— Да оставьте его в покое! — возмущенно воскликнула мать.— Он объяснит… он всегда может объяснить, если немножко потерпите!— У человека всего одна жизнь, — произнес отец. — А чтобы дождаться, что скажет Том, и успеть сделать что-нибудь еще, понадобятся две.Парень чуть покраснел от напряжения, пытаясь собрать ускользающие мысли и одновременно разобраться в разгоревшемся вокруг него споре.Наконец вымолвил:— Знаете… дикие твари боятся человека. Они видят его только издалека. А когда узнают нас ближе, должно быть, начинают ненавидеть.— Ну и дурацкая мысль! — отозвался один из братьев. — Как у тебя и все остальное! Ну скажи, зачем лошади ненавидеть человека?Том в замешательстве поглядел на брата.— Дайте ему подумать, — издевательски бросил отец. — Погодите немножко, придумает ответ и на это.— Зачем? Скажу сразу, — возразил Том. — Думаю, лошади ненавидят нас за шпоры. А потом… мы же им ничего не даем, кроме сена и овса, чтобы работали.— А чего же им еще надо? Что еще им можно дать? — усмехнулся Джим.— Пять долларов в день! — сострил другой брат.Все сидящие за столом, переглядываясь, расхохотались.— Им нужно доброе обращение! — убежденно заявил Том.— Ты осел, — заключила обычно не замечавшая его младшая сестра.— Доброе обращение? — переспросил отец.— Серый Барни последний месяц таскает плуг только благодаря доброте, — сообщил Том.— Старый мул? Да он здоров как всегда!— Не знаю, протянет ли он еще недели три, — признался Том Глостер.— А ну-ка, хватит! — запротестовал Джим. — Не хватало еще всякой чертовщины про будущее!— Я не предсказываю будущее, — ответил Том, — сужу по тому, что вижу сегодня.— Хватит, нагляделся! Ступай к кобыле!Том ушел и, спустившись в долину, был вознагражден. Кобылка больше не прядала настороженно ушами, а при виде его радостно их навострила. Глава 3А ЭТО НЕ ДЛЯ ДОМА Родные хотели, чтобы Том занимался с кобылой всю ночь.— Надо ее хорошенько измотать. Самое верное средство, — говорили ему.— Какой с этого толк? — возражал Том. — Как только отдохнет, снова станет сбрасывать с седла, разве не так?— А тебе-то что? — сжимая кулачки, набросилась на него младшая из сестер. — Ты же свою сотню долларов уже получишь!Чтобы не слушать этих разговоров, Том действительно ушел на всю ночь, но с лошадью не работал. Просто оставался с нею в сырой промозглой низине. Соорудил из зеленых сучьев постель и, расположившись на ней, урывками дремал. Один раз ему показалось, что к нему подкрался волк, но, открыв глаза, увидел перед собой лошадиную морду. Снова проснулся, когда серая улеглась рядом с ним. Он протянул руку и в свете звезд увидел, как кобыла, наклонив изящную голову, по-собачьи ее обнюхала. Очень довольный, Том уснул крепким сном и проспал до рассвета.Проснулся окоченевшим, разбитым, с тяжелой головой, но, умывшись ледяной водой из речки, несколько взбодрился. Подвел напиться и кобылу. Затем пучком сухой травы насухо вытер ее от росы. Все это время Том не пытался оседлать лошадь, самое большее — стоял рядом, держась рукой за спину. Только теперь положил на нее седло, не сильно затянув подпруги, потому что по утрам эти животные очень не любят, если их туго утягивают. Потом сел в седло. Ни плетки, ни шпор у него не было. Свободно отпустил поводья. Кобыла повернула голову, обнюхала колено парня, покосилась на него блестящим глазом. Затем, грызя удила и встряхивая головой, двинулась вперед. Начни ее придерживать или понукать — взвилась бы тигрицей, безудержно, яростно, ибо самые кроткие, самые чуткие натуры борются за свою душу отчаяннее всего.Том, однако, не докучал ей. Пустил свободно разгуливать из конца в конец ложбины. Хотела остановиться — останавливалась; хотела пуститься рысью — бежала рысью; хотела перейти на шаг — переходила на шаг. Но помаленьку брал бразды в свои руки. Сначала, когда он натягивал поводья, серая нетерпеливо сучила ногами, но вскоре начала понимать. Приучить лошадь слушаться узды — дело несложное, и уже через полчаса кобылка все понимала. Потом, лишь тихо всхрапнув, позволила натянуть удила потуже. Когда Том подъехал к дому, солнце едва взошло.Поглазеть на них высыпало все семейство. Парень мало что от них услышал, но смотрели они на него со скрытым уважением. Один из братцев потом объяснял:— Знаете, почему у него получается? Потому что он сам словно животина!— Верно, недалеко от них ушел. Потому и понимает!Все были очень рады сотне долларов, и у каждого появились виды на эти деньги, то есть у каждого, кроме Тома и матери. Правда, его плотно покормили завтраком, а отец, довольный, что сын сумел объездить лошадь, заявил, что тот до конца дня свободен от работы. Затем он вместе с Томом отправился в деревню, где они нашли того чужака, Капру.Хосе Капра смотрел на серую сияющими от радости глазами. Подошел поглядеть, что получилось, и Хэнк Райли. Вообще-то на площади перед отелем собралось с полсотни человек.Том Глостер коротко предупредил:— Ни шпор, ни плетки!Пристально посмотрев на парня, будто услышав что-то давно забытое, Капра кивнул. Затем проехал на кобылке из конца в конец улицы. Дважды, когда слишком сильно натянутые удила рвали чувствительный рот, она вставала как вкопанная, готовая причинить неприятности седоку, но Капра в конце концов понял ее нрав, и она пошла свободным размашистым шагом, какого не получишь никакой дрессировкой.— А ты, видно, здорово продешевил, — сказал кто-то Хэнку Райли.Тот, побледнев от злости, поглядел в сторону Тома Глостера:— Родословная этой кобылы уходит ко временам Мафусаила. Да, я потерял на ней не менее двух тысяч, и только из-за того, что этот малый не захотел предложить свои услуги мне, а предпочел работать на чужака!Том слышал его слова, но промолчал. За свою жизнь он наслушался столько неприятного в свой адрес, что давно научился не обращать на это внимания. Однако его старший братец не мог такого стерпеть. Все Глостеры, кроме Тома, были большими забияками. Джим немедленно высказался:— Хотел надуть несчастного чужака, выудить у него и коня и монету, а надул самого себя. Так тебе и надо, Райли!Не видя кругом себя дружественных лиц, Хэнк Райли повернулся и понуро побрел по улице. Капра, не слезая с седла, передал Тому Глостеру причитающиеся деньги. Мальчишка оказался рядом со своим спутником.— А что достанется тебе, амиго? — заметив, как отец тут же выхватил из рук парня деньги, спросил Капра.— Мне? — переспросил Том. — Конечно же удовольствие от работы с лошадкой.Скептически хмыкнув, Капра вдруг задал вопрос:— Можешь сегодня еще поработать?Том посмотрел на отца.— Чего еще не хватает? — насторожился тот. — Разве кобыла не объезжена?Чужестранец спокойно поглядел на него:— Я предлагаю другую работу. Плачу пять долларов.— Можешь брать! — позволил отец. — Ступай с ним и делай, что попросит… не знаю, что там!Том Глостер двинулся по улице, сопровождаемый едущими по бокам Капрой и не раскрывающим рта мальчишкой. До ушей Капры донеслось:— Дай старому Глостеру еще пяток баксов, он шкуру с парня продаст!Капра посмотрел на спокойное улыбающееся лицо Тома. Переглянулся с мальчишкой. Тот презрительно стрельнул глазами в сторону шагавшего между ними парня. Они свернули прямо в глубь длиннохвойного соснового леса. Когда-то здесь стоял еловый лес, пока по нему не прошелся огонь, оставив на месте пышной красоты черные скелеты. Среди уродливых стволов постепенно выросли длиннохвойные сосны — резерв и авангард леса, заполняющий бреши в его рядах и прокладывающий путь другим породам. Капра двинулся по мрачным зарослям, пока не выбрался на маленькую глухую поляну. Когда-то здесь стояла охотничья избушка — были все еще видны оставшиеся от фундамента и очага камни. Здесь Капра остановился.— Стрелять умеешь? — поинтересовался у Тома.— Стреляю немного.Капра достал из висевшего у колена седельного чехла длинноствольную винтовку, непохожую на винчестер. Том Глостер открыл затвор, спокойно осмотрел оружие:— Из этой смогу.— Вон там, на верхушке, ворона, — показал Капра.Поняв, чего от него хотят, Том посмотрел на птицу. Далековато. Уверенно поднял винтовку и выстрелил. Тяжело захлопав крыльями, птица с карканьем взлетела с дерева, но пара черных с прозеленью перышек, кружась, спустилась на землю.— Когда он стрелял, ветром качнуло ветку, — заметил мальчуган.— Люди крупнее ворон, — зевая, заметил Капра. — Так вот что, молодой человек. Я завернусь в одеяло и улягусь вон под тем деревом. Я по-настоящему не спал… наверно, год. Сегодня буду спать. А ты меня покарауль! — В его глазах стояла мучительная усталость.— Покараулю, — заверил Том Глостер.— Шевельнется лист, мелькнет тень, хрустнет ветка — сразу буди!— Хорошо.Завернувшись в одеяло, Капра улегся под деревом и мгновенно уснул. С каждым выдохом из его груди вырывался стон, будто от тела отлетала душа.Мальчишка улегся под тем же деревом. На мгновение присел, внимательно глядя на Глостера, потом, распластавшись на земле, тоже моментально уснул.Тому было очень странно наблюдать за ними, но теперь он понимал, почему у них такой измученный вид. Это была смертельная усталость, неодолимое желание спать.Час тянулся за часом, тени от деревьев передвигались, спящие не шевелились, а Том сидел как изваяние. Находясь на посту, он словно читал раскрытую книгу. Отметил на молодой сосенке шрам от молнии, наблюдал, как ловко перелетают с дерева на дерево две белочки, одна из них свалилась вниз, но уцелела, распушив хвост, следил за распластавшейся на буром камне коричневой ящеркой, которая медленно, как часовая стрелка, передвигалась вслед за солнцем, слушал щебетание птиц, то слабое, отдаленное, то громкое, над самой головой. Но его ухо не уловило ни звука, который бы свидетельствовал о присутствии человека.Понемногу сгущались сумерки, в лесу стало прохладнее. Зевнув, сел Капра. Тут же поднялся мальчишка. Затуманенными от сна глазами оба посмотрели на Глостера. Затем, не мешкая, поднялись на ноги и вскочили на коней. Глостер поймал в ладонь пятидолларовый золотой. Никогда еще он не держал в руках таких денег.— Это тебе, а не твоим домашним, — уточнил Капра.Сверкнув глазами, мальчишка безжалостно добавил:— Все равно не сохранишь! Отнимут! — и рассмеялся со злой издевкой в голосе.— Ты подарил мне добрую лошадь, подарил хороший сон, — сказал Капра. — Да вознаградит тебя за это судьба!И всадники скрылись в лесу. Глава 4ЗОЛОТОЙ Торжественность, с какой были сказаны последние слова, запала в душу Глостера. Словно бы среди праздного разговора один из собеседников вдруг самым серьезным образом излил свою душу. Будто в глухом молчании леса прозвучали церковные колокола.В голове Тома один за другим возникали важные вопросы. Кто эти двое? Из каких они стран? В какие края направляются? Глостеру казалось, что незнакомцы прибыли с другой планеты, и он никак не мог представить, куда теперь держат путь. Солнце садилось. Он не спеша побрел домой. По пути повстречал скачущего на мустанге в город старшего брата. Увидев Тома, тот осадил коня и крикнул:— Выполнил работу?— Да.— Получил пять долларов?— Да. Вот они.— Давай-ка сюда! В городе сгодятся!Том протянул было руку, но тут вспомнил последние слова мальчишки и положил блестящую золотую монетку обратно в карман.— Пожалуй, оставлю себе.— Вот это нахал! — воскликнул Джим. — Давай сюда, а то схлопочешь плетки!Он направил коня на Тома, но тот, схватив его за уздечку, шагнул ближе и взял брата за колено. Во всей округе не было парня здоровее и задиристее Джима, но у Тома не выходили из головы слова мальчишки. Потому он с хладнокровным любопытством посмотрел брату в глаза:— Зачем они тебе?— Как зачем? Ну и осел! Кто о тебе заботится? Кто тебя бережет? Кто за тебя думает? Кто, кроме меня и остальных? И это благодарность за все?! Как видно, в твоей жалкой душонке нет ни капли благородства.— Выходит, ты меня ненавидишь? — удивился Том.— Не хватало еще ненавидеть такую букашку! Отпусти уздечку, живо!Он дернул за узду. Это было равносильно тому, чтобы оторвать от земли железный столб, потому что Том мертвой хваткой держал кожаные поводья.— Эти деньги заработал не ты, — произнес твердо.— Пропади ты пропадом со своими рассуждениями! — крикнул Джим.Том отпустил руку, и брат, пришпорив коня и изрыгая проклятия, поскакал прочь. Этот верзила и грубиян вдруг показался Тому не таким уж грозным. Чем-то вроде птички, выпущенной из его, Тома, ладоней.Эта мысль позабавила парня и заставила задуматься. Поглощенный ею, он долго стоял на месте, ничего не замечая вокруг. Позднее в памяти остался только терпкий запах вики с ближайшего поля.Когда Глостер-младший дошел до дому, ему показалось, что он видит его впервые. Точнее, видел, конечно, раньше, но как бы во сне, а теперь даже в сумерках картина стала реальной. Домишко был так мал, что казалось непонятным, как в нем помещаются девять человек. Раньше он никогда об этом не задумывался. По одну сторону от дома раскинулся огород, оттуда шел запах поздней капусты; по другую был клочок земли под люцерной, орошаемый с помощью скрипучего ветряка. Перед воротами стоял высокий вяз, слева от него — смоковница. Смоковница с вязом образовали на фоне неба высокую зеленую арку. Том впервые оценил их размеры.Обойдя вокруг строения, он прошел на задворки, где высилась огромная — выше дома, выше сараев, выше деревьев — куча хвороста и корней, которые он натаскал из долины.С погруженного в темноту заднего крыльца раздался резкий голос:— Опять опоздал к ужину. Получил пять долларов?— Да.— Надо было взять с него шесть — работал допоздна.— Не допоздна, шел домой не спеша.— Что так?— Думал.— Значит, бездельничал. Давай деньги!— По дороге встретился Джим. Хотел их взять.— Проклятие! И что, отдал ему? По какому праву?— Я не отдал, — признался Том.— Не отдал? Тогда чего болтаешь? Что он сказал?— Вырвался из моих рук.— Что ты хочешь сказать? Как это — вырвался из твоих рук?— Как отпущенная птица.— Ну на тебя сегодня нашло, как еще никогда! Давай гони денежки!— Ты только что сказал, что у Джима на эти деньги нет никаких прав.— Ну и что?— А какое у тебя право?Молчание, тяжелое дыхание; грязное ругательство.— Значит, на меня идешь, молокосос…Спрыгнув с крыльца, отец подошел к Тому. Он был ростом выше сына. Могучая фигура, отцовский авторитет, годы — все было за него. Глава семьи опустил руку на плечо Тома, парень напряг мышцы, и отцовская рука вяло скользнула с плеча.— Черт побери, — пробормотал мистер Глостер, — кого ты наслушался? Кто вбил такое в твою пустую башку?— Смоковница.— Что?— Еще вяз.— Такой чепухи я от тебя еще не слыхал!— Если посмотришь на эту кучу… — начал Том.— Будет чем заняться зимой. Порубишь на дрова. По крайней мере, будет нам какая-то помощь.— Ага, — согласился Том.Он принялся с любопытством разглядывать кучу хвороста и корней, которая была выше любого стога сена, вспоминая, что каждая ветка была вырвана из земли его руками, каждый корень вырублен глубоко из-под земли его топором. Некоторые корни были легкими, выдергивались будто свекла или морковка. Но другие походили на скрученные сыромятные ремни. За год, состоящий из многих месяцев, за месяцы, состоящие из многих дней, за дни, состоящие из многих часов, лившихся как дождь с небес, он проделал эту работу, и теперь ее плоды высились до самого неба, выше дома, выше деревьев.— Когда ты посадил смоковницу и вяз? — спросил Том отца.— К черту деревья! Давай пять долларов!— Лет тридцать назад или больше? — предположил сын.— Много больше. Ты что, против отца идешь, Том Глостер? Не отдаешь мне, что должен за те годы, которые я тебя растил?— Бери. Отдаю, — буркнул парень.— Что отдаешь?— Вот этот хворост.— Ты отдаешь его мне? Спрашивается, на чьей земле это выросло? А выходит, отдаешь мне?— Я натаскал тебе хвороста и расчистил землю от кустов.— Это-то болото! И еще ставишь себе в заслугу, так, что ли? Коль не знаешь никакой другой мужской работы…— Посмотри! — сказал парень.— На что смотреть?— Видишь эту кучу хвороста? Видишь, она выше дома, выше сарая, выше вяза и смоковницы, которые росли больше тридцати лет?!— Что за глупости ты мелешь?— Разве это глупости?— А разве нет?Том Глостер вздохнул.— В моих словах что-то есть, — терпеливо продолжал он. — Это пришло мне в голову, когда я недавно стоял перед домом. Зачем тебе деньги, которые заработал я?— Спрашиваю: ты мне сын?— Да.— Кто тебя кормит и одевает?— Ты.— Тогда почему я не имею права на твои деньги?— Джим тебе сын?— Да.— Разве его ты не кормишь и не одеваешь?— Он одевается сам. К тому же он мужчина, а не какой-то недоумок…— Значит, я недоумок? — задумчиво произнес Том.— Сам довел меня своими дурацкими разговорами!Том шагнул мимо него. Зашел на кухню, где мать, склонившись над тазом, заканчивала мыть посуду. Вода в тазу была грязной и жирной, покрасневшие руки тоже были грязными.— Вода кончилась, — заметил Том.
1 2 3 4