А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Сразу видно руку большого мастера… Извините, что переспрашиваю: завтра точно ничего не будет? Я-то, собственно, шёл к вам, чтобы это узнать. А то вдруг он, как неожиданно улетел, так и прилетит.
— Думаю, этого не будет уже никогда, — ответила она, имея в виду в основном себя.
Ника прождала в аэропорту не больше часа, а потом подошла к справочному окну.
— Тётенька, извините пожалуйста, вы не знаете, мой папа улетел в Париж? — спросила она, «делая девочку». — Шолохов. Антон Шолохов. У него билета не было.
Он сказал, что все равно постарается улететь. Мы с мамой живём отдельно, я приехала его проводить и вот… — Ника говорила так искренне, что сама поверила в свою роль и чуть не заплакала.
То, что не получилось у молодого, хотя и симпатичного парня, удалось ребёнку. Сердце женщины, сидящей за окном справочной, дрогнуло, она принялась звонить в отдел пассажирских перевозок и минут через пять сочувственно сообщила:
— Улетел твой папа. Час назад. Вот отцы! Надо было раньше приезжать, девочка.
— А скажите, пожалуйста, он никакой записки мне не оставил?
— Нет, девочка, записок никто из пассажиров сегодня не оставлял.
Ника печально вздохнула и, не выходя из роли, пошла к выходу.
Та квартира, в которой она прожила около месяца, сразу стала чужой, и у неё не было никакого желания туда возвращаться.
СЫН ТАКСИДЕРМИСТА
Учителя физкультуры звали Григорий Равшанбекович. Это странное имя досталось ему в подарок от отца, которого он не знал. Зато он хорошо знал своего отчима. Алексей Григорьевич Меховщиков пришёл в их семью, когда Грише не исполнилось ещё и трех лет. Только супружеское счастье Алексея Григорьевича длилось недолго. Через год молодая жена заболела обычным гриппом. На третий день болезни жильцы из соседней квартиры отправили её на «скорой помощи» в больницу. Последних мгновений её сознания хватило только на то, чтобы дотянуться до их звонка и нажать на кнопку. Когда соседи открыли дверь, она сидела уже на полу у стены. Те же соседи позвонили на работу к Алексею Григорьевичу, и пока он ловил такси, пока ехал через город в Мечниковскую больницу, жена уже скончалась. Он шёл рядом с каталкой, на которой санитар перевозил из отделения её тело, и постоянно сдёргивал простыню с лица, стараясь прикрыть холодные ступни.
Тогда ему ещё не было сорока, и друзья по работе спустя некоторое время посоветовали отослать пасынка к родственникам покойной жены, а самому снова попытаться устроить свою судьбу. Но Алексей Григорьевич четырехлетнего Гришу никому не отдал и воспитывал сам. Причём так воспитал, что тот стал даже серебряным призёром Олимпиады в Мельбурне. Сам же Алексей Григорьевич обладал редкой профессией, название которой многим даже неведомо. Он был таксидермистом. В юные годы его после окончания Арктического техникума отправили радистом-метеорологом на полярную станцию, сначала на материк, у пролива Югорский шар, а потом ещё дальше, на остров Врангеля. На полярках условия жизни были отличные, свободного времени — бездна, и каждый находил какое-нибудь увлечение. А так как морской и сухопутный зверь считал полярную станцию собственной территорией, то Алёша Меховщиков из самых нахальных пришельцев стал делать чучела.
— Смотри-ка ты, получается! — радовался восхищённый начальник станции. — Сколько народу перебывало, а никто не мог освоить этого дела.
Труд был и в самом деле кропотливый — аккуратнейшим образом снять шкуру, не оставив на ней ни одной жиринки, выделать, а потом набить и зашить её так, чтобы получился зверь натурального вида, с естественным выражением морды. Не говоря уже о том, что снимать шкуру с белого медведя, нерпы, песца и куропатки — процессы совершенно разные. Скоро Алексей прославился на всю Арктику — его белый медведь был подарен одному африканскому президенту, да и советские члены Политбюро не гнушались изделиями Меховщикова. Но однажды белый медведь, охоту на которых в Арктике запретили давно — оттого, похоже, они взяли привычку нагло ломиться в дом — так вмазал по уху Алексею Григорьевичу, что тому показалось, будто в голове у него взорвалась атомная бомба. К счастью, в то же мгновение медведь схватил несколько пуль от его напарника и к телу таксидермиста потерял интерес. После такого происшествия Алексей Григорьевич оглох на одно ухо, и врачебная комиссия отправила его в тридцать семь лет на пенсию — кому нужен полуглухой радист.
Женщин на полярных станций всегда не хватало, а за человека, которому положен отпуск один раз в два года, мало кто желал выйти. Зато, обосновавшись на материке, он сразу устроил свою судьбу. Да только жене его была прописана короткая линия жизни.
— Мне бы жить в Арктике сейчас, я бы золотые горы имел, — любил повторять Алексей Григорьевич. — А тогда чучела ничего не стоили.
После крушения сети полярных станций он пробавлялся лишь редкими заказами.
То от Зоологического музея или от самого Зоосада, а то и от новых русских — кому увековечить подохшего любимого крокодила, кому обвить столб у входа в коттедж удавом.
Его пасынок, ставший знаменитым спортсменом, который, кстати, всегда называл его отцом, давно вырос и жил своей семьёй, однако часто приезжал в гости.
— А чего это ты, отец, загрустил? — допытывался он в последнее время. — Как ни приеду, ты в тоске.
— Да что ты, Гриша, это просто магнитная буря или давление, — отговаривался Алексей Григорьевич.
Но когда сын уезжал, садился на кухне на табурет и выть ему хотелось большим полярным волком. От того ужаса, который в старости навалила на него судьба. Даже сыну нельзя было рассказать об этом ужасе. Но однажды он не сдержался и все-таки рассказал. Лишь внешнюю часть и то — намёками.
— Вот что, отец, валить тебе надо из страны. Причём немедленно. Тут они тебя всюду найдут. И, найдя, сразу кончат.
— А то я сам об этом не думал, Гриша. Только на какие шиши?
Разговор происходил на кухне. Они сели рядышком, прикинули, что, сколько и почём. На другой день Григорий приехал снова.
— Все узнал, отец. Есть такая фирма. Десять дней — и готов пакет документов на любое имя. Какое хочешь, хоть Горбачёвым назовись, хоть Путиным.
Паспорт, годовая виза — все, что надо.
— И почём это удовольствие?
— Десять тысяч.
— В Штатах двенадцать гринкарта стоит.
— Ага, только ты сначала попробуй получить туда визу. И при этом так, чтобы эти нелюди не вычислили. И потом, на родную фамилию стоит двенадцать, а ежели на чужую — не знаю. Нет, отец, надо сваливать в темпе. Или в Турцию, или в Грецию. А там сразу купишь парик, отрастишь бороду, смотришь, год перебьёшься. За год-то все и рассосётся. Или они кого другого вместо тебя найдут, или их прихватят на этом бизнесе.
— Деньги-то где взять, Гриша? — тоскливо спросил старик.
— Шесть у нас с тобой есть. Значит, надо ещё четыре для документов и хотя бы одну тебе для начала. — Сын говорил уверенно, и старик уже верил, что сумеет выбраться из своей передряги.
— Без баксов ты там пропадёшь сразу. Так что буду занимать у друзей.
Может, Женьке Кафельникову поклонюсь. На два-три месяца всяко дадут. А ты как уедешь, я сразу твою квартиру продам. И ещё подошлю баксов. Вернёшься — будем жить вместе. Пиши на моё имя генеральную, завтра пойдём к нотариусу.
На другой день Грише повезло несказанно. Только он поговорил с бегемотом-директором о том, что больше такого нищенства, в каком живёт школа, не потерпит, что его давно зовут в школу олимпийского резерва, где тренер получает ровно в десять раз больше, чем учитель физкультуры в этой гимназии, как в кабинет вошла учительница биологии Ольга Васильевна. А дальше уж совсем было смешно: с порога она заявила директору, что принесла пять тысяч баксов и хочет подарить их школе, а тот принялся её отговаривать.
Те самые пять тысяч, от которых зависело спасение отца, лежали где-то поблизости, и никто об этом не знал! Ольга вошла в кабинет без сумки. Вряд ли она прячет деньги в бюстгальтере, как некоторые тётки. Наверняка они у неё в том большом кошельке, который он видел не раз.
Для начала Гриша проверил её пальто в учительском гардеробе. Хотя, конечно, Ольга не такая дура, чтобы оставлять баксы на вешалке, откуда у них и так время от времени прут — то сапоги, то меховую шапку. Шёл урок, и в учительской кроме Аллы наверняка никого не было. Он отправился туда. И тут ему повезло вторично: в учительской даже Аллы не было. А Ольгина сумка стояла посреди стола. И те самые баксы не понадобилось искать, он нащупал их сразу, едва сунул руку.
Оля ему нравилась. Он даже подумывал закрутить с ней шашни, но уж очень она всегда была занята. «Прости, Оля, — скажет он ей. — Кабинет биологии потерпит ещё месяц без твоих баксов. А отец не потерпит. Спасибо тебе, что помогла спасти моего отца. А деньги я тебе сразу верну, как только продам квартиру».
Теперь оставалось или красиво слинять, или по-умному их спрятать. Линять не стоило. А спрятать было легко. В физкультурном зале у него было несколько старых мячей с камерами и покрышками. Двух минут ему хватило, чтобы рассовать доллары между резиновой камерой и толстой покрышкой, сшитой из кусков кожи, а потом надуть мяч. Покажи кому этот мяч — никто бы не догадался, что там внутри баксы!
Когда через полчаса началась паника, он в своей физкультурной форме, со свистком на груди и драгоценным мячом в руках вполне искренне делал озабоченный вид. В тот же день он заказал пакет выездных документов, придумав отцу фамилию Олин — в честь спасительницы.
Спустя неделю Григорию позвонили.
— Документы почти готовы, можете забрать их через два дня, но надо принести ещё сто пятьдесят баксов.
Он даже не стал интересоваться, откуда взялись ещё эти сто пятьдесят.
Ясно, что какие-то неучтённые дополнительные расходы. Но только они-то с отцом отдали все под завязку. А из тысячи, которую он вручил бате на жизнь, брать было нехорошо. И тут Григорию в третий раз повезло. На другой день в школе выдавали зарплату. В прошлый раз им зарплату не давали вовсе, и сейчас платили за весь месяц. И надо же было так случиться, что в учительской опять никого не было, а Алкина сумка с деньгами стояла на столе. У богатенькой Аллочки просто грех было не занять денег. Он видел, как она укладывала их в конверт.
На всякий случай Григорий подошёл к дверям, выглянул. Шёл урок, коридор был пуст, из классов доносились ровные голоса педагогов. Гриша быстро шагнул к Аллиной сумке, просунул руку, нащупал конверт с деньгами, радуясь, вытащил его… И тут дверца шкафчика, который стоял в учительской, распахнулась и оттуда почти вывалилась Аллочка. На лице её были счастливый азарт и ярость.
— Все, Гришка! Я так и знала, что это ты! прокричала она.
СЫН УХОДИТ В НОЧЬ
Ольгу Васильевну разбудило пение телефонного сигнала. Трубка у Миши лежала на удобной полочке рядом с кроватью.
— Спи, спи, — прошептал он и дотронулся губами до её виска.
— Свидетели преступления звонят, — сказала она и оказалась права.
Едва Миша взял трубку и проговорил отчуждённо в ответ на слова звонившего:
«Здравствуй. Не понимаю, какое это для тебя имеет значение?», как она догадалась, что звонит Наташка Дмитренко.
— Извини, наши отношения давно уже переехали в другие рамки, и я тебе ничего не должен. Пока. — Он вернул трубку на место, посмотрел на Олю и улыбнулся. — Тяжёлый случай.
— Она что, уже прилетела?
— Прилетела и желает немедленно получить подтверждение моей супружеской неверности. С учётом того, что мы почти два года живём врозь, это вроде бы лишнее.
— Ну и как? Получила?
— Она сначала звонила тебе, а когда кто-то из твои парней сказал, что тебя дома нет, сразу набрала мой телефон.
— Можно, я приготовлю тебе завтрак? Если бы ты знал, как приятно готовить завтрак любимому человеку.
— А я тебе — можно? Или ты думаешь, что мне готовить для любимого человека не приятно?
— Тогда будем кухарить вместе.
В школе в этот день у Ольги уроков не было. Зато был эксперимент в лаборатории, к которому она заранее все подготовила. А у Михаила — доклад на конференции в Университете. Они вместе проехались до «Канала Грибоедова», а там она посмотрела, как Мишу уносит вверх эскалатор, помахала ему рукой и пошла назад, к поезду.
В середине дня ей неожиданно позвонила Аллочка.
— Фу, еле тебя нашла! Ты там очень занята?
— Если честно, то очень.
Установка капризничала, не хотела выходить на автоматический режим, и Ольга Васильевна не могла отвлечься даже на несколько минут. Иначе вся долгая подготовка к опыту могла пойти коту под хвост.
— Жаль! Тут такое открылось! Приехала бы, а?
— А что открылось-то?
— Я Гришку поймала, поняла?! Все сделала, как тебе говорила, по плану. И он попался. Представляешь: он вынимает из моей сумки конверт с газетами, а ему из шкафа: «Ку-ку!»
— Григорий?!
— Вот так подруга! Гришенька это, наш чемпион олимпийский.
— Ну и что теперь? Мои — тоже он украл? Ты спросила?
— Он сам признался, я даже спросить не успела.
— Ну и что теперь? — повторила Ольга.
— В том-то и дело, что я не знаю. Приезжай, надо обсудить. Только пока — никому, поняла?
— Подожди, об этом что, никто не знает?
Ольга продолжала смотреть на свою установку. Точнее, на приборы.
Удивительные все-таки дела — пока она стояла рядом, регулировала каждое изменение на полградуса, установка капризничала. Стоило отойти и, так сказать, плюнуть на все, как установка сама вошла в автоматический режим, из которого теперь её выбьет разве что мощный природный катаклизм или внезапное отключение электричества.
* * *
— Все сложнее, чем мы с тобой думали, — проговорила Алла многозначительно.
— Короче, он сейчас сидит в спортзале с пистолетом в руках. Такая история.
Где-то отыскал пистолет…
— Говори скорей! — перебила её Ольга. — На дверь, что ли, наставил? Тогда ты не суйся, слышишь! Ни в коем случае.
— Если бы! Он себя хочет застрелить. Говорит, если хоть один человек в школе, кроме нас с тобой, узнает, он себе сразу пулю в висок.
— А пистолет-то хоть настоящий? Не муляж?
— Откуда я знаю! Я ему говорю: «Дурак! Попросил бы у нас по-человечески, неужели мы бы тебя не выручили!» Ты слышишь, да?
— Да слышу, слышу! Ну пяти тысяч я бы ему не доверила. Особенно теперь.
— Если он не врёт, у него особый случай: он отца спасает. У отца какая-то странная разборка с бандитами. Я в этом деле ничего не понимаю, но он уверяет, что они отца просто убьют, если он не выручит.
— Ладно, я сейчас тут договорюсь и минут через сорок пять буду, — решилась Ольга.
* * *
Из школы, после того как они с Аллочкой поклялись хранить тайну, а Григорий, плача и заикаясь от позора, обещал вернуть деньги в течение двух месяцев, Ольга вернулась в институт к своей установке.
— Как ты её дрессируешь? — спросил Федя, рабочее место которого было в той же комнате. — Ни разу не отступила от параметров, работала, как часы в палате мер и весов.
— Слушай, а часы разве там есть? — удивилась Ольга. — Я что-то не помню.
— Так и я не помню. Нет, часы вроде бы в Пулкове.
Опыт прошёл удачно, неудачи же начались, когда Ольга приехала домой.
Младший, Павлик, вообще неизвестно где собак гонял, а Пётр демонстративно макал чёрный хлеб в тарелку со смесью воды и растительного масла и делал вид, что её приход им не замечен.
— Мог бы почистить картошку и сварить, чем тюрю есть, заодно бы и мне меньше работы, — заметила Ольга Васильевна. — Случилось что-нибудь у вас? — Молчание одного сына и отсутствие другого уже начало её пугать.
— У нас — ничего. А вот что у тебя — это было бы интересно узнать!
Хорошенькое дело — сын требует отчёта от матери за проведённую вне дома ночь!
— То есть ты хочешь знать, где я была? — уточнила Ольга, ставя на газ чайник.
— Именно так.
— А была я у Михаила Ивановича. Отчёт принят?
— Нет, не принят. Тебе не кажется, что замужней женщине не позволительно оставаться на ночь у посторонних мужчин?
— Ты что, всерьёз? — Ольге даже весело стало. Ничего себе ситуация: сын учит мать высоконравственному поведению. — Михаил Иванович человек мне давно не посторонний. К тому же я — со вчерашнего дня не замужняя женщина, а вдова.
— Что ты хочешь этим сказать… Что, наш папа… — И голос Петра дрогнул.
Вот ведь как. Вроде бы недавно, когда Геннадий неожиданно вернулся в дом один Бог знает откуда, начал пить и буянить по вечерам, Петя лично наручники на него надел, чтоб утихомирить. На собственного отца. А она тогда возмущалась и требовала немедленно их снять.
— Да, вашего отца вчера похоронили в Германии.
— Ты это знала, а нам не сказала? И сама, значит, решила отпраздновать его смерть?
Вот уж действительно, воспитала на свою голову сына правильным человеком.
Даже, похоже, слишком правильным.
— Успокойся и прекрати болтать глупости, — проговорила она резко.. — В конце концов, ты должен соображать, что можно говорить матери, а что — нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42