Отвечайте: так это или нет?
Ответ. Этого я не подтверждаю.
Вопрос. Чем вы можете доказать, что у вас не было таких намерений?
Ответ. Тем, что я снабдил немцев дезинформацией, что привело к налёту их артиллерии на пустое место.
Вопрос. Вам понятно, что проверить это ваше утверждение в настоящий момент не представляется возможным?
Ответ. Это мне понятно.
Вопрос. Не потому ли вы даёте следствию неправдоподобные показания в расчёте на невозможность их проверить?
Ответ. Я лично считаю свои показания правдивыми».
Заканчивался протокол вполне чётко и ясно:
«Вопрос. Признаете ли вы себя виновным в том, что, имея предписание явиться в часть, вы самовольно, под влиянием старшего сержанта Шведова, повернули назад, в тыл, а также в том, что по личной инициативе, без приказа командования, вступили в прямые переговоры с немецким офицером и выполняли ряд его поручений по наблюдению за частями Красной Армии и Краснознамённого Балтийского флота?
Ответ. Я вынужден признать, что факт моего возвращения из-под Стрельны в сторону Ленинграда, а также факт моего разговора с немецким офицером по немецкому полевому телефону имели место в действительности».
— Подписывай, — сказал Будяков.
Он придвинул мне пачку «Беломора». Я закурил от протянутой спички, затянулся…
Не стану утверждать, что при чтении написанного Будяковым на лбу у меня выступил холодный пот, как принято говорить в таких случаях. Но меня и впрямь охватила безысходная жуть. Под пулями, свистевшими возле ушей, когда мы с Андреем бежали от шоссе вдоль канавы, было куда менее страшно. Там надежда была, вернее сказать, даже какая-то уверенность, что пуля пролетит мимо. Здесь она мимо не пролетит, если поверят Будякову. Здесь надежды не оставалось. Мои показания, изложенные таким образом дознавателем, были вполне достаточным основанием для того, чтобы в военное время, да ещё в такой обстановке, и в самом деле меня «шлёпнуть». И Шведова я потяну за собой такими показаниями.
«Ну уж нет! — решил я. — Если уж суждено погибнуть, погибну в бою. Да и кто он такой, этот Будяков?! Прокурор-самозванец! Ему отличиться хочется, так пусть идёт отличаться на передовую!»
Я решительно встал со стула и отпихнул от себя протокол.
— Не подпишу. Все это враньё! Ложь!
— Что?! Враньё?! — Будяков вскочил со стула. — Встать! Отставить курение! Ложь? Где ложь? Ну, покажи!.. Нет, ты покажи! Ткни пальцем, где ложь. Я говорю — ткни пальцем! Пальцем покажи, я тебе говорю!
В этот момент в комнату вошёл капитан в кожаном реглане.
— В чем дело, Будяков? Отставить шум!
— Товарищ начальник разведотдела… — Будяков вытянулся, но руки его нервно перебирали складки гимнастёрки возле ремня. — Допросом задержанного в качестве дезертира Данилова установлен факт его изменнических действий. Сначала он признался, а теперь отказывается подписать протокол. А напарник Данилова, Шведов, судя по всему, особо опасный преступник…
— Выдумываете вы все, лейтенант, — раздражённо возразил капитан. — Шведов сообщил много полезных данных о противнике. Штаб армии оценил их как исключительно важные.
— А может быть, он немцам о нашей армии тоже немало ценных данных сообщил?!
— Что значит «может быть»? На каком основании вы это заявляете?
— А на том основании, товарищ капитан, что этот гаврик Данилов после того, как Шведов ходил в разведку к немцам, по его указанию связался с немецким офицером по телефону и давал ему информацию о наших войсках. Он сам это подтвердил. Только подписывать не желает.
— И правильно делает, — сказал капитан. — Ерунда все это. Шведов мною из-под охраны освобождён и будет следовать в свою часть или в распоряжение запасного полка фронта, если к себе не доберётся. Отпустите и Данилова. Пусть явится к тем, кто его направил в Ораниенбаум, и доложит, что пройти туда не сумел.
При этих словах капитана я буквально подскочил от радости.
— Браво, товарищ капитан! Ура! Шведов — это прекрасный человек. Это очень правильно, что вы его освободили. И меня, конечно, тоже нечего здесь держать. Да здравствует справедливость!! — закричал я. — Разрешите пожать вашу руку.
Я кинулся было к капитану, но он остановил меня суровым окриком:
— Смирно! Вы что, в своём уме, Данилов?! Вы на военной службе находитесь. Что за телячьи нежности вы здесь разводите?!
— Простите, товарищ капитан. Простите меня, пожалуйста, — залепетал я. — Но вы поймите… За что такое… такое страшное… А вы все по справедливости…
Тут ноги мои подогнулись, я повалился на стул. Из глаз у меня в три ручья полились слезы. Я ждал, что сейчас последует новый окрик капитана, но поделать ничего не мог.
Заговорил, однако, Будяков.
— Простите и меня, товарищ капитан. Только вы не имеете права отпускать задержанных при таких показаниях. Их вместе с актом о задержании и протоколом первичного допроса полагается отправить куда следует.
При этих словах Будякова я разом успокоился. Улетучилась проклятая благостность, которая вдруг разлилась во мне и наплыва которой я не выдержал. Я вытер глаза и встал по стойке «смирно».
— Прекратите рассуждать, Будяков, выполняйте приказание, — сказал капитан. — Данилов, идите вниз. Там Шведов вас ждёт.
— Какое приказание мне выполнять, товарищ капитан? — спросил Будяков. — Данилова вы отпускаете на свою ответственность. А какие ещё приказания? Я не вам подчинён, а майору…
— Ошибаетесь, лейтенант, — возразил капитан. — Подразделения второго эшелона переходят к обороне. Я назначен начальником данного участка обороны. Приказываю вам, лейтенант, взять наряд бойцов и погрузить на машину документы строевой части. После этого немедленно получить у старшины боевое оружие и занять место в обороне.
— Есть занять место в обороне участка, — тихо сказал Будяков.
Капитан направился было к двери. Но в этот момент из сада донеслись пулемётные очереди, послышалась беспорядочная винтовочная стрельба. В доме забегали, закричали. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал старшина Доценко.
— Немцы! — крикнул он, обводя помещение ошалелым взглядом. — Товарищ капитан, на высоту прорвались немцы. Атакуют наше расположение!
— Немцы?!
Капитан задул коптилку, сорвал с окна бумажную штору и распахнул ставни. Пулемётные очереди и винтовочные выстрелы зазвучали очень явственно.
— В оборону! Все за оружие! Живо все в оборону! — Капитан выбежал из комнаты.
Внизу по коридору затопали. Несколько раз прозвучало: «Немцы!», «Немцы!». Это же слово прокричал истошный женский голос. Прокричал с такой силой и с таким отчаянием, словно фашисты уже ворвались в дом, словно уже протянули руки к женщине.
Будяков дёрнулся, схватил со стола протокол, смял его, запихал в полевую сумку и вылетел из комнаты.
В кромешной тьме, наткнувшись на стол, запнувшись о стул, я добрался до окна. Небо пылало ярче прежнего. Ружейно-пулемётная стрельба слышалась совсем близко. Где-то неподалёку, левее дома, заливался пулемёт.
Я спустился по тёмной лестнице на крыльцо. По освещённому заревом саду между деревьями бегал капитан. Его кожаный реглан отливал бронзой. Капитан указывал, где кому занимать оборону.
Возле крыльца стояли две женщины в военной форме без знаков различия. Одна пожилая, другая совсем юная. У обеих через плечо висели санитарные сумки. Из чьей-то фразы я понял, что пожилая — секретарь, а девушка — машинистка разведотдела.
Майор распоряжался отправкой машины с документами. Под его наблюдением грузили каким-то имуществом одну из полуторок. Здесь же я увидел задержавшего меня лейтенанта.
— Саня! Сюда, быстрей! — Это голос Андрея. В тусклом свете зарева узнаю его спину без ремня, непокрытую голову. Он что-то с усилием вытягивает из дверей сарая.
— Андрей! Андрей!
Со всех ног кидаюсь к нему.
Рядом с Андреем лежит вытащенная из сарая плащ-палатка. Все наше имущество — винтовки, трофейное оружие, ремни с подсумками — цело.
— Андрей! Вот мы и опять вместе!
— Опять воюем, Саня. Снаряжайся быстро.
На мне снова каска, ремень. Десятизарядку я закинул за плечо. Для рук — чувствую — будет много дела.
Я вижу перед собой прежнего Андрея. Перетянутый ремнём, с винтовкой за плечами, с трофейным пулемётом в руках, он стоит, чуть расставив ноги, на фоне багрового неба.
— Фашисты рядом, Саня.
— Знаю.
— Подтащим этот арсенал на позицию.
Слово «позиция» не очень-то подходит к сложившейся здесь обороне.
Пограничники комендантского взвода лежат цепочкой прямо на траве. Нескольких штабных командиров с пистолетами и вовсе нельзя считать сколько-нибудь серьёзной военной силой.
Мы с Андреем отнесли плащ-палатку к большому дереву, возле которого залёг начальник разведотдела. Андрей подполз к нему.
— Товарищ капитан, разрешите доложить. Вот трофейные автоматы и ручной пулемёт. Запасных магазинов мало. Но патронов хватит для одного хорошего боя.
— Ясно, сержант. Младший лейтенант Корнейко, ко мне.
На правом фланге цепочки пограничников поднялся долговязый человек в плащ-палатке и в каске. Он направился к нам короткими перебежками. Когда он падал на траву, развевающаяся за его плечами плащ-палатка оседала вслед за ним. Казалось, по саду летит огромная летучая мышь.
Корнейко приблизился, и капитан приказал ему раздать три трофейных автомата и запасные рожки к ним.
Андрей снова обратился к капитану:
— Неплохо бы послать кого-нибудь вниз, на шоссе. Хотя бы, например, майора. Там могут проходить одиночные бойцы, легкораненые. Может, часть какая-нибудь двигается. За дорогой рабочие возятся, броневые колпаки устанавливают. У них есть оружие. Пусть все, что можно, сюда направляют. Фашистов выпускать на шоссе нельзя.
— Дело.
Капитан подозвал майора и объяснил ему задачу.
— И последнее, товарищ капитан.
— Говорите, сержант.
— Разрешите паренька этого, Данилова, — Андрей кивнул в мою сторону, — отправить вместе с майором. Он шустрый и район тот знает. Быстро обегает поле, соберёт стройбатовцев.
— Разрешаю. Идите с майором, Данилов.
Мне сразу стало жарко и стыдно, точно мне влепили пощёчину.
— Не надо меня спасать, Андрей. Я здесь останусь.
— Для пользы же тебя посылают, пойми, — начал было Шведов. Но капитан вмешался:
— Идите один, майор.
— Слушаюсь. — Майор исчез в кустах.
— Правильно вы поступили, Данилов, — сказал капитан. — Не трус вы, значит.
— И не дезертир.
— Ну, ладно, ладно, чего не бывает. Разобрались ведь.
Шведов подполз ко мне поближе, нащупал мою руку и пожал.
— Извини, друг. Про мамашу твою подумал. Трогательная она у тебя. Одеколон её вспомнил «для промывания ран». Градусник…
— Понимаю, Андрей. Спасибо. Но мою маму вы себе неверно представляете…
— Ну, сказал же: извини. Понял я это. Давай на всякий случай попрощаемся, друг. Потом некогда будет. — Андрей снова пожал мне руку. — Главное, Саня, не отчаивайся. На войне всякие неожиданности могут быть. Ты сам в этом убедился. Мы не на необитаемом острове. Мы участок фронта. Может быть, командующий фронтом сейчас думает: «Эх, продержался бы Саня Данилов минут двадцать — успел бы я в это время что-нибудь сюда подбросить…»
Зелёная ракета из-под горы прошуршала в небо.
— Как полагаете, сержант, — спросил капитан у Шведова, — удержим оборону?
— Продержимся малость. Немцы ночной бой вести не умеют, избегают его… А тут уж им, видно, приспичило… Штурмовать высоты тоже не великие мастера. Обычно в обход норовят… Но и мы тоже не в лучшем виде их тут встречаем. Окопчики не отрыты для бойцов. Все на голом месте. Огневых средств мало…
— Кто же знал, что так получится! Отдам приказ: «Всем умереть, но с места не сходить!».
Капитан уже приподнялся было на локте, чтобы встать, но Андрей тронул его за рукав.
— Извините, товарищ командир. Только приказа «Всем умереть!» давать не надо бы. Люди могут умереть ещё до боя. Тут бы такие слова найти, чтобы не погасли люди, а загорелись.
— Не мастер я на слова, сержант. Да и времени нет особенные слова подыскивать.
— Времени отмерено мало, — подтвердил Андрей. — Минуты.
— Ладно. Скажу по-простому, как сам чувствую.
Капитан встал во весь рост и громко, так, чтобы слышали все, сказал:
— Сейчас бой будет. Справа и слева от нас обороняются другие подразделения штаба дивизии. А дивизия была там, внизу… Нам надо этот участок удерживать до конца. Фланги наши прикроют. На другую помощь приказано не рассчитывать. Короче, каждому быть за десятерых. А эту землю, — капитан несколько раз указал пальцем на траву, — приказываю эту землю считать Ленинградом.
Последние слова подействовали на меня необыкновенно. Я почувствовал, что сам вместе с землёй, к которой приник, тоже Ленинград. Крошечная частица его брони и гранита, его огня и стали.
Атака началась миномётным огнём. Потом полезли солдаты… Автоматы. Каски. Пряжки. Галдёж, заглушённый сплошным треском очередей.
Мы открываем огонь. Командиры бьют из пистолетов. Среди них Будяков и задержавший нас лейтенант. Капитан стреляет из своего маузера, надетого на деревянную кобуру как на приклад.
Немцы то лежат под самой кромкой высоты, то вскакивают и пытаются бежать вперёд, на нас. Струи пуль тогда сгущаются. Одни свищут мимо ушей, другие стукаются в деревья, третьи вбиваются в землю. Их тоже слышно. Кажется, и нет нигде живого, непродырявленного пространства.
А Шведов кричит пограничникам:
— Держись, ребята! Бой пока жидкий! Разведочка!
Я бью хоть и одиночными выстрелами, но не прицельно. Хочется разряжать винтовку все скорее и скорее. Целиться некогда. Понимаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Еле удерживаюсь от того, чтобы не стрелять очередями. Но вот ударил пулемёт с чердака дома.
— Ага! Не понравилось! — кричу я.
Пулемётная очередь, точно щёточкой, смахивает с кромки высоты фашистов.
— Ура! — зычным басом закричал младший лейтенант Корнейко. — За Родину!
Во главе своих пограничников он ринулся вперёд, под гору.
Вслед за ним поднялись и командиры — Будяков, лейтенант и какие-то трое очкариков. Побежал вперёд капитан. Побежал и я, держа наперевес винтовку с примкнутым штыком. Мы все кричим «ура!» надрывно, нестройно, но громко.
Гитлеровцы покатились вниз, не приняв бой.
— Назад, назад! На исходный рубеж! — скомандовал капитан.
Мы вернулись на свои позиции. Наши потери — один убитый и трое раненых. Двое сами направились к дому на перевязку, третьего понесли на плащ-палатке. Среди комсостава потерь не было. Все расположились на прежних местах возле деревьев и пней.
Внешне все в нашем саду осталось прежним. Могло показаться, будто ничего и не происходило. Тем не менее произошло многое. Андрей кратко выразил это своим выкриком: «Разведочка!» Немцы провели разведку боем. Противник нащупывал слабое звено в обороне высоты. И он такое звено нащупал. Наша контратака не могла обмануть немцев. Они наверняка разглядели, что здесь обороняется кучка бойцов и несколько плохо вооружённых штабистов.
— Эй, хлопец! — кричит мне от сарая старшина Доценко. — Дуй сюда!
Я бегу к сараю.
— Тащи вот оружие.
Оказывается, у запасливого старшины есть ещё несколько винтовок. Беру все шесть — по три ремня в каждую руку.
Раздаю винтовки командирам.
— Алло, друг, дай винтовочку по знакомству.
Кто это зовёт меня? В темноте не сразу различишь. Зарево хорошо освещает небо, но слабо — землю. Ага, это лейтенант с косыми баками. Он дружелюбно улыбается. Его круглое лицо вместе с диском фуражки напоминает блин на сковороде.
— Держите. Стрелять умеете?
— А как же!
— Тогда зачем рамку прицельную подняли? Расстояние будет всего тридцать метров.
Прихлопываю рамку к стволу.
— Патронов нет.
— Принесу.
Ползу к очкастым.
— Стрелять умеете?
— Теоретически.
— Мы трибунал.
Показываю им, как целиться, как перезаряжать обойму. Инструктирую я куда лучше, чем действую сам. Ползу к Будякову. Он лежит возле пенька в середине сада. Глядит на меня насупившись. Даже в темноте видно. Молчит.
Не могу удержаться и говорю:
— Не туда смотрите, Будяков. Враг вон там. Не прозевайте.
Он огрызнулся:
— Везде враг. И там, и тут.
— Отставить! — цыкнул я на него. — Чего доброго, ещё про окружение завопите! Враг там, понятно? Держите винтовку.
«Каков фрукт!» — думал я, отползая.
Я занял свою прежнюю позицию возле кочки, из которой торчит толстый пень.
Миномётный обстрел усилился. Мина упала невдалеке от меня. Осколки прошли надо мной веером. Тяжёлые комья земли стукнули по спине и затылку. Потемнело в глазах, ослабли руки. Потом отошло. Я услышал стон и увидел безжизненно сникшего капитана. Пока я к нему полз, он зашевелился, перекатился на спину, но в то же мгновение попытался выгнуться, приподняться от земли. Я повернул его обратно на живот. Весь правый бок и спина его кожаного реглана были мокрой рваной тряпкой, облепленной хвоинками и песком.
— Помогите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Ответ. Этого я не подтверждаю.
Вопрос. Чем вы можете доказать, что у вас не было таких намерений?
Ответ. Тем, что я снабдил немцев дезинформацией, что привело к налёту их артиллерии на пустое место.
Вопрос. Вам понятно, что проверить это ваше утверждение в настоящий момент не представляется возможным?
Ответ. Это мне понятно.
Вопрос. Не потому ли вы даёте следствию неправдоподобные показания в расчёте на невозможность их проверить?
Ответ. Я лично считаю свои показания правдивыми».
Заканчивался протокол вполне чётко и ясно:
«Вопрос. Признаете ли вы себя виновным в том, что, имея предписание явиться в часть, вы самовольно, под влиянием старшего сержанта Шведова, повернули назад, в тыл, а также в том, что по личной инициативе, без приказа командования, вступили в прямые переговоры с немецким офицером и выполняли ряд его поручений по наблюдению за частями Красной Армии и Краснознамённого Балтийского флота?
Ответ. Я вынужден признать, что факт моего возвращения из-под Стрельны в сторону Ленинграда, а также факт моего разговора с немецким офицером по немецкому полевому телефону имели место в действительности».
— Подписывай, — сказал Будяков.
Он придвинул мне пачку «Беломора». Я закурил от протянутой спички, затянулся…
Не стану утверждать, что при чтении написанного Будяковым на лбу у меня выступил холодный пот, как принято говорить в таких случаях. Но меня и впрямь охватила безысходная жуть. Под пулями, свистевшими возле ушей, когда мы с Андреем бежали от шоссе вдоль канавы, было куда менее страшно. Там надежда была, вернее сказать, даже какая-то уверенность, что пуля пролетит мимо. Здесь она мимо не пролетит, если поверят Будякову. Здесь надежды не оставалось. Мои показания, изложенные таким образом дознавателем, были вполне достаточным основанием для того, чтобы в военное время, да ещё в такой обстановке, и в самом деле меня «шлёпнуть». И Шведова я потяну за собой такими показаниями.
«Ну уж нет! — решил я. — Если уж суждено погибнуть, погибну в бою. Да и кто он такой, этот Будяков?! Прокурор-самозванец! Ему отличиться хочется, так пусть идёт отличаться на передовую!»
Я решительно встал со стула и отпихнул от себя протокол.
— Не подпишу. Все это враньё! Ложь!
— Что?! Враньё?! — Будяков вскочил со стула. — Встать! Отставить курение! Ложь? Где ложь? Ну, покажи!.. Нет, ты покажи! Ткни пальцем, где ложь. Я говорю — ткни пальцем! Пальцем покажи, я тебе говорю!
В этот момент в комнату вошёл капитан в кожаном реглане.
— В чем дело, Будяков? Отставить шум!
— Товарищ начальник разведотдела… — Будяков вытянулся, но руки его нервно перебирали складки гимнастёрки возле ремня. — Допросом задержанного в качестве дезертира Данилова установлен факт его изменнических действий. Сначала он признался, а теперь отказывается подписать протокол. А напарник Данилова, Шведов, судя по всему, особо опасный преступник…
— Выдумываете вы все, лейтенант, — раздражённо возразил капитан. — Шведов сообщил много полезных данных о противнике. Штаб армии оценил их как исключительно важные.
— А может быть, он немцам о нашей армии тоже немало ценных данных сообщил?!
— Что значит «может быть»? На каком основании вы это заявляете?
— А на том основании, товарищ капитан, что этот гаврик Данилов после того, как Шведов ходил в разведку к немцам, по его указанию связался с немецким офицером по телефону и давал ему информацию о наших войсках. Он сам это подтвердил. Только подписывать не желает.
— И правильно делает, — сказал капитан. — Ерунда все это. Шведов мною из-под охраны освобождён и будет следовать в свою часть или в распоряжение запасного полка фронта, если к себе не доберётся. Отпустите и Данилова. Пусть явится к тем, кто его направил в Ораниенбаум, и доложит, что пройти туда не сумел.
При этих словах капитана я буквально подскочил от радости.
— Браво, товарищ капитан! Ура! Шведов — это прекрасный человек. Это очень правильно, что вы его освободили. И меня, конечно, тоже нечего здесь держать. Да здравствует справедливость!! — закричал я. — Разрешите пожать вашу руку.
Я кинулся было к капитану, но он остановил меня суровым окриком:
— Смирно! Вы что, в своём уме, Данилов?! Вы на военной службе находитесь. Что за телячьи нежности вы здесь разводите?!
— Простите, товарищ капитан. Простите меня, пожалуйста, — залепетал я. — Но вы поймите… За что такое… такое страшное… А вы все по справедливости…
Тут ноги мои подогнулись, я повалился на стул. Из глаз у меня в три ручья полились слезы. Я ждал, что сейчас последует новый окрик капитана, но поделать ничего не мог.
Заговорил, однако, Будяков.
— Простите и меня, товарищ капитан. Только вы не имеете права отпускать задержанных при таких показаниях. Их вместе с актом о задержании и протоколом первичного допроса полагается отправить куда следует.
При этих словах Будякова я разом успокоился. Улетучилась проклятая благостность, которая вдруг разлилась во мне и наплыва которой я не выдержал. Я вытер глаза и встал по стойке «смирно».
— Прекратите рассуждать, Будяков, выполняйте приказание, — сказал капитан. — Данилов, идите вниз. Там Шведов вас ждёт.
— Какое приказание мне выполнять, товарищ капитан? — спросил Будяков. — Данилова вы отпускаете на свою ответственность. А какие ещё приказания? Я не вам подчинён, а майору…
— Ошибаетесь, лейтенант, — возразил капитан. — Подразделения второго эшелона переходят к обороне. Я назначен начальником данного участка обороны. Приказываю вам, лейтенант, взять наряд бойцов и погрузить на машину документы строевой части. После этого немедленно получить у старшины боевое оружие и занять место в обороне.
— Есть занять место в обороне участка, — тихо сказал Будяков.
Капитан направился было к двери. Но в этот момент из сада донеслись пулемётные очереди, послышалась беспорядочная винтовочная стрельба. В доме забегали, закричали. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал старшина Доценко.
— Немцы! — крикнул он, обводя помещение ошалелым взглядом. — Товарищ капитан, на высоту прорвались немцы. Атакуют наше расположение!
— Немцы?!
Капитан задул коптилку, сорвал с окна бумажную штору и распахнул ставни. Пулемётные очереди и винтовочные выстрелы зазвучали очень явственно.
— В оборону! Все за оружие! Живо все в оборону! — Капитан выбежал из комнаты.
Внизу по коридору затопали. Несколько раз прозвучало: «Немцы!», «Немцы!». Это же слово прокричал истошный женский голос. Прокричал с такой силой и с таким отчаянием, словно фашисты уже ворвались в дом, словно уже протянули руки к женщине.
Будяков дёрнулся, схватил со стола протокол, смял его, запихал в полевую сумку и вылетел из комнаты.
В кромешной тьме, наткнувшись на стол, запнувшись о стул, я добрался до окна. Небо пылало ярче прежнего. Ружейно-пулемётная стрельба слышалась совсем близко. Где-то неподалёку, левее дома, заливался пулемёт.
Я спустился по тёмной лестнице на крыльцо. По освещённому заревом саду между деревьями бегал капитан. Его кожаный реглан отливал бронзой. Капитан указывал, где кому занимать оборону.
Возле крыльца стояли две женщины в военной форме без знаков различия. Одна пожилая, другая совсем юная. У обеих через плечо висели санитарные сумки. Из чьей-то фразы я понял, что пожилая — секретарь, а девушка — машинистка разведотдела.
Майор распоряжался отправкой машины с документами. Под его наблюдением грузили каким-то имуществом одну из полуторок. Здесь же я увидел задержавшего меня лейтенанта.
— Саня! Сюда, быстрей! — Это голос Андрея. В тусклом свете зарева узнаю его спину без ремня, непокрытую голову. Он что-то с усилием вытягивает из дверей сарая.
— Андрей! Андрей!
Со всех ног кидаюсь к нему.
Рядом с Андреем лежит вытащенная из сарая плащ-палатка. Все наше имущество — винтовки, трофейное оружие, ремни с подсумками — цело.
— Андрей! Вот мы и опять вместе!
— Опять воюем, Саня. Снаряжайся быстро.
На мне снова каска, ремень. Десятизарядку я закинул за плечо. Для рук — чувствую — будет много дела.
Я вижу перед собой прежнего Андрея. Перетянутый ремнём, с винтовкой за плечами, с трофейным пулемётом в руках, он стоит, чуть расставив ноги, на фоне багрового неба.
— Фашисты рядом, Саня.
— Знаю.
— Подтащим этот арсенал на позицию.
Слово «позиция» не очень-то подходит к сложившейся здесь обороне.
Пограничники комендантского взвода лежат цепочкой прямо на траве. Нескольких штабных командиров с пистолетами и вовсе нельзя считать сколько-нибудь серьёзной военной силой.
Мы с Андреем отнесли плащ-палатку к большому дереву, возле которого залёг начальник разведотдела. Андрей подполз к нему.
— Товарищ капитан, разрешите доложить. Вот трофейные автоматы и ручной пулемёт. Запасных магазинов мало. Но патронов хватит для одного хорошего боя.
— Ясно, сержант. Младший лейтенант Корнейко, ко мне.
На правом фланге цепочки пограничников поднялся долговязый человек в плащ-палатке и в каске. Он направился к нам короткими перебежками. Когда он падал на траву, развевающаяся за его плечами плащ-палатка оседала вслед за ним. Казалось, по саду летит огромная летучая мышь.
Корнейко приблизился, и капитан приказал ему раздать три трофейных автомата и запасные рожки к ним.
Андрей снова обратился к капитану:
— Неплохо бы послать кого-нибудь вниз, на шоссе. Хотя бы, например, майора. Там могут проходить одиночные бойцы, легкораненые. Может, часть какая-нибудь двигается. За дорогой рабочие возятся, броневые колпаки устанавливают. У них есть оружие. Пусть все, что можно, сюда направляют. Фашистов выпускать на шоссе нельзя.
— Дело.
Капитан подозвал майора и объяснил ему задачу.
— И последнее, товарищ капитан.
— Говорите, сержант.
— Разрешите паренька этого, Данилова, — Андрей кивнул в мою сторону, — отправить вместе с майором. Он шустрый и район тот знает. Быстро обегает поле, соберёт стройбатовцев.
— Разрешаю. Идите с майором, Данилов.
Мне сразу стало жарко и стыдно, точно мне влепили пощёчину.
— Не надо меня спасать, Андрей. Я здесь останусь.
— Для пользы же тебя посылают, пойми, — начал было Шведов. Но капитан вмешался:
— Идите один, майор.
— Слушаюсь. — Майор исчез в кустах.
— Правильно вы поступили, Данилов, — сказал капитан. — Не трус вы, значит.
— И не дезертир.
— Ну, ладно, ладно, чего не бывает. Разобрались ведь.
Шведов подполз ко мне поближе, нащупал мою руку и пожал.
— Извини, друг. Про мамашу твою подумал. Трогательная она у тебя. Одеколон её вспомнил «для промывания ран». Градусник…
— Понимаю, Андрей. Спасибо. Но мою маму вы себе неверно представляете…
— Ну, сказал же: извини. Понял я это. Давай на всякий случай попрощаемся, друг. Потом некогда будет. — Андрей снова пожал мне руку. — Главное, Саня, не отчаивайся. На войне всякие неожиданности могут быть. Ты сам в этом убедился. Мы не на необитаемом острове. Мы участок фронта. Может быть, командующий фронтом сейчас думает: «Эх, продержался бы Саня Данилов минут двадцать — успел бы я в это время что-нибудь сюда подбросить…»
Зелёная ракета из-под горы прошуршала в небо.
— Как полагаете, сержант, — спросил капитан у Шведова, — удержим оборону?
— Продержимся малость. Немцы ночной бой вести не умеют, избегают его… А тут уж им, видно, приспичило… Штурмовать высоты тоже не великие мастера. Обычно в обход норовят… Но и мы тоже не в лучшем виде их тут встречаем. Окопчики не отрыты для бойцов. Все на голом месте. Огневых средств мало…
— Кто же знал, что так получится! Отдам приказ: «Всем умереть, но с места не сходить!».
Капитан уже приподнялся было на локте, чтобы встать, но Андрей тронул его за рукав.
— Извините, товарищ командир. Только приказа «Всем умереть!» давать не надо бы. Люди могут умереть ещё до боя. Тут бы такие слова найти, чтобы не погасли люди, а загорелись.
— Не мастер я на слова, сержант. Да и времени нет особенные слова подыскивать.
— Времени отмерено мало, — подтвердил Андрей. — Минуты.
— Ладно. Скажу по-простому, как сам чувствую.
Капитан встал во весь рост и громко, так, чтобы слышали все, сказал:
— Сейчас бой будет. Справа и слева от нас обороняются другие подразделения штаба дивизии. А дивизия была там, внизу… Нам надо этот участок удерживать до конца. Фланги наши прикроют. На другую помощь приказано не рассчитывать. Короче, каждому быть за десятерых. А эту землю, — капитан несколько раз указал пальцем на траву, — приказываю эту землю считать Ленинградом.
Последние слова подействовали на меня необыкновенно. Я почувствовал, что сам вместе с землёй, к которой приник, тоже Ленинград. Крошечная частица его брони и гранита, его огня и стали.
Атака началась миномётным огнём. Потом полезли солдаты… Автоматы. Каски. Пряжки. Галдёж, заглушённый сплошным треском очередей.
Мы открываем огонь. Командиры бьют из пистолетов. Среди них Будяков и задержавший нас лейтенант. Капитан стреляет из своего маузера, надетого на деревянную кобуру как на приклад.
Немцы то лежат под самой кромкой высоты, то вскакивают и пытаются бежать вперёд, на нас. Струи пуль тогда сгущаются. Одни свищут мимо ушей, другие стукаются в деревья, третьи вбиваются в землю. Их тоже слышно. Кажется, и нет нигде живого, непродырявленного пространства.
А Шведов кричит пограничникам:
— Держись, ребята! Бой пока жидкий! Разведочка!
Я бью хоть и одиночными выстрелами, но не прицельно. Хочется разряжать винтовку все скорее и скорее. Целиться некогда. Понимаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Еле удерживаюсь от того, чтобы не стрелять очередями. Но вот ударил пулемёт с чердака дома.
— Ага! Не понравилось! — кричу я.
Пулемётная очередь, точно щёточкой, смахивает с кромки высоты фашистов.
— Ура! — зычным басом закричал младший лейтенант Корнейко. — За Родину!
Во главе своих пограничников он ринулся вперёд, под гору.
Вслед за ним поднялись и командиры — Будяков, лейтенант и какие-то трое очкариков. Побежал вперёд капитан. Побежал и я, держа наперевес винтовку с примкнутым штыком. Мы все кричим «ура!» надрывно, нестройно, но громко.
Гитлеровцы покатились вниз, не приняв бой.
— Назад, назад! На исходный рубеж! — скомандовал капитан.
Мы вернулись на свои позиции. Наши потери — один убитый и трое раненых. Двое сами направились к дому на перевязку, третьего понесли на плащ-палатке. Среди комсостава потерь не было. Все расположились на прежних местах возле деревьев и пней.
Внешне все в нашем саду осталось прежним. Могло показаться, будто ничего и не происходило. Тем не менее произошло многое. Андрей кратко выразил это своим выкриком: «Разведочка!» Немцы провели разведку боем. Противник нащупывал слабое звено в обороне высоты. И он такое звено нащупал. Наша контратака не могла обмануть немцев. Они наверняка разглядели, что здесь обороняется кучка бойцов и несколько плохо вооружённых штабистов.
— Эй, хлопец! — кричит мне от сарая старшина Доценко. — Дуй сюда!
Я бегу к сараю.
— Тащи вот оружие.
Оказывается, у запасливого старшины есть ещё несколько винтовок. Беру все шесть — по три ремня в каждую руку.
Раздаю винтовки командирам.
— Алло, друг, дай винтовочку по знакомству.
Кто это зовёт меня? В темноте не сразу различишь. Зарево хорошо освещает небо, но слабо — землю. Ага, это лейтенант с косыми баками. Он дружелюбно улыбается. Его круглое лицо вместе с диском фуражки напоминает блин на сковороде.
— Держите. Стрелять умеете?
— А как же!
— Тогда зачем рамку прицельную подняли? Расстояние будет всего тридцать метров.
Прихлопываю рамку к стволу.
— Патронов нет.
— Принесу.
Ползу к очкастым.
— Стрелять умеете?
— Теоретически.
— Мы трибунал.
Показываю им, как целиться, как перезаряжать обойму. Инструктирую я куда лучше, чем действую сам. Ползу к Будякову. Он лежит возле пенька в середине сада. Глядит на меня насупившись. Даже в темноте видно. Молчит.
Не могу удержаться и говорю:
— Не туда смотрите, Будяков. Враг вон там. Не прозевайте.
Он огрызнулся:
— Везде враг. И там, и тут.
— Отставить! — цыкнул я на него. — Чего доброго, ещё про окружение завопите! Враг там, понятно? Держите винтовку.
«Каков фрукт!» — думал я, отползая.
Я занял свою прежнюю позицию возле кочки, из которой торчит толстый пень.
Миномётный обстрел усилился. Мина упала невдалеке от меня. Осколки прошли надо мной веером. Тяжёлые комья земли стукнули по спине и затылку. Потемнело в глазах, ослабли руки. Потом отошло. Я услышал стон и увидел безжизненно сникшего капитана. Пока я к нему полз, он зашевелился, перекатился на спину, но в то же мгновение попытался выгнуться, приподняться от земли. Я повернул его обратно на живот. Весь правый бок и спина его кожаного реглана были мокрой рваной тряпкой, облепленной хвоинками и песком.
— Помогите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27