— Тут куницы…
У пристани меж тем полыхала почти настоящая битва. Остюг был обречен — несколько мальчишек, утирая кто — разбитый нос, кто — губу, уже стояли на ногах и пинали его босыми пятками. Однако сдаваться княжич не собирался — мертвой хваткой вцепился в своего главного врага и главаря всей ватаги — толстого парнишку. Вдавил его в землю и, не обращая внимания на сыплющиеся с боков удары, стиснул пальцы на его шее. Толстяк хрипел, елозил спиной по земле, но вырваться не мог. Гюда попыталась приподняться, чтоб прийти на помощь брату, но сильный удар в грудь опрокинул ее обратно.
— Рабыня Орма, — так же, как прочие товары, назвал ее Кьетви. — Дочь конунга Альдоги.
В глазах боррского мужика промелькнул интерес.
— Наложница Орма?
— Рабыня, — отрицательно помотал головой Кьетви. — Она нравится Орму, но, пока она не познала мужа, ее можно выгодно продать.
Мужик согласно кивнул, понимающе почесал пятерней серую бороду:
— Конунг Олав может купить ее и стать родичем конунгу Гарды.
— Не Гарды, — поправил его Кьетви, — Альдоги.
— Это хуже… — вздохнул мужичок, и оба потопали дальше, продолжая считать добытое имущество.
Из драки Остюг по-своему вышел победителем. Об этом Гюда узнала уже в избе во время пира. Ярл решил показать ее конунгу Олаву, поэтому Гюду привели в самый разгар веселья, устроенного бондом в честь прибытия гостя.
Конунг Олав оказался худощавым высоким мужчиной с приятным лицом, светлой кучерявой бородой и коротко обрезанными, пшеничного цвета волосами. Рот у него был маленький и пухлый, как у женщины, однако мужественность лицу придавал уверенный взгляд и широкий нос с толстой переносицей.
Изба, куда приволокли Гюду, была длинной и совсем непохожей на избы Альдоги. Пола тут вовсе не было, вдоль стены тянулся ровный строй лавок, в дальнем углу узкой и длинной избы виднелось прикрытое шкурами возвышение с широким помостом, на котором и сидел конунг Вестфольда. Возле помоста, чуть ниже конунга, на обшитой шерстяной тканью подушке восседал Орм. От возвышения к дверям тянулся длинный стол, уставленный всякими яствами. Воины Орма сидели по правую стррону стола. Рядом с ними, ближе к дверям, устроились люди из Борре — Гюда узнала Хугина и тех двоих мужиков, что встретили их на пристани. По левую сторону стола разместились люди Олава. Подле лавок по углам избы ровно полыхали факелы. В их мерцании лица пирующих становились одинаково желтыми и неживыми, словно отлитыми из воска, Зато украшения и одежды подносящих воинам еду женщин переливались самыми яркими красками, сверкали бисерной вышивкой, золотом фибул, каменьями брошей и гребней, серебром браслетов. Урманки сновали мимо пленной княжны, склонялись к гостям, услужливо подливали медовое пиво в передаваемый по кругу рог. Когда очередь дошла до Орма, он взял рог в руки, поднялся, прищелкнул пальцами. Стоящий за спиной Гюды Кьстви подхватил княжну, выволок ее к возвышению. Гюда упиралась, однако Кьетви тянул за веревку, петлей охватившую ее шею, вынуждал следовать за собой. У возвышения петля ослабла, Гюда выпрямилась, презрительно сплюнула на пол под ноги Орму. Кьетви дернул веревку. Петля затянулась, Гюда закашлялась.
Не замечая ее, Белоголовый поднял рог с пивом:
— Многое меняется, но в Борре по-прежнему радушный хозяин, вкусная еда, хмельное питье и самые красивые женщины.
Воины за столом согласно закивали, люди из усадьбы радостно загомонили. Унимая шум, конунг Олав приподнял ладонь. Роскошная, шитая золотом рубаха засверкала под факельным светом, широкий рукав с круговой опушкой сполз конунгу до локтя, обнажив желтую сухую кожу. Все смолкли.
— Но из Гарды я привез женщину, красота которой соперничает с красой женщин Борре, — продолжал Белоголовый.
Подтверждая его слова, Кьетви развернул княжну лицом сначала к столу, а потом к возвышению, где сидел Олав. Равнодушные хмельные глаза конунга ощупали лицо пленницы, пробежали по ее телу, будто сдирая одежду. Гюда вырвалась из сухих рук Кьетви. Она устала — ноги подкашивались, голова кружилась…
— Это моя рабыня, но она — дочь князя Альдоги, и ни один мужчина еще не прикасался к ее телу! — вещал Орм.
Во взгляде Олава мелькнул и пропал интерес. Он вяло отмахнулся:
— Ты взял хорошую добычу, ярл. Эта девушка станет прекрасной наложницей в твоей усадьбе в Хрингарики.
Орм осекся:
— Я не хвалюсь своей добычей, конунг, но зачем ждать? Этой ночью дочь правителя Альдоги станет моей наложницей, если конунг не пожелает взять ее себе.
Олав зевнул, еще раз обежал взором усталую словенку:
— Она радует мой взор, но не томит мое тело. И мне не нужна дружба с Гардой. Оставь дочь Альдоги себе.
— Как ты решишь, конунг…
Кьетви подтолкнул Гюду. Уставшее тело предало княжну — охнув, она упала на пол у ног Орма, Подняться сил уже не хватило. Тот осушил рог, приветливо улыбнулся конунгу, однако был недоволен — его пальцы зло трепали кирты на коленях, по скулам гуляли жесткие желваки. То и дело косясь на притихшую у его ног девку, Орм осушал рог за рогом, говорил короткие отрывистые речи, пока вдруг, словно что-то вспомнив, конунг не заявил:
— У этой рабыни, кажется, есть брат? Белоголовый не желал признавать правду, но и врать не хотел. Переспросил, будто удивляясь осведомленности конунга:
— Брат?
1
Олав оживился. Выпрямился, подозвал к себе услужливую девку, щедро разливавшую мед, подставил рог под пенную тягучую струю:
— Что ж ты молчишь, Белоголовый? Где он?
— Он еще слишком мал, чтоб быть настоящей добычей…
Ярл прекрасно понимал, почему малолетний сын князя интересует конунга Вестфольда куда больше княжьей дочки, вполне годящейся в наложницы. Понимала и Гюда. Княжьи дочери не владеют землями и не имеют прав на наследство, но Остюг до самой смерти оставался наследником Гостомысла и будущим князем Альдоги. Если, став взрослым, он вернется в Альдогу и заявит свои права на отцовские земли, то даже старейшины не станут ему противоречить. Заручившись дружбой пока еще маленького княжича, можно будет потом, спустя несколько лет, совсем без боя взять Альдогу.
Несмотря на ленивый вид и показное безразличие, конунг Вестфольда был очень умен. Недаром, словно повторяя мысли Гюды, он произнес:
— Мал? Это еще лучше. Я хочу его видеть!
— Но…
Не давая Орму ответить, в полутьме за столом зашевелились, со скамьи поднялся Харек:
— Этот раб нынче ввязался в драку с детьми свободных людей. Он не стоит внимания конунга.
Гюда услышала, как одобрительно хмыкнул Орм и разочарованно, поняв, что нарвался на куда более умного, чем ожидал, собеседника, выдохнул Олав.
— Но ты покажешь мне его, ярл? — Голос конунга стал жестче, широкие брови сошлись на переносице, Он походил на затаившегося пса, который еще не скалит клыки, но уже морщит нос и подрагивает поджатой верхней губой.
— Нет.
Отказ Орма возмутил пирующих. Всех, без исключения. Белоголовый был обязан показать конунгу раба и потом торговаться за него, как указывал обычай. Отказать конунгу в просьбе было оскорблением. Там, где сидели люди Олава, поднялся гул, несколько человек встали, угрожающе нависли над столом. Однако угрожать хевдингу, которого принимали как гостя, тоже было оскорблением, поэтому воины Орма тоже принялись вздыматься со своих мест. Не желая оказаться меж двух огней, мужики из Борре тихонько потянулись к дверям. Задорно сновавшие вокруг стола девки потухли, скрылись в полутьме ниш.
Кьетви подступил к Орму и, показывая, что хочет решить дело миром, положил руку на плечо упрямого ярла.
— Ты затеешь ссору из-за глупого раба? — вкрадчиво начал он, — Конунг хочет просто поглядеть на мальчишку…
Проклиная собственную немощь и петлю на шее, Гюда молила богов, чтобы Белоголовый отказал. Уж она-то частенько видела подобное в Альдоге, когда понравившуюся вещь добывали ежели не торгом, так хитростью. Вынуждали торгаша принести эту вещь в княжью избу, дать в руки князю, а потом спрашивали: «Оскорбишь ли ты князя Альдоги, пытаясь отобрать то, что сам внес в его дом?» Недвусмысленно указывали на ощерившихся оружием воев у дверей. Как правило, вещь оставалась у Гостомысла… Но Остюг не был вещью, и ему было по-своему хорошо с Ормом. Может, он забыл Альдогу и свою сестру, однако он вновь начинал жить…
— Ты прав, Кьетви, — оборвал надежды Гюды ровный голос Орма. — Прости меня, конунг, ни один раб не стоит ссоры меж нами. Волк, приведи мальчишку.
Под скрип скамей под задами вновь усаживающихся воинов сердце Гюды оборвалось и полетело в пропасть. Теперь уже никто не мог помочь Остюгу.
Рядом с двумя приведшими его воинами Остюг казался таким маленьким и беззащитным, что Гюде захотелось плакать. Зато люди из усадьбы, поняв, о ком шла речь, дружно загомонили. Вслушавшись, Гюда поняла — местные бонды роптали. По их словам выходило, что звереныша злее Остюга не видывал свет, что он едва не задушил Осмунда («Наверное, того толстого», — подумала Гюда), выбил глаз какому-то Эйрику и сломал руку какому-то Альстейну, Правда, после битвы сам Остюг тоже выглядел плачевно. Лицо княжича заплыло от синяков, правую руку он прижимал к животу и при каждом шаге морщился от боли. В огромных прорехах рубахи виднелась светлая кожа с узором ссадин и кровоподтеков, на оборванной до колена штанине засохла чья-то кровь.
— Этот мальчик — настоящий сын конунга, — одобрительно заметил Олав, и Гюда догадалась, что он тоже прислушивался к рассуждениям бондов.
— Подойди, — сухая рука в белой куньей опушке рукава поманила Остюга к себе. Над головой Гюды засопел Орм. Двое воинов подтолкнули княжича вперед. Остюг послушно пошел, однако возле Харека остановился и уперся, не поддаваясь тычкам своих провожатых. Прикосновения чужих рук приносили ему боль, но Остюг упрямо терпел и не двигался с места.
— Что ж, если ты хочешь стоять там… — хмыкнул Олав, огладил бороду. — Как тебя называют, мальчик?
Теперь, когда Остюг подошел ближе, Гюда различила длинные царапины на его грязной тонкой шее и рваную ссадину на губе.
Белоголовый кивнул, разрешая, и, утерев нос, мальчик хрипло вымолвил:
— Остюг…
Он не сказал, что он — сын князя Гостомысла, назвал лишь свое общинное имя. Может, не хотел даже краем памяти касаться прошлого? Гюда понимала его, но короткий ответ ударил ее, обрезал какие-то невидимые нити, еще связывающие ее с братом, оставил в полном одиночестве на полу чужого дома, у ног врага, грязную, голодную, обессилевшую…
— Я покупаю у тебя этого раба, Волк, — приподнимаясь со своего места, громко объявил конунг. — Назови свою цену, и ты получишь ее.
Ответа Орма ждали все — от пристроившихся у дверей, на случай ссоры, бондов до напряженно застывшего на своем троне конунга Вестфольда. В тишине потрескивали факелы, шуршали по углам юбки спрятавшихся в темноту девок, да лязгали зубами, вычесывая блох, хозяйские псы.
Остюг еще теснее прильнул к боку Харека, забыв о боли, обеими руками вцепился в его плечо.
— Раб не стоит ссоры, — наконец негромко заговорил Орм. — Но брать плату с конунга, одарившего нас своей дружбой и разделившего с нами кров, — недостойно простого воина. Я даю свободу этому рабу.
Еще какое-то время в избе стояла тишина, Первым зашевелился Олав. Признавая поражение, сипло засмеялся, раскатил смех по примолкшему застолью:
— Что ж, Белоголовый, ты прав, так мы избежим всех разногласий.
Мальчишка закусил губу, неуверенно шагнул вперед и вдруг, будто приняв какое-то решение, быстро подошел прямо к трону конунга. Не обращая внимания на сестру, протянул руку вперед. В детской ладони блеснуло лезвие короткого ножа, неприметно вытащенного мальчиком из-за пояса зазевавшегося Волка.
— Я приношу тебе клятву верности, Олав, сын Гудреда, — почти прошептал Остюг, рукоятью вперед протянул нож конунгу. — Люди и боги слышат, что отныне мое оружие и моя жизнь принадлежат тебе. Возьмешь ли ты мой дар?
В тягучей тишине, показавшейся Гюде необыкновенно долгой, Олав взял нож. Задумчиво повертел оружие в руках, внимательно посмотрел на мальчишку у своих ног. Принять клятву означало признать в парне своего воина, не принять — потерять его и как раба, и как воина.
Олав поднялся:
— Я принимаю твою клятву, Остюг, сын Гостомысла. Отныне всякий обидевший сына Гостомысла наносит обиду конунгу Вестфольда! — Он отыскал взглядом Харека, кивнул ему, обернулся к Орму, понизил голос: — Для своих лет он очень хитер, Белоголовый. Когда-нибудь он станет великим правителем…
К Орму подскочила девка с рогом в одной руке и кувшином в другой, плеснула в костяное углубление вязкого темного пива, сунула рог в руку ярла.
— Возможно, раз он дал тебе то, что ты хотел получить, а взамен взял то, что хотел получить сам, — поднимая рог, произнес Орм. Повысил голос: — Сын князя Альдоги предпочел вручить свою жизнь тому, кто распорядится ею гораздо мудрее многих из нас.
Похвала была искусной — польстила. Олав довольно запыхтел, милостиво улыбнулся своему недавнему противнику, отхлебнул в его честь сладкого меда. Указал Остюгу на край скамьи справа. Хирдманны пододвинулись, уступая место новому воину своего конуга, Остюг перешагнул через ноги сестры, протиснулся на лавку меж воинов. Казалось, он впрямь забыл все, что было с ним ранее. Он не мог не понимать, что сегодня-завтра Орм уйдет из Борре, а он останется здесь и уже никогда не увидит свою сестру. Однако его взор скользил по Гюде равнодушно, как скользил он по разложенным на большом блюде куриным окорокам, по сидящим напротив фигурам воинов, по стене избы — черной от копоти…
— Остюг, — Гюда заставила себя подняться, дотронулась до его щеки, позвала еле слышно: — Посмотри на меня, братец…
Орм поймал конец обвивающей шею княжны петли, потянул к себе. Гюда упала, жадно хлебнула ртом воздух.
Воины шумели, веселье возрождалось с прежней силой. За спиной Гюды громко выплевывал на пол мелкие рыбьи кости Белоголовый.
— Остюг… — Гюда не могла говорить — мешала удавка, но ее сердце кричало, рвалось наружу, пойманной в силки птицей билось о ребра.
Остюг потянулся к блюду с рыбой, оторвал кусок белого мяса, отправил в рот. Из-за его спины вынырнула девичья рука, протянула мальчишке рог с пивом. Остюг глотнул, поперхнулся, пиво потекло по его подбородку. Сосед справа — рыжебородый и толстощекий — засмеялся, хлопнул паренька ладонью промеж лопаток, что-то сказал. Остюг склонил голову, не понимая. Рыжебородый повторил медленнее. Княжич понял, улыбнулся, залихватски опрокинул остатки пива в рот, затолкал туда же рыбу. Его поддержали одобрительными выкриками. Гюда опустила голову, обхватила руками живот, стиснула в кулаках ткань рубахи. Еще никогда ей не было так больно…
— Ты слышал о смерти Гендальва из Вингульмерка? — вкрадчиво вполз в ее отчаяние тихий голос конунга. Олав опять разговаривал с Ормом. — Его дети вновь затеяли ссору с Хальфданом, моим братом. Не надо бы тебе ходить в свою усадьбу, пока они делят Вингульмерк. Нынче это будет очень опасный путь, ярл.
— Я тоже опасен, конунг, — ответил Белоголовый. — Но разве мы здесь для того, чтоб пугать друг друга? В Борре много еды, питья и красивых женщин. Не лучше ли порадоваться нашей встрече и отведать предложенных нам угощений?
— Ты прав, ярл, — улыбнулся Олав, стрельнул взглядом в сторону Остюга. — Ты, как всегда, прав…
После той боли, что причинил ей брат, Гюда уже ничего не чувствовала. Вокруг шумели и смеялись воины, шаркали юбками урманские девки, вели пространные беседы о каких-то своих родичах Олав с Ормом. Напившийся хмеля Остюг противно хихикал и тыкал кулаком в бок своего рыжебородого соседа. Тот не обращал на мальчишку никакого внимания — усадил на колени дородную румяную урманскую девку, беззастенчиво лапал ее за пышную грудь. Девка трясла вылезшими из-под платка светлыми волосьями и хохотала, широко открывая рот и щеря мелкие ровные зубы. У дверей избы бонды затеяли какую-то перепалку, некоторые из воинов Орма громко сопели, завалившись мордами на стол. Какой-то кряжистый маленький урманин влез на скамью и во все горло орал сочиненные о себе самом висы. Немногие из его приятелей еще слушали, вяло прихлопывая ладонями и топая ногами в такт речам.
Весь этот шум, крики, смех — все текло мимо Гюды, словно не касаясь ее. Словно она была не в избе, а совсем в другом месте и глядела на урманский пир издалека, бесстрастно, как деревянное идолище Перуна на холме близ Альдоги. Поэтому, когда Орм облапил ее сзади горячими и потными руками, она даже не поняла, что должно случиться. Завалилась назад, запрокинула лицо, ощутила на губах мокрые и соленые чужие губы. К горлу подкатила тошнота, забулькала внутри, выплеснулась наружу злым воплем:
— Нет!
Извиваясь, Гюда попыталась оттолкнуть варяга. Сил не хватало. Скрючив пальцы, княжна впилась ногтями в его спину, полоснула сверху вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
У пристани меж тем полыхала почти настоящая битва. Остюг был обречен — несколько мальчишек, утирая кто — разбитый нос, кто — губу, уже стояли на ногах и пинали его босыми пятками. Однако сдаваться княжич не собирался — мертвой хваткой вцепился в своего главного врага и главаря всей ватаги — толстого парнишку. Вдавил его в землю и, не обращая внимания на сыплющиеся с боков удары, стиснул пальцы на его шее. Толстяк хрипел, елозил спиной по земле, но вырваться не мог. Гюда попыталась приподняться, чтоб прийти на помощь брату, но сильный удар в грудь опрокинул ее обратно.
— Рабыня Орма, — так же, как прочие товары, назвал ее Кьетви. — Дочь конунга Альдоги.
В глазах боррского мужика промелькнул интерес.
— Наложница Орма?
— Рабыня, — отрицательно помотал головой Кьетви. — Она нравится Орму, но, пока она не познала мужа, ее можно выгодно продать.
Мужик согласно кивнул, понимающе почесал пятерней серую бороду:
— Конунг Олав может купить ее и стать родичем конунгу Гарды.
— Не Гарды, — поправил его Кьетви, — Альдоги.
— Это хуже… — вздохнул мужичок, и оба потопали дальше, продолжая считать добытое имущество.
Из драки Остюг по-своему вышел победителем. Об этом Гюда узнала уже в избе во время пира. Ярл решил показать ее конунгу Олаву, поэтому Гюду привели в самый разгар веселья, устроенного бондом в честь прибытия гостя.
Конунг Олав оказался худощавым высоким мужчиной с приятным лицом, светлой кучерявой бородой и коротко обрезанными, пшеничного цвета волосами. Рот у него был маленький и пухлый, как у женщины, однако мужественность лицу придавал уверенный взгляд и широкий нос с толстой переносицей.
Изба, куда приволокли Гюду, была длинной и совсем непохожей на избы Альдоги. Пола тут вовсе не было, вдоль стены тянулся ровный строй лавок, в дальнем углу узкой и длинной избы виднелось прикрытое шкурами возвышение с широким помостом, на котором и сидел конунг Вестфольда. Возле помоста, чуть ниже конунга, на обшитой шерстяной тканью подушке восседал Орм. От возвышения к дверям тянулся длинный стол, уставленный всякими яствами. Воины Орма сидели по правую стррону стола. Рядом с ними, ближе к дверям, устроились люди из Борре — Гюда узнала Хугина и тех двоих мужиков, что встретили их на пристани. По левую сторону стола разместились люди Олава. Подле лавок по углам избы ровно полыхали факелы. В их мерцании лица пирующих становились одинаково желтыми и неживыми, словно отлитыми из воска, Зато украшения и одежды подносящих воинам еду женщин переливались самыми яркими красками, сверкали бисерной вышивкой, золотом фибул, каменьями брошей и гребней, серебром браслетов. Урманки сновали мимо пленной княжны, склонялись к гостям, услужливо подливали медовое пиво в передаваемый по кругу рог. Когда очередь дошла до Орма, он взял рог в руки, поднялся, прищелкнул пальцами. Стоящий за спиной Гюды Кьстви подхватил княжну, выволок ее к возвышению. Гюда упиралась, однако Кьетви тянул за веревку, петлей охватившую ее шею, вынуждал следовать за собой. У возвышения петля ослабла, Гюда выпрямилась, презрительно сплюнула на пол под ноги Орму. Кьетви дернул веревку. Петля затянулась, Гюда закашлялась.
Не замечая ее, Белоголовый поднял рог с пивом:
— Многое меняется, но в Борре по-прежнему радушный хозяин, вкусная еда, хмельное питье и самые красивые женщины.
Воины за столом согласно закивали, люди из усадьбы радостно загомонили. Унимая шум, конунг Олав приподнял ладонь. Роскошная, шитая золотом рубаха засверкала под факельным светом, широкий рукав с круговой опушкой сполз конунгу до локтя, обнажив желтую сухую кожу. Все смолкли.
— Но из Гарды я привез женщину, красота которой соперничает с красой женщин Борре, — продолжал Белоголовый.
Подтверждая его слова, Кьетви развернул княжну лицом сначала к столу, а потом к возвышению, где сидел Олав. Равнодушные хмельные глаза конунга ощупали лицо пленницы, пробежали по ее телу, будто сдирая одежду. Гюда вырвалась из сухих рук Кьетви. Она устала — ноги подкашивались, голова кружилась…
— Это моя рабыня, но она — дочь князя Альдоги, и ни один мужчина еще не прикасался к ее телу! — вещал Орм.
Во взгляде Олава мелькнул и пропал интерес. Он вяло отмахнулся:
— Ты взял хорошую добычу, ярл. Эта девушка станет прекрасной наложницей в твоей усадьбе в Хрингарики.
Орм осекся:
— Я не хвалюсь своей добычей, конунг, но зачем ждать? Этой ночью дочь правителя Альдоги станет моей наложницей, если конунг не пожелает взять ее себе.
Олав зевнул, еще раз обежал взором усталую словенку:
— Она радует мой взор, но не томит мое тело. И мне не нужна дружба с Гардой. Оставь дочь Альдоги себе.
— Как ты решишь, конунг…
Кьетви подтолкнул Гюду. Уставшее тело предало княжну — охнув, она упала на пол у ног Орма, Подняться сил уже не хватило. Тот осушил рог, приветливо улыбнулся конунгу, однако был недоволен — его пальцы зло трепали кирты на коленях, по скулам гуляли жесткие желваки. То и дело косясь на притихшую у его ног девку, Орм осушал рог за рогом, говорил короткие отрывистые речи, пока вдруг, словно что-то вспомнив, конунг не заявил:
— У этой рабыни, кажется, есть брат? Белоголовый не желал признавать правду, но и врать не хотел. Переспросил, будто удивляясь осведомленности конунга:
— Брат?
1
Олав оживился. Выпрямился, подозвал к себе услужливую девку, щедро разливавшую мед, подставил рог под пенную тягучую струю:
— Что ж ты молчишь, Белоголовый? Где он?
— Он еще слишком мал, чтоб быть настоящей добычей…
Ярл прекрасно понимал, почему малолетний сын князя интересует конунга Вестфольда куда больше княжьей дочки, вполне годящейся в наложницы. Понимала и Гюда. Княжьи дочери не владеют землями и не имеют прав на наследство, но Остюг до самой смерти оставался наследником Гостомысла и будущим князем Альдоги. Если, став взрослым, он вернется в Альдогу и заявит свои права на отцовские земли, то даже старейшины не станут ему противоречить. Заручившись дружбой пока еще маленького княжича, можно будет потом, спустя несколько лет, совсем без боя взять Альдогу.
Несмотря на ленивый вид и показное безразличие, конунг Вестфольда был очень умен. Недаром, словно повторяя мысли Гюды, он произнес:
— Мал? Это еще лучше. Я хочу его видеть!
— Но…
Не давая Орму ответить, в полутьме за столом зашевелились, со скамьи поднялся Харек:
— Этот раб нынче ввязался в драку с детьми свободных людей. Он не стоит внимания конунга.
Гюда услышала, как одобрительно хмыкнул Орм и разочарованно, поняв, что нарвался на куда более умного, чем ожидал, собеседника, выдохнул Олав.
— Но ты покажешь мне его, ярл? — Голос конунга стал жестче, широкие брови сошлись на переносице, Он походил на затаившегося пса, который еще не скалит клыки, но уже морщит нос и подрагивает поджатой верхней губой.
— Нет.
Отказ Орма возмутил пирующих. Всех, без исключения. Белоголовый был обязан показать конунгу раба и потом торговаться за него, как указывал обычай. Отказать конунгу в просьбе было оскорблением. Там, где сидели люди Олава, поднялся гул, несколько человек встали, угрожающе нависли над столом. Однако угрожать хевдингу, которого принимали как гостя, тоже было оскорблением, поэтому воины Орма тоже принялись вздыматься со своих мест. Не желая оказаться меж двух огней, мужики из Борре тихонько потянулись к дверям. Задорно сновавшие вокруг стола девки потухли, скрылись в полутьме ниш.
Кьетви подступил к Орму и, показывая, что хочет решить дело миром, положил руку на плечо упрямого ярла.
— Ты затеешь ссору из-за глупого раба? — вкрадчиво начал он, — Конунг хочет просто поглядеть на мальчишку…
Проклиная собственную немощь и петлю на шее, Гюда молила богов, чтобы Белоголовый отказал. Уж она-то частенько видела подобное в Альдоге, когда понравившуюся вещь добывали ежели не торгом, так хитростью. Вынуждали торгаша принести эту вещь в княжью избу, дать в руки князю, а потом спрашивали: «Оскорбишь ли ты князя Альдоги, пытаясь отобрать то, что сам внес в его дом?» Недвусмысленно указывали на ощерившихся оружием воев у дверей. Как правило, вещь оставалась у Гостомысла… Но Остюг не был вещью, и ему было по-своему хорошо с Ормом. Может, он забыл Альдогу и свою сестру, однако он вновь начинал жить…
— Ты прав, Кьетви, — оборвал надежды Гюды ровный голос Орма. — Прости меня, конунг, ни один раб не стоит ссоры меж нами. Волк, приведи мальчишку.
Под скрип скамей под задами вновь усаживающихся воинов сердце Гюды оборвалось и полетело в пропасть. Теперь уже никто не мог помочь Остюгу.
Рядом с двумя приведшими его воинами Остюг казался таким маленьким и беззащитным, что Гюде захотелось плакать. Зато люди из усадьбы, поняв, о ком шла речь, дружно загомонили. Вслушавшись, Гюда поняла — местные бонды роптали. По их словам выходило, что звереныша злее Остюга не видывал свет, что он едва не задушил Осмунда («Наверное, того толстого», — подумала Гюда), выбил глаз какому-то Эйрику и сломал руку какому-то Альстейну, Правда, после битвы сам Остюг тоже выглядел плачевно. Лицо княжича заплыло от синяков, правую руку он прижимал к животу и при каждом шаге морщился от боли. В огромных прорехах рубахи виднелась светлая кожа с узором ссадин и кровоподтеков, на оборванной до колена штанине засохла чья-то кровь.
— Этот мальчик — настоящий сын конунга, — одобрительно заметил Олав, и Гюда догадалась, что он тоже прислушивался к рассуждениям бондов.
— Подойди, — сухая рука в белой куньей опушке рукава поманила Остюга к себе. Над головой Гюды засопел Орм. Двое воинов подтолкнули княжича вперед. Остюг послушно пошел, однако возле Харека остановился и уперся, не поддаваясь тычкам своих провожатых. Прикосновения чужих рук приносили ему боль, но Остюг упрямо терпел и не двигался с места.
— Что ж, если ты хочешь стоять там… — хмыкнул Олав, огладил бороду. — Как тебя называют, мальчик?
Теперь, когда Остюг подошел ближе, Гюда различила длинные царапины на его грязной тонкой шее и рваную ссадину на губе.
Белоголовый кивнул, разрешая, и, утерев нос, мальчик хрипло вымолвил:
— Остюг…
Он не сказал, что он — сын князя Гостомысла, назвал лишь свое общинное имя. Может, не хотел даже краем памяти касаться прошлого? Гюда понимала его, но короткий ответ ударил ее, обрезал какие-то невидимые нити, еще связывающие ее с братом, оставил в полном одиночестве на полу чужого дома, у ног врага, грязную, голодную, обессилевшую…
— Я покупаю у тебя этого раба, Волк, — приподнимаясь со своего места, громко объявил конунг. — Назови свою цену, и ты получишь ее.
Ответа Орма ждали все — от пристроившихся у дверей, на случай ссоры, бондов до напряженно застывшего на своем троне конунга Вестфольда. В тишине потрескивали факелы, шуршали по углам юбки спрятавшихся в темноту девок, да лязгали зубами, вычесывая блох, хозяйские псы.
Остюг еще теснее прильнул к боку Харека, забыв о боли, обеими руками вцепился в его плечо.
— Раб не стоит ссоры, — наконец негромко заговорил Орм. — Но брать плату с конунга, одарившего нас своей дружбой и разделившего с нами кров, — недостойно простого воина. Я даю свободу этому рабу.
Еще какое-то время в избе стояла тишина, Первым зашевелился Олав. Признавая поражение, сипло засмеялся, раскатил смех по примолкшему застолью:
— Что ж, Белоголовый, ты прав, так мы избежим всех разногласий.
Мальчишка закусил губу, неуверенно шагнул вперед и вдруг, будто приняв какое-то решение, быстро подошел прямо к трону конунга. Не обращая внимания на сестру, протянул руку вперед. В детской ладони блеснуло лезвие короткого ножа, неприметно вытащенного мальчиком из-за пояса зазевавшегося Волка.
— Я приношу тебе клятву верности, Олав, сын Гудреда, — почти прошептал Остюг, рукоятью вперед протянул нож конунгу. — Люди и боги слышат, что отныне мое оружие и моя жизнь принадлежат тебе. Возьмешь ли ты мой дар?
В тягучей тишине, показавшейся Гюде необыкновенно долгой, Олав взял нож. Задумчиво повертел оружие в руках, внимательно посмотрел на мальчишку у своих ног. Принять клятву означало признать в парне своего воина, не принять — потерять его и как раба, и как воина.
Олав поднялся:
— Я принимаю твою клятву, Остюг, сын Гостомысла. Отныне всякий обидевший сына Гостомысла наносит обиду конунгу Вестфольда! — Он отыскал взглядом Харека, кивнул ему, обернулся к Орму, понизил голос: — Для своих лет он очень хитер, Белоголовый. Когда-нибудь он станет великим правителем…
К Орму подскочила девка с рогом в одной руке и кувшином в другой, плеснула в костяное углубление вязкого темного пива, сунула рог в руку ярла.
— Возможно, раз он дал тебе то, что ты хотел получить, а взамен взял то, что хотел получить сам, — поднимая рог, произнес Орм. Повысил голос: — Сын князя Альдоги предпочел вручить свою жизнь тому, кто распорядится ею гораздо мудрее многих из нас.
Похвала была искусной — польстила. Олав довольно запыхтел, милостиво улыбнулся своему недавнему противнику, отхлебнул в его честь сладкого меда. Указал Остюгу на край скамьи справа. Хирдманны пододвинулись, уступая место новому воину своего конуга, Остюг перешагнул через ноги сестры, протиснулся на лавку меж воинов. Казалось, он впрямь забыл все, что было с ним ранее. Он не мог не понимать, что сегодня-завтра Орм уйдет из Борре, а он останется здесь и уже никогда не увидит свою сестру. Однако его взор скользил по Гюде равнодушно, как скользил он по разложенным на большом блюде куриным окорокам, по сидящим напротив фигурам воинов, по стене избы — черной от копоти…
— Остюг, — Гюда заставила себя подняться, дотронулась до его щеки, позвала еле слышно: — Посмотри на меня, братец…
Орм поймал конец обвивающей шею княжны петли, потянул к себе. Гюда упала, жадно хлебнула ртом воздух.
Воины шумели, веселье возрождалось с прежней силой. За спиной Гюды громко выплевывал на пол мелкие рыбьи кости Белоголовый.
— Остюг… — Гюда не могла говорить — мешала удавка, но ее сердце кричало, рвалось наружу, пойманной в силки птицей билось о ребра.
Остюг потянулся к блюду с рыбой, оторвал кусок белого мяса, отправил в рот. Из-за его спины вынырнула девичья рука, протянула мальчишке рог с пивом. Остюг глотнул, поперхнулся, пиво потекло по его подбородку. Сосед справа — рыжебородый и толстощекий — засмеялся, хлопнул паренька ладонью промеж лопаток, что-то сказал. Остюг склонил голову, не понимая. Рыжебородый повторил медленнее. Княжич понял, улыбнулся, залихватски опрокинул остатки пива в рот, затолкал туда же рыбу. Его поддержали одобрительными выкриками. Гюда опустила голову, обхватила руками живот, стиснула в кулаках ткань рубахи. Еще никогда ей не было так больно…
— Ты слышал о смерти Гендальва из Вингульмерка? — вкрадчиво вполз в ее отчаяние тихий голос конунга. Олав опять разговаривал с Ормом. — Его дети вновь затеяли ссору с Хальфданом, моим братом. Не надо бы тебе ходить в свою усадьбу, пока они делят Вингульмерк. Нынче это будет очень опасный путь, ярл.
— Я тоже опасен, конунг, — ответил Белоголовый. — Но разве мы здесь для того, чтоб пугать друг друга? В Борре много еды, питья и красивых женщин. Не лучше ли порадоваться нашей встрече и отведать предложенных нам угощений?
— Ты прав, ярл, — улыбнулся Олав, стрельнул взглядом в сторону Остюга. — Ты, как всегда, прав…
После той боли, что причинил ей брат, Гюда уже ничего не чувствовала. Вокруг шумели и смеялись воины, шаркали юбками урманские девки, вели пространные беседы о каких-то своих родичах Олав с Ормом. Напившийся хмеля Остюг противно хихикал и тыкал кулаком в бок своего рыжебородого соседа. Тот не обращал на мальчишку никакого внимания — усадил на колени дородную румяную урманскую девку, беззастенчиво лапал ее за пышную грудь. Девка трясла вылезшими из-под платка светлыми волосьями и хохотала, широко открывая рот и щеря мелкие ровные зубы. У дверей избы бонды затеяли какую-то перепалку, некоторые из воинов Орма громко сопели, завалившись мордами на стол. Какой-то кряжистый маленький урманин влез на скамью и во все горло орал сочиненные о себе самом висы. Немногие из его приятелей еще слушали, вяло прихлопывая ладонями и топая ногами в такт речам.
Весь этот шум, крики, смех — все текло мимо Гюды, словно не касаясь ее. Словно она была не в избе, а совсем в другом месте и глядела на урманский пир издалека, бесстрастно, как деревянное идолище Перуна на холме близ Альдоги. Поэтому, когда Орм облапил ее сзади горячими и потными руками, она даже не поняла, что должно случиться. Завалилась назад, запрокинула лицо, ощутила на губах мокрые и соленые чужие губы. К горлу подкатила тошнота, забулькала внутри, выплеснулась наружу злым воплем:
— Нет!
Извиваясь, Гюда попыталась оттолкнуть варяга. Сил не хватало. Скрючив пальцы, княжна впилась ногтями в его спину, полоснула сверху вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37