Но это было выше его сил, и он беспрерывно и неконтролируемо съезжал на них оторопевшим взглядом.
– Ну уж нет, Павел Александрович! Ты меня прямо сейчас выслушаешь!
– У меня сейчас совещание, вы что, не видите?! И что это за оружие?
– И у меня, знаешь ли, утренняя служба была, когда вахлаки твои тупые в храм божий с вот этим самым оружием ввалились! А потом еще и за батарею браслетом зацепили! – Он ударил по столу правой ладонью, и наручники громко стукнулись о полировку. – Так что извини, каков привет, таков и ответ!
Офицеры сдержанно загудели. Ковалев растерянно огляделся по сторонам. Он определенно не знал, что делать, и теперь искал хотя бы моральной поддержки. Отец Василий хотел добавить еще пару слов, но вдруг осекся… потому что понял – он себя почти не контролирует! И вот это уже было чересчур!
– Не делай так больше, Павел Александрович, – с болью в голосе попросил он. – Не пытайся меня сломать! Бесполезно, сам ведь знаешь. И на дешевку купить не пытайся, я тебе не мальчик, – священник развернулся, быстро направился к выходу, но у самой двери оглянулся. – А пистолетики эти я у твоих оперов поотбирал, редкие они у тебя мудаки, надо сказать!
* * *
Наручник ему отстегнул предварительно позвонивший Ковалеву дежурный. Но все равно всю дорогу до храма отец Василий не мог успокоиться. И не столько из-за этой глупой истории с молодыми операми и даже не из-за Толяна. Священнику было мучительно стыдно за внезапную потерю самоконтроля в кабинете у Ковалева. Он понимал, что причиной всему явились несколько предыдущих тяжелых и нервных недель. Просто, с достоинством выдержав все прошлые испытания, он поисчерпал свои природные, богом отпущенные лимиты прочности – и вот, надо же, теперь сорвался! Но это утешало плохо, потому что в гневе он мог натворить такого, что и не замолить!
Отец Василий уже почти дошел до храма и почти успокоился, когда сбоку, со стороны дороги, требовательно просигналили. Он обернулся. Из машины на него внимательно смотрел… Ковалев.
– Батюшка! – позвал он. – Отец Василий!
Священник в нерешительности остановился.
– Садитесь, подвезу, – пригласил Ковалев.
– Спасибо, Павел Александрович, мне уже немного осталось, – покачал головой священник.
– Садитесь, разговор есть.
Отец Василий с сомнением глянул на часы – до начала службы оставалось чуть более часа.
– Я вас надолго не задержу, – заверил Ковалев, и глаза у него были несчастные, как у больной собаки.
Отец Василий горестно вздохнул и принял приглашение.
Ковалев отвел машину к скверу Борцов революции и поставил в тени огромного старого каштана.
– Во-первых, примите мои извинения, отец Василий, – повернулся он к священнику. – Честно скажу, недоглядел за мерзавцами!
Священник, насупившись, смотрел в сторону.
– Мне ведь этого Пшенкина вроде как на подмогу прислали, а вы же знаете, кого обычно отдают – самых негодных, чтоб под ногами не путались!
Отец Василий скорбно молчал. Не то чтобы он совсем не верил Ковалеву, просто то, что он знал о начальнике усть-кудеярской милиции, позволяло утверждать: Ковалев будет говорить то, что ему выгодно сказать в данный момент, и безо всякого стеснения нарушит собственное слово, если ситуация повернется в другую сторону.
– Поймите меня, батюшка, – продолжил Ковалев. – Мне этот Парфен и так сколько лет во где сидел! А тут еще эти братки понаехали, спасу нет! И брать их не за что – ведут себя тихо да прилично, – и ночей не спишь! Только и ждешь, кого еще пристрелят. Превратили Усть-Кудеяр в гадюшник какой-то!
Конечно, в этот момент начальник местной милиции менее всего готов был признать, что одним из тех, кто и превратил Усть-Кудеяр в гадюшник, был он лично. Отец Василий прекрасно помнил исповедь бывшей проститутки, а ныне бойкой продавщицы придорожного кафе Веры. По ее словам выходило, что Ковалев чуть ли не спинку Парфену в баньке тер. А теперь туда же – незаслуженно обиженного праведника из себя строит!
– Знаешь, Павел Александрович, что они с Толей Рубцовым сотворили? – наклонил голову отец Василий.
– Что?! – испуганно дернулся Ковалев.
– А вот ты бы в больницу съездил да посмотрел! Места ведь живого на человеке нет! Ладно бы он виновен был, но ты же сам его допрашивал! Знаешь ведь, что нормальный мужик! На хрена же так бить?!
– Ох, Михаил Иванович, – назвал священника мирским именем Ковалев. – Мы все с этими бандитами так намучились – верите, нет, – домой с пистолетом наперевес идешь! Немудрено, что и невинные страдают.
– Павел Александрович, – резко повернулся отец Василий. – Что-то я вас не пойму! Ну что вы все ноете?! Бандиты да бандиты! Как ребенок, право слово! У вас ведь такой уникальный шанс! Реальный шанс отделить зерна от плевел!
– Как это? – не понял Ковалев.
Священник почувствовал внутри внезапный прилив сил и какого-то необъяснимого молодецкого задора.
– Насколько мне известно, парфеновская шушера никаких обязательств на себя брать не хочет? – резко повернул он разговор в другую сторону. – Я прав?
– Ну, вроде как… да.
– Самаре да Москве до нашего Усть-Кудеяра и вовсе дела нет, их бабки парфеновские интересуют, а не наш паршивый городишко.
– В общем, верно, – приподнял плечи Ковалев.
– А денег-то нет! Понимаете? Самого главного зла нет! Ну и что вы теряетесь? Вычистить всю эту мразь единым махом!
– То есть? – никак не мог въехать Ковалев.
– Все просто, Павел Александрович, – рубанул воздух ладонью священник. – Парфеновских олухов сейчас никто не крышует! Разве не понятно? Без парфеновских бабок всем на них просто положить!
– Ну-ка, ну-ка! – оживился Ковалев.
– Единственной личностью в этой гоп-компании был Парфен, – со значением произнес отец Василий. – А те, что остались, – полная шушера, навроде твоего старлея Пшенкина! Ну и прижми ты их, Павел Александрович! Чего думаешь?! В данный исторический момент никто тебе и слова против не скажет! Ни в области, ни тем более в Москве.
Ковалев отчаянно заскреб подбородок. Идея была донельзя соблазнительная. Когда и вычищать бандитов, как не сейчас, пока они слабы. Ни адвокатов путевых нанять не смогут, ни надавить, где надо.
– У тебя ведь поди на каждого во-от такое дело! – развел руками отец Василий. – Только попробуй сказать, что это не так! И не придется невинных хватать, потому что это действительно никому не нужно!
Начальник местной милиции сидел, уставясь прямо перед собой, и, похоже, пребывал в полной прострации. Возразить было нечего, а согласиться… Уж очень все дерзко выглядело.
– А Васьков с Сутейкиным? – как за спасительную соломинку ухватился за фамилии банкиров из областного центра Ковалев. – Они против не будут? – От неожиданности происходящего бедный милиционер совсем потерялся.
– А им-то что? – пожал плечами отец Василий. – Васьков и Сутейкин так и так свое возьмут. Отдадут кому надо акции в управление и будут жить как жили. Ты что думаешь, им больно надо мелкую торговлю келешеванной водкой контролировать? Они по-крупному берут. Уж будь уверен.
Ковалев хмыкнул и вдруг повеселел, заерзал на своем сиденье и внезапно глянул на часы.
– Вы извините, батюшка, – проглотил слюну он. – Заболтал я вас. Да и вам уже на службу надо.
Отец Василий глянул на часы и охнул – до начала оставалось от силы семь-восемь минут. Он, не прощаясь, выскочил из машины и кинулся через дорогу, к храму.
– Отец Василий! – услышал он сзади крик. – Батюшка! – он оглянулся. Ковалев вышел из машины и смотрел ему вслед. – Простите меня за этого засранца Пшенкина! Я с ним лично разберусь!
«Ладно! – досадливо махнул рукой священник. – Это все ваши дела, меня они уже не касаются!»
Настраиваться на службу пришлось долго, куда как дольше обычного. Вместо благости над отцом Василием витали обрывки разговоров, сине-багровое лицо водителя и собственные грешные, гневливые мысли. Но постепенно дело пошло на лад, и к вечеру священник, считай, окончательно пришел в себя.
* * *
С тех пор как закончились дожди и на улицах немного подсохло, отец Василий снова стал проделывать путь от храма домой и обратно пешком. Ему несказанно нравилось идти по узкой, заросшей бузиной и акациями улочке и смотреть в небо. За заборами надрывались демонстрирующие свои отменные служебные качества беспородные псы, по-волжски напевно переговаривались между собой соседи, хрустел под ногами кое-где насыпанный щебень, и отцу Василию становилось так хорошо, словно именно это и было главной задачей его земной жизни: идти, слушать и обонять все это великолепие божественного творения. Вот и теперь, почти полночью, шагал он домой, искренне благодаря господа за возможность еще раз ощутить его величие.
Но вот дома его ждал вполне житейский сюрприз.
– Бригадир приходил, – с порога сообщила супруга.
– Какой такой бригадир? – встревожился священник. В последнее время все его ассоциации как-то непроизвольно строились исключительно вокруг бандитских понятий.
– Петрович, кто же еще, – улыбнулась Ольга.
Отец Василий удивился, а потом понял и, покачав головой, невесело засмеялся. Вернулась бригада строителей, полным составом снявшаяся с его дома, чтобы перейти на парфеновский стройучасток. Их можно было понять тогда – с Парфеном не поспоришь; их можно понять и сейчас – вместе со смертью Парфена все работы на новой автостоянке прекратились, а значит, прекратились и выплаты. Тень безработицы снова опустилась на Усть-Кудеяр. И, похоже, это надолго.
– Что сказали? – поинтересовался отец Василий.
– Сказали, что завтра доделают летнюю кухню и примутся за сарай. Материал, говорят, у них свой, нам по старой дружбе уступят со скидкой.
«Еще бы не со скидкой! – подумал отец Василий. – Зима на носу, а они все сроки мне сорвали! Теперь давайте, ребята, наверстывайте». Он вдруг почувствовал, как сильно, как невыносимо устал. Честно говоря, если бы не Олюшка, он даже не знал, как смог бы пережить события последних недель – слишком много всего. Только Олюшка его и радовала.
– Как там наш малыш? – положил он жене руку на живот.
– Растет. Что ему сделается? – улыбнулась Ольга. – Уже на мел потянуло. Строители ведро принесли, а меня так и тянет попробовать!
– Я же тебе стерильного мела принес! – удивился отец Василий.
– Меня на стерильный не тянет, меня на этот тянет, – стыдливо потупила голову Ольга, и они оба рассмеялись.
Как-то так получалось, что все его старания улучшить быт оказывались или нелепы, или напрасны, всегда находились люди или обстоятельства, сводившие его усилия на нет. Как эти строители со своим ведром нестерильного мела. Теперь заранее приготовленная лично им стопка аккуратных коробочек с ровными красивыми брусками внутри оказалась ненужной. Олюшку на него «не тянет», видите ли.
– Ты как думаешь, – робко поинтересовался он, – нам еще долго будет «можно»? – Если честно, он страшно боялся ненароком повредить этой новой жизни внутри ее. Настолько боялся, что иногда чувствовал, как обмирает сердце от страха за них обоих: и за жену, и за будущего ребенка.
– Попросишь у строителей с полведерка ихнего нестерильного мела – тогда и поговорим, – игриво повела глазами жена.
– Я у них все ведро возьму! – клятвенно пообещал он. – Со скидкой.
* * *
Всю ночь отец Василий проворочался в кровати, постоянно проваливаясь в причудливые, сюрреалистические сны. Он снова и снова то боролся с огромными, покрытыми радужной чешуей чудищами, то убегал от крылатого, когтистого и такого мерзкого существа, что у него недоставало сил обернуться и посмотреть опасности прямо в глаза. И тогда он вскакивал и, хватаясь за простреленную восемь лет назад грудь, брел на кухню и жадно глотал холодную чистую воду из огромной, покрытой зеленой эмалью кружки. Покой и ясность, к которым он так стремился, никак не приходили, и это сказывалось на всем, даже на снах.
Только к четырем утра священник окончательно оставил бесполезные попытки уснуть и пошел во двор принимать холодный душ. Сегодняшний день, 19 августа, был особенным. Предстояло праздничное богослужение в честь Преображения Господня, одного из двенадцати важнейших православных праздников. Именно в этот день надлежало вспомнить явление Иисуса Христа в божественной славе трем избранным ученикам: Петру, Иакову и Иоанну, когда преобразился он перед ними и просияло лицо его, как солнце, а одежды сделались белыми, как свет…
Отец Василий досыта наплескался в душе, подставляя то спину, то грудь холодным потокам воды, оделся в чистое белье, наскоро перекусил и, расцеловав Олюшку, бодрым шагом отправился в храм. Солнце еще только поднималось из-за березового лесочка, и воздух был наполнен ароматами ночи, но птицы уже вовсю праздновали приход очередного божьего дня.
В такие минуты отец Василий как никогда остро понимал глубокую закономерность каждого поворота своего жизненного пути. И обижаться, что главное произошло с ним позже, чем со многими другими, было бессмысленно. Он просто не мог прийти к богу прежде, чем осознал, что каждое его слово – Истина. И он не смог осознать истинности его слова, пока не нашел в себе силы признать ложность большинства своих собственных принципов. Он вдруг вспомнил, какими глазами смотрели на него пацаны из родной роты, когда узнали, что Мишаня Шатун уходит на гражданку. А уж что они подумали, когда услышали, что он поступил в семинарию и учится на попа!..
Отец Василий их не винил, он их понимал – сам был таким. Он и сам некогда почитал за доблесть сломать человека просто за то, что он «чмо по жизни». И никогда не давал себе труда понять, насколько достойнее того же человека «поднять»… Честно сказать, он теперь остро сожалел о последнем разговоре с Ковалевым. Не надо было давать Павлу Александровичу никаких подсказок, пусть сами разбираются со своими мирскими делами. А он, единственный усть-кудеярский священник, должен был думать и говорить совсем о другом, ну, хотя бы о том, а что, собственно, изменится, если Ковалев, пусть и по закону, пересажает всех бандитов? Вон их сколько на смену растет – по пятнадцать лет пацанве, а уже «по понятиям» рассуждают!
Священника вдруг проняло до самого нутра, он ясно увидел, как страшна эта так называемая реальность, какое жуткое будущее создают своим детям люди, считающие себя крепко стоящими на земле материалистами! Отказавшись поверить в то, что они с таким высокомерием называют бабушкиными сказками, сколь сказочно кошмарный мир они создали вокруг себя! Не веря в ад «там», своими руками творят его здесь, и день ото дня все страшнее…
Священник тряхнул головой и понял, что за мыслями и не заметил, как проскочил на одном дыхании и шашлычную, и стоянку, и ведущую в церковь улочку. Храм уже сверкал куполами прямо перед ним.
* * *
День выдался на удивление хороший. Даже для праздника народу в храме было непривычно много. Прихожане, в основном, конечно, женщины, не расходились, целиком отстояв утреню. Они внимательно и напряженно слушали псалмы и тропари, стихиры и великое славословие, отходили, чтобы поставить свечи перед иконами Божьей Матери и святых заступников, и снова подходили, стараясь протиснуться и встать как можно ближе к амвону.
А в коротком перерыве, когда священник тщательно омывал вспотевшее лицо, к нему подошел диакон Алексий.
– Знаете, батюшка, что Тамара говорит? – имея в виду бухгалтершу, спросил он.
– Откуда ж мне знать?! – засмеялся отец Василий. – Я так думаю, если ей что надо, она и сама напрямую ко мне обратится. Или я чего-то недопонимаю? – повернулся он к Алексию и принялся утираться махровым китайским полотенцем.
– Да не в этом дело! – всплеснул кистями Алексий. – Чего она про женщин говорит, я хотел сказать, – и, поймав на себе недоуменный взгляд священника, пояснил: – Вы хоть знаете, что у нас трехмесячный запас свечей раскупили?
– Подозревал, – принялся разглядывать свое отражение в зеркале отец Василий. – И что, Тамаре Николаевне известны причины?
– Ага! – простодушно кивнул Алексий. – Она говорит, этой ночью менты половину Усть-Кудеяра вывезли…
– Погоди, какую такую половину? – озадаченно оторвался от зеркала священник.
– Ну, всех, кто на Парфена работал, – снова нетерпеливо всплеснул кистями Алексий. – Представляете, сколько народу повязали?! – с деланым ужасом на лице завершил он.
По спине отца Василия пробежал неприятный холодок.
– Что значит – всех? – спросил он. – На него же половина Усть-Кудеяра так или иначе работала.
– Ну, не как в тридцать седьмом, конечно, – засмеялся Алексий. – Директоров да менеджеров Ковалев не тронул, а вот дилеры, бригадиры, бойцы – все у него!
Отец Василий бросил полотенце на стул и распрямился. Он никак не ожидал от Ковалева такой прыти. Вот теперь священнику стало по-настоящему тошно. Пять минут неуместного проявления «гражданской позиции» – и многие искалеченные по твоей глупости судьбы.
1 2 3 4 5 6
– Ну уж нет, Павел Александрович! Ты меня прямо сейчас выслушаешь!
– У меня сейчас совещание, вы что, не видите?! И что это за оружие?
– И у меня, знаешь ли, утренняя служба была, когда вахлаки твои тупые в храм божий с вот этим самым оружием ввалились! А потом еще и за батарею браслетом зацепили! – Он ударил по столу правой ладонью, и наручники громко стукнулись о полировку. – Так что извини, каков привет, таков и ответ!
Офицеры сдержанно загудели. Ковалев растерянно огляделся по сторонам. Он определенно не знал, что делать, и теперь искал хотя бы моральной поддержки. Отец Василий хотел добавить еще пару слов, но вдруг осекся… потому что понял – он себя почти не контролирует! И вот это уже было чересчур!
– Не делай так больше, Павел Александрович, – с болью в голосе попросил он. – Не пытайся меня сломать! Бесполезно, сам ведь знаешь. И на дешевку купить не пытайся, я тебе не мальчик, – священник развернулся, быстро направился к выходу, но у самой двери оглянулся. – А пистолетики эти я у твоих оперов поотбирал, редкие они у тебя мудаки, надо сказать!
* * *
Наручник ему отстегнул предварительно позвонивший Ковалеву дежурный. Но все равно всю дорогу до храма отец Василий не мог успокоиться. И не столько из-за этой глупой истории с молодыми операми и даже не из-за Толяна. Священнику было мучительно стыдно за внезапную потерю самоконтроля в кабинете у Ковалева. Он понимал, что причиной всему явились несколько предыдущих тяжелых и нервных недель. Просто, с достоинством выдержав все прошлые испытания, он поисчерпал свои природные, богом отпущенные лимиты прочности – и вот, надо же, теперь сорвался! Но это утешало плохо, потому что в гневе он мог натворить такого, что и не замолить!
Отец Василий уже почти дошел до храма и почти успокоился, когда сбоку, со стороны дороги, требовательно просигналили. Он обернулся. Из машины на него внимательно смотрел… Ковалев.
– Батюшка! – позвал он. – Отец Василий!
Священник в нерешительности остановился.
– Садитесь, подвезу, – пригласил Ковалев.
– Спасибо, Павел Александрович, мне уже немного осталось, – покачал головой священник.
– Садитесь, разговор есть.
Отец Василий с сомнением глянул на часы – до начала службы оставалось чуть более часа.
– Я вас надолго не задержу, – заверил Ковалев, и глаза у него были несчастные, как у больной собаки.
Отец Василий горестно вздохнул и принял приглашение.
Ковалев отвел машину к скверу Борцов революции и поставил в тени огромного старого каштана.
– Во-первых, примите мои извинения, отец Василий, – повернулся он к священнику. – Честно скажу, недоглядел за мерзавцами!
Священник, насупившись, смотрел в сторону.
– Мне ведь этого Пшенкина вроде как на подмогу прислали, а вы же знаете, кого обычно отдают – самых негодных, чтоб под ногами не путались!
Отец Василий скорбно молчал. Не то чтобы он совсем не верил Ковалеву, просто то, что он знал о начальнике усть-кудеярской милиции, позволяло утверждать: Ковалев будет говорить то, что ему выгодно сказать в данный момент, и безо всякого стеснения нарушит собственное слово, если ситуация повернется в другую сторону.
– Поймите меня, батюшка, – продолжил Ковалев. – Мне этот Парфен и так сколько лет во где сидел! А тут еще эти братки понаехали, спасу нет! И брать их не за что – ведут себя тихо да прилично, – и ночей не спишь! Только и ждешь, кого еще пристрелят. Превратили Усть-Кудеяр в гадюшник какой-то!
Конечно, в этот момент начальник местной милиции менее всего готов был признать, что одним из тех, кто и превратил Усть-Кудеяр в гадюшник, был он лично. Отец Василий прекрасно помнил исповедь бывшей проститутки, а ныне бойкой продавщицы придорожного кафе Веры. По ее словам выходило, что Ковалев чуть ли не спинку Парфену в баньке тер. А теперь туда же – незаслуженно обиженного праведника из себя строит!
– Знаешь, Павел Александрович, что они с Толей Рубцовым сотворили? – наклонил голову отец Василий.
– Что?! – испуганно дернулся Ковалев.
– А вот ты бы в больницу съездил да посмотрел! Места ведь живого на человеке нет! Ладно бы он виновен был, но ты же сам его допрашивал! Знаешь ведь, что нормальный мужик! На хрена же так бить?!
– Ох, Михаил Иванович, – назвал священника мирским именем Ковалев. – Мы все с этими бандитами так намучились – верите, нет, – домой с пистолетом наперевес идешь! Немудрено, что и невинные страдают.
– Павел Александрович, – резко повернулся отец Василий. – Что-то я вас не пойму! Ну что вы все ноете?! Бандиты да бандиты! Как ребенок, право слово! У вас ведь такой уникальный шанс! Реальный шанс отделить зерна от плевел!
– Как это? – не понял Ковалев.
Священник почувствовал внутри внезапный прилив сил и какого-то необъяснимого молодецкого задора.
– Насколько мне известно, парфеновская шушера никаких обязательств на себя брать не хочет? – резко повернул он разговор в другую сторону. – Я прав?
– Ну, вроде как… да.
– Самаре да Москве до нашего Усть-Кудеяра и вовсе дела нет, их бабки парфеновские интересуют, а не наш паршивый городишко.
– В общем, верно, – приподнял плечи Ковалев.
– А денег-то нет! Понимаете? Самого главного зла нет! Ну и что вы теряетесь? Вычистить всю эту мразь единым махом!
– То есть? – никак не мог въехать Ковалев.
– Все просто, Павел Александрович, – рубанул воздух ладонью священник. – Парфеновских олухов сейчас никто не крышует! Разве не понятно? Без парфеновских бабок всем на них просто положить!
– Ну-ка, ну-ка! – оживился Ковалев.
– Единственной личностью в этой гоп-компании был Парфен, – со значением произнес отец Василий. – А те, что остались, – полная шушера, навроде твоего старлея Пшенкина! Ну и прижми ты их, Павел Александрович! Чего думаешь?! В данный исторический момент никто тебе и слова против не скажет! Ни в области, ни тем более в Москве.
Ковалев отчаянно заскреб подбородок. Идея была донельзя соблазнительная. Когда и вычищать бандитов, как не сейчас, пока они слабы. Ни адвокатов путевых нанять не смогут, ни надавить, где надо.
– У тебя ведь поди на каждого во-от такое дело! – развел руками отец Василий. – Только попробуй сказать, что это не так! И не придется невинных хватать, потому что это действительно никому не нужно!
Начальник местной милиции сидел, уставясь прямо перед собой, и, похоже, пребывал в полной прострации. Возразить было нечего, а согласиться… Уж очень все дерзко выглядело.
– А Васьков с Сутейкиным? – как за спасительную соломинку ухватился за фамилии банкиров из областного центра Ковалев. – Они против не будут? – От неожиданности происходящего бедный милиционер совсем потерялся.
– А им-то что? – пожал плечами отец Василий. – Васьков и Сутейкин так и так свое возьмут. Отдадут кому надо акции в управление и будут жить как жили. Ты что думаешь, им больно надо мелкую торговлю келешеванной водкой контролировать? Они по-крупному берут. Уж будь уверен.
Ковалев хмыкнул и вдруг повеселел, заерзал на своем сиденье и внезапно глянул на часы.
– Вы извините, батюшка, – проглотил слюну он. – Заболтал я вас. Да и вам уже на службу надо.
Отец Василий глянул на часы и охнул – до начала оставалось от силы семь-восемь минут. Он, не прощаясь, выскочил из машины и кинулся через дорогу, к храму.
– Отец Василий! – услышал он сзади крик. – Батюшка! – он оглянулся. Ковалев вышел из машины и смотрел ему вслед. – Простите меня за этого засранца Пшенкина! Я с ним лично разберусь!
«Ладно! – досадливо махнул рукой священник. – Это все ваши дела, меня они уже не касаются!»
Настраиваться на службу пришлось долго, куда как дольше обычного. Вместо благости над отцом Василием витали обрывки разговоров, сине-багровое лицо водителя и собственные грешные, гневливые мысли. Но постепенно дело пошло на лад, и к вечеру священник, считай, окончательно пришел в себя.
* * *
С тех пор как закончились дожди и на улицах немного подсохло, отец Василий снова стал проделывать путь от храма домой и обратно пешком. Ему несказанно нравилось идти по узкой, заросшей бузиной и акациями улочке и смотреть в небо. За заборами надрывались демонстрирующие свои отменные служебные качества беспородные псы, по-волжски напевно переговаривались между собой соседи, хрустел под ногами кое-где насыпанный щебень, и отцу Василию становилось так хорошо, словно именно это и было главной задачей его земной жизни: идти, слушать и обонять все это великолепие божественного творения. Вот и теперь, почти полночью, шагал он домой, искренне благодаря господа за возможность еще раз ощутить его величие.
Но вот дома его ждал вполне житейский сюрприз.
– Бригадир приходил, – с порога сообщила супруга.
– Какой такой бригадир? – встревожился священник. В последнее время все его ассоциации как-то непроизвольно строились исключительно вокруг бандитских понятий.
– Петрович, кто же еще, – улыбнулась Ольга.
Отец Василий удивился, а потом понял и, покачав головой, невесело засмеялся. Вернулась бригада строителей, полным составом снявшаяся с его дома, чтобы перейти на парфеновский стройучасток. Их можно было понять тогда – с Парфеном не поспоришь; их можно понять и сейчас – вместе со смертью Парфена все работы на новой автостоянке прекратились, а значит, прекратились и выплаты. Тень безработицы снова опустилась на Усть-Кудеяр. И, похоже, это надолго.
– Что сказали? – поинтересовался отец Василий.
– Сказали, что завтра доделают летнюю кухню и примутся за сарай. Материал, говорят, у них свой, нам по старой дружбе уступят со скидкой.
«Еще бы не со скидкой! – подумал отец Василий. – Зима на носу, а они все сроки мне сорвали! Теперь давайте, ребята, наверстывайте». Он вдруг почувствовал, как сильно, как невыносимо устал. Честно говоря, если бы не Олюшка, он даже не знал, как смог бы пережить события последних недель – слишком много всего. Только Олюшка его и радовала.
– Как там наш малыш? – положил он жене руку на живот.
– Растет. Что ему сделается? – улыбнулась Ольга. – Уже на мел потянуло. Строители ведро принесли, а меня так и тянет попробовать!
– Я же тебе стерильного мела принес! – удивился отец Василий.
– Меня на стерильный не тянет, меня на этот тянет, – стыдливо потупила голову Ольга, и они оба рассмеялись.
Как-то так получалось, что все его старания улучшить быт оказывались или нелепы, или напрасны, всегда находились люди или обстоятельства, сводившие его усилия на нет. Как эти строители со своим ведром нестерильного мела. Теперь заранее приготовленная лично им стопка аккуратных коробочек с ровными красивыми брусками внутри оказалась ненужной. Олюшку на него «не тянет», видите ли.
– Ты как думаешь, – робко поинтересовался он, – нам еще долго будет «можно»? – Если честно, он страшно боялся ненароком повредить этой новой жизни внутри ее. Настолько боялся, что иногда чувствовал, как обмирает сердце от страха за них обоих: и за жену, и за будущего ребенка.
– Попросишь у строителей с полведерка ихнего нестерильного мела – тогда и поговорим, – игриво повела глазами жена.
– Я у них все ведро возьму! – клятвенно пообещал он. – Со скидкой.
* * *
Всю ночь отец Василий проворочался в кровати, постоянно проваливаясь в причудливые, сюрреалистические сны. Он снова и снова то боролся с огромными, покрытыми радужной чешуей чудищами, то убегал от крылатого, когтистого и такого мерзкого существа, что у него недоставало сил обернуться и посмотреть опасности прямо в глаза. И тогда он вскакивал и, хватаясь за простреленную восемь лет назад грудь, брел на кухню и жадно глотал холодную чистую воду из огромной, покрытой зеленой эмалью кружки. Покой и ясность, к которым он так стремился, никак не приходили, и это сказывалось на всем, даже на снах.
Только к четырем утра священник окончательно оставил бесполезные попытки уснуть и пошел во двор принимать холодный душ. Сегодняшний день, 19 августа, был особенным. Предстояло праздничное богослужение в честь Преображения Господня, одного из двенадцати важнейших православных праздников. Именно в этот день надлежало вспомнить явление Иисуса Христа в божественной славе трем избранным ученикам: Петру, Иакову и Иоанну, когда преобразился он перед ними и просияло лицо его, как солнце, а одежды сделались белыми, как свет…
Отец Василий досыта наплескался в душе, подставляя то спину, то грудь холодным потокам воды, оделся в чистое белье, наскоро перекусил и, расцеловав Олюшку, бодрым шагом отправился в храм. Солнце еще только поднималось из-за березового лесочка, и воздух был наполнен ароматами ночи, но птицы уже вовсю праздновали приход очередного божьего дня.
В такие минуты отец Василий как никогда остро понимал глубокую закономерность каждого поворота своего жизненного пути. И обижаться, что главное произошло с ним позже, чем со многими другими, было бессмысленно. Он просто не мог прийти к богу прежде, чем осознал, что каждое его слово – Истина. И он не смог осознать истинности его слова, пока не нашел в себе силы признать ложность большинства своих собственных принципов. Он вдруг вспомнил, какими глазами смотрели на него пацаны из родной роты, когда узнали, что Мишаня Шатун уходит на гражданку. А уж что они подумали, когда услышали, что он поступил в семинарию и учится на попа!..
Отец Василий их не винил, он их понимал – сам был таким. Он и сам некогда почитал за доблесть сломать человека просто за то, что он «чмо по жизни». И никогда не давал себе труда понять, насколько достойнее того же человека «поднять»… Честно сказать, он теперь остро сожалел о последнем разговоре с Ковалевым. Не надо было давать Павлу Александровичу никаких подсказок, пусть сами разбираются со своими мирскими делами. А он, единственный усть-кудеярский священник, должен был думать и говорить совсем о другом, ну, хотя бы о том, а что, собственно, изменится, если Ковалев, пусть и по закону, пересажает всех бандитов? Вон их сколько на смену растет – по пятнадцать лет пацанве, а уже «по понятиям» рассуждают!
Священника вдруг проняло до самого нутра, он ясно увидел, как страшна эта так называемая реальность, какое жуткое будущее создают своим детям люди, считающие себя крепко стоящими на земле материалистами! Отказавшись поверить в то, что они с таким высокомерием называют бабушкиными сказками, сколь сказочно кошмарный мир они создали вокруг себя! Не веря в ад «там», своими руками творят его здесь, и день ото дня все страшнее…
Священник тряхнул головой и понял, что за мыслями и не заметил, как проскочил на одном дыхании и шашлычную, и стоянку, и ведущую в церковь улочку. Храм уже сверкал куполами прямо перед ним.
* * *
День выдался на удивление хороший. Даже для праздника народу в храме было непривычно много. Прихожане, в основном, конечно, женщины, не расходились, целиком отстояв утреню. Они внимательно и напряженно слушали псалмы и тропари, стихиры и великое славословие, отходили, чтобы поставить свечи перед иконами Божьей Матери и святых заступников, и снова подходили, стараясь протиснуться и встать как можно ближе к амвону.
А в коротком перерыве, когда священник тщательно омывал вспотевшее лицо, к нему подошел диакон Алексий.
– Знаете, батюшка, что Тамара говорит? – имея в виду бухгалтершу, спросил он.
– Откуда ж мне знать?! – засмеялся отец Василий. – Я так думаю, если ей что надо, она и сама напрямую ко мне обратится. Или я чего-то недопонимаю? – повернулся он к Алексию и принялся утираться махровым китайским полотенцем.
– Да не в этом дело! – всплеснул кистями Алексий. – Чего она про женщин говорит, я хотел сказать, – и, поймав на себе недоуменный взгляд священника, пояснил: – Вы хоть знаете, что у нас трехмесячный запас свечей раскупили?
– Подозревал, – принялся разглядывать свое отражение в зеркале отец Василий. – И что, Тамаре Николаевне известны причины?
– Ага! – простодушно кивнул Алексий. – Она говорит, этой ночью менты половину Усть-Кудеяра вывезли…
– Погоди, какую такую половину? – озадаченно оторвался от зеркала священник.
– Ну, всех, кто на Парфена работал, – снова нетерпеливо всплеснул кистями Алексий. – Представляете, сколько народу повязали?! – с деланым ужасом на лице завершил он.
По спине отца Василия пробежал неприятный холодок.
– Что значит – всех? – спросил он. – На него же половина Усть-Кудеяра так или иначе работала.
– Ну, не как в тридцать седьмом, конечно, – засмеялся Алексий. – Директоров да менеджеров Ковалев не тронул, а вот дилеры, бригадиры, бойцы – все у него!
Отец Василий бросил полотенце на стул и распрямился. Он никак не ожидал от Ковалева такой прыти. Вот теперь священнику стало по-настоящему тошно. Пять минут неуместного проявления «гражданской позиции» – и многие искалеченные по твоей глупости судьбы.
1 2 3 4 5 6