водой, землей, влажной гнилой хвоей, липнущей к кроссовкам. Внутри у меня — легкая похмельная вибрация, желейное колыхание. Или не похмельная… Нервная…
Дом Лапицкого выглядит все так же безжизненно. Я долго разглядываю его с соседнего пригорка — никакого движения. Не было там никого ни со вчерашнего дня, ни задолго до того. Но ведь пользовался же кто-то телефоном…
Осторожно приближаюсь к забору. Перелезаю. Обшариваю двор. Ни хрена. Оранжевые буквы на заборе. Ничего интересного.
Самый актуальный вопрос — стоит ли дом на сигнализации? Огромное искушение ломануть дверь (что тоже не так просто)… или стекло высадить (соседи на грохот сбегутся) — в общем, влезть туда… Не. Не-не. Не вариант. Потому что если он все-таки стоит на сигнализации (возможно? — даже вероятно), — через десять минут максимум меня приедут вязать менты. Как раз то, что мне сейчас надо больше всего…
Черт… Топчусь во дворе, обхожу дом с разных сторон. Стоп. Окно. Окно второго этажа со стороны дюны. Оно — ну да, приоткрыто: словно кто-то проветривал комнату и забыл закрыть.
Да. Только как до него добраться? Никаких тебе пожарных лестниц не наблюдается. По водосточной трубе — утопия… А если?… Между краем крыши первого этажа с угла и обрывом “стесанной” дюны — пара-тройка метров всего. Ага, два с небольшим.
Форсирую забор в обратном направлении, поднимаюсь на горку. Стремновато, однако, прыгать. Крыша чуть скошенная. И расстояние… И высота… Ежели не допрыгну… может, и не допрыгну… переломаю на хрен кости. Допрыгну… Херня… Допрыгну… Несколько раз прохожу туда-сюда участок предполагаемого разбега. Еще раз оглядываюсь.
…Я допрыгнул, но подошвы сорвались с неожиданно скользких металлических чешуек — рассадив колени, я грохнулся на живот, кое-как повис, болтая ногами. Кое-как втащил себя обратно, кое-как (не поднимаясь с четверенек, по-крабьи, матерясь под нос) дополз до стены. Вдоль нее — до приоткрытого окна. Перелез через подоконник.
Спальня. В которой давным-давно не спали. Слой пыли на пустой тумбочке. Стою, прислушиваюсь. Тихо.
…Разумеется, никого в доме нет и не было — какое-то время. Но не столь уж долгое. Не полтора месяца — недельку. От пепельницы еще воняет гарью. Горбуша в собственном соку — в холодильнике, во вскрытой жестянке, — пока, кажется, вполне пригодна в пищу. На каминной полке в гостиной я нашел “Часовский” номер за пятое марта. Знакомый — с байкой “Прерванный полет” на первой полосе, про разбившегося фотографа Яниса Бидиньша. Причем байка обведена фломастером…
Дотошнее всего шарюсь в кабинете на втором этаже. Компьютером, судя по всему, пользовались — и тоже не так давно: по тому судя, что от сети он не отрублен, по тому, что пыли на столе не очень много, а на клавиатуре почти нет… Комп я, естественно, врубил — он запросил пароль. Лапиного пароля я не знаю, конечно, а хакер из меня никакой, так что на этом общение с техникой закончилось. Зато рядом с компьютером обнаружилась бумажка, подоткнутая под угол процессорного “тауэра” — с явно наскоро записанным адресом сайта “Болталка”. Конференция на “Дельфях”.
Верчу в руках бумажку. Адрес накарябан на оборотной стороне чека. Магазинного чека, из продуктовой секции “Рими”… Расплачивались с кредитки. Некто V. Berman. Подпись — условная закорючка… Чек тоже довольно свежий: 21.03.04.
С “наладонника” захожу на этот “дельфийский” чат. Апокалипс-нау… К фильму Копполы он отношения, впрочем, не имеет — какая-то обсуждается статья: насколько я понимаю из реплик, нечто абстрактно-социологическое… Некоторое время пытаюсь читать рассуждения-поливы-взаимные выпады (на русском, но некоторые набраны латиницей): да, что-то по философически-демагогическому разряду.
Берман, Берман… Берман… Без одной буквы великий шведский режиссер. Берман. Погоди, вроде вертится же что-то… Причем что-то, связанное с Грековым… Берман. Греков, Швеция… Погоди… Писали же тогда, в “Дагбладет”, что-то такое. Въезжал он, что ли, куда-то незаконно по подложным документам — уже после “дембеля” из органов… Как-то они это пристегивали к обвинениям в наркотраффике… Берман — не его ли это псевдоним, собственно, был?
Cайт “Свенска Дагбладет” Yahoo! выкидывает сразу же (она у них сокращается SvD — как снайперская винтовка Драгунова…). Пролистываю вниз. Телефон.
Хорошо, что в Скандинавии все почти поголовно говорят по-аглицки. Будь это не “Дагбладет”, а, допустим, “Эль Паис”, я бы, подозреваю, попарился… Автора цикла (даже цикла…) статей про наркоскандал с грековским участием зовут, оказывается, Стефан Блад. На месте его нет. Но есть его сотовый.
Блад, жизнерадостный баритон, узнав, что я тот самый латвийский документалист, который “все это раскопал”, делается еще радостней. Да, по его данным, Греков действительно въезжал в Швецию по документам на имя Виктора Бермана…
…Посторонний: А Вы поменьше цепляйтесь за слово “апокалипсис”. Разумеется, говорить о конце света — это дурное кликушество и вообще паранойя. Но в статье-то, пардон, речь не о конце мира вообще, а о конце мира в том виде, в каком мы его наблюдали до сих пор. Как там пелось (у R.E.M., что ли): It’s the end of the world AS WE KNOW IT… Мир, может, и не кончается — он меняется, но в нем кончается, уходит из него очень многое из того, что было краеугольным камнем для картины мира прежнего. Какие-то принципиальные понятия не то что нивелируются даже, а — вообще пропадают. Прежние достаточно безусловные ценности.
@lter: Например — ум?
Посторонний: Например — ум. В Вашем вопросе, любезный/ая @lter, чудится мне явственная издевка — что само по себе говорит о многом. О том, например, что ум, разум — то, извините, что отличает человека от животного, — в соответствии с нынешними понятиями провозглашать безусловной ценностью уже как бы не комильфо. Почему-то немодно помнить о том, что человечество делится в том числе на умных и дураков — и при прочих равных умный ЛУЧШЕ дурака: поскольку ум — это хорошо, а глупость — это плохо. Всегда. Безусловно. (Еще раз — при прочих равных.) Почему-то под способностью к абстрактному мышлению подразумевается нынче склонность к пустопорожней болтовне, отвлекающей от того, чем единственно стоит в жизни заниматься — заколачивания бабла. Почему-то считается, что единственный критерий для книги, фильма, статьи и т. д. — их коммерческая ценность, а апелляция к интеллектуальной состоятельности/несостоятельности воспринимается как оправдание неудачников. Я понимаю, что говорю (пишу) сейчас лютые банальности, — но менее актуальным ведь все это не становится. Становится более актуальным — несмотря на бесконечное обмусоливание.
Николас: Знаете в чем, братцы, сдается мне, наша ошибка? Мы оцениваем происходящие изменения в прежних категориях. Что по определению бессмысленно — ведь в результате изменений отменяются сами эти категории.
Посторонний: А я совершенно не вижу, зачем мне, собственно, отказываться от прежних категорий дробь ценностей. Если это МОИ ценности. Если я их всегда искренне в качестве таковых исповедовал. То, что в “дивном новом мире” они не будут ценностями, — это вообще не мое дело! Если в нем не будет того, что я искренне полагаю главным, то я не вижу никаких причин приветствовать происходящее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42