– Естественно! – воскликнул Бухман.
– И ты ей веришь, – иронично улыбнулся Китаец.
– Разумеется. – Бухман выпятил губы от досады. – Я Елену знаю два года. Не могу о ней сказать ничего дурного. Да и вообще, зачем ей это понадобилось? – Он приподнял свои густые черные брови. – Олега она любила…
– Я, конечно, не могу судить о личных качествах твоей подзащитной, – Китаец выпустил дым через тонкие ноздри, – но вспомни, сколько было случаев, когда вроде бы совершенно незаинтересованное лицо совершало убийство. Стоило немного покопаться, и мотив находился…
– Нет, мамуся, – пылко возразил Бухман, – это не тот случай. Повторяю, я верю в невиновность Лены, и ничто не заставит меня изменить мое мнение. – Он наморщил лоб, досадуя на недоверие своего слишком дотошного, на его взгляд, друга.
– Никогда не видел тебя таким эмоциональным, – слабо улыбнулся Китаец. – Разумеется, я тоже хочу видеть в каждом человеке этакого ангела, – он выразительно вздохнул, – но практика детектива учит меня обратному. Да и вся китайская философия…
– Э-э, – разочарованно протянул Бухман и махнул рукой, – знаю я, мамуся, ваши восточные премудрости, психологию смирения и созерцания.
– Ну, – не теряя спокойствия, возразил Китаец, – я наполовину западный человек, не забывай. И поэтому порой не понимаю, а то и открыто критикую Конфуция.
– А ведь неглупый был мужик! – воскликнул Бухман.
– Тебе налить? – Танин показал глазами на коньяк.
Минуту Бухман сомневался, размышлял, потом кивнул.
– И потом, Игорь, ты ведь тоже имеешь кое-какое отношение к Востоку. – Танин наклонился, приоткрыл створку тумбы и достал еще одну рюмку, которую вскоре наполнил на одну треть. – Хотя, знаешь ли, в том, как ваш бог поступал, например, с египтянами, я, воспитанный на идеалах равенства и братства, не могу не обнаружить массу эгоизма и просто наплевательства по отношению к укоренившимся моральным нормам.
– Что ты имеешь в виду? – вспыхнул Игорь.
– Исход из Египта. Рекомендация вашего бога была проста и аморальна до нелепости: наберите у египтян добра и денег взаймы – отдавать-то все равно не придется. – Танин сощурил глаза.
– Не знал, что ты читаешь Ветхий Завет, – усмехнулся Бухман. – Ладно, твой скепсис имеет право на существование, но повторяю: Елена не может быть виновна!
– Как же она объясняет тот факт, что на орудии убийства, ведь, как я понимаю, твой приятель был застрелен именно из этого пистолета, нашли отпечатки ее пальцев?
Бухман сделал неторопливый глоток коньяка и, проведя языком по своим пухлым губам, ответил:
– Она не отрицает, что стреляла в мужа…
– Но виновной себя не признает, – усмехнулся Китаец.
– Нет. Мамуся, она в состоянии прострации, – Бухман вздохнул, – после пережитого. Ничего толком не говорит, замкнулась и повторяет только: «Я невиновна, видит бог!» И я ей, представь себе, верю! – решительно заявил он.
– Она явно не в себе, потому что утверждает противоречащие друг другу вещи, – ты, как здравомыслящий человек, не можешь этого отрицать. Если даже допустить, что убит ее муж был не выстрелом из пистолета, из которого она стреляла…
– А, – перебил Китайца Бухман, – знаешь, какое впечатление у меня сложилось? Что ее заколдовали!
– И это говоришь ты, трезвомыслящий человек! – Китаец не сумел скрыть насмешки.
– Я хочу, чтобы ты сам с ней поговорил, мамуся, – снова воспрял духом Бухман, – может, тебе удастся прояснить ситуацию?
– Если уж тебе, неплохо знавшему ее мужа и находящемуся с ней в доверительных отношениях, она ничего толком не рассказала, то мне, незнакомому человеку… – Китаец одарил приятеля скептическим взглядом.
– Но она же просила меня, чтобы я обратился к какому-нибудь детективу! О чем это говорит?
– О том, что мы имеем дело с не совсем здоровым человеком, – усмехнулся Китаец.
– Да, допускаю, стресс и все такое, – не сдавался Бухман, – но просьбу ее, с учетом того, что она считает себя невиновной, не назовешь абсурдной. Мне кажется, что она чего-то боится… В чем-то признаться…
– И ты полагаешь, что я смогу заставить ее признаться? – с сомнением в голосе спросил Танин. – Мне кажется это безнадежным делом.
– Я вот думаю: а что, если ее загипнотизировали или еще что-то в этом роде, – Бухман тревожно взглянул на Китайца. – Думаешь, я сам в восторге от такой нелогичности?
– Как же ты собираешься ее защищать?
– В том-то и дело, мамуся, – неожиданно возликовал Бухман, – по моим расчетам, увидев тебя, то есть серьезного детектива, который согласен заняться расследованием смерти ее мужа, она поймет, что не все так плохо, что надежда есть, и, возможно, скажет тебе что-то такое, что и мне поможет отстаивать ее невиновность с большей убедительностью и эффективностью. Я ведь не Перри Мейсон, мамуся, и не умею сам собирать улики.
– Значит, убедительности тебе все же недостает? – подковырнул Бухмана Танин.
– Извини, мамуся, но не могу же я строить защиту на пустом месте!
– В случае, если мне удастся разговорить твою подзащитную, могу я претендовать на процент от твоего гонорара? – шутливо полюбопытствовал Китаец.
– О чем речь! – расплылся в улыбке Бухман. – Только думаю, что ежели ты за это дело возьмешься, то от моего гонорара останется пшик – все достанется тебе.
– При условии, что твоя подзащитная действительно невиновна и что будет пойман настоящий убийца твоего друга, – улыбнулся Танин. – Но, Игорь, берусь я за это дело только из уважения к тебе.
– Лена не пожалеет денег… – торопливо сказал Бухман.
– Я говорю о моем посещении ее, – уточнил Танин. – Ладно, когда произошло убийство?
– В половине первого. Соседи с третьего и четвертого этажей подтвердили, что выстрел прозвучал примерно в это время. Олег умер мгновенно. Соседи вызвали милицию и «Скорую».
– И Елену тут же заключили под стражу?
Бухман удрученно кивнул.
– Как она себя вела?
– Рыдала, кричала, билась в истерике – это мне лейтенант Горелов рассказал, – Бухман горестно покачал головой из стороны в сторону, – сидела посреди комнаты на полу, пистолет валялся рядом… Вся сжалась в комок. Пыталась оказать сопротивление милиции… – Он невесело усмехнулся.
– Елена с самого начала отрицала свою вину? – Танин затушил сигарету в пепельнице и тут же взялся за другую.
– Да. Попросила лейтенанта связаться со мной. Я нашел ее в ужасном состоянии: она дрожала так, что зуб на зуб не попадал, и плакала. Ничего путного от нее так и не услышал, – Бухман с сожалением вздохнул, – только начинала говорить – и молчок, смотрит, как затравленный зверь. Глаза, как у безумной, руки и губы трясутся, язык еле ворочается.
– Ты ознакомился с протоколом задержания? – Танин нетерпеливо взглянул на дверь, потом крикнул: – Лиза!
В приемной было на удивление тихо. Эта тишина ясно свидетельствовала о Лизином отсутствии. Обычно она либо шелестела бумагой, либо стучала по клавиатуре, либо звякала посудой. Тишина в таком случае была живой, она как бы не прерывалась этими знакомыми звуками, а плавно перетекала в них. Они, эти звуки, составляли с Лизой некое единство, являясь привычным атрибутом рабочей обстановки.
– Черт, куда она подевалась? – Китаец перевел недоуменный взгляд на Бухмана.
– С отчетом я знаком, – по поводу отсутствия Лизы Бухман не проявил ни удивления, ни досады, – про отпечатки я тебе уже говорил. Но вот что интересно, – Бухман облизнул свои сочные губы, – в кармане халата у Олега был обнаружен нож. Зачем человек, по-твоему, в домашнем халате прячет нож? Это что, привычка?
– Что за нож? – заинтересовался Китаец.
– С выкидным лезвием. Я его узнал: Олег мне его как-то показывал, говорил, что это подарок приятеля. Тот отсидел срок…
– Это важная деталь, – глаза Китайца заблестели, – не думаю, что карман домашнего халата – привычное место для хранения холодного оружия. Хотя не исключено, что твой друг кому-нибудь его недавно демонстрировал и забыл переложить из кармана в более подходящее место. – Китаец выпустил дым к потолку и снова посмотрел на дверь.
На этот раз в его взгляде мелькнула тень раздражения.
– Да куда подевалась эта чертовка? Я же ее просил кофе!
– Не волнуйся, плесни-ка мне лучше коньяка. – Бухман благодушно улыбнулся.
Танин наполнил опустевшую рюмку Бухмана на треть. Тот взял ее обеими руками и принялся греть.
– Полагаешь, – снова оживился он, – что Олег почувствовал опасность и приготовил нож?
– Скорее всего. Но это пока ничего не меняет, – невозмутимо констатировал Танин.
– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился Бухман.
– Что он мог, например, не доверять жене и принять меры предосторожности.
– Бред какой-то! – вознегодовал Бухман.
– Я стараюсь не обольщаться, только и всего, – хмыкнул Танин.
– Зачем ей его убивать? – Широкие густые брови Бухмана полезли к корням волос.
– Месть за измену, может быть. – Китаец скептически улыбнулся. – Или меркантильный интерес…
– Насчет второго… Елена могла ведь развестись с Олегом. – Бухман пожал плечами.
– А насчет первого?
– Мы не в театре, мамуся. Это там бушуют сильные страсти, со сцены произносятся эффектные монологи и так далее.
– Хорошо, – пошел на уступки Танин, – у Олега и Лены был брачный контракт? Прости, что интересуюсь такой прозой.
– Думаю, что был. Я просто дружил с ними. Я оказывал Олегу консультативные услуги – он судился с одним хамом, задумавшим лишить его одного помещения. А вот насчет брачного контракта, прости, не могу сказать тебе ничего определенного.
– Ладно, я выясню у нее самой, – Китаец сломал в пепельнице недокуренную сигарету. – Лиза! – снова крикнул он.
Точно ответ на этот настоятельный призыв приемная наполнилась веселым цоканьем торопливых Лизиных каблучков. Дверь открылась, и Лиза, часто дыша и распространяя вокруг себя сиянье жаркого полдня, затараторила:
– Кофе кончился. Я еще утром хотела сходить, да забыла. Пришлось обегать полквартала. Я купила «арабику» и двести граммов «робусты»…
– Лиза, – с недовольной усмешкой остановил это словоизвержение Китаец, – мы тут, между прочим, разговариваем.
Лиза сразу сникла. В ее синих глазах затаилась обида.
– Да я просто так…
– Предупреждай, пожалуйста, когда уходишь. А пока приготовь Мамусе «робусты». Крепкие люди должны пить крепкий кофе. – Он обнажил в улыбке зубы.
– Слушаюсь и повинуюсь, шеф, – с фамильярной интонацией ответила Лиза, берясь за ручку двери.
– Больше никаких интересных деталей в протоколе задержания не значится? – вернулся он к прерванному разговору, когда Лиза исчезла.
– Опрос соседей ничего существенного не дал. Многие спали мирным сном, когда раздался выстрел. Да там всего-то восемь квартир, считая квартиру Монаховых.
– Элитный дом?
– Ага. – Бухман осушил рюмку.
– Домофон, кодовый замок, консьерж, охранник? – осведомился Танин.
– Последнее, – нехотя пробурчал Бухман, ласково глядя на бутылку «Дагестанского».
– Что он говорит?
– Никого не видел. Никто не входил и не выходил.
– С ним я тоже побеседую. – Китаец закурил новую сигарету. – Наливай себе еще.
Бухман налил полрюмки и безо всякой снобистско-виртуозной медлительности выпил.
– Если б не это, – кивнул он на бутылку, – мы бы давно с тобой в сумасшедшем доме отдыхали, – пошутил он.
– Я так не думаю, – улыбнулся Танин. – Что еще?
– У Лены есть сестра. Если что, ты можешь к ней обратиться. – Бухман закурил. – Живет на Вольской. Я дам адресок.
– Хорошо.
Наконец Лиза принесла обещанный кофе. Выпив по чашке, друзья отправились в сизо. Бухман не рискнул сесть за руль, поэтому оставил свой «Опель» у Танина во дворе. Находясь «под градусом», Китаец водил машину осторожнее, чем в трезвом виде, поэтому Игорь мог на него вполне положиться.

Глава 2

Ветер без устали гнал эскадры облаков. Солнце барахталось в их синевато-серой вате подобно запутавшейся в сетях рыбе. Когда на короткий миг оно выскакивало, заливая блеском своей золотой чешуи тротуары, город сразу преображался, одним рывком переходя от осеннего уныния к летнему буйству. Эти благословенные промежутки были до безобразия коротки и редки, что вызвало у Бухмана несколько недовольных замечаний. Китаец, наоборот, любил тень. Яркий солнечный свет ассоциировался у него со снежным сиянием, а это, в свою очередь, влекло за собой мучительное чувство чего-то недорешенного и навсегда упущенного. Снег и хвоя будили в Китайце какую-то особую ностальгию, каждый раз воскрешая в его воображении миг отъезда Цюй Юаня в изгнание.
«О, деревья отчизны.
Долгим вздохом прощаюсь…»
Китаец представлял себе поэта сидящим на коне в окружении немногочисленных соратников. С холма открывалась окруженная кромкой гор равнина. Цюй Юань всегда был для Китайца примером обманутого доверия и одиночества, горького жребия изгнанника. Сановник царства Чу, он доверился правителям государства Ци и, вероломно ими преданный, был изгнан из своей страны.
Китаец с детства ощущал себя изгнанником. Это сокровенное чувство свило в его душе гнездо, в котором на свет появлялись птенцы тоски и печали. Самая пронзительная радость, самая ослепительная удача, самая сильная привязанность несли на себе отпечаток этого чувства. И, может быть, именно потому, что отец увез его из Китая в пятилетнем возрасте и он был вынужден довольствоваться крупицами воспоминаний и игрой воображения, пейзажи Юго-Запада, наслаиваясь один на другой и слипаясь в единые комья с прочитанными строчками китайских поэтов, получили в его сердце статус иного измерения, вечного, не дающего отдохновения настоящего, где время и пространство слиты в сиянии снега и очертаниях гор.
Китаец поправил на носу солнцезащитные очки и остановил «Массо» у светофора. Развернувшись на перекрестке, он припарковал джип на противоположной стороне улицы рядом с шестиметровой высоты кирпичным забором, отделявшим сизо от остального мира. По иронии судьбы, следственный изолятор находился всего в двух кварталах от конторы Китайца, поэтому долго ехать не пришлось.
Уже снаружи это заведение, выкрашенное в какой-то грязно-желтый цвет, начинало производить гнетущее впечатление.
Возле входа толпились свободные до поры до времени граждане, желающие получить свидание с близкими или передать им небольшую посылку. Лица у всех были не то чтобы унылыми, но какими-то отрешенными и официальными.
Пройдя сквозь этот небольшой строй, Бухман уверенно надавил на кнопку звонка. В выкрашенной красно-коричневой краской двери открылось небольшое оконце, и народ, стоявший в ожидании, с интересом стал наблюдать за происходящим. К его большому разочарованию, действо вскоре закончилось: Бухман, часто бывавший здесь по долгу службы, быстро решил вопрос с сержантом, стоявшим на посту. Сержант закрыл окошечко, и через несколько минут Бухман, а следом за ним и Китаец уже входили внутрь. Необходимые формальности: ожидание начальника смены, утрясание продолжительности визита, выписка временных пропусков и сдача «пээма» Китайца – заняли еще почти целый час.
Наконец в сопровождении охранника их повели в комнату для свиданий, представлявшую собой помещение размером пять на шесть метров, перегороженное на две части металлической решеткой, сваренной из толстых арматурных стержней. По обеим сторонам решетки стояли облезлые столы и табуреты, прикрученные со стороны, куда выводили подследственных, к полу здоровенными шурупами. Посетителям, как гражданам, временно находящимся на свободе, были предоставлены стулья на тонких металлических ножках.
– Ждите. – Сопровождавший Бухмана и Танина охранник с пышными усами и маленькими серыми глазками заложил руки за спину и замер с широко расставленными ногами.
– Ну что, мамуся, – Бухман хитро посмотрел на Китайца, – ни разу не был в таких заведениях?
– Думаешь, я ожидал чего-то другого? – пожал плечами Китаец. – Несколько раз мне приходилось ночевать в «обезьянниках», так что я немного представляю себе, что это такое. Достаточно познакомиться с нашей государственной машиной однажды, и этого уже никогда не забудешь.
– «Капэзэ», мамуся, –
1 2 3 4