Встряхнул несколько раз. Голова пацана замоталась из стороны в сторону.
— Сколько тебе год? — Рахман нервничал, и нужные русские слова не приходили на ум.
— Что?
Мальчик не понял вопроса.
— Я тебя расспросил?… — Рахман начал размахивать автоматом.
— Ему четырнадцать, — ответила за парнишку пожилая женщина.
— Кто?! — В уголках губ Рахмана пузырилась пена, белая и липкая. — Кто тебя расспросил? Ты, старуха, сиди молчи!
Трое пассажиров, солидные бизнесмены в одинаковых бордовых пиджаках, втянули головы в плечи и отвели глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядами с террористом.
— Он не понял вопроса. — Женщина еще раз попыталась объяснить свое вмешательство в разговор.
— Я не по-русски спросил?! Не по-русски? По-армянски, да?!
Испугавшись за мальчика, которого Рахман продолжал держать за горло, женщина замолчала.
— Встань! — Рахман дернул пацана вверх и поставил на ноги. — Придем аэропорт, я тебя отпущу. Один. Пойдешь в милицию. Скажешь: захват. Мы требуем власть. Скажешь: придет милиция, мы тут всех убьем. Вот, видишь? — Рахман вынул из кармана гранату. — Всех. Тебе их жалко, да? Тогда все скажешь правильно.
7
Отпустив Полуяна, Мохнач через узел связи вышел на командира бригады генерал-майора Дымова. Тот оказался на месте.
— Товарищ генерал… — Мохнач выдержал паузу. Комбриг в чине генерал-майора ходил всего только месяц, и каждое обращение к нему по званию звучало для него вдохновляющей музыкой. Разве не приятно сто раз в день слышать звон ласкающих слух колокольчиков? — Товарищ генерал… — И уже после паузы — как молотком по макушке: — У нас ЧП.
Хитер Мохнач, не отнимешь. Скажи он: «У меня ЧП» — и сразу ясно, кто, как принято говорить в войсках, может быть «назначен виновным», с кого драть лыко, кому приписать недогляд и ответственность за то, что строгий воинский строй вдруг начал сбиваться с твердого шага. «У нас ЧП» — это прямой намек шефу, что спасаться от грома и молний, которые обрушатся на бригаду «с небес», предстоит им обоим, в единой связке.
— Твою май-ло! — ахнул Дымов в трубку. — Порадовал!… Ну, порадовал! Что там у тебя?
«Ах, генерал! — Сходу понял Мохнач. — Не принимает формулу „у нас“. Переводит ее в „у тебя“. Ну ладно, сообщу — не станешь крутить».
— Докладывай! — приказал Дымов.
Генерал желает знать подробности? Пусть потомится — для лучшего восприятия.
— Если вы не против, я бы к вам подскочил. Лично. Провод, он длинный…
«Ах, черт подери, должно быть, в самом деле что-то серьезное! — Сердце екнуло у генерала. — Верно, что-нибудь очень уж поганое, если Мохнач не хочет говорить по телефону… Опасается чужих ушей. Впрочем, так даже лучше. Меньше слушателей — меньше беспокойства. На телефоне всегда могут „висеть“ чужие уши. Всегда…»
Сто километров — полтора часа езды. Еще десять минут на доклад. Можно было изложить обстоятельства и покороче, но Мохнач не дурак. События следует излагать так, чтобы и начальник не счел себя слишком умным, и не подумал, что докладывающий — дурак. Вину и ответственность за происшедшее надо возложить на плечи обоих равной тяжестью. Да так плотно, чтобы никому сложить с себя ответственность не удалось.
Генерал слушал доклад, хмурился, сводил брови над переносицей. Ну, дела!… Ну, бардак!…
Тем не менее сразу крутых решений Дымов принимать не стал: кинешь неосторожно камень в грязь, тебя же самого и обрызгает. Посоветовал по-отечески:
— Возвращайся в полк и постарайся уладить миром. Что-нибудь пообещай, в конце концов, наступи на хвост побольнее. Скажи ему, что я уже в курсе дела. Не уймется, приеду к вам, выведу всех офицеров на стрельбище, построю и поставлю этого мудилу на общее обозрение. И при всех скажу, что он трус и поганец. Потом пусть стреляется.
«Как же, — подумал Мохнач. — Такой застрелится»…
Но ответил согласием:
— Есть! — Комбриг, хотел того или нет, уже перевалил часть груза на свои плечи. — В известность его я поставлю.
Подумав, Мохнач решил пойти дальше.
— Может, мне самому вывести его перед строем? Соберу офицеров, поговорим. Полуяну люди в лицо скажут, что о нем думают…
Дымов откликнулся немедленно:
— Кто скажет? Много у тебя таких людей?
— Подготовим. Одного, двух… Найдем. Будьте уверены.
— Выбрось из головы! — Комбриг неожиданно вскипел. — А если кто-то из офицеров поддержит Полуяна? Ты об этом подумал?!
Полтора часа обратно, в гарнизон. И опять Полуян у командира полка. Мохнач спокоен, умиротворен, не говорит — мурлычет:
— Я был в бригаде. Говорил с комбригом. Он тебя понимает. Говорит, ты переутомился. Так что пиши рапорт. Отправим тебя в отпуск. Путевку дадим. Езжай в Дарасун. В Забайкалье. Водички там поглотаешь. Говорят, успокаивает нервы…
— Путевка есть?
Мохнач оживился, почувствовав интерес Полуяна к его предложению.
— Есть. Люксовая.
— Тогда поезжайте сами. Я гляжу, у вас тоже нервишки разболтаны. А для меня здоровье арбатских героев…
Полуян снова взбрыкнул, потерял осторожность. Второй раз такого нахальства Мохнач не ожидал. Сдерживать себя не стал.
— Полуян! Хорошего отношения ты не понимаешь. Тогда садись и пиши рапорт. Об увольнении. К чертовой матери! Или пойдешь под суд! За этим дело не станет!
— Рапорт я напишу. С объяснением причин отказа выполнять приказ.
— Пиши что хочешь! Трибунал разберется.
8
Начальник краевого управления ФСБ полковник Валерий Борисович Кутин был занят не очень приятным делом. Два дня назад на прием к нему напросилась корреспондентка городской газеты «Вечерние новости» Галина Кагарлицкая. Дама из рьяных «демократок», писала о преступности и терроризме, при этом всячески старалась побольнее уколоть силовые структуры. Судя по ее статьям, авторша далеко не всегда разбиралась в проблемах, о которых писала, зато умела выражаться хлестко и по твердому убеждению Кутина, абсолютно безответственно.
Кутин мог бы и не встречаться с Кагарлицкой, которую никогда не видел и видеть не желал. Более того, при упоминании ее фамилии он испытывал устойчивое раздражение. Однако не принимать журналистку в условиях демократии-значило демонстрировать свою слабину.
Кагарлицкая оказалась куда симпатичнее, нежели ее представлял Кутин: маленькое привлекательное личико, неуловимо похожее на лисью мордочку, острые проницательные глазки, аккуратный носик с чувственными ноздрями, яркие, соблазнительные губы.
Она уселась перед полковником в вольной позе — закинув ногу на ногу. Кутин всячески старался не глядеть на ее круглые матовые колени, но его взгляд автоматически на них фокусировался, и отвести его в сторону было трудно.
Тема беседы была банальной. Незадолго до их встречи Федеральная служба безопасности края провела успешную операцию по раскрытию и задержанию подпольной группы торговцев огнестрельным оружием. Основной товар — пистолеты ТТ ижевского производства с удлиненным стволом и нарезкой, позволявшей надежно крепить глушитель. Последний также изготовлялся в заводских условиях и душил звук выстрела до уровня хриплого вздоха. Пистолеты подобной конструкции пользовались особым спросом у профессиональных наемных убийц, как в самой России, так и за рубежом.
Операция готовилась и проводилась в тайне. Однако при задержании один из покупателей оружия, цыган по национальности, открыл стрельбу. Снайпер тут же снял его, но три выстрела в квартире все же прозвучали. И по городу поползли слухи один страшнее другого. Прояснить обстановку, рассказать горожанам о том, что случилось на самом деле, взялась Кагарлицкая.
— Вы будете откровенны? — Гостья задала вопрос с чарующей улыбкой.
— Не совсем. — Таким ответом Кутин как бы подчеркивал свою доверительность. — Вы ведь пришли ко мне с готовым мнением? Разве не так?
Кагарлицкая рассмеялась звонко, по-детски радостно. В тот же миг телефон на столе Кутина зашелся в истерической трели.
— Простите.
Полковник поднялся из-за журнального столика, оставив гостью наедине с бутылочками «пепси» и вазой с фруктами. Прошел к рабочему месту. Взял трубку.
— Валерий Борисович? — голос ударил в ухо пронзительным дискантом.
— Минуточку. — Кутин перехватил трубку так, чтобы ладонью прикрыть мембрану. — Говорите.
— Валерий Борисович, это Балясин. — голос прозвучал в тональности комариного писка. — У нас захват…
Этот писк словно оглушил Кутина. Он стоял, не зная, что ответить, как поступить. Отдавать распоряжения прямо отсюда, из кабинета, где сидела газетчица, — значило с головой окунуться в дерьмо. Попросить ее уйти — еще опасней. Баба вцепится в это дело мертвой хваткой, от такой ничего не скроешь.
— У нас захват! — повторил Балясин. — Валерий Борисович, вы меня поняли?
— Простите, Игорь Михайлович, я чуть было не забыл. — Кутин мысленно усмехнулся, представляя, какое лицо в этот момент у начальника УВД Балясина.
— Я распоряжусь. Все будет хорошо.
Кутин повесил трубку и тут же нажал клавишу интеркома.
— Саныч, ты?
— Я… — Полковник Мацепуро, командир группы «антитеррора», которого Кутин никогда не называл Санычем, слегка ошалел от такой фамильярности.
— Прости, дорогой, у меня сейчас пресса. Галина Яковлевна Кагарлицкая. Да, та самая, знаменитая. А мы с Балясиным сговорились вместе пообедать. Третьим приглашаю тебя. Ты прямо сейчас свяжись с ним и обдумайте меню. По полной программе. Повторяю — по полной. Не жмитесь. Все понял?
Мацепуро не понял ничего, кроме того, что шеф не имеет возможности говорить открыто. Однако ответил:
— Понял!
Кутин тут же дал отбой. Отключив связь, повернулся к Кагарлицкой.
— Так с чего мы начнем? Спрашивайте.
— Вы часто обедаете по «полной программе»? — Газетчица, явно намекавшая на банальную пьянку, посчитала свою остроту удачной…
Мацепуро, не медля, набрал номер Балясина.
— Игорь Михайлович? Мацепуро. Что случилось?
Балясин выругался.
— Он что, твой шеф, с утра поддатый? Я ему сообщил: захват. А он попер ерунду…
— Захват?! — Мацепуро был готов услышать слово «захват» в любой момент, однако не жаждал этого. — Спокойно, Игорь Михайлович. Я вас понял. Шеф говорить не мог. У него сидит корреспондентка. Кагарлицкая. А теперь, где, что, когда?
Балясин изложил сообщение, переданное милицией из аэропорта.
— Какие у них требования?
— Дурные. Просят миллион долларов. Вертолет. Если денег и машины не будет, они начнут стрелять по заложнику каждый час.
— Все ясно, выезжаю. Вертолет беру на себя. Вы ищите деньги. И еще… Перекройте дорогу на аэропорт, главное — не пропустить прессу. Поставьте самых рьяных гаишников. Пусть делают что хотят: проверяют техническую исправность машин, документы. Они у вас это умеют. И отключите телефонную связь аэропорта с городом. Начисто. Для всех.
9
За годы службы генерал-майор Дымов побывал и под огнем, и в огне. Смелый в схватке, он был робок в отношениях с высоким начальством. Чужая пуля может только убить. Начальственное недовольство — стереть в порошок, размазать по стенке, лишить перспектив, выкинуть из привычного круга жизни… Нет, иметь дело с начальством, особенно сейчас, когда даже любимца президента могущественного министра обороны Павла Грачева пресса то и дело кусает в задницу, не просто опасно, а опасно смертельно.
Прикидывая в уме возможные последствия отказа Полуяна выполнять приказ, Дымов решил, что замалчивание ЧП даже на период, пока Мохнач сам ведет разбирательство, просто недопустимо. Встанет комбат в позу, упрется рогами, выйдет конфликт за ворота полка — и все равно придется докладывать наверх. Но тогда сразу — и в этом Дымов не сомневался — ему скажут: а где ты раньше был? Почему молчал? И он сам себя поставит первым в очередь за взысканием.
В тот же вечер по закрытому каналу связи Дымов вышел на командующего флотом.
Адмирал Антонов снял трубку сам.
— Слушаю.
— Здравия желаю, Андрей Алексеевич. Дымов докладывает.
Когда звонят сверху вниз — это нормально. Если же — снизу вверх, значит, сообщат о чем-то гнусном, испортят настроение либо начнут просить о чем-то. От таких звонков, как говорил адмирал, у него «опухали пятки».
Дымов обстоятельно доложил о происшествии, постарался представить дело так, чтобы командующий сразу понял все недостатки Полуяна — строптивость, политическую незрелость, проявившуюся в условиях демократии, его сумасбродство. Адмирал понял, единственное, от чего надо предостеречь Дымова, это от «привязки» случившегося к политике и демократии. И он вразумляюще сказал:
— Мы, Вооруженные Силы, стоим вне политики. У нас все преступления только уголовные. Так что ты политику этому Полуяну не лепи. Это может потянуть за собой нежелательные последствия.
— Понял! — воскликнул Дымов с энтузиазмом, изобразив свое полное согласие с адмиралом.
— Что решил? — Адмирал уже брал быка за рога.
Дымов рассказал о принятых мерах.
— Смотри, не переусердствуй. Впрочем, пока комбата не трогай. А батальон надо отправлять. Никто приказ нам не отменял. Есть у тебя кем заменить Полуяна?
— Так точно. У Мохнача зам по трепу — готовый комбат. Терехов. Майор.
Адмирал промолчал, но Дымов понял: его слова встречены благосклонно.
— Терехов потянет батальон? — Адмирал намеренно демонстрировал сомнение. В случае чего — он припомнит свои колебания, и выйдет так, что поручился за выдвиженца сам Дымов. Но комбригу терять было нечего.
— Конечно, полководец он еще не готовый. Но дело знает.
Дымов с удовольствием подставил бы самого Мохнача — пусть бы поехал повоевал, — но подставлять его опасался. Вдруг у полковника имеется крепкая рука в «Арбатском военном округе»? У тех, кто повязан кровью, пролившейся в памятные еще октябрьские дни в Москве, — своя порука. Не принимать этого во внимание просто глупо.
— Хорошо, верю. — Адмирал принял предложение. — Высылай представление. Мы документы оформим быстро. Теперь дальше. В чем-то твой Полуян прав, и надо хвосты в боевой подготовке быстренько подтянуть. Завтра, прямо с утра, начинай усиленные занятия с батальоном. Патронов не жалейте. Я прикажу подкинуть.
Окончив разговор с комбригом, адмирал немедленно соединился с флотской прокуратурой. Прокурора на месте не оказалось — выехал в островной гарнизон по срочному делу. Пришлось говорить с его заместителем.
Антонов понимал: только крутость, беспощадность может успокоить московское начальство, если весть о случившемся дойдет до столицы.
Адмирал ждал перевода в Москву. Хотя вопрос не был решен окончательно, но друзья из Главного штаба уверяли — бумаги уже на столе у министра, вот вернется он из очередной командировки и сразу все подпишет. Антонов терпеливо ждал.
В столицу адмирала влекло не честолюбие. Он уже давно прошел те ступени, когда «шайбы» на его погонах быстро росли в числе и увеличивались в размерах, а золотые «поленья» на рукавах черного кителя становились все шире и шире.
Изначально честный, Антонов в какой-то момент понял, что его силы на излете, и слишком мало существует должностей, на которые он мог бы претендовать, но теперь для задницы, давно «обросшей ракушками», надо искать гавань с теплой водой. И поэтому он не шел на обострение отношений с теми, кто имел хоть какую-то подпору в высоких государственных сферах. Тихая гавань для корабля, который не гудит при каждом маневре и не старается привлекать к себе внимание, обозначилась довольно ясно: Москва, Главный штаб флота. Дом и служба в столице гарантировали удобный отстой у пирса, до которого еще предстояло добраться, не сев на мель и не получив пробоины в днище.
И вот, на тебе! Придурок из морпехоты. Не моряк, а какое-то беспозвоночное. Сапог, приписанный к морю, ставит его, Антонова, судьбу в зависимость от своих закидонов.
Сколько ни вспоминал адмирал, так и не мог припомнить случая, когда бы кадровый офицер, всей жизнью и службой подготовленный к войне, отказался идти в бой и вести за собой подчиненных. А эти два сухопутных сапога — Мохнач и Дымов — не могут принудить строптивого недоноска выполнить приказ, отданный Москвой.
И адмирал принял решение:
— Судить! По всей строгости!
Полуяна арестовали прямо в приемной командующего флотом.
Чувство опасности возникло сразу — едва Полуян в назначенный час появился в адмиральском «предбаннике». Обычно здесь можно было встретить по меньшей мере двух контр-адмиралов и нескольких чинов пониже, дожидавшихся аудиенции. Теперь же не было никого, кроме капитан-лейтенанта, помощника Антонова. И в коридоре, которым Полуян прошел к кабинету, никто ему не попался навстречу. Даже в курилке на лестничной площадке между этажами, отмеченной табличкой «Курить здесь», не толклись любители табака.
Когда Полуян вошел, капитан-лейтенант лишь на мгновение оторвался от бумаг. Жестом сигнальщика, семафорившего флажками, махнул рукой в сторону стульев у стены.
Сесть Полуян так и не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Сколько тебе год? — Рахман нервничал, и нужные русские слова не приходили на ум.
— Что?
Мальчик не понял вопроса.
— Я тебя расспросил?… — Рахман начал размахивать автоматом.
— Ему четырнадцать, — ответила за парнишку пожилая женщина.
— Кто?! — В уголках губ Рахмана пузырилась пена, белая и липкая. — Кто тебя расспросил? Ты, старуха, сиди молчи!
Трое пассажиров, солидные бизнесмены в одинаковых бордовых пиджаках, втянули головы в плечи и отвели глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядами с террористом.
— Он не понял вопроса. — Женщина еще раз попыталась объяснить свое вмешательство в разговор.
— Я не по-русски спросил?! Не по-русски? По-армянски, да?!
Испугавшись за мальчика, которого Рахман продолжал держать за горло, женщина замолчала.
— Встань! — Рахман дернул пацана вверх и поставил на ноги. — Придем аэропорт, я тебя отпущу. Один. Пойдешь в милицию. Скажешь: захват. Мы требуем власть. Скажешь: придет милиция, мы тут всех убьем. Вот, видишь? — Рахман вынул из кармана гранату. — Всех. Тебе их жалко, да? Тогда все скажешь правильно.
7
Отпустив Полуяна, Мохнач через узел связи вышел на командира бригады генерал-майора Дымова. Тот оказался на месте.
— Товарищ генерал… — Мохнач выдержал паузу. Комбриг в чине генерал-майора ходил всего только месяц, и каждое обращение к нему по званию звучало для него вдохновляющей музыкой. Разве не приятно сто раз в день слышать звон ласкающих слух колокольчиков? — Товарищ генерал… — И уже после паузы — как молотком по макушке: — У нас ЧП.
Хитер Мохнач, не отнимешь. Скажи он: «У меня ЧП» — и сразу ясно, кто, как принято говорить в войсках, может быть «назначен виновным», с кого драть лыко, кому приписать недогляд и ответственность за то, что строгий воинский строй вдруг начал сбиваться с твердого шага. «У нас ЧП» — это прямой намек шефу, что спасаться от грома и молний, которые обрушатся на бригаду «с небес», предстоит им обоим, в единой связке.
— Твою май-ло! — ахнул Дымов в трубку. — Порадовал!… Ну, порадовал! Что там у тебя?
«Ах, генерал! — Сходу понял Мохнач. — Не принимает формулу „у нас“. Переводит ее в „у тебя“. Ну ладно, сообщу — не станешь крутить».
— Докладывай! — приказал Дымов.
Генерал желает знать подробности? Пусть потомится — для лучшего восприятия.
— Если вы не против, я бы к вам подскочил. Лично. Провод, он длинный…
«Ах, черт подери, должно быть, в самом деле что-то серьезное! — Сердце екнуло у генерала. — Верно, что-нибудь очень уж поганое, если Мохнач не хочет говорить по телефону… Опасается чужих ушей. Впрочем, так даже лучше. Меньше слушателей — меньше беспокойства. На телефоне всегда могут „висеть“ чужие уши. Всегда…»
Сто километров — полтора часа езды. Еще десять минут на доклад. Можно было изложить обстоятельства и покороче, но Мохнач не дурак. События следует излагать так, чтобы и начальник не счел себя слишком умным, и не подумал, что докладывающий — дурак. Вину и ответственность за происшедшее надо возложить на плечи обоих равной тяжестью. Да так плотно, чтобы никому сложить с себя ответственность не удалось.
Генерал слушал доклад, хмурился, сводил брови над переносицей. Ну, дела!… Ну, бардак!…
Тем не менее сразу крутых решений Дымов принимать не стал: кинешь неосторожно камень в грязь, тебя же самого и обрызгает. Посоветовал по-отечески:
— Возвращайся в полк и постарайся уладить миром. Что-нибудь пообещай, в конце концов, наступи на хвост побольнее. Скажи ему, что я уже в курсе дела. Не уймется, приеду к вам, выведу всех офицеров на стрельбище, построю и поставлю этого мудилу на общее обозрение. И при всех скажу, что он трус и поганец. Потом пусть стреляется.
«Как же, — подумал Мохнач. — Такой застрелится»…
Но ответил согласием:
— Есть! — Комбриг, хотел того или нет, уже перевалил часть груза на свои плечи. — В известность его я поставлю.
Подумав, Мохнач решил пойти дальше.
— Может, мне самому вывести его перед строем? Соберу офицеров, поговорим. Полуяну люди в лицо скажут, что о нем думают…
Дымов откликнулся немедленно:
— Кто скажет? Много у тебя таких людей?
— Подготовим. Одного, двух… Найдем. Будьте уверены.
— Выбрось из головы! — Комбриг неожиданно вскипел. — А если кто-то из офицеров поддержит Полуяна? Ты об этом подумал?!
Полтора часа обратно, в гарнизон. И опять Полуян у командира полка. Мохнач спокоен, умиротворен, не говорит — мурлычет:
— Я был в бригаде. Говорил с комбригом. Он тебя понимает. Говорит, ты переутомился. Так что пиши рапорт. Отправим тебя в отпуск. Путевку дадим. Езжай в Дарасун. В Забайкалье. Водички там поглотаешь. Говорят, успокаивает нервы…
— Путевка есть?
Мохнач оживился, почувствовав интерес Полуяна к его предложению.
— Есть. Люксовая.
— Тогда поезжайте сами. Я гляжу, у вас тоже нервишки разболтаны. А для меня здоровье арбатских героев…
Полуян снова взбрыкнул, потерял осторожность. Второй раз такого нахальства Мохнач не ожидал. Сдерживать себя не стал.
— Полуян! Хорошего отношения ты не понимаешь. Тогда садись и пиши рапорт. Об увольнении. К чертовой матери! Или пойдешь под суд! За этим дело не станет!
— Рапорт я напишу. С объяснением причин отказа выполнять приказ.
— Пиши что хочешь! Трибунал разберется.
8
Начальник краевого управления ФСБ полковник Валерий Борисович Кутин был занят не очень приятным делом. Два дня назад на прием к нему напросилась корреспондентка городской газеты «Вечерние новости» Галина Кагарлицкая. Дама из рьяных «демократок», писала о преступности и терроризме, при этом всячески старалась побольнее уколоть силовые структуры. Судя по ее статьям, авторша далеко не всегда разбиралась в проблемах, о которых писала, зато умела выражаться хлестко и по твердому убеждению Кутина, абсолютно безответственно.
Кутин мог бы и не встречаться с Кагарлицкой, которую никогда не видел и видеть не желал. Более того, при упоминании ее фамилии он испытывал устойчивое раздражение. Однако не принимать журналистку в условиях демократии-значило демонстрировать свою слабину.
Кагарлицкая оказалась куда симпатичнее, нежели ее представлял Кутин: маленькое привлекательное личико, неуловимо похожее на лисью мордочку, острые проницательные глазки, аккуратный носик с чувственными ноздрями, яркие, соблазнительные губы.
Она уселась перед полковником в вольной позе — закинув ногу на ногу. Кутин всячески старался не глядеть на ее круглые матовые колени, но его взгляд автоматически на них фокусировался, и отвести его в сторону было трудно.
Тема беседы была банальной. Незадолго до их встречи Федеральная служба безопасности края провела успешную операцию по раскрытию и задержанию подпольной группы торговцев огнестрельным оружием. Основной товар — пистолеты ТТ ижевского производства с удлиненным стволом и нарезкой, позволявшей надежно крепить глушитель. Последний также изготовлялся в заводских условиях и душил звук выстрела до уровня хриплого вздоха. Пистолеты подобной конструкции пользовались особым спросом у профессиональных наемных убийц, как в самой России, так и за рубежом.
Операция готовилась и проводилась в тайне. Однако при задержании один из покупателей оружия, цыган по национальности, открыл стрельбу. Снайпер тут же снял его, но три выстрела в квартире все же прозвучали. И по городу поползли слухи один страшнее другого. Прояснить обстановку, рассказать горожанам о том, что случилось на самом деле, взялась Кагарлицкая.
— Вы будете откровенны? — Гостья задала вопрос с чарующей улыбкой.
— Не совсем. — Таким ответом Кутин как бы подчеркивал свою доверительность. — Вы ведь пришли ко мне с готовым мнением? Разве не так?
Кагарлицкая рассмеялась звонко, по-детски радостно. В тот же миг телефон на столе Кутина зашелся в истерической трели.
— Простите.
Полковник поднялся из-за журнального столика, оставив гостью наедине с бутылочками «пепси» и вазой с фруктами. Прошел к рабочему месту. Взял трубку.
— Валерий Борисович? — голос ударил в ухо пронзительным дискантом.
— Минуточку. — Кутин перехватил трубку так, чтобы ладонью прикрыть мембрану. — Говорите.
— Валерий Борисович, это Балясин. — голос прозвучал в тональности комариного писка. — У нас захват…
Этот писк словно оглушил Кутина. Он стоял, не зная, что ответить, как поступить. Отдавать распоряжения прямо отсюда, из кабинета, где сидела газетчица, — значило с головой окунуться в дерьмо. Попросить ее уйти — еще опасней. Баба вцепится в это дело мертвой хваткой, от такой ничего не скроешь.
— У нас захват! — повторил Балясин. — Валерий Борисович, вы меня поняли?
— Простите, Игорь Михайлович, я чуть было не забыл. — Кутин мысленно усмехнулся, представляя, какое лицо в этот момент у начальника УВД Балясина.
— Я распоряжусь. Все будет хорошо.
Кутин повесил трубку и тут же нажал клавишу интеркома.
— Саныч, ты?
— Я… — Полковник Мацепуро, командир группы «антитеррора», которого Кутин никогда не называл Санычем, слегка ошалел от такой фамильярности.
— Прости, дорогой, у меня сейчас пресса. Галина Яковлевна Кагарлицкая. Да, та самая, знаменитая. А мы с Балясиным сговорились вместе пообедать. Третьим приглашаю тебя. Ты прямо сейчас свяжись с ним и обдумайте меню. По полной программе. Повторяю — по полной. Не жмитесь. Все понял?
Мацепуро не понял ничего, кроме того, что шеф не имеет возможности говорить открыто. Однако ответил:
— Понял!
Кутин тут же дал отбой. Отключив связь, повернулся к Кагарлицкой.
— Так с чего мы начнем? Спрашивайте.
— Вы часто обедаете по «полной программе»? — Газетчица, явно намекавшая на банальную пьянку, посчитала свою остроту удачной…
Мацепуро, не медля, набрал номер Балясина.
— Игорь Михайлович? Мацепуро. Что случилось?
Балясин выругался.
— Он что, твой шеф, с утра поддатый? Я ему сообщил: захват. А он попер ерунду…
— Захват?! — Мацепуро был готов услышать слово «захват» в любой момент, однако не жаждал этого. — Спокойно, Игорь Михайлович. Я вас понял. Шеф говорить не мог. У него сидит корреспондентка. Кагарлицкая. А теперь, где, что, когда?
Балясин изложил сообщение, переданное милицией из аэропорта.
— Какие у них требования?
— Дурные. Просят миллион долларов. Вертолет. Если денег и машины не будет, они начнут стрелять по заложнику каждый час.
— Все ясно, выезжаю. Вертолет беру на себя. Вы ищите деньги. И еще… Перекройте дорогу на аэропорт, главное — не пропустить прессу. Поставьте самых рьяных гаишников. Пусть делают что хотят: проверяют техническую исправность машин, документы. Они у вас это умеют. И отключите телефонную связь аэропорта с городом. Начисто. Для всех.
9
За годы службы генерал-майор Дымов побывал и под огнем, и в огне. Смелый в схватке, он был робок в отношениях с высоким начальством. Чужая пуля может только убить. Начальственное недовольство — стереть в порошок, размазать по стенке, лишить перспектив, выкинуть из привычного круга жизни… Нет, иметь дело с начальством, особенно сейчас, когда даже любимца президента могущественного министра обороны Павла Грачева пресса то и дело кусает в задницу, не просто опасно, а опасно смертельно.
Прикидывая в уме возможные последствия отказа Полуяна выполнять приказ, Дымов решил, что замалчивание ЧП даже на период, пока Мохнач сам ведет разбирательство, просто недопустимо. Встанет комбат в позу, упрется рогами, выйдет конфликт за ворота полка — и все равно придется докладывать наверх. Но тогда сразу — и в этом Дымов не сомневался — ему скажут: а где ты раньше был? Почему молчал? И он сам себя поставит первым в очередь за взысканием.
В тот же вечер по закрытому каналу связи Дымов вышел на командующего флотом.
Адмирал Антонов снял трубку сам.
— Слушаю.
— Здравия желаю, Андрей Алексеевич. Дымов докладывает.
Когда звонят сверху вниз — это нормально. Если же — снизу вверх, значит, сообщат о чем-то гнусном, испортят настроение либо начнут просить о чем-то. От таких звонков, как говорил адмирал, у него «опухали пятки».
Дымов обстоятельно доложил о происшествии, постарался представить дело так, чтобы командующий сразу понял все недостатки Полуяна — строптивость, политическую незрелость, проявившуюся в условиях демократии, его сумасбродство. Адмирал понял, единственное, от чего надо предостеречь Дымова, это от «привязки» случившегося к политике и демократии. И он вразумляюще сказал:
— Мы, Вооруженные Силы, стоим вне политики. У нас все преступления только уголовные. Так что ты политику этому Полуяну не лепи. Это может потянуть за собой нежелательные последствия.
— Понял! — воскликнул Дымов с энтузиазмом, изобразив свое полное согласие с адмиралом.
— Что решил? — Адмирал уже брал быка за рога.
Дымов рассказал о принятых мерах.
— Смотри, не переусердствуй. Впрочем, пока комбата не трогай. А батальон надо отправлять. Никто приказ нам не отменял. Есть у тебя кем заменить Полуяна?
— Так точно. У Мохнача зам по трепу — готовый комбат. Терехов. Майор.
Адмирал промолчал, но Дымов понял: его слова встречены благосклонно.
— Терехов потянет батальон? — Адмирал намеренно демонстрировал сомнение. В случае чего — он припомнит свои колебания, и выйдет так, что поручился за выдвиженца сам Дымов. Но комбригу терять было нечего.
— Конечно, полководец он еще не готовый. Но дело знает.
Дымов с удовольствием подставил бы самого Мохнача — пусть бы поехал повоевал, — но подставлять его опасался. Вдруг у полковника имеется крепкая рука в «Арбатском военном округе»? У тех, кто повязан кровью, пролившейся в памятные еще октябрьские дни в Москве, — своя порука. Не принимать этого во внимание просто глупо.
— Хорошо, верю. — Адмирал принял предложение. — Высылай представление. Мы документы оформим быстро. Теперь дальше. В чем-то твой Полуян прав, и надо хвосты в боевой подготовке быстренько подтянуть. Завтра, прямо с утра, начинай усиленные занятия с батальоном. Патронов не жалейте. Я прикажу подкинуть.
Окончив разговор с комбригом, адмирал немедленно соединился с флотской прокуратурой. Прокурора на месте не оказалось — выехал в островной гарнизон по срочному делу. Пришлось говорить с его заместителем.
Антонов понимал: только крутость, беспощадность может успокоить московское начальство, если весть о случившемся дойдет до столицы.
Адмирал ждал перевода в Москву. Хотя вопрос не был решен окончательно, но друзья из Главного штаба уверяли — бумаги уже на столе у министра, вот вернется он из очередной командировки и сразу все подпишет. Антонов терпеливо ждал.
В столицу адмирала влекло не честолюбие. Он уже давно прошел те ступени, когда «шайбы» на его погонах быстро росли в числе и увеличивались в размерах, а золотые «поленья» на рукавах черного кителя становились все шире и шире.
Изначально честный, Антонов в какой-то момент понял, что его силы на излете, и слишком мало существует должностей, на которые он мог бы претендовать, но теперь для задницы, давно «обросшей ракушками», надо искать гавань с теплой водой. И поэтому он не шел на обострение отношений с теми, кто имел хоть какую-то подпору в высоких государственных сферах. Тихая гавань для корабля, который не гудит при каждом маневре и не старается привлекать к себе внимание, обозначилась довольно ясно: Москва, Главный штаб флота. Дом и служба в столице гарантировали удобный отстой у пирса, до которого еще предстояло добраться, не сев на мель и не получив пробоины в днище.
И вот, на тебе! Придурок из морпехоты. Не моряк, а какое-то беспозвоночное. Сапог, приписанный к морю, ставит его, Антонова, судьбу в зависимость от своих закидонов.
Сколько ни вспоминал адмирал, так и не мог припомнить случая, когда бы кадровый офицер, всей жизнью и службой подготовленный к войне, отказался идти в бой и вести за собой подчиненных. А эти два сухопутных сапога — Мохнач и Дымов — не могут принудить строптивого недоноска выполнить приказ, отданный Москвой.
И адмирал принял решение:
— Судить! По всей строгости!
Полуяна арестовали прямо в приемной командующего флотом.
Чувство опасности возникло сразу — едва Полуян в назначенный час появился в адмиральском «предбаннике». Обычно здесь можно было встретить по меньшей мере двух контр-адмиралов и нескольких чинов пониже, дожидавшихся аудиенции. Теперь же не было никого, кроме капитан-лейтенанта, помощника Антонова. И в коридоре, которым Полуян прошел к кабинету, никто ему не попался навстречу. Даже в курилке на лестничной площадке между этажами, отмеченной табличкой «Курить здесь», не толклись любители табака.
Когда Полуян вошел, капитан-лейтенант лишь на мгновение оторвался от бумаг. Жестом сигнальщика, семафорившего флажками, махнул рукой в сторону стульев у стены.
Сесть Полуян так и не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38