— Да, фюрер, — сказал адъютант. — Он сам доставил их с вокзала.
— Адмирал Канарис?
— И он на месте.
— Хорошо. — Гитлер помедлил. — Впустите их.
Адъютант растворил створки двери и провозгласил:
— Господин президент Эмиль Гаха, господин министр Хвалковский, войдите!
Порог кабинета переступил изможденный старик. За ним, отстав на шаг, двигался пожилой человек с портфелем. Оба были в черных костюмах и черных галстуках. Адъютант не преувеличивал: президент Чехословацкой республики и министр иностранных дел его кабинета выглядели как люди, прибывшие на похороны.
Затем появился Иоахим фон Риббентроп: неслышно скользнул в кабинет, обменялся взглядом с Гитлером и занял место неподалеку от него.
Пока адъютант пододвигал кресла чехословацким представителям, в помещение вошел и адмирал Канарис. Вскинув руку в официальном приветствии и получив в ответ милостивый кивок Гитлера, он уселся близ окна, выходившего в зимний сад.
В дни описываемых событий Фридрих Вильгельм Канарис находился в расцвете сил и в зените своей карьеры. Глава всесильной военной разведки — абвера, которую сведущие люди в Германии считали государством в государстве, он был одним из тех немногих в стране лиц, кого побаивался сам Гиммлер.
От своего отца, дортмундского промышленника, в чьих жилах немецкая кровь была смешана с греческой, он унаследовал хитрость и изворотливость. Доля крови эллинов сказалась на внешности адмирала — невысокого роста, плотный, подвижный, с крупноносым, румяным лицом, он мало походил на немца, но был бы вполне на месте за стойкой кофейни где-нибудь в Салониках или Пирее. Ему исполнилось пятьдесят один год.
Он рано поседел, и свою шевелюру, о которой весьма заботился, называл не иначе как самым ценным фамильным серебром рода Канарисов, восходившего якобы к сановникам Древней Греции.
Сейчас, сидя в своем углу, Канарис с интересом наблюдал за происходящим. Разыгрывался финал драмы, начатой еще полгода назад. Тогда, в сентябрьские дни 1938 года, в летней резиденции Гитлера — Берхтесгадене, в Годесберге и Мюнхене происходили события поистине удивительные. То и дело приземлялись самолеты с опознавательными знаками Англии и Франции. Они доставляли высокопоставленных представителей правительств этих стран и обильную корреспонденцию.
Почта была адресована Гитлеру. К нему же направлялись и посланцы Лондона и Парижа, чтобы уладить конфликт между Германией и Чехословакией. Но Гитлер был непреклонен. Не утруждая себя аргументами, он твердил: западные районы Чехословакии должны быть отторгнуты от этой страны и переданы Германии. В противном случае — война.
Канарис мысленно усмехнулся. Что ж, Гитлер знал, что делает. Уже давно был разорван Версальский договор. Страна не только восстановила военную промышленность, но превратила ее в крупнейшую в Европе, создала сильную армию, флот, авиацию. И тогда фюрер слопал Саарскую область. Затем он ввел войска в демилитаризованную Рейнскую зону.
Далее была молниеносно присоединена Австрия… Все это была проба сил и проверка характера, решимости, воли “хозяев” Европы — Англии и Франции. И расчеты Гитлера оправдались. Правительства обеих стран сделали вид, что не произошло ничего особенного.
Фюрер осмелел. Он действовал в полном соответствии с французской поговоркой, утверждающей, что аппетит приходит во время еды. И по его заданию был разработан дерзкий “план Грюн” — проект захвата Чехословакии. План расчленили на два этапа — так легче было примирить с ним французов и англичан. Фюрер снова победил: полгода назад “большая четверка” — Чемберлен, Даладье, Муссолини и Гитлер продиктовали Чехословакии свое решение: Судетская область передается Германии со всем находящимся там имуществом. Кроме того, Чехословакии предложили удовлетворить территориальные претензии со стороны буржуазных Польши и Венгрии.
В те полные напряжения дни многие из окружения Гитлера опасались, что чехи и словаки возьмутся за оружие. Их страна была связана пактами взаимопомощи с Советским Союзом и Францией, и русское правительство твердо заявило, что готово оказать военную помощь Чехословакии, даже если Франция совершит предательство. Но президент Эдуард Бенеш был настроен капитулянтски и к русским не обратился. Он полагал, что в этом случае в Чехословакии подняли бы голову “левые”. А “своих” коммунистов он ненавидел куда сильнее, чем германских нацистов.
Так были отданы Судеты.
Эмигрировавшего за океан Бенеша сменил на посту президента Чехословакии Эмиль Гаха.
И вот пришел и его черед.
Канарис видел: сейчас Гитлер держится иначе, чем в сентябре 1938 года. Он спокоен, полон достоинства, даже корректен. Еще бы!
Чехословакия, у которой отторгнуты районы с крупными военными заводами, перестала существовать западная оборонительная линия и деморализована армия, — это уже другая Чехословакия!..
Разговор начал Гаха.
Сидя на краешке кресла, беспомощный, жалкий, он робко заявил, что благодарен Адольфу Гитлеру за приглашение приехать и за встречу с ним, которая, несомненно, будет иметь важное значение для судеб чехов и словаков. Ему известны претензии Германии, он готов обсудить вопрос о некоторых территориальных уступках в пользу великого западного соседа.
Выслушав, Гитлер ответил. Он весьма сожалеет, что вынужден был просить господина Гаху приехать — президент стар, ему уже за семьдесят. Но это необходимо. Эмиль Гаха принесет большую пользу своему народу, ибо…
Здесь Гитлер, сделав паузу, встал с кресла.
— Ибо, — сказал он, — вот-вот иссякнет терпение Германии, и она начнет интервенцию!
Канарис вновь подавил улыбку. Несколько часов назад отряды СС перешли границу и ворвались в чешские города Моравска Острава и Витковичи. Фактически оккупация началась. О вторжении известно всем, кроме разве Гахи и Хвалковского, которые в это время были на пути в Берлин.
Отправляясь на свидание с германским канцлером, Гаха был готов к самому худшему. И все же слова Гитлера ошеломили его. Задыхаясь, он пытался расстегнуть пуговицы жилета, но руки плохо повиновались.
Его министр иностранных дел дрожащими руками отщелкивал замки портфеля и выкладывал на стол какие-то документы.
А Гитлер был спокоен. Быть может, президент все еще надеется на вмешательство великих держав? Какая чепуха! Лондон и Париж, занятые своими делами, и не думают о Чехословакии. Там равнодушны к ее судьбе.
Доказательства? Их сколько угодно. Впрочем, высокий гость и сам отлично понимает, что дело обстоит именно так. Он, Гитлер, сожалеет о случившемся, ибо верит в честность и прямодушие господина Гахи и господина Хвалковского. Но, увы, не таковы остальные чехи. Поэтому никакие территориальные уступки не устроят Германию. С восточной опасностью следует покончить раз и навсегда. И это будет сделано сегодня же.
— Сегодня! — простонал Гаха.
— Да! Мое слово неизменно, и я уже дал его германскому народу. Моя армия вступит в Чехословакию в шесть часов утра. В это же время имперский воздушный флот займет чешские аэродромы.
Гаха открыл было рот, чтобы ответить, но Гитлер сделал знак Канарису.
Адмирал встал, расправил плечи.
— Я должен информировать господина Гаху и господина Хвалковского, — медленно проговорил он. — Против каждого чехословацкого батальона имеется германская дивизия полного состава. Высокие гости должны уяснить, что сопротивление бессмысленно.
— Сопротивление преступно, — прибавил Гитлер. — Прольется море крови вашего народа, господин президент. Надеюсь, бедствие будет предотвращено.
— Что же нам делать? — прошептал Гаха, поднимаясь на трясущихся ногах.
Герман Геринг, уже давно нетерпеливо ерзавший в кресле, встал, вскинул стиснутые кулаки. Его искаженное злобой лицо было цвета моркови. Казалось, воротничок сорочки вот-вот перережет набрякшую кровью шею.
— Что делать? — прорычал он. — Убираться в отставку, вот что. Ко всем чертям! Вместе со всем вашим правительством!
— А время не ждет, — сказал Гитлер, постукивая ногтем в такт секундной стрелке часов, которая уже начала отсчитывать второй час новых суток.
К президенту приблизился Риббентроп. Элегантный, изящный, полная противоположность грубому Герингу, он раскрыл перед Гахой папку из белой лакированной кожи.
Гаха прочитал:
“Президент чехословацкого государства вручает с полным доверием судьбу чешского народа в руки фюрера германской империи…”
Гаху стала бить дрожь. Риббентроп протянул перо, ободряюще улыбнулся.
И Гаха не выдержал.
Взяв перо, он подписал приговор своему государству и народу.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В городах Германии толпы фашиствующих молодчиков бесновались вокруг трибун, с которых выкрикивали речи функционеры НСДАП. Повсюду — из окон, с балконов и крыш, с телеграфных столбов и деревьев — свешивались нацистские флаги: длинные полотнища цвета запекшейся крови с белым кругом и черной свастикой посредине. Газеты кричали о новой великой победе гения фюрера: перестала существовать враждебная Чехословакия, вместо нее создан протекторат Бемен унд Мерен и “свободное” словацкое государство.
Сам фюрер, только что вернувшийся из Праги, принимал многочисленных посетителей в своей берлинской резиденции.
Это было длинное приземистое здание, расположенное к юго-западу от рейхстага и Бранденбургских ворот. Старый друг Гитлера архитектор Альберт Шпеер строил его по высочайшему повелению и денег не жалел. Итальянский мрамор и мелкозернистый гранит Боснии, испанская бронза, ценнейшие сорта дерева из Африки и обеих Америк — все было к его услугам. На строительство согнали лучших каменотесов, резчиков, полировщиков. Глава восточного княжества прислал для кабинета Гитлера огромный ковер. Правители и царьки некоторых других стран, заискивавшие перед Германией, тоже не пожелали остаться в стороне — в Берлин потоком шли картины, скульптуры, экзотические растения…
А здание получилось нелепое. Снаружи оно смахивало на казарму, внутри же казалось обителью разбогатевшего бюргера, где все назойливо лезет в глаза.
Такой была пресловутая новая имперская канцелярия, гордость фюрера.
Сегодня сюда со всех концов города двигались вереницы автомобилей. Они подкатывали к главному подъезду здания, выходившему на Фоссштрассе, и останавливались возле массивного четырехколонного портика с бронзовыми изваяниями по углам. Обе скульптуры изображали обнаженных атлетов. Один — с коротким тевтонским мечом, — по мысли скульптора, олицетворял вермахт; другой держал в руке горящий факел и назывался “партия”.
Из машин с индексами ОКВ, ОКХ, ОКМ, ОКЛ и с флажками СС вылезали генералы и адмиралы — выбритые до синевы, надушенные, в парадных мундирах, при орденах и парадном оружии. Сопровождаемые адъютантами, они поднимались по ступеням портика, проходили между двух часовых с карабинами на плече и исчезали в здании.
Здесь их встречали офицеры полка личной охраны Гитлера.
Оказавшись в живом коридоре из детин двухметрового роста, в стальных касках, с кинжалами и парабеллумами на поясе, гости — гордые, чопорные военачальники — мгновенно теряли спесь. Они покорно сдавали оружие, ибо с кортиками и тесаками к Гитлеру не пускали, и группами следовали дальше. Миновав приемную и круглый зал, посетители вступали в стометровую мраморную галерею, к центру которой примыкали апартаменты фюрера. Каждую группу сопровождал эскорт эсэсовцев, печатавший шаг по гулкому мраморному полу.
К противоположному углу здания, где был вход для штатских, устремлялись “оппели”, “мерседесы” и “хорхи” берлинской знати. Полированные бока машин, ордена мужчин и драгоценности дам — все это сверкало и искрилось в лучах по-летнему яркого солнца.
Гитлер встречал посетителей, стоя в глубине кабинета. Те осторожно входили, почтительно пожимали протянутую им руку и спешили принести свои поздравления. В ответ Гитлер наклонял голову, произносил несколько приличествующих случаю слов и отступал на шаг. Это был знак, по которому адъютанты выпроваживали посетителей, чтобы тотчас впустить новых.
Паломничество к фюреру продолжалось несколько часов. И все это время с Гитлером находился Канарис. Устроившись в дальнем углу кабинета, почти невидимый, он внимательно наблюдал за происходящим.
Несколько дней назад Канарис сопровождал Гитлера в его поездке в столицу нового протектората. На улицах Праги, по которым следовал кортеж канцлера фашистского рейха, царил порядок. Магазины торговали. В скверах играли дети.
Да, с тех пор как они пересекли бывшую границу с Чехословакией, никто ни словом, ни действием не оскорбил оккупантов. Но сколько горечи, гнева, страдания было в глазах людей, толпившихся за шеренгами полицейских!..
Размышления Канариса прервало появление новых посетителей. Это были генерал и дама. Сопровождал их мальчик лет четырнадцати.
Сделав несколько шагов, группа остановилась. Генерал вытянулся и выкрикнул приветствие. Его супруга присела в глубоком книксене. Одновременно она рукой подтолкнула сына. Одетый в форму “гитлерюгенд”, тот вышел вперед и остановился перед хозяином кабинета.
— Мой фюрер, — сказал мальчик высоким ломким голосом, — я хочу исполнить вам боевую песнь молодых немцев!
Гитлер скрестил на груди руки, оглядел генеральского отпрыска с головы до ног и разрешающе кивнул.
Тот запел:
Мы — солдаты будущего,
Все, кто против нас,
Падут от наших кулаков.
Фюрер, мы принадлежим вам!
— Хорошая песня, — сказал Гитлер. — Кто сочинил ее?
— Имперский руководитель “гитлерюгенд” Бальдур фон Ширах, — отчеканил мальчишка.
— Ты знаешь и другие такие песни?
— О да, мой фюрер.
— Исполни, — сказал Гитлер.
— “Люди, к оружию”, — провозгласил юнец.
Гитлер слушал, склонив голову набок. Его лицо стало свирепым, когда прозвучала последняя строфа:
Германия, проснись!
Смерть еврейству!
Народ, к оружию!
Мальчик умолк. Голенастый, с широкими мягкими коленями, торчащими из-под коротких штанишек, белобрысый и розовощекий, он замер перед Гитлером, не сводя с него восхищенных глаз.
Адъютант, который все это время стоял у двери, подал посетителям знак. Славная семейка покинула кабинет.
На этом прием был закончен.
Гитлер прошел к столу, расслабленно опустился в кресло и закрыл глаза.
— Мой фюрер, — сказал Канарис, — прошу уделить несколько минут.
— Что-нибудь серьезное?
— Полагаю, да.
Канарис приблизился. На стол легла пачка фотографий. Первая изображала человека в резиновом костюме в обтяжку и с дыхательным аппаратом на груди. Широко расставив ноги в литых каучуковых ластах, пловец стоял на берегу моря и глядел в объектив. На следующем фото двое пловцов в таких же костюмах сидели верхом на торпеде, целиком погруженной в воду.
Еще десяток снимков был сделан под водой: пловец в резиновом костюме и с дыхательным прибором буксирует сигарообразный подрывной заряд; тот же человек прикрепляет заряд к килю корабля; двое легких водолазов возятся с разобранной управляемой торпедой — ее кормовая часть лежит на дне, зарядное отделение подвешено к корабельному винту.
Гитлер склонился над снимками.
— Наши? — спросил он, разглядывая фотографии.
— Итальянцы, мой фюрер, — ответил с гордостью Канарис. — Тайна, которую они берегут пуще глаза.
— Торпеды… — Гитлер поднял голову, в раздумье пожевал губами, прищурился. — Вижу, вам они очень нравятся?
— Управляемые торпеды, которые вместе с людьми уходят под воду и движутся к цели, невидимые и неслышные. — Канарис положил руки на стол, подался вперед. — Они легко проникают в тщательно охраняемые базы противника и топят военные корабли, танкеры… Взрывы сотрясают воздух и воду, по морю разливается горящая нефть, пожары охватывают десятки других судов. Повсюду смятение, ужас, смерть!..
Канарис умолк. Он был убежден: вот сейчас в глазах Гитлера вспыхнут огоньки бешенства, рука вдавит кнопку звонка. Вбежавшему адъютанту будет приказано вызвать командующего военно-морским флотом Редера. И тогда на голову незадачливого адмирала, проворонившего важную военную новинку итальянцев, обрушится страшный гнев фюрера.
Что ж, адмирал Канарис не стал бы возражать — Эриха Редера, в короткий срок сделавшего блестящую карьеру в ОКМ, он весьма недолюбливал.
Долго тянулась минута, в продолжение которой Гитлер разглядывал фотографии. Канарис с бьющимся сердцем стоял возле стола, не сводя глаз с фюрера.
— Чепуха, — вдруг сказал Гитлер — Чепуха, Канарис!
И, собрав снимки, веером отшвырнул их на край стола.
Канарис молчал. Он был ошеломлен.
— Не узнаю вас, — продолжал Гитлер. — Неужели вы полагаете, что эти игрушки помогут нам покорить Польшу, а затем и Россию?
— Мой фюрер, я думал…
— Тогда, быть может, Францию?
— И не Францию, — возразил Канарис.
1 2 3 4 5 6