Враги стояли лагерем в лесу, метрах в ста от дороги, а у дороги была их засада.
На этот раз бандиты упорно сопротивлялись. Бой длился часа два с половиной. С трудом удалось пробить себе дорогу. Правда, «трезуба» мы все же дождались: кто навсегда остался на дороге, кто сдался в плен.
Помимо трофейного оружия, мы отобрали у бандитов штук двадцать кабанов. Это было кстати. Пять суток наша группа была в пути и не видела горячей пищи. К общему удовольствию, в числе трофеев оказалась и походная армейская кухня. Наконец-то у нас был приготовлен вкусный, жирный обед!
В этом бою у нас был ранен Коля Фадеев, командир взвода. Пуля раздробила ему кость ниже колена.
По приходе на место обнаружилось, что у Коли Фадеева началась газовая гангрена.
– Необходима операция, – доложил мне доктор Цессарский, – иначе погибнет Фадеев.
Что же делать?
Наше новое местожительство опять было в лесу. Густой лес, и пока никакого жилья, а ведь всякая операция требует чистого, закрытого помещения, света, настоящих хирургических инструментов. Ничего этого у нас пока не было. Хирургические инструменты, какие были, Цессарский оставил в старом лагере и взял с собой медикаменты и инструменты, необходимые лишь для оказания первой помощи.
– Как же быть? – спрашиваю я Цессарского.
– Если разрешите, я ампутирую Фадееву ногу обычной поперечной пилой.
– Что вы, Альберт Вениаминович! Да разве это возможно?
– Риск, конечно, большой, но я приму все меры предосторожности. Без ампутации он умрет.
Пришлось дать согласие.
Предстояла на этот раз не боевая, а медицинская операция, и совсем необычная.
«Эх, – думалось мне, – недаром Цессарский так приставал к Кузнецову и другим разведчикам, ходившим в Ровно, чтобы они достали ему медицинские инструменты и лекарства!»
Многое я передумал, много нервничал, пока готовилась эта операция. Дело шло о жизни молодого нашего товарища: Коле Фадееву только что минул двадцать один год.
Между тем наш хирург, внешне по крайней мере, казался совсем спокойным. Он позвал к себе моего ездового Петра Петровича. Держа в руках простую поперечную пилу, Цессарский сказал ему:
– Вот, Петр Петрович, эти зубцы сточи начисто. Вместо них нарежь новые, маленькие.
И подробно стал объяснять, какие нужны зубцы и какого размера.
Через два часа пила с маленькими зубцами была готова, и Цессарский стал дезинфицировать ее – протирать спиртом, прожигать и снова протирать. Тем временем по его указанию в санчасти готовили все остальное: построили нечто вроде палатки, вернее просторную четырехстороннюю загородку из еловых ветвей с открытым верхом, чтобы было много света, кипятили инструменты, готовили бинты.
Минут за двадцать до операции Коля Фадеев позвал меня к себе. Я пришел. Еще недавно сильный и веселый, он лежал сейчас на траве похудевший, c бледно-землистым лицом.
– Товарищ командир, если все сойдет благополучно, прошу вас дать мне рекомендацию для вступления в кандидаты партии.
До слез тронул он меня своей просьбой.
– Конечно, дам. Ты же молод, Коля. А за операцию не беспокойся. Ведь у нашего доктора все выходит хорошо.
О том, какой пилой ему собираются отнимать ногу, и о всех наших волнениях Фадеев, конечно, не знал. Но он понимал, что операция в таких условиях – дело рискованное.
Кроме Цессарского и его помощника, все мы, в том числе и я, отошли от «операционной».
Через несколько минут мы услышали… громкие ругательства. В нашем отряде ругаться запрещалось строго-настрого. Сами бойцы считали, что сквернословие недостойно советского партизана. Но под наркозом Коля разошелся.
– Вот человек и душу отведет и наказания ему никакого не будет! – сказал стоявший рядом со мной Лукин, желая шуткой скрыть свое волнение.
Операция продолжалась больше часа.
Хорошо, что у Цессарского было много хлороформа: на открытом воздухе хлороформ быстро улетучивается.
Цессарский пришел ко мне после операции бледный, измученный, на лице – капельки пота.
– Есть, конечно, большая опасность, но надежды на спасение не теряю.
И он не ошибся. На другой же день температура у Фадеева снизилась, и все пошло, как в первоклассном госпитале. Он стал быстро поправляться.
А через несколько дней Коля опять попросил меня зайти.
– Товарищ командир! Неужели правда, что я ругался во время операции? Или, может, ребята наврали?
Я улыбнулся.
– Значит, правда? Вы уж меня извините.
– Ничего, Коля, ничего. На этот раз придется извинить.
– Спасибо, товарищ командир… У меня к вам еще один вопрос: что же я теперь без ноги буду делать? Я не хочу отправляться в тыл.
– Погоди, придумаем. Ты еще полезнее других будешь.
– Вот и за это большое спасибо!
По выздоровлении мы назначили Фадеева начальником учебной группы по подготовке подрывников. Ему были доверены охрана и учет всего подрывного имущества. Он очень хорошо выполнял свои обязанности. И рекомендацию в партию я, конечно, ему дал.
Случай с Колей Фадеевым – не единичный. Самые чистые, лучшие свои чувства партизаны связывали с большевистской партией. Трудно переоценить значение и роль нашей партизанской коммунистической организации. Из Москвы в числе бойцов и командиров прилетело только пятнадцать членов партии. Среди вновь вступивших в отряд членов партии было тоже немного. Но и небольшая количественно партийная организация имела в отряде громадный авторитет. Объясняется это тем, что члены партии и в боях и в быту вели себя безукоризненно. «Достойный большевик», – говорили о коммунистах партизаны.
Жизнь в боях и походах, жизнь в тревогах, постоянные трудности были наилучшей проверкой большевистских качеств человека. Неудивительно поэтому, что почти с самого начала нашего пребывания в тылу врага от многих партизан стали поступать заявления о приеме их в партию. Мы не могли в наших условиях оформлять прием в партию так, как это положено по уставу. Анкет у нас не было, не писали мы и рекомендаций. Все делалось устно, сначала на заседании партийного бюро, потом на партийном собрании. Только секретарь делал у себя необходимые записи, чтобы потом, по возвращении в Москву, оформить вступивших товарищей и установить стаж со дня их утверждения на нашем партийном собрании.
Принимали в кандидаты партии и переводили в члены партии только тех, кто зарекомендовал себя настоящим большевиком. Помню, одними из первых были приняты в партию доктор Цессарский, секретарь комсомольской организации Валя Семенов и Дарбек Абдраимов. И наша партизанская партийная организация день ото дня росла за счет лучших из лучших товарищей.
ПОМОЩНИКИ
Переход на новую базу в Цуманские леса на некоторое время отвлек наше внимание от Ровно. Теперь мы решили наверстать потерянное. Разведчики выбрали кратчайшие и наиболее спокойные дороги к городу, и в первых числах апреля в Ровно ушли не только те, кто уже раньше там работал, но и еще человек десять, знавших этот город. Николай Струтинский не пошел в Ровно. Его, Жоржа и Ядзю мы отправили в Луцк с заданием организовать там группу разведчиков из людей, с которыми связала нас Марфа Ильинична.
Место нашего нового лагеря оказалось значительно удобнее прежнего. Расстояние до Ровно сократилось почти вполовину, и путь к нему был лучше. Раньше разведчикам приходилось по пути к Ровно переходить две реки, а здесь была лишь одна узкая речушка – приток Горыни. Речушку эту переходили по небольшим кладкам.
На полпути к Ровно мы вновь организовали «маяк». В отличие от прежних, он находился не на хуторе, а прямо в лесу, в полукилометре от дороги Ровно – Луцк. Поэтому и назвали его «зеленый маяк».
Апрель в Западной Украине – хороший месяц. Снега уже нет и в помине. Кое-где зеленеет трава; почки на деревьях набухли и готовы вот-вот распуститься. Но ночи были еще холодные и сырые, особенно в лесу, поэтому на «зеленом маяке» апрель был неласковым. Разведчики по ночам мерзли – им приходилось спать на сырой земле; согреться негде: костры разводить они не могли, чтобы не обнаружить себя.
Помимо «зеленого маяка», каждому разведчику, уходившему в Ровно, указывалось отдельное место для «зеленой почты». В разных сторонах неподалеку от «маяка» подыскивались подходящие места в лесу – либо дерево с дуплом, либо пень или большой булыжник. В этих местах разведчик прятал свое донесение и тут же находил для себя почту из лагеря.
Места «зеленых почт» сохранялись в тайне – это были наши центральные узлы связи. Хождение на «маяк», дежурство там, сбор писем и разноска их по «зеленым почтам» поручались самым опытным и осторожным разведчикам. Их возглавлял Валя Семенов.
В это время наравне со взрослыми стал работать Коля Маленький. Мы его назначили курьером связи при Николае Ивановиче Кузнецове.
Когда к нам прилетела Марина Ких, Коля как-то сразу привязался к ней. Марина, видно, тоже полюбила мальчика и взяла над ним шефство: стирала и штопала его одежду, подолгу бывала с ним, рассказывала ему о Москве, о метро, о школе.
Когда Колю Маленького назначили курьером, Марина сшила для него специальные костюмы. Один крестьянский: рубашка и длинные штанишки из домотканного крестьянского полотна; к этому костюму наш мастер по лаптям Королев сплел маленькие лапотки. Другой костюм для Коли Марина сшила городской: рубашка с отложным воротничком, короткие штанишки и к ним ботинки.
В лесу около Ровно Коля переодевался. Если идет в Ровно, надевает свой городской костюм, а деревенский прячет в облюбованном месте. Если идет на «зеленый маяк», надевает лапотки и длинные штанишки.
Валя Семенов с нетерпением ждал Колю, когда тот впервые отправился с «маяка» в Ровно. Коля благополучно вернулся и принес пакет от Кузнецова.
– Ну, рассказывай, как сходил? Останавливали где-нибудь?
– Останавливали. Так я же им говорил, как учили: отца, мать убили, сам собираю милостыню. Только в один приличный день…
– Это когда было? – улыбаясь, спрашивает Семенов.
Коля очень любил говорить «приличный день». Рассказывая о чем-либо, случись оно давно или только вчера, Коля всегда говорил, как сейчас: «в один приличный день».
– Вчера утром, когда я от вас ушел. Остановили меня в деревне три полицая и спрашивают: «Куда идешь?» Я сразу стал плакать: «Дяденьки, миленькие, к мамке иду, она в госпитале». Ну, ничего, отпустили. Я хоть и заплакал, только по правде ничуть не испугался.
И еще один помощник появился у Кузнецова в Ровно. Это была Валя Довгер.
В начале марта мы потеряли отца Вали, Константина Ефимовича Довгера. По нашему заданию он вместе с другим местным жителем. Петровским, шел на станцию Сарны. В дороге их схватили бандиты и жестоко избили, требуя сведений о партизанах.
Ничего не добившись, предатели скрутили нашим товарищам руки колючей проволокой и повели к реке. Река в те дни еще была покрыта толстым слоем льда. Довгера и Петровского подвели к проруби и живыми стали топить. «Лучше умереть от пули!» крикнул Петровский и бросился бежать. Бандиты стреляли, но ночь была темная, и ему удалось добраться до лагеря.
От него мы и узнали, как погиб Константин Ефимович.
С трудом разыскали мы тело замученного товарища и похоронили его с партизанскими почестями.
После похорон отца Валя пришла к нам в отряд.
– Мы с мамой заменим папу, – сказала она.
Я познакомил Валю с Кузнецовым. После первого же разговора с ней Николай Иванович сказал мне, что Валя во многом может помочь ему, если будет жить в Ровно. Так мы и поступили. Валя отправилась в Ровно и стала подыскивать для себя квартиру. В апреле она там устроилась и сумела даже оформить прописку, что по тем временам было делом нелегким. Разрешение на постоянное жительство в Ровно давало только гестапо. Через свою подругу Валя познакомилась с сотрудником гестапо Лео Метко, который работал личным переводчиком полицмейстера Украины. Лео Метко не только поверил Вале, что отец ее работал с немцами и за это был убит советскими партизанами, но и помог ей достать бумажку, удостоверяющую правдоподобность ее рассказа. С его помощью Валя получила и прописку и работу – продавщицей в магазине.
Теперь у Вали была удобная комната с отдельным ходом, и она смогла взять к себе и мать, и младших сестер.
Когда все было устроено, она познакомила Метко со своим «женихом» – немецким офицером Паулем Зибертом. Так под видом немецкого офицера Николай Иванович стал входить в круг новых знакомств. С помощью Метко он познакомился еще с несколькими сотрудниками рейхскомиссариата и гестапо.
Обер-лейтенант Зиберт всем очень нравился. Веселый, остроумный, щедрый, он не жалел немецких марок на угощение друзей; этих марок у нас было много, целыми транспортами забирали их у немцев. Друзья уже знали, что Пауль – сын помещика из Восточной Пруссии, и после войны собирались посетить его большое и богатое имение.
Кузнецову удалось познакомиться с местным жителем, поляком по национальности, Яном Каминским. Каминский был членом польской подпольной организации и рвался к активному делу. Он охотно согласился работать с Кузнецовым и скрепил свое слово письменной клятвой.
Изо дня в день мы стали получать от Кузнецова сообщения одно интереснее другого. Мы узнавали о различных мероприятиях гитлеровцев на Украине и о планах немецкого командования. Николай Иванович сообщил нам фамилии и адреса советских людей, готовых бороться с гитлеровцами. Ему удалось выяснить фамилии и приметы тайных агентов, которых гестапо забрасывало в советский тыл с заданиями диверсионного и террористического порядка.
Однажды в ресторане Пауль Зиберт познакомился с обер-ефрейтором немецкой армии Шмидтом, который занимался дрессировкой собак для личной охраны рейхскомиссара Коха. Ярко-рыжий, веснушчатый Шмидт был весьма польщен знакомством с блестящим офицером Зибертом.
– Очень, очень приятно! – говорил он, крепко пожимая руку Кузнецову.
– Я тоже рад с вами познакомиться. Я очень люблю собак и интересуюсь их дрессировкой. В имении моего отца целая псарня… Будет время, заходите в гости, господин Шмидт.
И Кузнецов дал ему адрес своей «официальной» квартиры.
Шмидт не заставил себя ждать. В назначенное время он пришел к обер-лейтенанту Паулю Зиберту с немецкой овчаркой, которую дрессировал для Коха.
– Это восьмая. Я уже сдал господину гауляйтеру семь овчарок. Но эта лучшая из всех. Она сразу чувствует не арийца; партизана узнает за километр. Я ее отобрал из псарни СС.
– Что вы говорите! Какая умница! – восхищался Кузнецов, бросая собаке кусок колбасы.
– Феноменальная собака! – восхищенно болтал Шмидт, с любовью глядя на свою воспитанницу, которая облизывалась, дружески виляла хвостом и с благодарностью смотрела на Кузнецова.
За короткое время ефрейтор Шмидт оказался полностью под влиянием Кузнецова.
Зиберт дал Шмидту «взаймы» денег, Зиберт угощал в ресторане, Зиберт охотно выслушивал жалобы Шмидта и сочувствовал ему.
– Другие наживут за войну столько, что будут всю жизнь жить припеваючи, – скулил Шмидт. – А я как ничего не имел, так пустым и вернусь домой после войны.
– Дорогой мой, – утешал его лейтенант, – после войны я вас устрою управляющим в имении отца. Вы будете прекрасно жить. Я теперь же напишу домой о вас.
Со своей стороны и Зиберт оказывал полное доверие Шмидту. Он познакомил его со своей «невестой» – Валей Довгер.
– Хорошая девушка, – сказал доверительно Зиберт, – но ей не везет в жизни. Отца убили русские партизаны, и документы о ее немецком происхождении попали в руки бандитов. Теперь она никак не может оформиться.
– Ну, боже мой, что вы говорите!.. У меня есть знакомые, через которых я помогу фрейлейн Валентине оформиться.
– Буду вам очень-очень признателен, Шмидт, – с искренней радостью говорил ему Кузнецов. – Если потребуются расходы, не скупитесь. Пожалуйста! – И он вручил Шмидту пятьсот марок.
Через несколько дней Валя получила документ о принадлежности ее к «фольксдейч» и карточки на соответствующий паек.
Кажется, все было устроено, но вдруг Валю вызвали в полицию и объявили, что она должна ехать в Германию. Конечно, мы не допустили бы ее отъезда, в любую минуту взяли бы ее в отряд, но это расстраивало наши планы. Надо было добиться законного права проживания ее в городе. За это дело опять взялся Шмидт.
– Столь сложный вопрос может разрешить только сам рейхскомиссар господин Кох, – объяснил Шмидт. – Сейчас он находится в Берлине, но в начале мая прибудет в Ровно. Вы, фрейлейн Валентина, напишите заявление, а я передам бумагу адъютанту рейхскомиссара капитану Бабаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
На этот раз бандиты упорно сопротивлялись. Бой длился часа два с половиной. С трудом удалось пробить себе дорогу. Правда, «трезуба» мы все же дождались: кто навсегда остался на дороге, кто сдался в плен.
Помимо трофейного оружия, мы отобрали у бандитов штук двадцать кабанов. Это было кстати. Пять суток наша группа была в пути и не видела горячей пищи. К общему удовольствию, в числе трофеев оказалась и походная армейская кухня. Наконец-то у нас был приготовлен вкусный, жирный обед!
В этом бою у нас был ранен Коля Фадеев, командир взвода. Пуля раздробила ему кость ниже колена.
По приходе на место обнаружилось, что у Коли Фадеева началась газовая гангрена.
– Необходима операция, – доложил мне доктор Цессарский, – иначе погибнет Фадеев.
Что же делать?
Наше новое местожительство опять было в лесу. Густой лес, и пока никакого жилья, а ведь всякая операция требует чистого, закрытого помещения, света, настоящих хирургических инструментов. Ничего этого у нас пока не было. Хирургические инструменты, какие были, Цессарский оставил в старом лагере и взял с собой медикаменты и инструменты, необходимые лишь для оказания первой помощи.
– Как же быть? – спрашиваю я Цессарского.
– Если разрешите, я ампутирую Фадееву ногу обычной поперечной пилой.
– Что вы, Альберт Вениаминович! Да разве это возможно?
– Риск, конечно, большой, но я приму все меры предосторожности. Без ампутации он умрет.
Пришлось дать согласие.
Предстояла на этот раз не боевая, а медицинская операция, и совсем необычная.
«Эх, – думалось мне, – недаром Цессарский так приставал к Кузнецову и другим разведчикам, ходившим в Ровно, чтобы они достали ему медицинские инструменты и лекарства!»
Многое я передумал, много нервничал, пока готовилась эта операция. Дело шло о жизни молодого нашего товарища: Коле Фадееву только что минул двадцать один год.
Между тем наш хирург, внешне по крайней мере, казался совсем спокойным. Он позвал к себе моего ездового Петра Петровича. Держа в руках простую поперечную пилу, Цессарский сказал ему:
– Вот, Петр Петрович, эти зубцы сточи начисто. Вместо них нарежь новые, маленькие.
И подробно стал объяснять, какие нужны зубцы и какого размера.
Через два часа пила с маленькими зубцами была готова, и Цессарский стал дезинфицировать ее – протирать спиртом, прожигать и снова протирать. Тем временем по его указанию в санчасти готовили все остальное: построили нечто вроде палатки, вернее просторную четырехстороннюю загородку из еловых ветвей с открытым верхом, чтобы было много света, кипятили инструменты, готовили бинты.
Минут за двадцать до операции Коля Фадеев позвал меня к себе. Я пришел. Еще недавно сильный и веселый, он лежал сейчас на траве похудевший, c бледно-землистым лицом.
– Товарищ командир, если все сойдет благополучно, прошу вас дать мне рекомендацию для вступления в кандидаты партии.
До слез тронул он меня своей просьбой.
– Конечно, дам. Ты же молод, Коля. А за операцию не беспокойся. Ведь у нашего доктора все выходит хорошо.
О том, какой пилой ему собираются отнимать ногу, и о всех наших волнениях Фадеев, конечно, не знал. Но он понимал, что операция в таких условиях – дело рискованное.
Кроме Цессарского и его помощника, все мы, в том числе и я, отошли от «операционной».
Через несколько минут мы услышали… громкие ругательства. В нашем отряде ругаться запрещалось строго-настрого. Сами бойцы считали, что сквернословие недостойно советского партизана. Но под наркозом Коля разошелся.
– Вот человек и душу отведет и наказания ему никакого не будет! – сказал стоявший рядом со мной Лукин, желая шуткой скрыть свое волнение.
Операция продолжалась больше часа.
Хорошо, что у Цессарского было много хлороформа: на открытом воздухе хлороформ быстро улетучивается.
Цессарский пришел ко мне после операции бледный, измученный, на лице – капельки пота.
– Есть, конечно, большая опасность, но надежды на спасение не теряю.
И он не ошибся. На другой же день температура у Фадеева снизилась, и все пошло, как в первоклассном госпитале. Он стал быстро поправляться.
А через несколько дней Коля опять попросил меня зайти.
– Товарищ командир! Неужели правда, что я ругался во время операции? Или, может, ребята наврали?
Я улыбнулся.
– Значит, правда? Вы уж меня извините.
– Ничего, Коля, ничего. На этот раз придется извинить.
– Спасибо, товарищ командир… У меня к вам еще один вопрос: что же я теперь без ноги буду делать? Я не хочу отправляться в тыл.
– Погоди, придумаем. Ты еще полезнее других будешь.
– Вот и за это большое спасибо!
По выздоровлении мы назначили Фадеева начальником учебной группы по подготовке подрывников. Ему были доверены охрана и учет всего подрывного имущества. Он очень хорошо выполнял свои обязанности. И рекомендацию в партию я, конечно, ему дал.
Случай с Колей Фадеевым – не единичный. Самые чистые, лучшие свои чувства партизаны связывали с большевистской партией. Трудно переоценить значение и роль нашей партизанской коммунистической организации. Из Москвы в числе бойцов и командиров прилетело только пятнадцать членов партии. Среди вновь вступивших в отряд членов партии было тоже немного. Но и небольшая количественно партийная организация имела в отряде громадный авторитет. Объясняется это тем, что члены партии и в боях и в быту вели себя безукоризненно. «Достойный большевик», – говорили о коммунистах партизаны.
Жизнь в боях и походах, жизнь в тревогах, постоянные трудности были наилучшей проверкой большевистских качеств человека. Неудивительно поэтому, что почти с самого начала нашего пребывания в тылу врага от многих партизан стали поступать заявления о приеме их в партию. Мы не могли в наших условиях оформлять прием в партию так, как это положено по уставу. Анкет у нас не было, не писали мы и рекомендаций. Все делалось устно, сначала на заседании партийного бюро, потом на партийном собрании. Только секретарь делал у себя необходимые записи, чтобы потом, по возвращении в Москву, оформить вступивших товарищей и установить стаж со дня их утверждения на нашем партийном собрании.
Принимали в кандидаты партии и переводили в члены партии только тех, кто зарекомендовал себя настоящим большевиком. Помню, одними из первых были приняты в партию доктор Цессарский, секретарь комсомольской организации Валя Семенов и Дарбек Абдраимов. И наша партизанская партийная организация день ото дня росла за счет лучших из лучших товарищей.
ПОМОЩНИКИ
Переход на новую базу в Цуманские леса на некоторое время отвлек наше внимание от Ровно. Теперь мы решили наверстать потерянное. Разведчики выбрали кратчайшие и наиболее спокойные дороги к городу, и в первых числах апреля в Ровно ушли не только те, кто уже раньше там работал, но и еще человек десять, знавших этот город. Николай Струтинский не пошел в Ровно. Его, Жоржа и Ядзю мы отправили в Луцк с заданием организовать там группу разведчиков из людей, с которыми связала нас Марфа Ильинична.
Место нашего нового лагеря оказалось значительно удобнее прежнего. Расстояние до Ровно сократилось почти вполовину, и путь к нему был лучше. Раньше разведчикам приходилось по пути к Ровно переходить две реки, а здесь была лишь одна узкая речушка – приток Горыни. Речушку эту переходили по небольшим кладкам.
На полпути к Ровно мы вновь организовали «маяк». В отличие от прежних, он находился не на хуторе, а прямо в лесу, в полукилометре от дороги Ровно – Луцк. Поэтому и назвали его «зеленый маяк».
Апрель в Западной Украине – хороший месяц. Снега уже нет и в помине. Кое-где зеленеет трава; почки на деревьях набухли и готовы вот-вот распуститься. Но ночи были еще холодные и сырые, особенно в лесу, поэтому на «зеленом маяке» апрель был неласковым. Разведчики по ночам мерзли – им приходилось спать на сырой земле; согреться негде: костры разводить они не могли, чтобы не обнаружить себя.
Помимо «зеленого маяка», каждому разведчику, уходившему в Ровно, указывалось отдельное место для «зеленой почты». В разных сторонах неподалеку от «маяка» подыскивались подходящие места в лесу – либо дерево с дуплом, либо пень или большой булыжник. В этих местах разведчик прятал свое донесение и тут же находил для себя почту из лагеря.
Места «зеленых почт» сохранялись в тайне – это были наши центральные узлы связи. Хождение на «маяк», дежурство там, сбор писем и разноска их по «зеленым почтам» поручались самым опытным и осторожным разведчикам. Их возглавлял Валя Семенов.
В это время наравне со взрослыми стал работать Коля Маленький. Мы его назначили курьером связи при Николае Ивановиче Кузнецове.
Когда к нам прилетела Марина Ких, Коля как-то сразу привязался к ней. Марина, видно, тоже полюбила мальчика и взяла над ним шефство: стирала и штопала его одежду, подолгу бывала с ним, рассказывала ему о Москве, о метро, о школе.
Когда Колю Маленького назначили курьером, Марина сшила для него специальные костюмы. Один крестьянский: рубашка и длинные штанишки из домотканного крестьянского полотна; к этому костюму наш мастер по лаптям Королев сплел маленькие лапотки. Другой костюм для Коли Марина сшила городской: рубашка с отложным воротничком, короткие штанишки и к ним ботинки.
В лесу около Ровно Коля переодевался. Если идет в Ровно, надевает свой городской костюм, а деревенский прячет в облюбованном месте. Если идет на «зеленый маяк», надевает лапотки и длинные штанишки.
Валя Семенов с нетерпением ждал Колю, когда тот впервые отправился с «маяка» в Ровно. Коля благополучно вернулся и принес пакет от Кузнецова.
– Ну, рассказывай, как сходил? Останавливали где-нибудь?
– Останавливали. Так я же им говорил, как учили: отца, мать убили, сам собираю милостыню. Только в один приличный день…
– Это когда было? – улыбаясь, спрашивает Семенов.
Коля очень любил говорить «приличный день». Рассказывая о чем-либо, случись оно давно или только вчера, Коля всегда говорил, как сейчас: «в один приличный день».
– Вчера утром, когда я от вас ушел. Остановили меня в деревне три полицая и спрашивают: «Куда идешь?» Я сразу стал плакать: «Дяденьки, миленькие, к мамке иду, она в госпитале». Ну, ничего, отпустили. Я хоть и заплакал, только по правде ничуть не испугался.
И еще один помощник появился у Кузнецова в Ровно. Это была Валя Довгер.
В начале марта мы потеряли отца Вали, Константина Ефимовича Довгера. По нашему заданию он вместе с другим местным жителем. Петровским, шел на станцию Сарны. В дороге их схватили бандиты и жестоко избили, требуя сведений о партизанах.
Ничего не добившись, предатели скрутили нашим товарищам руки колючей проволокой и повели к реке. Река в те дни еще была покрыта толстым слоем льда. Довгера и Петровского подвели к проруби и живыми стали топить. «Лучше умереть от пули!» крикнул Петровский и бросился бежать. Бандиты стреляли, но ночь была темная, и ему удалось добраться до лагеря.
От него мы и узнали, как погиб Константин Ефимович.
С трудом разыскали мы тело замученного товарища и похоронили его с партизанскими почестями.
После похорон отца Валя пришла к нам в отряд.
– Мы с мамой заменим папу, – сказала она.
Я познакомил Валю с Кузнецовым. После первого же разговора с ней Николай Иванович сказал мне, что Валя во многом может помочь ему, если будет жить в Ровно. Так мы и поступили. Валя отправилась в Ровно и стала подыскивать для себя квартиру. В апреле она там устроилась и сумела даже оформить прописку, что по тем временам было делом нелегким. Разрешение на постоянное жительство в Ровно давало только гестапо. Через свою подругу Валя познакомилась с сотрудником гестапо Лео Метко, который работал личным переводчиком полицмейстера Украины. Лео Метко не только поверил Вале, что отец ее работал с немцами и за это был убит советскими партизанами, но и помог ей достать бумажку, удостоверяющую правдоподобность ее рассказа. С его помощью Валя получила и прописку и работу – продавщицей в магазине.
Теперь у Вали была удобная комната с отдельным ходом, и она смогла взять к себе и мать, и младших сестер.
Когда все было устроено, она познакомила Метко со своим «женихом» – немецким офицером Паулем Зибертом. Так под видом немецкого офицера Николай Иванович стал входить в круг новых знакомств. С помощью Метко он познакомился еще с несколькими сотрудниками рейхскомиссариата и гестапо.
Обер-лейтенант Зиберт всем очень нравился. Веселый, остроумный, щедрый, он не жалел немецких марок на угощение друзей; этих марок у нас было много, целыми транспортами забирали их у немцев. Друзья уже знали, что Пауль – сын помещика из Восточной Пруссии, и после войны собирались посетить его большое и богатое имение.
Кузнецову удалось познакомиться с местным жителем, поляком по национальности, Яном Каминским. Каминский был членом польской подпольной организации и рвался к активному делу. Он охотно согласился работать с Кузнецовым и скрепил свое слово письменной клятвой.
Изо дня в день мы стали получать от Кузнецова сообщения одно интереснее другого. Мы узнавали о различных мероприятиях гитлеровцев на Украине и о планах немецкого командования. Николай Иванович сообщил нам фамилии и адреса советских людей, готовых бороться с гитлеровцами. Ему удалось выяснить фамилии и приметы тайных агентов, которых гестапо забрасывало в советский тыл с заданиями диверсионного и террористического порядка.
Однажды в ресторане Пауль Зиберт познакомился с обер-ефрейтором немецкой армии Шмидтом, который занимался дрессировкой собак для личной охраны рейхскомиссара Коха. Ярко-рыжий, веснушчатый Шмидт был весьма польщен знакомством с блестящим офицером Зибертом.
– Очень, очень приятно! – говорил он, крепко пожимая руку Кузнецову.
– Я тоже рад с вами познакомиться. Я очень люблю собак и интересуюсь их дрессировкой. В имении моего отца целая псарня… Будет время, заходите в гости, господин Шмидт.
И Кузнецов дал ему адрес своей «официальной» квартиры.
Шмидт не заставил себя ждать. В назначенное время он пришел к обер-лейтенанту Паулю Зиберту с немецкой овчаркой, которую дрессировал для Коха.
– Это восьмая. Я уже сдал господину гауляйтеру семь овчарок. Но эта лучшая из всех. Она сразу чувствует не арийца; партизана узнает за километр. Я ее отобрал из псарни СС.
– Что вы говорите! Какая умница! – восхищался Кузнецов, бросая собаке кусок колбасы.
– Феноменальная собака! – восхищенно болтал Шмидт, с любовью глядя на свою воспитанницу, которая облизывалась, дружески виляла хвостом и с благодарностью смотрела на Кузнецова.
За короткое время ефрейтор Шмидт оказался полностью под влиянием Кузнецова.
Зиберт дал Шмидту «взаймы» денег, Зиберт угощал в ресторане, Зиберт охотно выслушивал жалобы Шмидта и сочувствовал ему.
– Другие наживут за войну столько, что будут всю жизнь жить припеваючи, – скулил Шмидт. – А я как ничего не имел, так пустым и вернусь домой после войны.
– Дорогой мой, – утешал его лейтенант, – после войны я вас устрою управляющим в имении отца. Вы будете прекрасно жить. Я теперь же напишу домой о вас.
Со своей стороны и Зиберт оказывал полное доверие Шмидту. Он познакомил его со своей «невестой» – Валей Довгер.
– Хорошая девушка, – сказал доверительно Зиберт, – но ей не везет в жизни. Отца убили русские партизаны, и документы о ее немецком происхождении попали в руки бандитов. Теперь она никак не может оформиться.
– Ну, боже мой, что вы говорите!.. У меня есть знакомые, через которых я помогу фрейлейн Валентине оформиться.
– Буду вам очень-очень признателен, Шмидт, – с искренней радостью говорил ему Кузнецов. – Если потребуются расходы, не скупитесь. Пожалуйста! – И он вручил Шмидту пятьсот марок.
Через несколько дней Валя получила документ о принадлежности ее к «фольксдейч» и карточки на соответствующий паек.
Кажется, все было устроено, но вдруг Валю вызвали в полицию и объявили, что она должна ехать в Германию. Конечно, мы не допустили бы ее отъезда, в любую минуту взяли бы ее в отряд, но это расстраивало наши планы. Надо было добиться законного права проживания ее в городе. За это дело опять взялся Шмидт.
– Столь сложный вопрос может разрешить только сам рейхскомиссар господин Кох, – объяснил Шмидт. – Сейчас он находится в Берлине, но в начале мая прибудет в Ровно. Вы, фрейлейн Валентина, напишите заявление, а я передам бумагу адъютанту рейхскомиссара капитану Бабаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24