Молва приписывала Джеймсу Рэндому еще более драматичные детали, в частности высказывание, что он скорее согласится видеть Эдварда в гробу. Однако Сьюзен знала Джеймса Рэндома как человека достойного, который привык сдержанно выражать свои мысли, и даже тогда, в свои семнадцать, не могла в это поверить. Вспомнив, как все было, Сьюзен решила, что ей будет лучше выразить свою заинтересованность только взглядом. Всегда лучше промолчать, чем брякнуть что-нибудь не то, но обычно она вспоминала это золотое правило тогда, когда было уже слишком поздно.Эдвард вновь качнул чемоданами и продолжил все так же небрежно и отрывисто:— А теперь пропустим четыре с половиной года. Меня считали мертвым почти три из них — это всех устраивало, что было вполне обоснованно. Дядя Джеймс, естественно, составил новое завещание. Даже если официально меня не лишали наследства, не оставлять же его трупу. Итак, Эдвард мертв, Джеймс мертв, и дорогой дядя Арнольд получает все. Вот так и обстоят дела. Разве Эммелина не писала тебе об этом?Сьюзен покачала головой:— Не думаю. В углу последней страницы были какие-то каракули, которые я не смогла разобрать, но я подумала, там опять что-нибудь про того котенка, который неожиданно стал красавцем, и Эммелина переименовала его из Черныша в Люцифера. Послушай, ты хочешь сказать, что дядя Арнольд не собирается ничего менять? Теперь, когда оказалось, что ты жив?— Не собирается.— Но разве его нельзя заставить? Мистер Рэндом никогда бы не исключил тебя из завещания, если бы не считал, что ты умер.— А как можно доказать, что сделал бы, а чего не сделал бы человек, который уже мертв? Мы крупно поссорились — и он изменил завещание. Таковы факты, а правосудие испытывает глупое пристрастие к фактам.— А когда он изменил завещание? Когда ты уехал или когда он поверил в твою смерть?Мгновение Эдвард сердито смотрел на Сьюзен. Затем рассмеялся:— Не принимай это близко к сердцу, детка. Я не собираюсь выносить сор из избы. Может, и грязно, но пусть лучше все остается дома.Она опешила — так он мог разговаривать со школьницей пять лет назад. Надо, надо было держать язык за зубами! Но она не выдержала и вот — получила по заслугам. То, что он осадил ее, было не обидно, а вполне естественно. Она покраснела, но рассмеялась и сказала немного виновато:— Извини, просто вырвалось.И сразу теплое, родственное чувство возникло между ними. Он вспомнил, что в Сьюзен всегда было что-то располагающее. Возможно, со временем это и надоедает. Может быть. Кто знает. Неожиданно для себя он сказал:— Вот ты действительно не изменилась.— Ты тоже. Я уже говорила тебе об этом.Он снова помрачнел:— Многие сказали бы, что я очень сильно изменился.Сьюзен покачала головой:— Я не верю, что люди на самом деле меняются. Просто всплывает какая-то черта характера, и ты замечаешь ее чаще, чем раньше, но это не совсем то. Яблоко не может стать грушей, а малина — сливой. У каждого человека тоже своя сущность, и, мне кажется, она сохраняется.— Кислый виноград и гнилая мушмула! — сказал Эдвард. — Может быть, ты и права. Имей в виду: я тоже вроде этой мушмулы. Если мы явимся рука об руку, это испортит даже твою безупречную репутацию. Понимаешь, я не могу отчитаться за эти четыре с половиной года, и, как намекну ла Эммелина, обо мне рассказывают массу занятных историй. Боюсь, это ее огорчает, но ничем не могу ей помочь.— Ты мог рассказать, где ты был.— Боюсь, это было бы опрометчиво. — Опять горечь в голосе.У Сьюзен заныло сердце: как обида ломает человека. Но Эдвард продолжал:— Самая популярная версия — я под чужим именем сидел в тюрьме. Но есть и другие, тоже неплохие. Что я убил кого-то на дуэли и бежал из страны, или меня выгнали из клуба за шулерство.— Прекрати, — сказала Сьюзен. Пожалуй, слишком пылко и сердито.— Не волнуйся. Берлингэм — человек смелый. Он предложил мне должность. Это не тайна: если он сказал об этом Эммелине, значит, на расстоянии двадцати миль это всем известно. Значит, и дядя Арнольд уже в курсе — Берлингэм, может быть, для этого и сказал.— Звучит просто ужасно, — заметила Сьюзен.— Просто логический вывод. Арнольд любит меня, Берлингэм — Арнольда. Как обрадуется Арнольд, узнав, что я буду жить у него под носом — по милости Берлингэма.А так как имения граничат, Арнольд в любой момент может столкнуться со мной, даже если я и не буду жить у Эммелины.— Ты хочешь сказать, что Арнольд не любит тебя, а лорд Берлингэм — Арнольда, — резко сказала Сьюзен.Эдвард расхохотался:— Именно так! Глава 3
Эммелина Рэндом устраивала чаепитие. Когда вошла Сьюзен, в комнате уже было много гостей, но из-за обилия мебели для людей оставалось гораздо меньше места, чем могло бы, если бы Эммелина и ее гостиная были другими. Собственно, это была не гостиная, а холл при входе в южное крыло усадьбы. Ее деверь, Джеймс Рэндом, когда Эммелина овдовела, поместил ее в этот коттедж. Он пристроил к холлу эркер, и, привыкнув иметь гостиную, Эммелина называла эту комнату не иначе как гостиной. Из-за эркера стало гораздо светлее, и, кроме того, появилась возможность поставить рояль, который она получила в наследство от бабушки, под зеленым шелковым чехлом. Но пустого места на стенах не прибавилось — они сплошь были увешаны фамильными портретами — темными и устрашающими. Здесь был адмирал — темно-бордовая тень от портьер падала на его лицо и мундир, делая их почти невидимыми. Была леди с черными локонами, в черном бархате, лицо которой совсем потемнело от времени. Это были прадедушка и прабабушка Эммелины, она ими очень гордилась — адмирал служил вместе с Нельсоном и прославился тем, что умел выражаться крепче всех прочих офицеров британского флота.Портрет Джонатана Рэндома, занимавший почетное место на выступе каминной трубы, не был ни темным, ни устрашающим. Джонатан с портрета улыбался так же очаровательно, как улыбался всю жизнь. Ему было пятьдесят, когда Эммелина вышла за него замуж, и ему никогда не удавалось ни заработать, ни удержать в руках хоть какие-то деньги. Если бы он прожил еще пару лет, Эммелина тоже оказалась бы без гроша. А сейчас у нее было немного денег и этот заботливо предоставленный ей деверем южный коттедж, в котором она прожила так долго, что считала его почти своим.Она была маленькой, стройной, с копной светлых седеющих волос, слегка рассеянной, не очень обаятельной. Ее приподнятые брови усиливали некую туманность взгляда голубых глаз. Когда Эдварду было семь, он заметил: «Он у нее там внутри, но она видит сквозь него». Когда его заставили объяснить, что он имеет в виду, он негодующе взорвался: «Конечно туман! Но он нисколечко не мешает ей видеть!»Многое изменилось с тех пор: Джеймс Рэндом последовал за Джонатаном, и вместо него в усадьбе воцарился Арнольд. Шла Первая мировая война, во время воздушного налета убило призовую свинью мистера Плаудена и чеширского кота, принадлежавшего экономке доктора Крофта. Эдвард рос и, когда война закончилась, прошел курс управления имением. Потом он влюбился в Верону Грей, разругался с дядей Джеймсом, и больше его в Гриннингзе не видели. Он не возвращался и, судя по словам почтальонши, не писал. Эммелина пролила много слез и нашла утешение в кошках. Ей бы хотелось нянчить детей Эдварда как своих внуков, но у каждого должно быть в жизни хоть что-нибудь, и котята лучше, чем совсем ничего. Их, по крайней мере, всегда много, не успеешь пристроить одних, нужно нянчиться с новыми.Казалось, прошла уже целая вечность, когда вдруг сообщили, что Эдвард умер. И сообщили с такими подробностями, что Джеймс Рэндом поверил. Эммелине он лишь сказал, будто беседовал с человеком, который видел Эдварда мертвым, а подробности опустил, чтобы не расстраивать ее еще больше. После чего вышел, подавленный и мрачный, и написал завещание в пользу своего брата Арнольда. Когда приехал Эдвард, после смерти Джеймса прошло уже шесть месяцев. В поздние зимние сумерки он вошел к Эммелине и тоже ничего ей не рассказал. Она долго плакала, но вопросов не задавала: она не хотела ни о чем спрашивать. Он уехал и вернулся, его обидели, и его надо утешить. Это было главным. Поэтому она смогла встречать лавину обрушивавшихся на нее вопросов неизменным: «Дорогая, я, право, не знаю». И так как это был незыблемый факт, вопросы в конце концов прекратились, во всяком случае Эммелину больше не донимали.Но, разумеется, все продолжали обсуждать это между собой: Эдвард был в Китае или все-таки в России? Миссис Дикон, которая работала у мисс Блейк и дочь которой служила горничной в усадьбе, была совершенно убеждена в том, что мистер Джеймс Рэндом говорил что-то о России в тот день, когда его поверенный приезжал подписывать завещание. Проходя мимо неплотно закрытой двери в кабинет, Дорис ясно разобрала это слово. «Россия» — вот что она расслышала и ничего больше, чтоб ей пропасть. Немного лучше, чем ничего, ну вроде как котята за неимением детей. На этом слове строилось много захватывающих и драматичных историй.А потом на первое место вышла загадочная китайская версия. У кого-то был двоюродный брат, а у того друг, который видел — собственными глазами! — Эдварда Рэндома в шанхайском госпитале. Или это было в Сингапуре? Все эти восточные названия так похожи.Эдвард не предпринимал ничего, чтобы прекратить сплетни. Все были заинтригованы и полны сочувствия. Разумеется, Арнольд Рэндом должен сделать что-нибудь для своего племянника. Не видеть бы ему наследства, если бы его брат Джеймс не поверил в смерть Эдварда. Самое малое, самое-самое малое, что он мог сделать — это передать Эдварду имение и половину всех денег. Но Арнольд и пальцем не пошевелил, за что и вызвал всеобщее осуждение. Ладно бы у него не было собственных денег, но они у него были, или если бы ему были неизвестны намерения Джеймса Рэндома, или если бы у Арнольда хотя бы имелись жена и дети… Но у него не было никого, кроме Эдварда, и самое малое, что он мог сделать…После возвращения Эдварда прошел месяц или два, когда поползли более зловещие слухи. Никто не знал, как они возникли, и, передавая их, почти все спешили объяснить, что сами в них не верят. Но ведь не бывает дыма без огня. Люди просто так, без всякой причины, не исчезают. Заговорили о причинах исчезновения Эдварда. Небось сидел в тюрьме — на это сначала намекали, потом это сделалось предметом публичных обсуждений и, наконец, установленным фактом.Когда эти слухи достигли ушей лорда Берлингэма, он пересек Главную улицу Эмбанка и, подойдя к очереди за рыбой, во всю мощь своих голосовых связок объявил Эммелине, что он счастлив предложить ее пасынку должность управляющего. Это был крупный, энергичный человек с очень звучным голосом.— Старик Барр уходит на пенсию. Последние полгода он работал только по доброте сердечной, чтобы меня не огорчать. Эдвард может приступать к работе прямо сейчас. Я посоветовал ему поучиться на курсах — новейшие методы и тому подобные штуки. Обеспечить страну продуктами — это долг каждого. Этот парень мне всегда нравился… он так долго пропадал… Всегда готов оказать услугу соседям. Так и передайте своему деверю. — Он разразился энергичным смехом и, увидев мистера Плаудена, снова побрел к себе, через улицу. Дамы в очереди затихли, набрали в легкие воздуха, посмотрели друг на друга и обрушили на Эммелину шквал вопросов.Лорд Берлингэм добился всего в жизни сам. Босоногим мальчишкой он продавал на улице газеты. Он нажил состояние, купил имение в деревне, вступил в партию лейбористов, и, наконец, его занесло в палату лордов — в один из тех моментов, когда консервативное большинство стало раздражать публику больше обычного. Говорили, что он не очень почтительно подставлял шею под партийное ярмо и имел неудобную привычку брать слово в палате общин и высказывать свое подлинное мнение. Может быть, после этого и решили, что будет безопаснее, если он будет высказывать его в другом месте. Он стоял посреди деревенской улицы, вытирая лицо красно-зеленым шелковым платком, и говорил мистеру Плаудену, что старину Барра скоро заменит Эдвард Рэндом.— И пусть лучше кто-нибудь сообщит об этом Арнольду Рэндому до того, как на следующей неделе мы встретимся на заседании, а не то я скажу ему сам, хотя мне, может, лучше этого и не делать. Его же хватит удар! Ненавидит меня, представьте, считает, что я для него слишком прост. Здравый смысл, общие для всех права, простые люди — это тоже элементарно просто, что во всем этом плохого?Его голос с сильным акцентом, иногда спотыкающийся на букве «х», так гремел, что достиг ушей дам из рыбной очереди. Бормотание старого мистера Плаудена: «Конечно, конечно, дорогой» отнесло ветром.Это было не так давно. А сейчас Эммелина сидела за претенциозным столиком и считала гостей. «Викарий и миссис Болл, Милдред Блейк, доктор Крофт и Сирил — четыре, и я пятая, и вот-вот появится Сьюзен, хотя, может быть, она приедет следующим поездом, — шесть или семь? А еще Эдвард!.. Но тут еще неизвестно. А хорошо бы они встретились и приехали вместе. С другой стороны, Эдварду совсем не понравится сразу угодить на светское собрание. А жаль — они все такие добрые, даже Милдред, хотя она, конечно, бывает иногда невыносимой. Но Эдварду не стоит сторониться людей: чем больше он будет прятаться, тем больше будет разговоров. Это естественно… Семь чашек, а на подносе, кажется, восемь… О господи, опять трещинка — и я сама виновата, никто же ничего не трогал!»— Нет, дорогая, не думаю, — это она ответила мисс Блейк, которая жаловалась на то, что у молодых теперь ужасные манеры. Она уже не раз слышала об этом, и поэтому все ее внимание сосредоточилось на важной дилемме: надо ли подавать молоко? Надо, конечно, но не останутся ли тогда без молока кошки?К счастью, в комнате находились только две из них. На подоконнике возлежала родоначальница, Шехерезада, великолепная пестрая кошка. На рояле — Люцифер, выраставший в такого красавца с пушистой, угольно-черной шерстью, что Эммелине пришлось отказаться от плебейской клички Черныш. Ритмично подергивая кончиком хвоста, он горящими желтыми глазами следил за пальцами Сирила — они бегали, скользили, летали от одного края клавиатуры до другого, а белые и черные клавиши скакали вверх и вниз. Люциферу не было еще и шести месяцев, и он вполне мог забыться и прыгнуть на выделывающие сложные фигуры пальцы. Эммелина с любовью наблюдала за ним. Очень трудно будет ему отказать, если он подойдет и замяукает, выпрашивая молока. Сама-то она обойдется, но первой молоко должна получить Шехерезада. Она снова начала пересчитывать, и цифры опять не сходились. Получалось то одной чашкой больше, то меньше, а если придет Эдвард… Она бросила растерянный взгляд на дверь и увидела входящую Сьюзен Вейн с блестящими волосами и розовым свежим личиком. Глава 4
В комнате было натоплено и становилось все жарче. Все были рады видеть Сьюзен. Даже Сирил улучил момент и помахал ей костлявой рукой посреди пьесы, казалось целиком состоявшей из небольших блестящих пассажей. Доктор Крофт посмотрел на него через плечо и измученно-страдальческим тоном произнес:— Пожалуй, хватит! Я не люблю чай вперемешку с музыкой. Если это можно назвать музыкой! Мне сразу вспоминается собака с привязанной к хвосту консервной банкой.Эммелина улыбнулась приятной рассеянной улыбкой:— Доктор Крофт, это я попросила Сирила, и, по-моему, он очень хорошо играет. Должно быть, у него сильные пальцы. Но, разумеется, ему тоже хочется чаю. Сирил, будь так любезен, передай всем чашки.Она снова начала пересчитывать:— Сьюзен, Сирил, доктор Крофт, миссис Болл, викарий, Милдред — это шесть, на подносе одна лишняя…Острый нос мисс Блейк сморщился и шмыгнул. Она была не похожа на свою пухлую, светлую сестру. Смуглая, с орлиным носом, с близковато посаженными очень яркими темными глазами. Эммелина вспомнила, какой та была в тридцать: почти красавица. Было время, когда она опасалась, что породнится с ней. Арнольд Рэндом оказывал ей знаки внимания, но ничего из этого так и не вышло. Сейчас уже никто не назвал бы ее красивой. Она дрожала над каждым пенни, и последние, по меньшей мере, пятнадцать лет носила одну и ту же мрачную одежду и безвкусную шляпку. Она сердито посмотрела на поднос и сказала:— Эммелина, вам же самой нужна чашка!— Да, дорогая. Ну-ка, ну-ка — да, вы правы. Я буду разливать чай, а Сирил передавать чашки. И булочки, Сьюзен, пока они еще горячие…Мисс Блейк повернулась к миссис Болл и, не понижая голоса, сказала:— Эммелина становится слишком рассеянной!Миссис Болл всегда соглашалась со всеми, если ей позволяла совесть. Но на этот раз она не позволила. Мисс Блейк любила позлословить, и поощрять это — грешно. Поэтому миссис Болл неторопливо ответила своим приятным голосом:— Миссис Рэндом всегда так добра!А потом подумала, как же она еще слаба духом. Она так старалась любить всех соседей без исключения, но полюбить мисс Блейк было очень непросто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Эммелина Рэндом устраивала чаепитие. Когда вошла Сьюзен, в комнате уже было много гостей, но из-за обилия мебели для людей оставалось гораздо меньше места, чем могло бы, если бы Эммелина и ее гостиная были другими. Собственно, это была не гостиная, а холл при входе в южное крыло усадьбы. Ее деверь, Джеймс Рэндом, когда Эммелина овдовела, поместил ее в этот коттедж. Он пристроил к холлу эркер, и, привыкнув иметь гостиную, Эммелина называла эту комнату не иначе как гостиной. Из-за эркера стало гораздо светлее, и, кроме того, появилась возможность поставить рояль, который она получила в наследство от бабушки, под зеленым шелковым чехлом. Но пустого места на стенах не прибавилось — они сплошь были увешаны фамильными портретами — темными и устрашающими. Здесь был адмирал — темно-бордовая тень от портьер падала на его лицо и мундир, делая их почти невидимыми. Была леди с черными локонами, в черном бархате, лицо которой совсем потемнело от времени. Это были прадедушка и прабабушка Эммелины, она ими очень гордилась — адмирал служил вместе с Нельсоном и прославился тем, что умел выражаться крепче всех прочих офицеров британского флота.Портрет Джонатана Рэндома, занимавший почетное место на выступе каминной трубы, не был ни темным, ни устрашающим. Джонатан с портрета улыбался так же очаровательно, как улыбался всю жизнь. Ему было пятьдесят, когда Эммелина вышла за него замуж, и ему никогда не удавалось ни заработать, ни удержать в руках хоть какие-то деньги. Если бы он прожил еще пару лет, Эммелина тоже оказалась бы без гроша. А сейчас у нее было немного денег и этот заботливо предоставленный ей деверем южный коттедж, в котором она прожила так долго, что считала его почти своим.Она была маленькой, стройной, с копной светлых седеющих волос, слегка рассеянной, не очень обаятельной. Ее приподнятые брови усиливали некую туманность взгляда голубых глаз. Когда Эдварду было семь, он заметил: «Он у нее там внутри, но она видит сквозь него». Когда его заставили объяснить, что он имеет в виду, он негодующе взорвался: «Конечно туман! Но он нисколечко не мешает ей видеть!»Многое изменилось с тех пор: Джеймс Рэндом последовал за Джонатаном, и вместо него в усадьбе воцарился Арнольд. Шла Первая мировая война, во время воздушного налета убило призовую свинью мистера Плаудена и чеширского кота, принадлежавшего экономке доктора Крофта. Эдвард рос и, когда война закончилась, прошел курс управления имением. Потом он влюбился в Верону Грей, разругался с дядей Джеймсом, и больше его в Гриннингзе не видели. Он не возвращался и, судя по словам почтальонши, не писал. Эммелина пролила много слез и нашла утешение в кошках. Ей бы хотелось нянчить детей Эдварда как своих внуков, но у каждого должно быть в жизни хоть что-нибудь, и котята лучше, чем совсем ничего. Их, по крайней мере, всегда много, не успеешь пристроить одних, нужно нянчиться с новыми.Казалось, прошла уже целая вечность, когда вдруг сообщили, что Эдвард умер. И сообщили с такими подробностями, что Джеймс Рэндом поверил. Эммелине он лишь сказал, будто беседовал с человеком, который видел Эдварда мертвым, а подробности опустил, чтобы не расстраивать ее еще больше. После чего вышел, подавленный и мрачный, и написал завещание в пользу своего брата Арнольда. Когда приехал Эдвард, после смерти Джеймса прошло уже шесть месяцев. В поздние зимние сумерки он вошел к Эммелине и тоже ничего ей не рассказал. Она долго плакала, но вопросов не задавала: она не хотела ни о чем спрашивать. Он уехал и вернулся, его обидели, и его надо утешить. Это было главным. Поэтому она смогла встречать лавину обрушивавшихся на нее вопросов неизменным: «Дорогая, я, право, не знаю». И так как это был незыблемый факт, вопросы в конце концов прекратились, во всяком случае Эммелину больше не донимали.Но, разумеется, все продолжали обсуждать это между собой: Эдвард был в Китае или все-таки в России? Миссис Дикон, которая работала у мисс Блейк и дочь которой служила горничной в усадьбе, была совершенно убеждена в том, что мистер Джеймс Рэндом говорил что-то о России в тот день, когда его поверенный приезжал подписывать завещание. Проходя мимо неплотно закрытой двери в кабинет, Дорис ясно разобрала это слово. «Россия» — вот что она расслышала и ничего больше, чтоб ей пропасть. Немного лучше, чем ничего, ну вроде как котята за неимением детей. На этом слове строилось много захватывающих и драматичных историй.А потом на первое место вышла загадочная китайская версия. У кого-то был двоюродный брат, а у того друг, который видел — собственными глазами! — Эдварда Рэндома в шанхайском госпитале. Или это было в Сингапуре? Все эти восточные названия так похожи.Эдвард не предпринимал ничего, чтобы прекратить сплетни. Все были заинтригованы и полны сочувствия. Разумеется, Арнольд Рэндом должен сделать что-нибудь для своего племянника. Не видеть бы ему наследства, если бы его брат Джеймс не поверил в смерть Эдварда. Самое малое, самое-самое малое, что он мог сделать — это передать Эдварду имение и половину всех денег. Но Арнольд и пальцем не пошевелил, за что и вызвал всеобщее осуждение. Ладно бы у него не было собственных денег, но они у него были, или если бы ему были неизвестны намерения Джеймса Рэндома, или если бы у Арнольда хотя бы имелись жена и дети… Но у него не было никого, кроме Эдварда, и самое малое, что он мог сделать…После возвращения Эдварда прошел месяц или два, когда поползли более зловещие слухи. Никто не знал, как они возникли, и, передавая их, почти все спешили объяснить, что сами в них не верят. Но ведь не бывает дыма без огня. Люди просто так, без всякой причины, не исчезают. Заговорили о причинах исчезновения Эдварда. Небось сидел в тюрьме — на это сначала намекали, потом это сделалось предметом публичных обсуждений и, наконец, установленным фактом.Когда эти слухи достигли ушей лорда Берлингэма, он пересек Главную улицу Эмбанка и, подойдя к очереди за рыбой, во всю мощь своих голосовых связок объявил Эммелине, что он счастлив предложить ее пасынку должность управляющего. Это был крупный, энергичный человек с очень звучным голосом.— Старик Барр уходит на пенсию. Последние полгода он работал только по доброте сердечной, чтобы меня не огорчать. Эдвард может приступать к работе прямо сейчас. Я посоветовал ему поучиться на курсах — новейшие методы и тому подобные штуки. Обеспечить страну продуктами — это долг каждого. Этот парень мне всегда нравился… он так долго пропадал… Всегда готов оказать услугу соседям. Так и передайте своему деверю. — Он разразился энергичным смехом и, увидев мистера Плаудена, снова побрел к себе, через улицу. Дамы в очереди затихли, набрали в легкие воздуха, посмотрели друг на друга и обрушили на Эммелину шквал вопросов.Лорд Берлингэм добился всего в жизни сам. Босоногим мальчишкой он продавал на улице газеты. Он нажил состояние, купил имение в деревне, вступил в партию лейбористов, и, наконец, его занесло в палату лордов — в один из тех моментов, когда консервативное большинство стало раздражать публику больше обычного. Говорили, что он не очень почтительно подставлял шею под партийное ярмо и имел неудобную привычку брать слово в палате общин и высказывать свое подлинное мнение. Может быть, после этого и решили, что будет безопаснее, если он будет высказывать его в другом месте. Он стоял посреди деревенской улицы, вытирая лицо красно-зеленым шелковым платком, и говорил мистеру Плаудену, что старину Барра скоро заменит Эдвард Рэндом.— И пусть лучше кто-нибудь сообщит об этом Арнольду Рэндому до того, как на следующей неделе мы встретимся на заседании, а не то я скажу ему сам, хотя мне, может, лучше этого и не делать. Его же хватит удар! Ненавидит меня, представьте, считает, что я для него слишком прост. Здравый смысл, общие для всех права, простые люди — это тоже элементарно просто, что во всем этом плохого?Его голос с сильным акцентом, иногда спотыкающийся на букве «х», так гремел, что достиг ушей дам из рыбной очереди. Бормотание старого мистера Плаудена: «Конечно, конечно, дорогой» отнесло ветром.Это было не так давно. А сейчас Эммелина сидела за претенциозным столиком и считала гостей. «Викарий и миссис Болл, Милдред Блейк, доктор Крофт и Сирил — четыре, и я пятая, и вот-вот появится Сьюзен, хотя, может быть, она приедет следующим поездом, — шесть или семь? А еще Эдвард!.. Но тут еще неизвестно. А хорошо бы они встретились и приехали вместе. С другой стороны, Эдварду совсем не понравится сразу угодить на светское собрание. А жаль — они все такие добрые, даже Милдред, хотя она, конечно, бывает иногда невыносимой. Но Эдварду не стоит сторониться людей: чем больше он будет прятаться, тем больше будет разговоров. Это естественно… Семь чашек, а на подносе, кажется, восемь… О господи, опять трещинка — и я сама виновата, никто же ничего не трогал!»— Нет, дорогая, не думаю, — это она ответила мисс Блейк, которая жаловалась на то, что у молодых теперь ужасные манеры. Она уже не раз слышала об этом, и поэтому все ее внимание сосредоточилось на важной дилемме: надо ли подавать молоко? Надо, конечно, но не останутся ли тогда без молока кошки?К счастью, в комнате находились только две из них. На подоконнике возлежала родоначальница, Шехерезада, великолепная пестрая кошка. На рояле — Люцифер, выраставший в такого красавца с пушистой, угольно-черной шерстью, что Эммелине пришлось отказаться от плебейской клички Черныш. Ритмично подергивая кончиком хвоста, он горящими желтыми глазами следил за пальцами Сирила — они бегали, скользили, летали от одного края клавиатуры до другого, а белые и черные клавиши скакали вверх и вниз. Люциферу не было еще и шести месяцев, и он вполне мог забыться и прыгнуть на выделывающие сложные фигуры пальцы. Эммелина с любовью наблюдала за ним. Очень трудно будет ему отказать, если он подойдет и замяукает, выпрашивая молока. Сама-то она обойдется, но первой молоко должна получить Шехерезада. Она снова начала пересчитывать, и цифры опять не сходились. Получалось то одной чашкой больше, то меньше, а если придет Эдвард… Она бросила растерянный взгляд на дверь и увидела входящую Сьюзен Вейн с блестящими волосами и розовым свежим личиком. Глава 4
В комнате было натоплено и становилось все жарче. Все были рады видеть Сьюзен. Даже Сирил улучил момент и помахал ей костлявой рукой посреди пьесы, казалось целиком состоявшей из небольших блестящих пассажей. Доктор Крофт посмотрел на него через плечо и измученно-страдальческим тоном произнес:— Пожалуй, хватит! Я не люблю чай вперемешку с музыкой. Если это можно назвать музыкой! Мне сразу вспоминается собака с привязанной к хвосту консервной банкой.Эммелина улыбнулась приятной рассеянной улыбкой:— Доктор Крофт, это я попросила Сирила, и, по-моему, он очень хорошо играет. Должно быть, у него сильные пальцы. Но, разумеется, ему тоже хочется чаю. Сирил, будь так любезен, передай всем чашки.Она снова начала пересчитывать:— Сьюзен, Сирил, доктор Крофт, миссис Болл, викарий, Милдред — это шесть, на подносе одна лишняя…Острый нос мисс Блейк сморщился и шмыгнул. Она была не похожа на свою пухлую, светлую сестру. Смуглая, с орлиным носом, с близковато посаженными очень яркими темными глазами. Эммелина вспомнила, какой та была в тридцать: почти красавица. Было время, когда она опасалась, что породнится с ней. Арнольд Рэндом оказывал ей знаки внимания, но ничего из этого так и не вышло. Сейчас уже никто не назвал бы ее красивой. Она дрожала над каждым пенни, и последние, по меньшей мере, пятнадцать лет носила одну и ту же мрачную одежду и безвкусную шляпку. Она сердито посмотрела на поднос и сказала:— Эммелина, вам же самой нужна чашка!— Да, дорогая. Ну-ка, ну-ка — да, вы правы. Я буду разливать чай, а Сирил передавать чашки. И булочки, Сьюзен, пока они еще горячие…Мисс Блейк повернулась к миссис Болл и, не понижая голоса, сказала:— Эммелина становится слишком рассеянной!Миссис Болл всегда соглашалась со всеми, если ей позволяла совесть. Но на этот раз она не позволила. Мисс Блейк любила позлословить, и поощрять это — грешно. Поэтому миссис Болл неторопливо ответила своим приятным голосом:— Миссис Рэндом всегда так добра!А потом подумала, как же она еще слаба духом. Она так старалась любить всех соседей без исключения, но полюбить мисс Блейк было очень непросто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24