А их надсадный гогот как раз и маскировал их досаду и озлобленность.
Профессор, почувствовав, что раскрыт, напрягся.
– Вздумал мне мозги е. ть, – надвинулся на него Хазар, – думаешь, если я в институте не учился, меня можно за идиота держать?
На вот, подавись, – он кинул профессору медную монету, – за труды. А серебро я себе оставлю.
Хазар для эпатажа, рисуясь перед своей тупоголовой гвардией, попробовал монеты на зуб. Братки снова разразились громким хохотом. Сплюнув, Хазар сунул монеты в портмоне, которое достал из карманов широких брюк.
– Ну, я эту суку достану, – скрежетал зубами расслабившийся неожиданно Сальмон, – из-под земли достану!
– Замолкни, – шепнул ему Леха.
Но Хазар услышал.
– Ты о ком? – строго спросил он, приковав к Сальмону горящий нетерпеливым любопытством взгляд.
– Да это он так… – неуклюже принялся было оправдывать товарища Леха.
– Затухни! – рявкнул Хазар. – Что за дела?
У него был собачий нюх, у этого авторитета.
– Да парень больно резвый попался, – вымученно улыбнулся Сальмон.
– Вы ж сказали, что образумили его… – Хазар вращал глазами, переводя взгляд с Сальмона на Леху и обратно.
– Уплыл, гнида, – раскололся не выдержавший пристального взгляда хозяина Сальмон, – сука паршивая!
– То есть?
– Ну, мы его шмонать стали, а он мешок с добычей у Лехи выхватил – и в воду. Но мы его палатку обшарили… Монеты нашли, палатку в клочья изрезали, баллоны отобрали – пусть теперь поплавает, – зло добавил он.
– И куда же этот хрен поплыл? – заинтересованно спросил Хазар.
– В море. Недолго ему осталось, – хмыкнул Леха. – Сальмон его бабахнуть из пушки хотел, чуть нас всех не засветил…
Раздосадованный отсутствием выдержки у Сальмона, а может, и подозревая последнего в желании подложить ему свинью и в недалеком будущем занять место командира, Леха решил выставить своего чрезмерно эмоционального товарища в невыгодном свете. Но Хазар вскинулся именно на Леху.
– С каким-то там дохляком справиться не можешь! – закричал он. – Если ты и дальше будешь ротозейничать, меня, Хазара, всякая шваль будет за равного считать!
Леха подавленно молчал.
– Всякий хлам будет монеты удить, барыши себе в карман класть, а Хазар – пошел на хрен? – вращал глазами авторитет.
– Мы… мы… – потерянно замычал Леха.
– Что вы? – брызгал слюной Хазар. – Что вы можете?
Парень вас кинул, в море уплыл! А ты мне тут эти жалкие монеты выкладываешь, думаешь, я от радости взорвусь! Представляю, что там у него в мешке было, если он плюнул на все и в море поплыл.
Глаза Хазара хищно сузились, словно он прикидывал в уме вес добытых Иннокентием сокровищ. Он замолчал, раскачиваясь всем корпусом из стороны в сторону. Потом отшвырнул носком туфли белый камень и снова посмотрел на Леху.
– Завтра проверьте этого нырялу, – едва расцепив губы, произнес он. – И если он еще плавает, притопите его.
– Я и предлагал, – неосторожно встрял Сальмон, довольный тем, что его истерический порыв, по сути, совпал с мнением шефа.
– Не убивать, кретин, – обернулся к нему разгневанный Хазар, – а запугать так, чтобы сам все нес. Мне лишние покойники не нужны – хватает разборок с ментами. Думаешь, у меня там свой человек, так он любую мокруху спишет?
Хазар переводил взгляд с Лехи на Сальмона. Его загорелое лицо излучало презрение. Он успокоился так же внезапно, как и вышел из себя. Только теперь, казалось, он заметил стушевавшегося профессора и равнодушно-сосредоточенного скульптора. Последний работал с прежним усердием. Создавалось впечатление, что он страдает глухотой – его скифская физиономия не выражала ни радости, ни досады, ни интереса, ни раздражения. Спокойный, как мрамор под его рукой, он трудился, опаляемый солнцем, не думая о цене своего труда.
– Пошли, – сделал Хазар резкое движение головой, обращаясь к своим телохранителям. – А вы, – глянул он на Леху и Сальмона, – проследите за работой. Я жду вас в восемь у себя.
И чтоб без глупостей!
Не удостоив скульптора каким-либо замечанием, по-бычьи склонив голову вперед, он пошел прочь. Телохранители двинулись за ним. У ворот их ждал, как всегда, униженно лебезящий сторож и «шестисотый» «Мерседес» черного цвета.

ГЛАВА 3

Цвета медного купороса, испещренная красными, белыми и зелеными квадратами, ваза с треском разбилась о плиточный пол. Галина невольно вскрикнула.
Иннокентий с удивлением посмотрел на разноцветные осколки. Вот что бывает, когда теряешь голову!
– Это ж моя любимая ваза! – воскликнула девушка.
Иннокентий пожал плечами.
– Купим тебе другую, – с оттенком оскорбительной беззаботности сказал он.
Галина высвободилась из его объятий и села на диване. Минуту она колебалась, потом в ее карих глазах отразился блеск лукавой мысли.
– Так ты поселишься у меня? Я включу стоимость вазы в квартплату.
– А ты не намерена хоть чуть-чуть ее снизить?
– Я беру по-божески, – брыкнулась Галина.
– Все хорошо у Гомера, но лучше всего о Киприде Молвил поэт, золотой эту богиню назвав.
Если с деньгами придешь, будешь мил, и тебя ни привратник Не остановит, ни пес сторожевой у дверей, Если ж без денег ты, встретит сам Цербер…
– Кто написал такую гадость? – с притворным негодованием спросила, надув губы, Галина.
– Антипатр Фессалонийский, – улыбнулся Иннокентий, – македонянин.
Галина пожала плечами и с усмешкой взглянула на Иннокентия. Темные камчатые занавески не могли усмирить поток солнечных лучей. Раскаленные желтые полосы пробивались под ними, пыльной патиной одевая бурую плитку.
В полуоткрытое окно вторгалось дыханье южного полдня, полное запахов нагретых пальм, камней и моря. В жарких волнах ароматов синими маяками пылали васильки, глянцевито поблескивала листва инжира, желто-бурые корневища аира вспыхивали камфорными бликами, фиолетово-розовые двугубные цветы шалфея чуть заметно подрагивали, возводя свою хрупкую радугу над деревенеющим стеблем.
– Если бы ты меня так не отталкивала, ваза была бы цела, – Иннокентий приподнялся и, обвив руки вокруг Галины, потянул ее к себе.
– Все равно я включу ее стоимость в квартплату, – упрямым тоном избалованного ребенка сказала она.
– Я поселюсь, согласен, но с одним условием – ты не дашь мне умереть со скуки.
Девушка погрузила пальцы в его светлые волосы и больно потянула у корней. Иннокентий поморщился. Галина рассмеялась, отпустила волосы и прижалась к Иннокентию. Между их потными телами не мог прокрасться и солнечный луч. Пот был липкий и горький, как сок одуванчика. Галина приоткрыла рот, и язык Иннокентия, подобно змею, пролез под ее разбухшее от упоительных игр нёбо. Девушка не сопротивлялась, но и не проявляла активности. После двух часов подобных забав она чувствовала себя огромным камнем на берегу, изнемогшим от ласк беспокойного моря. Пыл Иннокентия брал свое начало из тайников его подстегнутого опасностью тела. Ситуация, в которой он оказался, была чревата непредсказуемыми последствиями.
Страх, надежда, солнце и красивое тело девушки подстегнули его чувственность.
Его кровь, куда во время заплыва выплеснулось столько адреналина, требовала добавочной порции гормона.
– Я живу не одна, – привстала девушка, – с братом.
– Я понял. Но он уже взрослый мальчик и не будет за нами шпионить.
– Откуда ты взял, что я захочу и дальше спать с тобой? – нахмурилась Галина.
– У тебя нет другого выхода, – усмехнулся Иннокентий, – иначе ты лишишься выгодного постояльца.
– Ты много о себе воображаешь! – шутливо вспылила девушка.
Она «оседлала» Иннокентия, зажав коленями его бедра.
– Давай, покажи класс, – подначивал он ее, – всю жизнь мечтал потрахаться с амазонкой.
– Может, ты еще захочешь оттяпать мне правую грудь? – засмеялась обретшая второе дыхание Галина.
Она склонилась к Иннокентию. Ее глаза следили за рождением и угасанием мелких морщинок возле его улыбчивых глаз. Их лица, как две бродячих луны, затерялись в дебрях ее волос.
Девушка отстранилась, чувствуя между бедер его твердую плоть. Лицо ее стало каменистым, жестким, невнемлющим. Новое бурление страсти отрезало ее от мира. Она была обращена внутрь себя и, казалось, боялась упустить малейший отсвет нарастающего в ней желания. А потом все завибрировало: души, тела, стены комнаты и даже разросшиеся в дальнем углу сада кусты можжевельника. Чуткая хвоя вторила биению пульса, настороженно ловила каждое крохотное землетрясение в глубине сомкнутых бедер.
Темп увеличивался. Прислушивание к своим сокровенным глубинам уступило место вакхическому выплеску себя наружу, лишенному стыда совокуплению.
Качка обрушивалась в рывки, из убыстряющегося ритма рождался на миг хрупкий цветок объятия. Жгучая ярость сношения безжалостно сминала его, тела распадались, оставаясь по-животному слитыми лишь там, где слово «проникновение» становится плотским буквализмом.
Галина, как гимнастка, отклонялась назад, до тех пор, пока сохранялась возможность быть слитыми, потом снова нависала над Иннокентием, обдавая его лицо травянисто-соленым запахом волос. В один из таких моментов Иннокентий обхватил ее и перевернул на спину, оказавшись сверху.
Каштановые пряди девушки разметались по зеленому гобелену. Покрывало с дивана давно сползло на пол, оставшись лежать мягкой грудой на плитке.
Несколько резких толчков и их стоны слились в один радостный протяжный вопль. Сгустками прозрачного сока голоса исторгались из глыбы тел. Иннокентий упал на бок и перевалился на спину, широко раскинув руки. Диван многое повидал на своем веку. Не было нужды тратить силы на то, чтобы разложить его. С бесстыдным покорством шлюхи, он явил голым ногам и ягодицам обе свои потертые половинки, превратившись в тахту.
– Уф, – Галина не могла отдышаться.
Сердце в груди Иннокентия билось так, как будто он сорвался с Эльбруса.
– Значит, решено, – пользуясь его счастливой потерянностью, возобновила она деловой разговор.
– Я не знаю, сколько еще здесь пробуду и целесообразно ли мне селиться у тебя.
– Ты хочешь и дальше жить в палатке? – вскинула брови Галина.
– У меня нет палатки, ты же знаешь, – грустно улыбнулся Иннокентий, – снаряжения тоже нет.
– Тем более, – Галина согнула правую ногу и забросила на нее левую.
– Мне пока нечем тебе заплатить…
– Продай монеты, – хитро улыбнулась она, скосив на него глаза.
– Это займет определенное время. Жаль, была б моя воля, я бы оставил их себе, – вздохнул он.
– А меня все эти находки интересуют только как средство заработка, – отрезала Галина. – Зачем мне эти оболы и драхмы, если, продав их, я могу загорать на солнышке, съездить в Сочи, накупить гору тряпок?
– И это все твои интересы? – не мог скрыть разочарованной усмешки Иннокентий.
– Можно подумать, ты обременен чем-то более серьезным! – Галина надула губы. – Я вот копалась в огороде как-то, прошлась пару раз граблями и медный обол нашла. Полторы тысячи долларов! Все лето бездельничала, купалась, книжки читала… Это лето еще отдохну, а потом придется работу искать. Нет ничего более унылого, чем пахать с утра до вечера, – вздохнула она. – Тебе-то хорошо, ты – мужчина. Купил снаряжение и в одиночку – на берег. А мне одной никуда нельзя. Кругом – толпы сексуальных маньяков. А я девушка видная, – кокетливо повела она ресницами и вслед за этим громко рассмеялась, – мне себя беречь надо.
– Вовсе ты не похожа на невинную барышню, – усмехнулся Иннокентий. – Сама кого хочешь изнасилуешь!
– На что это ты намекаешь? На то, что я тебя сама в койку уложила? – Галина негодующе лягнула Иннокентия.
– Но ведь не противилась… – иронично подмигнул он.
– Потому что ты мне показался довольно безобидным, – Галина потянулась как кошка, – чем-то вроде маменькиного сынка. – За добродушную иронию она платила подтруниванием.
Иннокентий игриво ущипнул ее и взял с бамбукового столика сигареты.
Предложил Галине.
– Не курю, – она убрала со щеки прядь, липкую от морской воды и пота.
– Деньги экономишь?
– У меня нет богатых родителей, нет покровителей, нет спонсора.
Приходится зарабатывать самой, – Галина резко мотнула ногой, потом поднялась, желая перелезть через Иннокентия, но он удержал ее, – так что нечего меня подкалывать!
Она высвободилась из его усталых рук и, стараясь не наступить на осколки, прошла к узкому дубовому столу, зажатому между двух окон. На керамическом блюде аккуратной горкой были уложены жареные, посыпанные тертым чесноком ломтики баклажана. Здесь же стояли тарелка с домашней колбасой и сыром, ваза с фруктами. В бутылке из-под клубничного ликера розовело перелитое из бочонка вино.
– Не люблю розовое, но пить больше нечего, – поежилась Галина, плюхнувшись в кресло. – Может, поухаживаешь за дамой?
Иннокентий улыбнулся. Его выдержки хватило лишь на то, чтобы спуститься вслед за Галиной в погреб и достать дедовских времен бочонок. Они наполнили пустую литровую бутыль и поднялись в холл. На кухне и в столовой шел ремонт, поэтому вино и провизию решено было разместить на столе в гостиной. Едва Галина выставила на него принесенные из кухни яства, хладнокровие Иннокентия дало трещину. Он сорвал с девушки сарафан и овладел ею, прижав спиной к стене.
Теперь Иннокентий с новой силой почувствовал голод, первые спазмы которого сжали его желудок, еще когда он находился в море. Он переместился за стол, подставив стул из бамбука с продавленным сиденьем. Наполнив фужеры домашним вином, провозгласил тост, приведя цитату из Овидия.
– «О, проходили бы так чаще полудни мои!»
– Слова, достойные развратника, – усмехнулась Галина, держа фужер за ножку.
– А как же это: «Будешь читать – не забудь: в этом томике каждая буква создана в бурные дни мною на скорбном пути…»
Развратник имел ранимую душу…
Иннокентий неотрывно смотрел на Галину. Та небрежно улыбнулась углом рта.
– И тебе ли упрекать Овидия в разврате? Ты бы дала ему сто очков вперед, если бы жила в Древнем Риме, – поддел девушку Иннокентий.
Она молча толкнула его в плечо. Иннокентий едва не расплескал вино.
– Расскажи лучше, как ты живешь, чем занимаешься? – спросила Галина, когда они выпили во славу плотских утех.
– Ищу всякий хлам… – с притворным самоуничижением ответил Иннокентий.
– Знаю я, какой это хлам! – подмигнула Галина. – Не держи меня за простушку. Я знаю, сколько стоят синдские монеты, сколько – греческие, сколько те, что чеканили при Митридате, и те, что после…
В ее глазах светилось лукавство. Но, кроме лукавства, Иннокентий рассмотрел в них тонкий хищный отблеск. Драгоценный металл, уподобившись солнечному свету, пролился на лицо Галины и сузил ее зрачки в черную ниточку затаенной жажды. Точно так же солнце превращает кошачий зрачок в иглу, плавающую в жидком янтаре.
– Выгоднее, конечно, их продавать в Питере или в Москве. Только надо знать, кому предложить товар. Здесь все контролирует Хазар со своими охламонами. Так что если пойдешь куда-нибудь, не советую брать с собой монеты. Ты уже засветился, теперь они от тебя не отстанут.
– И ты приглашаешь меня поселиться у тебя? – удивленно дернул правой бровью Иннокентий. – Не боишься за свою безопасность?
– Немножко.
– Тогда прогони меня! – воскликнул Иннокентий.
– Тогда жизнь опять станет пресной, – простонала Галина.
– А ты любишь опасные приключения?
– Конечно, – повела плечами Галина, – жизнь начинаешь ценить только тогда, когда есть повод рискнуть ею.
– Думал-думал, кого ты мне напоминаешь, – насмешливо улыбнулся Иннокентий, – и понял! Философствующую гетеру Аспазию!
– А ты мне напоминаешь неблагодарного кретина, способного испортить настроение женщине, которая сделала его счастливым хотя бы на время, – хмыкнула Галина и потянулась к бутыли.
Иннокентий опередил ее, разлив вино по фужерам.
– Ну зачем же так скромно – «на время»? – продолжил он пикировку, – это не сообразуется с твоим гонором.
– А у тебя-то самого каков гонор! – Галина, кажется, больше не шутила. – Я даю ему кров, тепло собственного тела, – ее губы все же улыбнулись, – угощаю вином, предлагаю дары юга, а он… напрашивается на жирную оплеуху!
1 2 3 4 5 6 7