А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Какой из тебя Христос, Афанасий! Христос не учил врать, а ты учил. Ты же мне говорил: не из-за того, мол, побил Степан девочку, что галстук надела, а за то, что деньги у меня украла.— Не говорил я этого!— А зачем мне врать? Если я вру, то пусть от армагеддона я и погибну, если ты правду говоришь, то спасёшься… Чего же ты заволновался?— Беспокоится: а вдруг армагеддон не состоится? — выкрикнул кто-то в зале.— Вы остались в секте? — спросил судья женщину.— Нет, Афанасий выгнал. Как сказала я, что прокурору правду говорить буду, проклял он меня.— Но вы продолжаете верить в армагеддон и другие вещи, о которых вам говорили в секте?— Ничего я не знаю, — грустно ответила женщина. — Ведь когда принять просила, думала о том, чтобы ребёнка спасти. А как увидела Валечкину спинку в синяках, так подумала: это же страшнее всякого армагеддона! Пусть будет, что будет, а девочку бить не дам…— Пригласите, пожалуйста, свидетельницу Покровскую.В зал вошла молодая женщина с толстыми белокурыми косами, уложенными короной вокруг головы, — учительница, в классе которой Валя и проучилась три года.Покровская рассказала суду, что обратила внимание на ласковую, прилежную девочку ещё в первом классе. Акимов вначале частенько наведывался в школу. Потом все переменилось. Девочка стала приходить в школу невыспавшейся, иногда с невыученными уроками. Покровская пришла к Акимовым домой. Встретили её, как и прежде, приветливо, угощали чаем, выслушивали, но чувствовалась какая-то насторожённость и тяжесть обстановки в семье.Через несколько дней подружки Вали проговорились учительнице, что Акимовы водят дочь на сектантские моления. В тот же день Покровская снова была у Акимовых. На этот раз её приняли с холодной, насторожённой вежливостью. Степан Сергеевич подтвердил, что девочка бывает на молениях, но заявил, что дочь ему дорога не менее, чем учительнице, и делается это лишь для блага самой Вали. О том, что отец категорически запретил девочке вступать в пионеры, Покровская не знала…Эксперт обстоятельно перечислил следы побоев на теле ребёнка. Он сообщил, что исследованием подтверждено предположение, что, кроме кровавых рубцов на спине и боках девочки, ей было причинено ещё и сотрясение мозга. Мария Михайловна, сидевшая на одной из первых скамей в группе женщин, громко заплакала.Степанова продолжила допрос Акимова. Тот ничего не отрицал. Отвечал односложно и угрюмо.— Вы пытались проникнуть в квартиру Соколкина?— Пытался.— Для чего вы хотели это сделать?— Дочку забрать.— Зачем вам понадобилась девочка?— Допытаться хотел, куда галстук скрыла.— Зачем вам нужен был галстук?— Сжечь нужно.— Для чего? Допустим, вас тревожил галстук на шее у девочки. Но чем вам мешал спрятанный галстук?— Он все равно знак сатаны. Будешь жить в комнате, где знак сатаны, — погибнешь.— А для чего вы пытались сорвать погоны у работника милиции?— Чтоб не в своё дело не лез. Сказано: «Да распорядится отец телом отпрыска своего».После перерыва слово было предоставлено прокурору, а затем учительнице Наталье Матвеевне Карасёвой. Много лет проработала она в школе. Не раз её избирали депутатом городского Совета. Она была одной из самых уважаемых учительниц, с её мнением считались, к её голосу прислушивались и ребята, и взрослые. Вот почему именно Наталью Матвеевну попросили быть общественным обвинителем по этому делу.Наталья Матвеевна встала, не спеша собрала листки с конспектом речи и посмотрела в зал. Казалось, что сейчас она произнесёт те слова, что слышали от неё многие из присутствующих в зале в далёкие школьные годы: «Здравствуйте, дети!»Но Наталья Матвеевна обернулась к судьям и произнесла совсем другие слова. Очевидно, ей приходилось пользоваться ими первый раз в жизни, и, может быть, поэтому они прозвучали так значительно и торжественно: «Товарищи судьи!»— Помнится мне, — негромко сказала учительница, — первый год моих занятий в школе — тысяча девятьсот девятнадцатый. Шла тогда гражданская война, фронт подходил к нашему посёлку. Слышно было, как стреляют пушки. Ученики мои волновались, переживали, им было не до учения. Как-то не пришёл на занятия один мальчик — самый слабый мой ученик. Товарищи его рассказали, что отец вечером так избил парнишку, что тот ходить не может. Побежала я к ним в избу. Встречает меня солдат на костылях. Спрашиваю, где мальчонка. Лежит, говорит. Почему лежит. Проучил, отвечает.— Как так?— А что же мне с ним делать, — вздыхает солдат. — Мы на фронте жизни не жалеем, чтобы дети в школу ходить могли, ногу вот мне перебило, а он ленится учиться!Молодая я была тогда, неспокойная. Накричала на этого солдата. Гляжу, а у него на глазах слезы.— Барышня, — говорит, — учительница, за что же это вы на меня? Я ж добра ему хотел. А как ему ума вложить? Хочу, чтобы сын грамотным стал, а не таким, как я, тёмным…Учительница умолкла. Казалось, что она не видит сейчас сидящих в зале, а перед ней встаёт далёкая-далёкая картина: солдат в тесной, тёмной избушке.— Что греха таить, — продолжала Наталья Матвеевна, — сколько раз за полвека сталкивалась я с такими способами «вкладывать» детям ум. И сейчас встречаются родители, не знающие других средств воспитания, кроме ремня да подзатыльников.Мы слышали здесь допрос Калашникова. Он отравлял сознание Акимова и других членов секты рассуждениями: дескать, ни к чему детей учить. Знание — это от сатаны.А своих детей Калашников послал в высшие учебные заведения. Он прекрасно понимает, что в наше время знания необходимы.Чего боялся Калашников? Ответ прост. Знающего, образованного человека не так-то легко одурачить, опутать тёмной паутиной, сделать покорным рабом тупых и жестоких предрассудков.Калашников пытается изобразить себя борцом и страдальцем за веру. Посмотрим, что это за идейный, преданный своему делу борец. Вы от него самого слышали, что прежде он был баптистом, а потом переметнулся к иеговистам.Может быть, он искал истину? Может быть, такая уж у него натура правдолюбивая? Нет, другое искал Калашников. При обыске у него были обнаружены четыре сберегательные книжки на общую сумму в девять тысяч рублей. Калашников пробовал доказать, что это его трудовые сбережения. Но ничего не вышло. Фактически он не работает. Числится надомником посудной артели. Заработки его там смехотворные — 15-20 рублей в месяц. Только чтобы не выгнали. Потом Калашников признался, что все это — доброхотные даяния единоверцев и деньги, мол, принадлежат богу. Куда же идут эти деньги? Следователь поинтересовался этим вопросом, и что же выяснилось? 14 июня с одной из книжек Калашникова было снято четыре тысячи рублей. Через неделю он оформил купчую на дом, в котором сейчас живёт. Оказывается, бог поручил Калашникову не только собирать деньги, но и расходовать их для своих нужд…В зале засмеялись. Наталья Матвеевна тоже улыбнулась, но тут же строго поглядела на присутствующих. Трудно было поверить, что всего несколько секунд назад эта женщина улыбалась. Голос её внезапно стал громче и сильнее.— От имени всех честных людей я обвиняю вас, Калашников, в прямом подстрекательстве Акимова к гнусному его преступлению. Я обвиняю вас в том, что вы, пользуясь необразованностью этого человека, сделали из него нерассуждающее, слепое орудие для достижения ваших корыстных целей. Вам нужен был мастер. Через него было так удобно выкачивать деньги из карманов колхозников… Вам нужен был фанатик, проповедник вашего учения, простачок, искреннее верящий во все те сказки, которые вы вбили в его одурманенную голову.Вы очень слабы, Калашников. Вы отлично это знаете и всего боитесь. Вас испугала маленькая девочка, её красный галстук. Испугала вас даже родительская любовь Акимова к дочери. Почему? Это ясно. Любое светлое, хорошее, благородное чувство может стать тем камнем, на котором споткнётся ваше так называемое «учение». Прикрываясь красивыми словами, вы учите, по сути дела, ненависти к человеку, безжалостности, презрению и жестокости по отношению к ближнему своему. И вам страшна настоящая, сердечная любовь.Мы слышали тут ваши рассуждения о свободе религии, об армагеддоне, о спасении ста сорока четырех тысяч человек. Вы, иеговисты, выдаёте себя за спасителей. А кто вы есть на самом деле? Кому вы служите? Я отвечу на эти вопросы.Секта «свидетели Иеговы» возникла в конце прошлого столетия в Соединённых Штатах Америки. Первоначально возглавлял секту один из её создателей — предприимчивый проповедник капиталист Руссел. Руководящий центр секты и сейчас находится в Соединённых Штатах, в Бруклине.Как и у любого капиталистического концерна или банка, у американской секты «свидетели Иеговы» есть свои филиалы во многих странах мира. Бруклинский центр имеет своё издательство, которое выпускает пропагандистскую литературу: журнал «Башня стражи», «сочинения» Руссела, Рутерфорда на десятках языков, в том числе и на русском.В чем же заключается сущность этой пропаганды? Что исповедуют и что проповедуют «свидетели Иеговы»?Ссылаясь на библейские тексты (которые, кстати, толкуются вкривь и вкось, а порой и просто фальсифицируются), иеговисты провозглашают тезис о том, что любой государственный строй есть «орудие сатаны». На деле же они обливают потоками злобной клеветы порядки только в социалистических странах. Толкуя о любви к ближнему, об отказе от пролития человеческой крови, иеговисты в то же время объявили греховной борьбу народов за мир. Они запретили своим последователям подписывать воззвания ко всем народам о защите мира, о запрещении атомного и водородного оружия, они клевещут на благородную деятельность сотен миллионов сторонников мира.Они не только выступают против мира, не только предрекают человечеству неотвратимую гибель в армагеддоне; подпольная агентура бруклинского центра пытается в странах социалистического лагеря идейно разоружить людей, посеять пессимизм и уныние.Может ли быть свобода для такой религии в нашей стране — стране, где процветает наука, стране, которая возглавляет борьбу за мир во всем мире! Кому нужна такая свобода религии, кому нужны секты, подобные этой? Только врагам, только тем, кто не хочет настоящей свободы! Вы, Калашников, на словах проповедовали любовь, спасение, а на деле — человеконенавистничество.Я обвиняю вас, Калашников, в том, что вы отняли у Акимова самое светлое и солнечное чувство, которое может быть у человека, — любовь к своему ребёнку. Вы ограбили Акимова, лишив его любви к жизни, ко всему, что делает существование человека праздничным и красивым. Я обвиняю вас в прямом подстрекательстве подсудимого к его чёрному, изуверскому преступлению.Вы, Калашников, понимали, что в сердце Акимова борются два начала: одно — мрачное, злобное, человеконенавистническое, то, что внушено вами, второе — светлое чувство к дочери. Вы знали, что когда-нибудь девочка встанет вам поперёк дороги, и знали, что она может победить. Поэтому вы старались заранее поссорить отца с дочерью, натравить Акимова на Валю и отпугнуть Валю от отца. В день того ужасного случая вы не только рассказали Акимову, что видели его дочь в красном галстуке, но и, пользуясь своим влиянием, заставили его избить девочку. Это совершенно ясно из показаний свидетельницы Акимовой. В тот вечер Степан пришёл от вас таким взвинченным и взбудораженным, что пьяные и то трезвее кажутся.Я обвиняю вас, Калашников, и в том, что после этого страшного несчастья вы продолжали свои интриги. Мы слышали здесь о попытках подкупа и шантажа свидетельницы Акимовой. Мы видим Акимова, который либо молчит, либо плетёт какую-то несусветную чушь о воле божьей. И каждому ясно, чьих рук это дело. Сами вы не гнушаетесь никакими средствами, чтобы выйти сухим из воды: лжёте, юлите, пытаетесь отмолчаться. А Акимова вы уверили, что он великий мученик, что он получит от господа награду за свою верность вашим бредовым идеям.Я как учительница, свыше пятидесяти лет воспитывающая детей, как мать и бабушка, как советский человек, ненавидящий тьму, зло, обман, прошу суд изолировать Калашникова от нашего общества, назначить ему строгое наказание.В зале раздались возгласы одобрения. Наталья Матвеевна продолжала:— Я обвиняю Акимова в том, что он позволил сделать себя тем, кем он сейчас стал. Акимов когда-то учился у меня. Были тяжёлые дни, и он, не окончив школы, пошёл работать. Я понимала чувства Акимова, когда он много позднее сказал мне о своей дочери: «Девочка-то пятёрки и четвёрки приносит. Пожалуй, выйдет из неё что-нибудь получше, чем я». Сказал он это в своей обычной манере — так буркнул между прочим. Но в глазах отца я видела гордость и надежду на то, что девочке будет очень хорошо и светло в жизни. Все это было до того, как Акимов стал иеговистом.И вот сегодня я обвиняю его в том, что он забыл об обязанностях отца, что он день за днём отравлял жизнь дочери, старался уничтожить в ней все светлое и чистое, что есть в ребёнке, и превратить её в религиозную фанатичку…Наталья Матвеевна напомнила события 15 сентября. Ещё раз развернулась перед слушателями картина дикого избиения.— Я обвиняю вас, Акимов, — строго сказала она, — также в том, что вы подняли руку на граждан, пытавшихся спасти от вас вашего же ребёнка. Неужели вам не кажется чудовищным ваше поведение?Соколкин, скромный, очень тихий человек, не побоялся вашей ярости и ваших кулаков, вошёл и отобрал у вас дочь. Все, кто проходил в этот момент мимо вашего дома, призывали вас образумиться, прекратить бесчинство. Когда в дело вмешался сержант Коршунов, вы затеяли с ним драку…Степан сидел безмолвно и неподвижно, будто речь общественного обвинителя его не касалась.— Я прошу суд сурово наказать Акимова и лишить его родительских прав, — говорила Карасева. — Сегодня утром мы узнали, что общественность нашей области добилась направления Вали в пионерский лагерь «Артек». Чужие ей по крови, но родные по духу люди позаботились о ней. Врачи и сестры больницы не спали ночей, чтобы скорее восстановить здоровье ребёнка. Я позволю себе зачитать несколько выдержек из писем, присланных незнакомыми людьми, узнавшими о преступлении Акимова.«Это зверство, — пишет рабочий-строитель Прохоров, — вызвало у всех нас величайший гнев и негодование. Акимов должен понести самое суровое наказание…»Вот письмо отца двух детей товарища Букатова: «Я не могу оставаться равнодушным к такой жестокости и подлости взрослого человека по отношению к своему ребёнку. Моё мнение такое: приговор Акимову должен быть самым строгим».«Иуды под маской святости, оказывается, ещё встречаются в нашей жизни, — читала Наталья Матвеевна. — Тот, кто поднял поганую лапу на красный галстук, должен быть строго наказан. Я имею трех детей с красными галстуками. И этим я горжусь, потому что мои дети — счастливые дети. Они живут под солнцем радости и счастья» — так пишет инвалид Отечественной войны Коропцов.Писем, подобных тем, выдержки из которых я вам прочитала, десятки. И все люди, писавшие их: рабочие, колхозники, служащие, пенсионеры, — вместе со мной просят вас, товарищи судьи: самое строгое наказание изуверу!Я думаю что будет правильным, если суд вынесет частное определение по поводу отношения к Акимову руководителей и профсоюзной организации радиозавода. Их равнодушие к судьбе члена коллектива — одна из причин вступления Акимова в секту. Товарищи с завода могут сказать: это, мол, исключение, единичный факт. Но в нашем обществе не имеет права на существование даже единичный факт изуверства.Перед нами раскрылась картина того, как постепенно и упорно всасывала секта в свои сети Акимова. Он был одинок. Никто не пришёл ему на помощь, никто не подал дружескую руку, чтобы помочь выбраться из болота. Не было, мол, сигналов! Нельзя же, товарищи, ждать, пока человек попросит спасти его. Больше чуткости, больше внимания каждому человеку! Нужно знать, чем он живёт, что у него на душе, как можно скорее и действеннее прийти ему на помощь в трудную минуту. Пусть же случившееся будет всем нам хорошим уроком.Затем выступил адвокат.Когда за барьером поднялся Степан Акимов, зал насторожился.— Выступала тут жена моя и другие… — глухо сказал Степан. — Калашников много говорил… Называли меня тёмным человеком, доказывали, что глуп… Даже к доктору водили: не сумасшедший ли я? А я ничего не знаю — где правда, где нет её. Верил я тебе, брат Афанасий, больше, чем самому себе. Может, слаб я духом и погибнуть мне суждено. Но не могу я идти против дочки и Марии. Что ты мне за них дашь, Афанасий? Блаженство тысячелетнее? А какое мне без них блаженство? Пусть уж если погибать нам, так всем вместе!Он умолк, и в наступившей тишине стал слышен громкий шёпот Калашникова:— Что делаешь? Раб господень, а такое говоришь…Анна Ивановна сделала Калашникову замечание. А Степан, казалось, не слышал реплики «брата».— Многое я видел, что не нравилось мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25