Но Маккенна знал, что, как говорится, апачский повод привяжется к любой лошади.
Наконец, шотландец оторвался от преследовавших его пылающих угольев и поскакал рядом с Беном Коллом, Пелоном и Венустиано Санчесом. Салли отстала и примкнула к остальным — Бешу и Хачите — апачам. Оставшись с белой девушкой наедине, Маль-и-пай, снявшая с Фрэнчи по приказу Пелона все путы, недовольно пробормотала:
— Жаль, мучача, что ты не говоришь по-испански; я бы могла тебе такое порассказать об этой плосконосой сучке… Ты мне нравишься. Такая же жилистая и тощая, как я, правда, немного посимпатичнее. Лично я никогда не отличалась особой красотой. Может, из-за этого ты мне и нравишься. А, может, из-за того поразительного факта, что Маккенна по-настоящему тебя любит? Неважно, почему… Просто мне бы хотелось, чтобы ты — маленькая симпатичная дурочка — меня понимала. Их! Хотя что мне за дело? Ты вполне могла бы плюнуть мне в лицо, если бы узнала, кто я на самом деле такая. В конце концов, ты — белая, а я — коричнево-красная, как плеть из воловьей кожи, которую передержали на солнце. А, черт с тобой! Надеюсь, Салли вырежет тебе яичники живьем!..
Непонятно от чего разъярившись, Маль-и-пай закончила речь подзаборным апачским ругательством, но Фрэнчи улыбнулась в ответ, наклонилась и ласково потрепала старуху по костистой лапе. Маль-и-пай зашипела, как змея, и отдернула руку с такой поспешностью, словно боялась обжечься. Но в лунном свете Фрэнчи заметила, как слезятся глаза старой матери Пелона Лопеса и, вновь улыбнувшись, ответила тихим, но страстным голосом:
— Я верю в то, что ты не сможешь причинить мне боль. Не знаю, о чем именно ты говоришь, но почему-то не боюсь.
На мгновение она нахмурилась, раздумывая, каким образом лучше всего донести до старухи то, о чем она думает и что чувствует. Наконец, ее серые глаза радостно вспыхнули. Вытянув руку, девушка дотронулась до груди старухи прямо над сердцем. Затем ткнула и себя в то же место, произнеся всего одно лишь слово:
— Друзья.
Где бы, на каком бы языке оно не произносилось, его невозможно спутать ни с каким другим. Старуха изумленно воззрилась на девушку. Глаза их встретились, обменялись сообщениями, разошлись…
— Не знаю я, — пробормотала старая скво по-испански. — Не знаю…
«НЕ НРАВЯТСЯ МНЕ ЭТИ СКАЛЛЗ»
— Осталось всего ничего, — сказал Пелон. — Эй! Вы только понюхайте этот утренний ветерок! Что за ночка была. — Он экспансивно помахал рукой, приветствуя Маккенну выразительной улыбкой. — Признайся, старый, старый друг, что я прав. Ведь тебе, как и мне, безумно хочется добраться до сокровищ, и оторваться от этих придурочных черномазых солдат. Ох, уж мне этот юный Микки Тиббс! Их! Он и в подметки не годится своему отцу — тот был старик, что надо. Я-то думал… Но — увы! У такого хитрющего и смекалистого мужика, как Старый Микки, не могло родиться его полное подобие.
Он замолчал, вздохнув полной грудью, и причмокнул губами, смакуя свежий воздух пустыни, как хорошее вино.
— Понимаешь, амиго, так всегда… Двух одинаковых вещей не бывает. И если старик Микки был крутым сукиным сыном, то — ха-ха-ха! — его отпрыск — всего половина крутого сукина сына. Да, именно половинка или серединка на половинку. Что скажешь об этой шутке, Маккенна? Хороша?
— Не больше той, которую отмочила твоя мать о твоей сестре, — тут же отреагировал белый. — Но признаю, что ты унаследовал от своей старухи ровно половину ее таланта рассказчика. Почему ты мне раньше не говорил, что она твоя мать? Разве это тайна?
— И да, и нет, амиго. Знаешь, если узнают, что она мать Пелона Лопеса, то ей не станет легче жить. — В его ответе внезапно промелькнула все та же искорка сострадания, отсвет обыкновенной человеческой привязанности, которая, как показалось Маккенне, горела и раньше. — Я рассказал о Салли, разве нет? По крайней мере ты должен признать, что я был с тобой наполовину честен. Кроме того, какое это имеет значение?
Для ответа Маккенна тщательно подбирал слова.
— Имеет значение, хефе, — наконец сказал шотландец. — Только то, что я о тебе думал. Я видел, как сегодня ночью ты убил двоих и дважды нападал на меня, как безумный, без всякой причины, к тому же просто так ударил Салли. И все же я не считаю тебя похожим на Манки, ты не совсем еще одичал.
— А каким?
— Плохим, конечно, человеком, которому не выпадало случая стать хорошим. Тебе поздно меняться, но семена гордости, которые посеял твой испанский отец, еще могут дать всходы. Несмотря ни на что. Ты разбираешься в испанской религии, а, Пелон?
— Ха! Еще бы! Все падре — лживые собаки. Они спят с монашками, крутят мозги детишкам, отбирают деньги у бедняков и отсылают их папе в Рим, — в общем все это так дурно пахнет, что честному разбойнику стало бы дурно. Нет уж, спасибо, лучше спокойно убивать и грабить!..
— Видимо, — сказал Маккенна, — ты в душе — революционер; подобные мысли высказывал небезызвестный тебе Бенито Хуарес.
— Я всегда так говорил, — уперся Пелон. — У этого Бенито мозги работали, что надо! Он был настоящим воином. А тебе известно, что в нем текла индейская кровь?
— Он был чистокровным индейцем, — ответил Маккенна. — Особенно во всем, что касалось церкви. Но ты, Пелон, меня не так понял. Я не собирался узнавать, как ты относишься к религии в целом. Хотел лишь спросить, знакомо ли тебе учение некоего Христа?
— Христа?
— Ну, да.
— То есть, Хесуса, сына Марии?
— А что, есть и другие?
— А ты католик, Маккенна?
— Нет.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Пелон, ты можешь ответить на простейший вопрос?
— Конечно. Ты что меня дураком считаешь?
— Ни в коем случае. Давай вернемся к нашей теме. Тебе известно, что Иисус учил, что плохому человеку никогда не поздно стать хорошим?
Пелон запрокинул огромную голову и захохотал.
— Ох, уж этот мне Хесус! — сказал он. — Хотелось бы мне, чтобы он проехал несколько сотен миль в моем седле. И тогда бы вспомнил, что говорил Бенито Хуарес: доброго изображать легко.
Маккенна кивнул. Он все больше и больше удивлялся, открывая в жестоком бандите укромные уголки и трещины, в которых прятался незаурядный ум, и эти открытия внушали уверенность, что в конце концов ему удастся использовать лучшую сторону натуры Пелона, если, конечно, он сможет засечь точное ее местоположение.
— Хефе, — сказал он, — неужели в мире нет ничего, что бы ты любил? О чем бы жалел?
— Еще бы! — бандит грохнул шотландца по плечу. — Люблю виски, мягкую постель и толстых молодух. — Ты что, Маккенна? Да я жалею о тыще миллионов утерянных возможностей!
— Нет, Пелон. Я не о том. Неужели нет человека или идеи, из-за которой тебе бы стало тошно на этом свете, захотелось бы выть от тоски, измучаться, но попытаться все переделать?
— А каким это образом, компадре, я могу что-то там переделать? Я обхитрил белого лейтенанта и тридцать его черномазых рейнджеров, вместе с молодой скотинкой — апачской ищейкой и теперь свободно еду в великолепный рассвет, к источнику с хорошей водой, туда, где можно отдохнуть и выпить горячего кофе, причем еду в компании отличных мужчин и даже женщин, которые возьмут на себя заботу обо всей «домашней» работе. Пойми, друг мой, ведь именно ты абсолютно ничего не понимаешь в этой прекрасной жизни. Если бы, кроме всего перечисленного, мне светило еще что-нибудь, я бы просто свихнулся. А ведь, Господи прости, мы ни слова не сказали о золоте, которое ждет нас в каньоне Дель Оро! Маккенна, ты просто старая баба! Вам бы с Хесусом не помешало поучиться жизни у меня. Ведь именно вы, а не Пелон Лопес, талдычите о том, что жизнь — дерьмо!
Глен Маккенна, набычившись, покачал головой.
— Когда-нибудь, Пелон, — сказал он, — я отыщу твою «ахиллесову пяту». Я знаю, что она есть. И верю — с первого дня, как мы встретились, что смогу ее найти. Мы, шотландцы, народ упрямый!..
— Как и мы — сонорцы, — отозвался Пелон. — Больше всего мне хочется, чтобы ты поскорее заткнулся: и так наболтал черт знает чего.
— Как угодно, — покорно произнес Маккенна. — Но остался вопрос, который мне необходимо тебе задать, хефе: по делу. Можно?
— Ну, конечно. Для дела время всегда отыщется. Я, насколько тебе известно, — деловой человек.
— Ладно, ладно. В общем это относительно твоей сестры. Понимаешь, о чем я. Не хотелось быть бестактным…
— Разумеется, понимаю. Какого черта? Думаешь, я слепой? Говорил же я тебе, что ты запал ей в душу. Говорил? А говорил, что придется-таки ее взять? Говорил? Так в чем, черт побери, дело? Ты что — девственник?
— Я не об этом, — сказал Маккенна. — Ты видел, как она смотрит на белую девушку? Я боюсь за жизнь Фрэнчи.
— И я ничуть не меньше.
— Тогда сделай что-нибудь, Пелон, — попросил бородач, дивясь столь пылкому признанию. — Ты же не можешь позволить ей убить девушку. Прикажи Салли по крайней мере держаться от Фрэнчи подальше. Хотя бы это…
Пелон беспомощно пожал плечищами.
— Тут, омбре, — сказал он, — я тебе ничем помочь не могу. Мне бы самому не хотелось, чтобы белой малютке перерезали глотку. Но защитить ее я не в силах. Тут твое дело. Ты единственный человек на свете, который может удержать Салли в стороне от девчонки.
— Че-чего? — заикаясь, переспросил Маккенна. — Я? Каким образом?
Пелон развернул свой огромный череп и уставился на шотландца.
— Последний раз, — сказал бандит, — предупреждаю тебя, Маккенна: не смей издеваться.
— Боже мой! Да не издеваюсь я!
— Нет, издеваешься.
— Нет же, нет, клянусь! Скажи, как и что сделать и я сделаю!
— М-да, — покачал головой Пелон, — конечно, трудно поверить в то, чтобы человек, доживя до твоих лет, не знал, как это делается, но, черт побери! — возможно всякое. Ладно, слушай. Сначала как-нибудь отведи ее в сторонку, ну, не знаю, отыщи укромный уголок где-нибудь на стоянке. Даже такая стервоза, как Салли, чувствует себя лучше без посторонних глаз. В общем, отведи подальше. Ты ведь знаешь женщин: все они в душе шлюхи, но каждая шлюха любит заниматься делом при закрытых дверях, если таковые присутствуют. Так значит, первым делом убираешь ее с чужих глаз, ну а потом залезаешь рукой…
— Прекрати! — крикнул Маккенна, покраснев как рак. — Боже ты мой, да ведь это совсем не то, что я имел ввиду, дурень ты чертов! Об этом знает каждый мужчина!
— Но ты ведь меня спросил, черт разбери! — разозлился бандит.
— Да нет же, нет! Я спрашивал, как удержать Салли подальше от…
Тут он запоздало осекся, и Пелон издал излюбленное хихиканье и вой койота.
— Ну, амиго! — завопил он. — Вот в чем соль, теперь-то понял. Я знал, что рано или поздно до тебя дойдет. Соображаешь, почему я не могу тебе помочь? Конечно. Ни одному человеку, в жилах которого течет испанская кровь, и в сердце которого бурлит испанская честь, не придет в голову соблазнять собственную сестру. Особенно такую сестру! Так что, дружище, тут дело за тобой.
Маккенна беспомощно кивнул.
— Далеко еще до колодца? — спросил он устало.
— Через вон тот холм и дальше за нагромождение скал, — ответил Пелон, указывая на крутой откос из песчаника впереди и направо. — Наверное, минут через десять наши лошадки уткнут свои носики в воду.
Маккенна посмотрел назад через плечо и отметил, что Салли все еще едет вместе с Бешем и Хачитой. Скво, не мигая, смотрела в его сторону. Взглянув на Маль-и-пай, которая скакала рядом с Фрэнчи Стэнтон, шотландец увидел, что девушка клюет носом, попросту говоря, спит в седле. Старуха, поймав его взгляд, кивнула и махнула рукой, как бы говоря: «Здесь все нормально, я за ней приглядываю». Маккенна немного успокоился. И все же, взбираясь по крутому склону, ведущему к колодцу, Глен почувствовал нарастающий страх, в нем заговорил древний кельтский ужас: где-то затаилась опасность.
Что-то где-то не состыковывалось. И дело было не в саллиной страсти. И не в убийственных Пелонских выходках. И не в ребяческой доверчивости Фрэнчи Стэнтон.
Какая-то мерзость творилась с местом и временем, что-то странное и таинственное повисло в воздухе над всадниками.
БОЙНЯ
Грянул залп. Кавалеристы били почти в упор и члены бандитского отряда нюхали запах пороховой гари и ощущали во рту привкус жирного дыма. В Скаллз не было перестрелки. Наоборот, в рапортах отмечалось, что бандиты даже не отстреливались. Пелон сразу сообразил, что в битве его отряд будет разгромлен наголову, и даже не стал вынимать из чехла винчестер и стрелять из огромного кольта из-под сонорского серапе. Единственной раздававшейся командой был полубезумный крик «ретирада!»в то самое время, как бандит на всем скаку разворачивал коня. Его товарищи, кто мог, конечно, поспешили за ним. Очутившись в западне, в которую апачи обычно заманивали кавалеристов, и в которую сейчас кавалеристы заманили апачей, каждый стал думать сам за себя. Оставшиеся в живых после первого залпа кинулись врассыпную. Как кролики: белые, красные и коричневые. Спасались все. Опять же — кто мог.
К несчастью, Маккенна с Беном Коллом ехали завернувшись в одеяла, чтобы защититься от ночного холода пустыни. Одеяла были индейскими и белые закутались до бровей, закрыв лица как это обычно делали мескалерские и мимбренские апачи. И Фрэнчи Стэнтон накинула одеяло, которое дала ей Маль-и-пай, американское армейское одеяло, и, подражая индианке, завернулась им с головой, на апачский манер, но в неверном утреннем свете, подогреваемые клокочущей в жилах африканской, доставшейся от диких предков кровью, негритянским кавалеристам было в высшей степени наплевать, сотканы эти одеяла в деревушке хопи или зуни или содраны с убитого в Белых Горах соплеменника. Они просто били из карабинов по приближающимся индейским пони и по укутанным до глаз фигурам в одеялах или сомбреро. Они знали, что среди этих людей есть женщины. Но поскольку в любом официальном рапорте упоминалось обычно об уничтожении индейцев вообще, женщина оказывалась ничуть не хуже мужчины, а попадись под горячую руку ребятенок — индейский — то и он сошел бы за взрослого. Поэтому Маккенна повернул коня и поскакал вслед за Пелоном Лопесом. Нагнав по пути тяжело груженного мустанга, на котором сидела Фрэнчи Стэнтон, он протянул руку в перчатке и изо всей силы наподдал пони по крестцу. От резкой боли лошадка изумленно заржала и пошла с удивительной для такой малютки скоростью. В тот же самый момент Маккенна взглянул через плечо и заметил распластавшихся людей среди кустов и валунов, огораживающих колодец. Четверо: Санчес, Дэплен, Беш и Бен Колл. Первые трое не шевелились, но Колл был еще жив. Он полз — трусливо — к черным кавалеристам, размахивая шляпой и крича:
— Не стреляйте, не стреляйте, это я, Бен Колл!
Пони дезертира-мексиканца, Рауля Дэплена и стройного с поразительно-звучным голосом внука Кочиза, валялись рядом с их хозяевами, напоминая смятые, перекрученные кучи белья. Песок и камень. Лошадь Бена Колла с хлопавшими по ветру стременами, волочащимися по песку поводьями, не задетая ни одной шальной пулей, удирала к востоку от Скаллз. Эту картину битвы, точнее избиения, Глен Маккенна запомнил навсегда.
В следующее мгновение его лошадь завернула за спасительный выступ скалы, укрывшись от сыплющихся градом пуль. В ту же секунду его нагнала Фрэнчи Стэнтон. С диким воплем Маккенна дал коню шпоры и, пригнувшись к шее животного, как безумный, поскакал вслед за Пелоном, Хачитой, Салли и старой Маль-и-пай. Белая девушка нагоняла остатки отряда…
ПРИВАЛ И НАБЛЮДЕНИЕ
Понимая, что делать больше нечего, Маккенна с Фрэнчи проскакали за бандитами до первых уступов Яки-Хиллс. Нагромождение песчаника за их спинами надежно прикрывало тыл. Если расчеты насчет негритянской кавалерии были сделаны правильно, то солдаты сейчас должны находиться в полумиле за ними. Так как Колл вряд ли сумел добраться до солдат и объяснить белому офицеру все насчет Маккенны и Фрэнчи, то угроза скорой расправы возрастала в прогрессии. Глен решил, что Бен, видимо, умер. Его рана была смертельной. И сейчас он валяется в нескольких ярдах от Беша, Санчеса и Рауля Дэплена такой же мертвый, как и они. Поэтому шотландец не собирался спорить с Пелоном, подгонявшим отставших белых криками: «держитесь»и «быстрее!». Фрэнчи тоже не жаловалась. В этих краях считается нормальным, если человека с крошечного расстояния убивают выстрелом в затылок, поэтому мужчины об этом просто забывают. Женщины же после нескольких недель акклиматизации полностью свыкаются с ружьями и стрельбой — а Фрэнчи жила у Стэнтонов целых пять месяцев. Конечно, ее нельзя было назвать несгибаемым пионером диких просторов, но и «хлыщом», с тем уничижительным оттенком, который жители Аризоны используют применительно к приезжим с Востока, — тоже. Поэтому девушка, услышав окрик, только скупо улыбнулась, и Маккенна, почувствовав себя вдвойне счастливым, вздохнул с облегчением. Она не только умно поступала, но и слепо ему доверяла. И этот груз доверия, внезапно свалившийся ему на плечи, старатель-одиночка принял с легкостью, словно всю жизнь ждал чего-то подобного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Наконец, шотландец оторвался от преследовавших его пылающих угольев и поскакал рядом с Беном Коллом, Пелоном и Венустиано Санчесом. Салли отстала и примкнула к остальным — Бешу и Хачите — апачам. Оставшись с белой девушкой наедине, Маль-и-пай, снявшая с Фрэнчи по приказу Пелона все путы, недовольно пробормотала:
— Жаль, мучача, что ты не говоришь по-испански; я бы могла тебе такое порассказать об этой плосконосой сучке… Ты мне нравишься. Такая же жилистая и тощая, как я, правда, немного посимпатичнее. Лично я никогда не отличалась особой красотой. Может, из-за этого ты мне и нравишься. А, может, из-за того поразительного факта, что Маккенна по-настоящему тебя любит? Неважно, почему… Просто мне бы хотелось, чтобы ты — маленькая симпатичная дурочка — меня понимала. Их! Хотя что мне за дело? Ты вполне могла бы плюнуть мне в лицо, если бы узнала, кто я на самом деле такая. В конце концов, ты — белая, а я — коричнево-красная, как плеть из воловьей кожи, которую передержали на солнце. А, черт с тобой! Надеюсь, Салли вырежет тебе яичники живьем!..
Непонятно от чего разъярившись, Маль-и-пай закончила речь подзаборным апачским ругательством, но Фрэнчи улыбнулась в ответ, наклонилась и ласково потрепала старуху по костистой лапе. Маль-и-пай зашипела, как змея, и отдернула руку с такой поспешностью, словно боялась обжечься. Но в лунном свете Фрэнчи заметила, как слезятся глаза старой матери Пелона Лопеса и, вновь улыбнувшись, ответила тихим, но страстным голосом:
— Я верю в то, что ты не сможешь причинить мне боль. Не знаю, о чем именно ты говоришь, но почему-то не боюсь.
На мгновение она нахмурилась, раздумывая, каким образом лучше всего донести до старухи то, о чем она думает и что чувствует. Наконец, ее серые глаза радостно вспыхнули. Вытянув руку, девушка дотронулась до груди старухи прямо над сердцем. Затем ткнула и себя в то же место, произнеся всего одно лишь слово:
— Друзья.
Где бы, на каком бы языке оно не произносилось, его невозможно спутать ни с каким другим. Старуха изумленно воззрилась на девушку. Глаза их встретились, обменялись сообщениями, разошлись…
— Не знаю я, — пробормотала старая скво по-испански. — Не знаю…
«НЕ НРАВЯТСЯ МНЕ ЭТИ СКАЛЛЗ»
— Осталось всего ничего, — сказал Пелон. — Эй! Вы только понюхайте этот утренний ветерок! Что за ночка была. — Он экспансивно помахал рукой, приветствуя Маккенну выразительной улыбкой. — Признайся, старый, старый друг, что я прав. Ведь тебе, как и мне, безумно хочется добраться до сокровищ, и оторваться от этих придурочных черномазых солдат. Ох, уж мне этот юный Микки Тиббс! Их! Он и в подметки не годится своему отцу — тот был старик, что надо. Я-то думал… Но — увы! У такого хитрющего и смекалистого мужика, как Старый Микки, не могло родиться его полное подобие.
Он замолчал, вздохнув полной грудью, и причмокнул губами, смакуя свежий воздух пустыни, как хорошее вино.
— Понимаешь, амиго, так всегда… Двух одинаковых вещей не бывает. И если старик Микки был крутым сукиным сыном, то — ха-ха-ха! — его отпрыск — всего половина крутого сукина сына. Да, именно половинка или серединка на половинку. Что скажешь об этой шутке, Маккенна? Хороша?
— Не больше той, которую отмочила твоя мать о твоей сестре, — тут же отреагировал белый. — Но признаю, что ты унаследовал от своей старухи ровно половину ее таланта рассказчика. Почему ты мне раньше не говорил, что она твоя мать? Разве это тайна?
— И да, и нет, амиго. Знаешь, если узнают, что она мать Пелона Лопеса, то ей не станет легче жить. — В его ответе внезапно промелькнула все та же искорка сострадания, отсвет обыкновенной человеческой привязанности, которая, как показалось Маккенне, горела и раньше. — Я рассказал о Салли, разве нет? По крайней мере ты должен признать, что я был с тобой наполовину честен. Кроме того, какое это имеет значение?
Для ответа Маккенна тщательно подбирал слова.
— Имеет значение, хефе, — наконец сказал шотландец. — Только то, что я о тебе думал. Я видел, как сегодня ночью ты убил двоих и дважды нападал на меня, как безумный, без всякой причины, к тому же просто так ударил Салли. И все же я не считаю тебя похожим на Манки, ты не совсем еще одичал.
— А каким?
— Плохим, конечно, человеком, которому не выпадало случая стать хорошим. Тебе поздно меняться, но семена гордости, которые посеял твой испанский отец, еще могут дать всходы. Несмотря ни на что. Ты разбираешься в испанской религии, а, Пелон?
— Ха! Еще бы! Все падре — лживые собаки. Они спят с монашками, крутят мозги детишкам, отбирают деньги у бедняков и отсылают их папе в Рим, — в общем все это так дурно пахнет, что честному разбойнику стало бы дурно. Нет уж, спасибо, лучше спокойно убивать и грабить!..
— Видимо, — сказал Маккенна, — ты в душе — революционер; подобные мысли высказывал небезызвестный тебе Бенито Хуарес.
— Я всегда так говорил, — уперся Пелон. — У этого Бенито мозги работали, что надо! Он был настоящим воином. А тебе известно, что в нем текла индейская кровь?
— Он был чистокровным индейцем, — ответил Маккенна. — Особенно во всем, что касалось церкви. Но ты, Пелон, меня не так понял. Я не собирался узнавать, как ты относишься к религии в целом. Хотел лишь спросить, знакомо ли тебе учение некоего Христа?
— Христа?
— Ну, да.
— То есть, Хесуса, сына Марии?
— А что, есть и другие?
— А ты католик, Маккенна?
— Нет.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Пелон, ты можешь ответить на простейший вопрос?
— Конечно. Ты что меня дураком считаешь?
— Ни в коем случае. Давай вернемся к нашей теме. Тебе известно, что Иисус учил, что плохому человеку никогда не поздно стать хорошим?
Пелон запрокинул огромную голову и захохотал.
— Ох, уж этот мне Хесус! — сказал он. — Хотелось бы мне, чтобы он проехал несколько сотен миль в моем седле. И тогда бы вспомнил, что говорил Бенито Хуарес: доброго изображать легко.
Маккенна кивнул. Он все больше и больше удивлялся, открывая в жестоком бандите укромные уголки и трещины, в которых прятался незаурядный ум, и эти открытия внушали уверенность, что в конце концов ему удастся использовать лучшую сторону натуры Пелона, если, конечно, он сможет засечь точное ее местоположение.
— Хефе, — сказал он, — неужели в мире нет ничего, что бы ты любил? О чем бы жалел?
— Еще бы! — бандит грохнул шотландца по плечу. — Люблю виски, мягкую постель и толстых молодух. — Ты что, Маккенна? Да я жалею о тыще миллионов утерянных возможностей!
— Нет, Пелон. Я не о том. Неужели нет человека или идеи, из-за которой тебе бы стало тошно на этом свете, захотелось бы выть от тоски, измучаться, но попытаться все переделать?
— А каким это образом, компадре, я могу что-то там переделать? Я обхитрил белого лейтенанта и тридцать его черномазых рейнджеров, вместе с молодой скотинкой — апачской ищейкой и теперь свободно еду в великолепный рассвет, к источнику с хорошей водой, туда, где можно отдохнуть и выпить горячего кофе, причем еду в компании отличных мужчин и даже женщин, которые возьмут на себя заботу обо всей «домашней» работе. Пойми, друг мой, ведь именно ты абсолютно ничего не понимаешь в этой прекрасной жизни. Если бы, кроме всего перечисленного, мне светило еще что-нибудь, я бы просто свихнулся. А ведь, Господи прости, мы ни слова не сказали о золоте, которое ждет нас в каньоне Дель Оро! Маккенна, ты просто старая баба! Вам бы с Хесусом не помешало поучиться жизни у меня. Ведь именно вы, а не Пелон Лопес, талдычите о том, что жизнь — дерьмо!
Глен Маккенна, набычившись, покачал головой.
— Когда-нибудь, Пелон, — сказал он, — я отыщу твою «ахиллесову пяту». Я знаю, что она есть. И верю — с первого дня, как мы встретились, что смогу ее найти. Мы, шотландцы, народ упрямый!..
— Как и мы — сонорцы, — отозвался Пелон. — Больше всего мне хочется, чтобы ты поскорее заткнулся: и так наболтал черт знает чего.
— Как угодно, — покорно произнес Маккенна. — Но остался вопрос, который мне необходимо тебе задать, хефе: по делу. Можно?
— Ну, конечно. Для дела время всегда отыщется. Я, насколько тебе известно, — деловой человек.
— Ладно, ладно. В общем это относительно твоей сестры. Понимаешь, о чем я. Не хотелось быть бестактным…
— Разумеется, понимаю. Какого черта? Думаешь, я слепой? Говорил же я тебе, что ты запал ей в душу. Говорил? А говорил, что придется-таки ее взять? Говорил? Так в чем, черт побери, дело? Ты что — девственник?
— Я не об этом, — сказал Маккенна. — Ты видел, как она смотрит на белую девушку? Я боюсь за жизнь Фрэнчи.
— И я ничуть не меньше.
— Тогда сделай что-нибудь, Пелон, — попросил бородач, дивясь столь пылкому признанию. — Ты же не можешь позволить ей убить девушку. Прикажи Салли по крайней мере держаться от Фрэнчи подальше. Хотя бы это…
Пелон беспомощно пожал плечищами.
— Тут, омбре, — сказал он, — я тебе ничем помочь не могу. Мне бы самому не хотелось, чтобы белой малютке перерезали глотку. Но защитить ее я не в силах. Тут твое дело. Ты единственный человек на свете, который может удержать Салли в стороне от девчонки.
— Че-чего? — заикаясь, переспросил Маккенна. — Я? Каким образом?
Пелон развернул свой огромный череп и уставился на шотландца.
— Последний раз, — сказал бандит, — предупреждаю тебя, Маккенна: не смей издеваться.
— Боже мой! Да не издеваюсь я!
— Нет, издеваешься.
— Нет же, нет, клянусь! Скажи, как и что сделать и я сделаю!
— М-да, — покачал головой Пелон, — конечно, трудно поверить в то, чтобы человек, доживя до твоих лет, не знал, как это делается, но, черт побери! — возможно всякое. Ладно, слушай. Сначала как-нибудь отведи ее в сторонку, ну, не знаю, отыщи укромный уголок где-нибудь на стоянке. Даже такая стервоза, как Салли, чувствует себя лучше без посторонних глаз. В общем, отведи подальше. Ты ведь знаешь женщин: все они в душе шлюхи, но каждая шлюха любит заниматься делом при закрытых дверях, если таковые присутствуют. Так значит, первым делом убираешь ее с чужих глаз, ну а потом залезаешь рукой…
— Прекрати! — крикнул Маккенна, покраснев как рак. — Боже ты мой, да ведь это совсем не то, что я имел ввиду, дурень ты чертов! Об этом знает каждый мужчина!
— Но ты ведь меня спросил, черт разбери! — разозлился бандит.
— Да нет же, нет! Я спрашивал, как удержать Салли подальше от…
Тут он запоздало осекся, и Пелон издал излюбленное хихиканье и вой койота.
— Ну, амиго! — завопил он. — Вот в чем соль, теперь-то понял. Я знал, что рано или поздно до тебя дойдет. Соображаешь, почему я не могу тебе помочь? Конечно. Ни одному человеку, в жилах которого течет испанская кровь, и в сердце которого бурлит испанская честь, не придет в голову соблазнять собственную сестру. Особенно такую сестру! Так что, дружище, тут дело за тобой.
Маккенна беспомощно кивнул.
— Далеко еще до колодца? — спросил он устало.
— Через вон тот холм и дальше за нагромождение скал, — ответил Пелон, указывая на крутой откос из песчаника впереди и направо. — Наверное, минут через десять наши лошадки уткнут свои носики в воду.
Маккенна посмотрел назад через плечо и отметил, что Салли все еще едет вместе с Бешем и Хачитой. Скво, не мигая, смотрела в его сторону. Взглянув на Маль-и-пай, которая скакала рядом с Фрэнчи Стэнтон, шотландец увидел, что девушка клюет носом, попросту говоря, спит в седле. Старуха, поймав его взгляд, кивнула и махнула рукой, как бы говоря: «Здесь все нормально, я за ней приглядываю». Маккенна немного успокоился. И все же, взбираясь по крутому склону, ведущему к колодцу, Глен почувствовал нарастающий страх, в нем заговорил древний кельтский ужас: где-то затаилась опасность.
Что-то где-то не состыковывалось. И дело было не в саллиной страсти. И не в убийственных Пелонских выходках. И не в ребяческой доверчивости Фрэнчи Стэнтон.
Какая-то мерзость творилась с местом и временем, что-то странное и таинственное повисло в воздухе над всадниками.
БОЙНЯ
Грянул залп. Кавалеристы били почти в упор и члены бандитского отряда нюхали запах пороховой гари и ощущали во рту привкус жирного дыма. В Скаллз не было перестрелки. Наоборот, в рапортах отмечалось, что бандиты даже не отстреливались. Пелон сразу сообразил, что в битве его отряд будет разгромлен наголову, и даже не стал вынимать из чехла винчестер и стрелять из огромного кольта из-под сонорского серапе. Единственной раздававшейся командой был полубезумный крик «ретирада!»в то самое время, как бандит на всем скаку разворачивал коня. Его товарищи, кто мог, конечно, поспешили за ним. Очутившись в западне, в которую апачи обычно заманивали кавалеристов, и в которую сейчас кавалеристы заманили апачей, каждый стал думать сам за себя. Оставшиеся в живых после первого залпа кинулись врассыпную. Как кролики: белые, красные и коричневые. Спасались все. Опять же — кто мог.
К несчастью, Маккенна с Беном Коллом ехали завернувшись в одеяла, чтобы защититься от ночного холода пустыни. Одеяла были индейскими и белые закутались до бровей, закрыв лица как это обычно делали мескалерские и мимбренские апачи. И Фрэнчи Стэнтон накинула одеяло, которое дала ей Маль-и-пай, американское армейское одеяло, и, подражая индианке, завернулась им с головой, на апачский манер, но в неверном утреннем свете, подогреваемые клокочущей в жилах африканской, доставшейся от диких предков кровью, негритянским кавалеристам было в высшей степени наплевать, сотканы эти одеяла в деревушке хопи или зуни или содраны с убитого в Белых Горах соплеменника. Они просто били из карабинов по приближающимся индейским пони и по укутанным до глаз фигурам в одеялах или сомбреро. Они знали, что среди этих людей есть женщины. Но поскольку в любом официальном рапорте упоминалось обычно об уничтожении индейцев вообще, женщина оказывалась ничуть не хуже мужчины, а попадись под горячую руку ребятенок — индейский — то и он сошел бы за взрослого. Поэтому Маккенна повернул коня и поскакал вслед за Пелоном Лопесом. Нагнав по пути тяжело груженного мустанга, на котором сидела Фрэнчи Стэнтон, он протянул руку в перчатке и изо всей силы наподдал пони по крестцу. От резкой боли лошадка изумленно заржала и пошла с удивительной для такой малютки скоростью. В тот же самый момент Маккенна взглянул через плечо и заметил распластавшихся людей среди кустов и валунов, огораживающих колодец. Четверо: Санчес, Дэплен, Беш и Бен Колл. Первые трое не шевелились, но Колл был еще жив. Он полз — трусливо — к черным кавалеристам, размахивая шляпой и крича:
— Не стреляйте, не стреляйте, это я, Бен Колл!
Пони дезертира-мексиканца, Рауля Дэплена и стройного с поразительно-звучным голосом внука Кочиза, валялись рядом с их хозяевами, напоминая смятые, перекрученные кучи белья. Песок и камень. Лошадь Бена Колла с хлопавшими по ветру стременами, волочащимися по песку поводьями, не задетая ни одной шальной пулей, удирала к востоку от Скаллз. Эту картину битвы, точнее избиения, Глен Маккенна запомнил навсегда.
В следующее мгновение его лошадь завернула за спасительный выступ скалы, укрывшись от сыплющихся градом пуль. В ту же секунду его нагнала Фрэнчи Стэнтон. С диким воплем Маккенна дал коню шпоры и, пригнувшись к шее животного, как безумный, поскакал вслед за Пелоном, Хачитой, Салли и старой Маль-и-пай. Белая девушка нагоняла остатки отряда…
ПРИВАЛ И НАБЛЮДЕНИЕ
Понимая, что делать больше нечего, Маккенна с Фрэнчи проскакали за бандитами до первых уступов Яки-Хиллс. Нагромождение песчаника за их спинами надежно прикрывало тыл. Если расчеты насчет негритянской кавалерии были сделаны правильно, то солдаты сейчас должны находиться в полумиле за ними. Так как Колл вряд ли сумел добраться до солдат и объяснить белому офицеру все насчет Маккенны и Фрэнчи, то угроза скорой расправы возрастала в прогрессии. Глен решил, что Бен, видимо, умер. Его рана была смертельной. И сейчас он валяется в нескольких ярдах от Беша, Санчеса и Рауля Дэплена такой же мертвый, как и они. Поэтому шотландец не собирался спорить с Пелоном, подгонявшим отставших белых криками: «держитесь»и «быстрее!». Фрэнчи тоже не жаловалась. В этих краях считается нормальным, если человека с крошечного расстояния убивают выстрелом в затылок, поэтому мужчины об этом просто забывают. Женщины же после нескольких недель акклиматизации полностью свыкаются с ружьями и стрельбой — а Фрэнчи жила у Стэнтонов целых пять месяцев. Конечно, ее нельзя было назвать несгибаемым пионером диких просторов, но и «хлыщом», с тем уничижительным оттенком, который жители Аризоны используют применительно к приезжим с Востока, — тоже. Поэтому девушка, услышав окрик, только скупо улыбнулась, и Маккенна, почувствовав себя вдвойне счастливым, вздохнул с облегчением. Она не только умно поступала, но и слепо ему доверяла. И этот груз доверия, внезапно свалившийся ему на плечи, старатель-одиночка принял с легкостью, словно всю жизнь ждал чего-то подобного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25