Каредек смотрел на человека с гор и всерьез задумался о нем. Они мало разговаривали. В разговорах не было нужды. Он даже не поблагодарил Райннона за усилия, спасшие ему жизнь, жизнь, которая была для него потеряна по законам Запада, по законам нехоженых земель, по законам животных и людей, которые охотились друг за другом.
— Райннон, — сказал он, — подойди ко мне.
Райннон подошел.
— Дай мне руку, — сказал шериф.
Эннен протянул руку, и Каредек своим острым охотничьим ножом надрезал кожу на внутренней поверхности запястья. Затем сделал такой же надрез на своей руке, приложил две кровоточащие ранки одна к другой и сжал их левой рукой.
— Райннон, — произнес он, — ночью или днем, в горах или пустыне, по закону или вне закона, твоя кровь — это моя кровь, а моя — это твоя, да помоги нам Господь!
Эннен Райннон сверкнул на него темными глазами и сказал:
— Клянусь Богом, Каредек, до конца моей жизни твоя кровь стала моей, а моя — твоей!
Глава 3
Для шерифа наступила пора расцвета. Десять дней отдыха были для него все равно, что десять дней весны для сада. Его силы вернулись. Он чувствовал, как они наполняли его, окутывали с головы до ног покрывалом непобедимости, словно Ахилла после купания.
Они сидели на поваленном бревне на опушке леса и смотрели на выжженные огнем пни деревьев, на величественные верхушки елей за ними. Справа стремительно бежала река, набухшая от талой воды с вершин.
— Здесь длинные зимы, — сказал Каредек.
Райннон повернул свою крупную голову и оглядел снежные вершины гор, сияющие под ярким солнцем. С каждым днем линия снега поднималась все выше, но на одном-двух пиках он останется лежать все лето.
— Здесь длинные зимы, — наконец промолвил Райннон.
— И сильный ветер?
— И ветер тоже, — сказал Райннон.
— Но жизнь у тебя неплохая, — сказал Каредек. — Ты свободен.
Райннон проницательно глянул на него. Так орел смотрит на орла через безмолвное море воздуха.
— Сейчас я свободен, — сказал он и слегка улыбнулся.
Каредек улыбнулся в ответ.
— Да, ты чуток поволновался, — гордо произнес он.
— Сутки напролет. Я знал, что мы должны повстречаться.
— Мы встретились, — сказал шериф.
Он кивнул себе, словно за этими двумя словами последовали другие, произнесенные в глубине сердца. Потом добавил:
— Чем все закончится?
— Нельзя все время жить отдельно от стаи, — откровенно ответил Райннон. — Мне это известно.
— Но и в стае ты жить не будешь?
— Ну как, черт возьми, я могу жить в стае, Оуэн? Ведь они меня знают. Они меня очень хорошо знают!
— Конечно, знают, — сказал шериф.
Он встал, и они вместе двинулись по склону. Из-за скалы выскочил кролик и поскакал перед ними. Мелькнули два револьвера. Раздался грохот двух выстрелов. Кролик превратился в кровавый сгусток мяса и шерсти.
— Мы оба слишком сильны для такой игры, — сказал Райннон.
Они пошли дальше. Изуродованная тушка кролика вряд ли стоила того, чтобы ее подобрать, поэтому они оставили ее там, где она лежала. Скоро ее проглотит койот или пробегающий мимо волк; либо ею заинтересуется медведь или найдет стервятник; а может быть ею займутся жуки или мухи. У первозданной природы столько способов возвратить плоть в землю.
Они шли не торопясь, но быстро, отмеряя землю длинными, не знающими устали шагами.
— Здесь долгие зимы, — опять повторил Каредек.
— Да, длинные, — ответил второй.
— Ревматизм, говорят, неприятная болезнь, — сказал шериф.
— Мне еще рано о нем думать.
— Не уверен. Тебе около сорока.
— Да?
— Да. Ты лет на десять старше меня.
— Тебе только тридцать?
— Точно.
— Мне двадцать пять, — сказал Райннон.
Шериф чуть не остановился, но потом продолжил путь. Он так нахмурился, что казался раздраженным, либо он глубоко задумался.
— Тебе двадцать пять, — сказал он.
Райннон ничего не ответил, его мысли витали где-то вдалеке.
— Ты живешь хорошо, — сказал шериф.
— Ну, здесь долгие зимы, — сказал Райннон.
Остаток пути до пещеры они прошагали в молчании.
— Как ты проходишь через горы? — спросил шериф.
— Я тебе покажу. Как-нибудь возьму с собой.
— Лучше не надо, — сказал Каредек. — Знаешь, как это бывает. Никогда нельзя знать наверняка. Все может случиться. Лучше пусть это будет твоим секретом.
— Я тебе расскажу, когда захочешь, — сказал Райннон. — У меня нет от тебя секретов, Оуэн. Моя душа открыта для тебя так же, как ладонь руки.
Но шериф хмуро пробормотал:
— Ничья душа не открыта. Мои отец и мать не понимали меня; я не понимал их. Никто не в состоянии понять другого. Любые друзья — все равно, что горы в Неваде.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил преступник.
— Горы в Неваде выглядят всегда так, будто стоят у тебя на заднем дворе. Но прежде, чем ты доедешь до ручья, который видишь на склоне одной из них, ты проедешь пятьдесят миль и умрешь от жажды. Я хочу сказать, что и с людьми точно так же. Думаешь, что понимаешь их, а на самом деле ничего о них не знаешь.
Райннон некоторое время думал над его словами.
— Ты слишком усложняешь, — произнес он. — Лично я принимаю вещи такими, какими они кажутся.
— Многие живут, как ты, — сказал Каредек. — Они принимают вещи такими, какими они кажутся. Они никогда не задают себе вопрос, а могут ли они увидеть все, что стоит увидеть?
— Да, — отозвался Райннон, — это правда.
— Возьмем, например, тебя.
— Ну, и что я?
— Давай поглядим. Когда ты отправился в горы?
— Не знаю. Лет семь назад, должно быть
— Семь лет! Это же много.
— Да, довольно много, — согласился Райннон.
Он оглядел суровый склон горы.
— Зимы здесь длинные, — сказал Райннон.
— С холодными ветрами, надо думать.
— Очень холодными, — сказал Райннон.
Они дошли до пещеры. Солнце садилось. Долины постепенно окутывала тьма. Они стояли бесконечно выше, почти у самого пылающего неба. Пустыня тоже казалась горящей, но пламя было неярким, словно его закрывала дымка.
— Наверное, это было случайностью, — сказал шериф.
— Что?
— Та первая твоя неприятность. По моему, в Тусоне?
— Нет. Это не было случайностью. Мы с парнем с рудников затеяли в шутку бороться. Он разозлился, схватил камень и ударил меня по голове. Я его убил.
— Тебе надо было не скрываться от суда. За это тебе ничего не грозило.
— Я знал. Но понял, что не гожусь для жизни среди людей. Например, если кто-то тебя ударил, ты не имеешь права злиться. Однако это не про такого, как я!
Он вытянул руки и удивленно посмотрел на них, как будто они принадлежали другому человеку.
— Я становлюсь бешеным, — сказал Райннон. — Ничего не соображаю. Мозги словно заволакивает. Мне нельзя жить среди людей. Я понял это в тот день в Тусоне и уехал. Потом одно цеплялось за другое…
— Прошло семь лет, — сказал Каредек.
— Мне казалось, больше.
— Зимы здесь больно длинные, — сказал шериф.
— Скалы обмерзают и становятся сколькими, — сказал Райннон. — Черти что!
Они замолчали. Закат начал затухать, и вершины гор окрасились в мягкий розовый цвет. Земля под ними была абсолютно черной. Нет, не абсолютно. В эту черноту можно было смотреть.
Пауза тянулась долго, потом Райннон сказал:
— Меня очень беспокоят дети.
Шериф набил трубку и ждал.
— Однажды у меня появилась идея, — сказал преступник. — Захотелось спуститься и взять пару детей. Тех, у кого нет ни отца, ни матери. Взял бы себе мальчика и девочку и воспитал бы их тут как полагается. Но…
Он не закончил, и шериф пробормотал:
— Да, зимы суровые.
— Суровые, — сказал Райннон. — Да еще ветер. И покрытые льдом скалы.
— Ну, — сказал шериф, — я понимаю, о чем ты. Но тебе ведь нужны не дети.
— А что?
— Тебе нужна женщина, — сказал Каредек.
Он вспомнил, что не раскурил трубку. При свете спички он искоса взглянул на Райннона, но тот уставился в непроглядную тьму долин.
— Да, — сказал Райннон, — мне нужна женщина. — Затем добавил: — Я с женой! Смешно!
— Не понимаю, почему, — сказал шериф.
— Такой, как я — с женщиной. Смешно.
— Ты никогда не обидишь женщину, — сказал шериф.
— Разве? — спросил Райннон. — Не знаю. У меня мозги вроде как затуманиваются. Я тебе говорил?
— У тебя здесь свободная жизнь, — сказал шериф. — Когда ты что-то захочешь, можешь спуститься в долину и взять. А потом исчезнуть через «дыру в стене». У тебя это хорошо получается.
— У меня это хорошо получается, — сказал Райннон.
— Я, пожалуй, лягу спать, — сказал шериф.
— А я еще посижу. Звезды еще не появились.
Шериф остановился у входа в пещеру.
— Виноваты не зимы, ветер и замерзшие скалы, — сказал он. — Виноват ты. Беда в самом тебе, Эннен.
— Да, правда, — ответил Райннон. — Беда во мне, это верно!
Шериф вошел в пещеру, улегся на постель из ароматных сосновых веток и заснул.
Глава 4
Следующие день или два они делали вид, что не разговаривали о жизни вообще и о будущем Райннона в частности. Но затем как-то к вечеру над долиной разразилась гроза и загнала их в пещеру. Они не могли развести костер: порывы ветра наполнили бы их жилище удушливым дымом. Поэтому они закутались в просторные оленьи шкуры — Райннон освоил индейский способ выделки этих шкур.
Они сидели в глубокой тьме и курили, пока им не надоело.
— Внизу наверняка зажгли лампы, — сказал шериф.
— Мне надо забыть, что делают внизу, — ответил Эннен.
— Нет, — сказал шериф, — ты не прав.
Он обдумывал это несколько дней. В его голосе звучала уверенность.
— Меня там будут ждать с распростертыми объятиями, — сухо предположил Райннон. Они будут рады меня видеть.
Он рассмеялся, а шериф, прислушиваясь к его голосу, про себя удивился. Голос юноши звучит с хрипотцой, и только в зрелом возрасте голосовые связки развиваются полностью, и человек начинает говорить со звучной уверенностью. Таким был голос Райннона — густой, мягкий, говорящий о среднем возрасте.
— Ты видел свои объявления «Разыскивается», которые развесили повсюду?
— На них я похож скорее на медведя, чем ан человека, — сказал Райннон.
— Их рисовал Филипсон, художник. Он видел тебя, когда ты грабил «Оверденд».
— Художник? — презрительно фыркнул Райннон. — Он на меня работал.
— Тебя и без того достаточно хорошо знают, — сказал шериф.
— Конечно, знают, — согласился Райннон. — И нет нужды развешивать мои фотографии.
— Тебя знают по гриве волос, которая падает тебе на плечи, и по бороде. Знаешь, как некоторые тебя зовут?
— Знаю. Черная борода.
— Но допустим, старик, что ты пострижешь волосы и пройдешься бритвой по лицу?
В этот момент в склон горы с нечеловеческой яростью ударил ветер. В нем слышался крик лесов, неистовство рек, и гора задрожала под его гневным порывом. Несколько минут Райннон не мог перекричать его, поэтому у него было время обдумать ответ.
— Ну… — наконец сказал он.
Шериф, довольный, что его идея не встретила возражения, тут же продолжил:
— Видишь, в чем дело. Если бы я мог убрать шрам на щеке, я легко смог бы изменить внешность. Почему? Ну, допустим, кто-то захотел бы меня описать. Он сказал бы что-нибудь в таком духе: «Крупный мужчина со шрамом на лице. Как будто его оцарапал медведь». Вот так меня всегда описывают. А теперь предположим, что бы сумел избавиться от шрама. Тогда, если бы изменил голос и одежду, меня никто бы не узнал!
— Понимаю, что ты хочешь сказать, — задумчиво произнес его собеседник. — Не знаю…
— Или допустим, что ты увидел бы гору Лорел без леса на вершине.
— Это верно, — сказал Райннон.
— А потом ты бы мог смыться из этих мест…
— Нет, не мог бы.
— В других местах воздух так же чист, вода так же свежа, а олени такие же упитанные.
— Я — часть горы Лорел, а она — часть меня. Я должен быть на ней или видеть ее. Иначе не получится!
Шериф не пытался его переубедить. Хотя ему не очень это нравилось, он, похоже, наткнулся на стену, которую просто так не преодолеть.
— Ладно, — сказал он, — позволь кое-что тебе объяснить. Люди видят то, что хотят видеть.
— Это точно.
— Кто ты?
— Я Райннон. Я убийца. О, мне известно, что обо мне говорят!
— Почему? Ты представляешься им таким: на несущейся лошади или на скачущем муле с волосами, которые ветер развевает по твоим плечам и черной бородой. Таким тебя видели в течение семи лет. Людям в долине кажется, что это продолжается семьдесят лет.
— Да, — сказал Райннон. — У них были со мной неприятности. Они не знают, как меня остановить. Они не знают о дыре в стене.
— Конечно, не знают, — сказал шериф. — Ты говоришь, что зимы здесь длинные. Так вот, ты для людей в долине словно зима. Они смотрят вверх и что видят? Гору Лорел? Нет, и можешь в этом не сомневаться. Они видят Эннена Райннона посреди неба со своей черной бородой; а облака, что прибивает ветром к склону горы, — это волосы Райннона, развевающиеся за его спиной. Возьми, к примеру, прошлый месяц. Сэнди Фергюсон продал свое дело и уехал. Сказал, что Райннон — слишком большая нагрузка для его нервов.
— Да, — сказал Эннен без тени тщеславия, — должно быть, для них это плохо. Я имею в виду, что им неизвестно, как я каждый раз ухожу. Им неизвестно о дыре в стене. Ты слыхал байку о крылатом коне?
— О Пегасе? Слышал когда-то.
— Дыра в горе для меня лучше, чем крылатый конь. Ясное дело, что люди волнуются.
— И я тоже, — сказал шериф.
— Поэтому ты пришел за мной. Да, конечно. Я долго ждал, что увижу тебя…
Его голос умолк. Ветер стих. Но они остались сидеть в пещере, глядя на белое кружево звезд, заполнявшее вход. Они думали о том, что могло случиться, о смерти, о том, что могли потерять, а не получить.
— Больше того, я собираюсь взять тебя вниз, — сказал шериф.
— Да ну? — с удивлением спросил Райннон без тени сомнения или вызова.
— Да! Хотя этого никто не узнает. Я возьму тебя вниз. Устрою. И ты начнешь новую жизнь! — последнюю фразу он произнес осторожно.
Ответ Райннона был неожиданным:
— Иногда твои слова меня пугают, Оуэн!
— Конечно, пугают, — ответил шериф. — Сиди тихо и дай мне подумать за тебя, ладно?
— Ясное дело, — сказал Райннон.
Оуэн Каредек выпрямился и вдруг понял, что его кровь на самом деле смешалась с кровью Райннона. Это было реальнее, чем в прошлые времена, когда ритуал был принят индейцами. Теперь он мог думать, как Эннен, а тот соглашался с его мыслями.
Он больше не пытался что-то оспорить, не пытался предложить что-то умное. Он понял, что надо просто найти компромисс; и когда он будет достигнут, тогда он мог делать, как ему захочется; останется лишь выбор — как избавится от этого дикаря наилучшим способом. Каредек перебирал одну за другой идеи, но ни одна из них его не удовлетворила.
— Мне надо подумать, — сказал шериф, вышел из пещеры и остановился, подняв голову к небу. Во всяком случае, так показалось Эннену Райннону, который остался в темноте.
Шериф долго стоял в этой позе, не поворачиваясь. Затем вернулся, сел на постель и больше не разговаривал.
Но утром, когда они мокрые стояли у заводи, смахивая с тела капли ледяной воды, он сказал:
— Тебе лучше побриться. У меня есть бритва. Возьми ее и побрейся.
— Ни разу не брился за семь лет, — сказал Райннон. — Но я справлюсь.
— Сначала идем пострижемся, — сказал шериф.
Каредек кое-что понимал в парикмахерском деле. В лагере были ножницы, которыми они изредка пользовались, и он их тщательно наточил. Затем обрезал тяжелые черные локоны Райннона. На память пришла история о Самсоне, как вместе с волосами ушла сила героя.
Потом осторожно поравнял прическу и обратил внимание, что его шея была округленной, как у мальчика, и совершенно белой.
— Со своей бородой ты выглядишь скособоченным, — сказал Каредек. — Возьми бритву и побрейся.
Райннон спустился к реке и побрился. Он вернулся, потирая с полдюжины порезов, и кожа его была белой, как снег. Только под глазами и на носу, словно маска, кожу покрывал загар.
Шериф с изумлением увидел, что Райннон помолодел лет на двадцать. Невозможно было поверить, что это тот самый человек, за которым он пришел охотиться в горы.
Его шаг стал легче. Плечи казались еще шире. Глаза, блестевшие раньше из-под гривы волос, теперь стали больше и мягче. Сама фигура — стройнее и суше.
Каредек понимал, что произошло чудо и что в одно мгновение старый Райннон умер. Тем не менее, он лишь сказал:
— Намажь лицо маслом, иначе быстро сгоришь. И тебе нужно немного позагорать.
Эннен Райннон провел рукой по лицу.
— Какое-то странное ощущение, — заметил он.
— Ну да, — сказал шериф. — Теперь у тебя будет новое имя. Какое? Допустим, Джон Гвинн. Это тоже валлийская фамилия. Как она тебе нравится?
— Жжет, как пламенем! — сказал Райннон.
Он говорил о вновь обретенном лице, прошедшем пытку лезвием бритвы.
Глава 5
Между Маунт-Лорел и пустыней катились на запад мягкими волнами подножия хребта. Они выглядят слишком маленькими по сравнению с суровой громадой горы Лорел; они слишком очаровательны, чтобы называться границей пустыни и слиться с ней. Это отдельная узкая полоска со своим климатом. Облака, которые летят над пустыней, не пролив ни капли влаги, охлаждаются у высоких склонов горы и проливаются дождем над холмами, образуя бесчисленные маленькие ручьи, скатывающиеся в пустыню.
1 2 3 4