Курганов искоса наблюдал за Цунами. Этот человек обладал внешностью, которая как бы сама за себя говорила, что с просьбами к нему обращаться бессмысленно. Короткая, аккуратно подстриженная бородка серебристой лентой окаймляла загорелые впалые щеки, придавая вид научного работника. Крупный лоб был открыт. Волосы старательно зачесаны назад. Светлые брови давали простор ясному взгляду глаз. Только светились эти глаза странным голубовато-свинцовым светом, как лампы дневного света. Ответа в них искать было бесполезно. Жесткие губы Цунами, даже складываясь в улыбку, не становились менее напряженными.
Было ясно, что, кроме него, никто не посмеет нарушить молчание. Поэтому безо всякого упрека он объяснил:
– На эту затею никто денег не даст. Слишком банально и неинтересно. А я вообще никогда никому не даю ни копейки. Даже ей. – Он кивнул головой в сторону Галины, которая подтвердила его слова обворожительной улыбкой. – Но всегда готов приближенным ко мне людям подсказать, как следует делать деньги. Если вы готовы последовать моему совету, начнем разговор. Если же не уверены в этом, то еще немного выпьем и расстанемся до ваших лучших времен.
Стало ясно, что пришло время единственного решения. Курганов готов был встать и попрощаться. Он с надеждой смотрел на Веню. Тот отвел взгляд. Цунами понял возникшее смятение в душах гостей, встал и небрежно предложил:
– Вы подзакусите, а я пока пойду переоденусь. Галина, где моя белая шелковая рубашка? Хочу надеть новый однобортный костюм.
Галина выпорхнула из-за стойки бара, и они вместе исчезли в анфиладе арок.
Курганов, не желая более играть роль молчаливого истукана, сказал решительно:
– Пошли отсюда.
– Куда? В дворники? – язвительно спросил Веня.
– А ты хочешь обратно в тюрьму?
Веня стал вдруг серьезным. Его пухлые губы упитанного ангелочка упрямо сжались в красный бутон. Через дымчатые стекла пробился надменный взгляд подслеповатых глаз.
– Только богатая, шикарная жизнь сможет заглушить во мне боль всех четырнадцати лет заключения. Обычная жизнь ни тебе, ни мне не принесет успокоения. Мы свою порцию дерьма съели. Хватит! Либо все, либо ничего. А поскольку ничего у нас уже было, значит, впереди – все! Уходи один. Но учти, второй раз Цунами руку не протянет.
Минут через двадцать, когда Цунами появился перед ними, одетый в элегантный темно-серый костюм и черные кожаные туфли, Курганов сидел, мрачно потупив взор и не находя в себе сил встать и уйти.
– Отлично, – произнес Цунами. Выпил еще виски и, не задавая никаких вопросов, принялся ни с того ни с сего рассказывать о своей жизни: – Первый раз я подзалетел в начале семидесятых. Это было в Ростове-на-Дону. Жил я тогда в Газетном переулке, неподалеку от Театра оперетты, и влюблен был в артистку, которую звали Адель. Для романа понадобились деньги. И какие! Артистку же не пригласишь в пирожковую! Тогда-то и смилостивился надо мной один невзрачный мужичок – собиратель всякой ветхой дряни, как мне тогда казалось. Однажды вечером, когда Адель, смеясь на весь переулок, ушла в компании поклонников в ресторан «Ростов» при гостинице «Дон», этот самый мужичок обнял меня за плечи и сказал простые слова:
– Не желай любви из милости, будь гордым, а гордый человек не бывает нищим…
Я согласился с ним, и он повел меня к себе домой. Тогда впервые я увидел настоящий антиквариат. Глаза разгорелись. Еле совладал с руками, чтобы не заграбастать какую-нибудь диковинную штучку. Там же и получил задание. В ростовском музее краеведения, в витрине, без всякой сигнализации хранились уникальные сокровища – семь фаларов сарматского вождя. Вы-то до сих пор не слыхивали о них…
Веня и Курганов в подтверждение кивнули головами.
– Это – серебряные диски, обтянутые золотыми пластинами. На них изображены всякие животные, но не натурально, а так – черточками. В центре двух больших фаларов выгравированы головы барса, инкрустированные бирюзой. Ну, там глаза, уши, особенно красивы – раскрытые пасти. Во втором веке до нашей эры эти самые фалары украшали сбрую коня.
Больше он мне ничего не сказал. Чтил, падла, Уголовный кодекс. До остального я допер сам. Сходил несколько раз в музей. Прикинул, что к чему. Сплел веревочную лестницу и ночью спустился по ней с крыши шестиэтажного дома на крышу прилегающего к нему музея. Через чердак пробрался внутрь, выдавил стекло в витрине и забрал эти самые фалары. Назад поднялся по веревочной лестнице и чуть не грохнулся. Ощущение на всю жизнь осталось. До сих пор иногда снится, что лечу с этой лестницы вниз.
Цунами налил себе еще виски, бросил кусочек льда и пальцем показал Вениамину, чтобы тот пил коньяк. На Курганова специально не обращал никакого внимания. У того на лице слишком явно отразились все душевные переживания.
– Буду краток. Фалары отдал коллекционеру, а он мне вместо них – два слитка золота и предупредил, чтобы, если вдруг менты на хвост сядут да начнут колоть, разыграл «дурочку», будто я содрал с фаларов золото и переплавил его. – Цунами вдруг громко расхохотался, очевидно, вспоминая, каким дураком он тогда был. Выпил виски и продолжил: – Менты меня взяли через три дня. Сейчас-то я понимаю, что по наводке того самого коллекционера. А тогда, сидя в КПЗ, голову ломал, поражаясь, как они на меня вышли. Ну, остальное вам ясно… Так вот, коллекционера этого я не замочил, не сдал, а с первого же дня, как очутился на свободе, стал незримо опекать. Он, бедняга, и не знает, сколько туч над его головой я разогнал. За двадцать лет раз пять на него собирались наезжать. Зато теперь богаче коллекционера в России нету. Пришла пора изымать ценности. Живет он в Москве, так что далеко ходить не придется. Для начала мне нужны фалары. Как воспоминание о юности. Ну и еще кое-какие мелочи. Все сразу взять не удастся. Да и не имеет смысла. Нужно постепенно. Пусть знает, что в любой момент могут прийти и без шума взять. Постоянный страх – самая простая и эффективная пытка. Он ее заслужил… – Цунами посмотрел на Вениамина и, больше ни слова не говоря, протянул ему руку. – Рад был видеть тебя. Время покажет, насколько мы с тобой поняли друг друга, – после чего повернулся и скрылся между пальмами за перегородками и арками.
В бесконечном потоке машин, извергающих густые выхлопные газы, отчего все вокруг казалось ирреальным, по Садовому кольцу в сторону Каланчевки мчался синий «мерседес-190». Рядом с водителем, выполнявшим заодно роли телохранителя, лакея, массажиста и доверенного лица и носящего звучное имя – Али, восседала Инесса – жена заместителя начальника ФСБ по Москве и Московской области. Эта дама пользовалась в столице широкой известностью. Многие искали ее расположения, мечтали с ней познакомиться, набивались в дружбу. Но она была предельно избирательна. Среди ее многочисленных подруг и поклонников не было ни одного человека без положения, связей или, на худой конец, без солидного капитала в западных банках. Вела она рассеянную, светско-богемную жизнь, возможную лишь в России, и бесконечно скучала, особенно в компании своего мужа – генерал-лейтенанта Манукалова. Ему недавно исполнилось сорок три года, и Александр Сергеевич считался одним из самых карьерных офицеров ельцинского правления. Многие предрекали ему кресло председателя. Не случайно он находился в самых тесных дружеских отношениях со всеми фаворитами президента.
Инесса Геннадиевна торопилась в салон красоты, открытый ею для дам самого «высшего общества». Сегодня ожидался наплыв клиенток, так как просочилась информация, что бывший полковник КГБ, а ныне руководитель в аппарате президента Геннадий Владимирович Столетов решил бросить жену Василису Георгиевну, с которой прожил тридцать лет. В скандале замешана какая-то молодая журналистка…
Инесса сгорала от нетерпения разобраться в ситуации, а заодно наглядно продемонстрировать своим товаркам всю бесправность их нынешнего положения. Она давно пыталась сколотить дамский коллектив, способный постоять за себя, но дальше бесконечных разговоров дело не шло. И вот – наглядный пример, что называется, для самых тупых.
«Мерседес» проскочил мост над Самотекой, и со стороны кинотеатра «Форум» внимание Инессы привлекла витрина новенького, сверкающего тонированными стеклами и металлической отделкой магазина, возле которого сновали рабочие, заканчивающие внутренний ремонт помещения.
– Это что за пердимонокль! – закричала она. – Кто позволил?! Али, лениво повернув голову, взглянул на оставшийся сзади магазин.
– Ничего особенного. Двое ребят недавно «откинулись» и решили открыть компьютерный центр. Судя по всему, встали на крутые бабки – иных сюда не пустят.
– Плевать мне на твоих ребят! – не унималась Инесса. – Я обещала это место дочке Майки Зарубиной под цветочный магазин…
– Что ж теперь делать? – миролюбиво возразил Али. Ему была известна страсть хозяйки влезать куда надо и не надо.
– Что делать? И он еще спрашивает? – Инесса повернула к нему искаженное злостью круглое лицо с ярко накрашенными глазами. – Гнать оттуда! И немедленно! Чтобы завтра же их духа там не было. Ты понял?
– Понял…
– Нет, ты понял? – Ее капризные маленькие губки были похожи на кратер вулкана с запекшейся по краям лавой. – Прикажешь людей на улицу выгонять? – Али понимал, что подобные действия чреваты в дальнейшем неминуемыми разборками.
– Прикажу. Завтра же! Нет, сегодня. Чтобы никому не повадно было! До трех вокзалов никто не смеет без моего ведома вселяться. Достаточно, что нас вышибли с Таганки. Ишь, подонки, втихаря решили. Держат меня за полную дуру! Сегодня же пошли туда людей. Завтра перед Шереметьевом специально провезешь меня здесь… проверю. Ты понял?
– Чего уж не понять, – буркнул Али.
– Нет, ты посмотри на него! Он еще и не доволен? Может, это твои люди? А?
Али, зная вздорный характер Инессы, понимал, что убеждать ее бессмысленно. Уж коль она себе втемяшила что-то в голову, то не успокоится. Но и самому лезть в это дело не хотелось.
– Чего ты завелась? Мои все дальше Киевского нос не суют. Хочешь громить магазин, попроси хозяина вызвать ОМОН, лучше, когда власть этим занимается, – предложил Али, заведомо зная, что тот в просьбе не откажет.
Инесса вцепилась ему в плечо цепкими пальчиками с длинными ногтями. Она готова была растерзать телохранителя. И только кожаная куртка спасла его от экзекуции.
– Ах ты подлец! Морда твоя азиатская! А ну, вылезай отсюда! Сам пойдешь их вышвыривать!
Машина, сделав несколько зигзагов и распугав ехавшие рядом «жигуленки», затормозила у бровки. Али, ни слова не говоря, вылез, сплюнул на асфальт и, нагнувшись, предупредил Инессу:
– Я это сделаю. Но, похоже, ты вляпаешься по самые уши, и даже я не спасу тебя!
Валяй, валяй, – даже не глядя в его сторону, крикнула Инесса, перелезая на водительское место.
Машина резко рванулась вперед, заглохла, дернулась несколько раз и только после этого плавно набрала скорость. Али снова сплюнул и, посмотрев ей вслед, беззлобно заключил:
– Дура баба!
Веня и Курганов тупо шли по набережной Яузы мимо мальчишек с полными ведрами воды в ожидании богатых клиентов иномарок, мимо задумчивых рыбаков, уставившихся в отсвечивающую мазутными пятнами непроницаемую реку, мимо собранного в кучи мусора и разлагающихся трупов сбитых машинами собак. Весна в этом году выдалась внезапная и жаркая. Снег стаял еще в марте, и Москва превратилась в помойку, обнажив накопленные за зиму отбросы многомиллионного города. Казалось, что только-только закончилась изнурительная бесконечная война и на развороченные улицы еще не вступили санитары. Курганов внезапно остановился.
– Не могу. Гнусно здесь. Лучше уеду!
– Куда?
– Все равно.
– Когда все равно, лучше никуда не ехать, – резонно заметил Веня.
Курганов остановился возле горбатого моста через Яузу и, пользуясь тем, что вблизи не было ни одной живой души, торопливо принялся объяснять:
– Когда после побега нас развели по разным зонам, я попал под Чупу. Поначалу было совсем хреново, но потом прибился к двум поморам. Они сидели за убийство рыбинспектора. Оба были отъявленные браконьеры, и слава о них шла по всему Белому морю. Два простых мужика, ничего не знающих, кроме своих заколов, тоней и морских отливов. У них-то я и набрался мудрости. Простой, житейской. Они и в убийстве не раскаивались. Объясняли просто. Рыбинспекторы обычно забирали рыбу, иногда штраф выписывали. А этот взял и порезал сетки. А как помору содержать семью, если он остался без сетки? Вот за это мужика и пристрелили. Все просто. Закон природы. Их и осуждать за это нельзя…
– Мне-то это все к чему? – устало спросил Веня, которого начинало раздражать пресловутое российское самокопание.
– Я про себя… – нервно ответил Курганов. Он должен был выговориться, и перебивать его не имело смысла. – Кум доверял им полностью, отпускал в морс. Они ловили ему семгу. Под собственное честное слово стали брать и меня. Однажды я спросил у Парома, что он будет делать, когда вернется домой. «Рыбу ловить», – ответил он просто. Понимаешь? Тюрьма, зона, конвой – лишь затмение жизни. А сама жизнь заключается в наших самых простых действиях.
– Согласен! Они будут рыбу ловить, а ты-то что делать? – не выдержал Веня.
– Если бы знать! Порой так хочется напиться, но если запью, то уж навсегда.
– Может, лучше пей. Мне твоя помощь не нужна. Я и сам этого фраера разделаю под орех. Деньги, в разумных дозах, тебе по дружбе гарантирую, так что забей на все и гуди, пока душа принимает.
– А потом? – с каким-то детским испугом спросил Курганов.
– Помнишь: «Постель была расстелена, и ты была растерянна, и повторяла шепотом: „А что потом, а что потом?“
Курганов слабо улыбнулся и вдруг в тон Вене продолжил:
– Мы ведь переиначивали: «И повторяла шепотом: „Любимый, жопа там!“
– Вот в этой-то жопе ты и окажешься.
Взгляд Курганова просветлел. На него дохнуло дыханием той беззаботной молодости, в которой они с Венькой никогда не расставались и готовы были бросаться с головой в любую авантюру.
– А ты действительно согласен оплачивать мое пьянство? – с удивлением произнес он.
Веня рассмеялся. Он почувствовал, что Курганов не способен противостоять юмору. Есть такие люди с мрачным взглядом на жизнь, с которыми бесполезно спорить. Но, лишенные чувства юмора, теряются от удачной шутки и становятся совершенно беспомощными. К этой категории относился и его друг. Да и всегда был таким, просто Веня забыл о его занудстве.
– Поить тебя не сложнее, чем лошадь. Так что можешь рассчитывать.
Курганов облокотился о чугунные перила и пристально стал вглядываться в тяжелую, почти недвижимую воду.
– А ты не едешь к папе-профессору на полное довольствие? В Америке тебя примут как борца с коммунизмом.
– Там сейчас таких борцов невпроворот. Нет. Я стану тем, кем меня заставили стать. Страна хотела получить преступника, а получит высококлассного специалиста! Я приеду в Америку просто богатым человеком. Думаю, уважения будет больше, чем к борцам, сидящим на восьмой программе.
К господину Качуевскому они направились вместе. Перед этим Веня через оставшихся пока в Москве друзей своего отца выяснил, как найти известного коллекционера, а заодно узнал многое из его биографии. Начинал Качуевский с торговли ладаном. Пользуясь удостоверением ветерана войны, гонял автотуристом в Польшу и закупал там по дешевке ладан – рублей по двадцать за килограмм, а потом вез через границу под видом лечебной смолы для несуществующих солдатских ран. Попы за заграничный ладан отваливали по восемьдесят рубчиков. Качуевский оказывался в большом наваре. Ну а потом в ход пошла церковная утварь и чуть позже – антиквариат.
Качуевский любил вращаться в профессорской среде. Поэтому фамилия уехавшего в Штаты светилы науки, связанной с биохимическим синтезом, Аксельрода была у него на слуху.
Коллекционер с удовольствием согласился встретиться с сыном профессора.
Веня оговорил присутствие друга. Задача Курганову выпала непростая. Он должен был разыграть из себя громилу, способного раскаленным утюгом проутюжить изнеженный живот коллекционера.
Качуевский жил в высотном доме на Котельнической набережной, почти все подъезды которого были заняты гостиницей и офисами. В огромных парадных холлах гулко звучали шаги. В квартирном отсеке ощущалось запустение. Штукатурка и лепнина с потолков обваливались. Мраморные полы давно никто не мыл. В таких интерьерах запросто можно было снимать гангстерский фильм. Никаких консьержек не было. Одинокие лифты, казалось, увозили людей куда-то на другие планеты. Послонявшись по подъездам, Аксельрод и Курганов наконец попали в нужный. Поднялись на двенадцатый этаж и остановились возле двери-сейфа.
Качуевский был предупрежден звонком по телефону, поэтому открыл сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Было ясно, что, кроме него, никто не посмеет нарушить молчание. Поэтому безо всякого упрека он объяснил:
– На эту затею никто денег не даст. Слишком банально и неинтересно. А я вообще никогда никому не даю ни копейки. Даже ей. – Он кивнул головой в сторону Галины, которая подтвердила его слова обворожительной улыбкой. – Но всегда готов приближенным ко мне людям подсказать, как следует делать деньги. Если вы готовы последовать моему совету, начнем разговор. Если же не уверены в этом, то еще немного выпьем и расстанемся до ваших лучших времен.
Стало ясно, что пришло время единственного решения. Курганов готов был встать и попрощаться. Он с надеждой смотрел на Веню. Тот отвел взгляд. Цунами понял возникшее смятение в душах гостей, встал и небрежно предложил:
– Вы подзакусите, а я пока пойду переоденусь. Галина, где моя белая шелковая рубашка? Хочу надеть новый однобортный костюм.
Галина выпорхнула из-за стойки бара, и они вместе исчезли в анфиладе арок.
Курганов, не желая более играть роль молчаливого истукана, сказал решительно:
– Пошли отсюда.
– Куда? В дворники? – язвительно спросил Веня.
– А ты хочешь обратно в тюрьму?
Веня стал вдруг серьезным. Его пухлые губы упитанного ангелочка упрямо сжались в красный бутон. Через дымчатые стекла пробился надменный взгляд подслеповатых глаз.
– Только богатая, шикарная жизнь сможет заглушить во мне боль всех четырнадцати лет заключения. Обычная жизнь ни тебе, ни мне не принесет успокоения. Мы свою порцию дерьма съели. Хватит! Либо все, либо ничего. А поскольку ничего у нас уже было, значит, впереди – все! Уходи один. Но учти, второй раз Цунами руку не протянет.
Минут через двадцать, когда Цунами появился перед ними, одетый в элегантный темно-серый костюм и черные кожаные туфли, Курганов сидел, мрачно потупив взор и не находя в себе сил встать и уйти.
– Отлично, – произнес Цунами. Выпил еще виски и, не задавая никаких вопросов, принялся ни с того ни с сего рассказывать о своей жизни: – Первый раз я подзалетел в начале семидесятых. Это было в Ростове-на-Дону. Жил я тогда в Газетном переулке, неподалеку от Театра оперетты, и влюблен был в артистку, которую звали Адель. Для романа понадобились деньги. И какие! Артистку же не пригласишь в пирожковую! Тогда-то и смилостивился надо мной один невзрачный мужичок – собиратель всякой ветхой дряни, как мне тогда казалось. Однажды вечером, когда Адель, смеясь на весь переулок, ушла в компании поклонников в ресторан «Ростов» при гостинице «Дон», этот самый мужичок обнял меня за плечи и сказал простые слова:
– Не желай любви из милости, будь гордым, а гордый человек не бывает нищим…
Я согласился с ним, и он повел меня к себе домой. Тогда впервые я увидел настоящий антиквариат. Глаза разгорелись. Еле совладал с руками, чтобы не заграбастать какую-нибудь диковинную штучку. Там же и получил задание. В ростовском музее краеведения, в витрине, без всякой сигнализации хранились уникальные сокровища – семь фаларов сарматского вождя. Вы-то до сих пор не слыхивали о них…
Веня и Курганов в подтверждение кивнули головами.
– Это – серебряные диски, обтянутые золотыми пластинами. На них изображены всякие животные, но не натурально, а так – черточками. В центре двух больших фаларов выгравированы головы барса, инкрустированные бирюзой. Ну, там глаза, уши, особенно красивы – раскрытые пасти. Во втором веке до нашей эры эти самые фалары украшали сбрую коня.
Больше он мне ничего не сказал. Чтил, падла, Уголовный кодекс. До остального я допер сам. Сходил несколько раз в музей. Прикинул, что к чему. Сплел веревочную лестницу и ночью спустился по ней с крыши шестиэтажного дома на крышу прилегающего к нему музея. Через чердак пробрался внутрь, выдавил стекло в витрине и забрал эти самые фалары. Назад поднялся по веревочной лестнице и чуть не грохнулся. Ощущение на всю жизнь осталось. До сих пор иногда снится, что лечу с этой лестницы вниз.
Цунами налил себе еще виски, бросил кусочек льда и пальцем показал Вениамину, чтобы тот пил коньяк. На Курганова специально не обращал никакого внимания. У того на лице слишком явно отразились все душевные переживания.
– Буду краток. Фалары отдал коллекционеру, а он мне вместо них – два слитка золота и предупредил, чтобы, если вдруг менты на хвост сядут да начнут колоть, разыграл «дурочку», будто я содрал с фаларов золото и переплавил его. – Цунами вдруг громко расхохотался, очевидно, вспоминая, каким дураком он тогда был. Выпил виски и продолжил: – Менты меня взяли через три дня. Сейчас-то я понимаю, что по наводке того самого коллекционера. А тогда, сидя в КПЗ, голову ломал, поражаясь, как они на меня вышли. Ну, остальное вам ясно… Так вот, коллекционера этого я не замочил, не сдал, а с первого же дня, как очутился на свободе, стал незримо опекать. Он, бедняга, и не знает, сколько туч над его головой я разогнал. За двадцать лет раз пять на него собирались наезжать. Зато теперь богаче коллекционера в России нету. Пришла пора изымать ценности. Живет он в Москве, так что далеко ходить не придется. Для начала мне нужны фалары. Как воспоминание о юности. Ну и еще кое-какие мелочи. Все сразу взять не удастся. Да и не имеет смысла. Нужно постепенно. Пусть знает, что в любой момент могут прийти и без шума взять. Постоянный страх – самая простая и эффективная пытка. Он ее заслужил… – Цунами посмотрел на Вениамина и, больше ни слова не говоря, протянул ему руку. – Рад был видеть тебя. Время покажет, насколько мы с тобой поняли друг друга, – после чего повернулся и скрылся между пальмами за перегородками и арками.
В бесконечном потоке машин, извергающих густые выхлопные газы, отчего все вокруг казалось ирреальным, по Садовому кольцу в сторону Каланчевки мчался синий «мерседес-190». Рядом с водителем, выполнявшим заодно роли телохранителя, лакея, массажиста и доверенного лица и носящего звучное имя – Али, восседала Инесса – жена заместителя начальника ФСБ по Москве и Московской области. Эта дама пользовалась в столице широкой известностью. Многие искали ее расположения, мечтали с ней познакомиться, набивались в дружбу. Но она была предельно избирательна. Среди ее многочисленных подруг и поклонников не было ни одного человека без положения, связей или, на худой конец, без солидного капитала в западных банках. Вела она рассеянную, светско-богемную жизнь, возможную лишь в России, и бесконечно скучала, особенно в компании своего мужа – генерал-лейтенанта Манукалова. Ему недавно исполнилось сорок три года, и Александр Сергеевич считался одним из самых карьерных офицеров ельцинского правления. Многие предрекали ему кресло председателя. Не случайно он находился в самых тесных дружеских отношениях со всеми фаворитами президента.
Инесса Геннадиевна торопилась в салон красоты, открытый ею для дам самого «высшего общества». Сегодня ожидался наплыв клиенток, так как просочилась информация, что бывший полковник КГБ, а ныне руководитель в аппарате президента Геннадий Владимирович Столетов решил бросить жену Василису Георгиевну, с которой прожил тридцать лет. В скандале замешана какая-то молодая журналистка…
Инесса сгорала от нетерпения разобраться в ситуации, а заодно наглядно продемонстрировать своим товаркам всю бесправность их нынешнего положения. Она давно пыталась сколотить дамский коллектив, способный постоять за себя, но дальше бесконечных разговоров дело не шло. И вот – наглядный пример, что называется, для самых тупых.
«Мерседес» проскочил мост над Самотекой, и со стороны кинотеатра «Форум» внимание Инессы привлекла витрина новенького, сверкающего тонированными стеклами и металлической отделкой магазина, возле которого сновали рабочие, заканчивающие внутренний ремонт помещения.
– Это что за пердимонокль! – закричала она. – Кто позволил?! Али, лениво повернув голову, взглянул на оставшийся сзади магазин.
– Ничего особенного. Двое ребят недавно «откинулись» и решили открыть компьютерный центр. Судя по всему, встали на крутые бабки – иных сюда не пустят.
– Плевать мне на твоих ребят! – не унималась Инесса. – Я обещала это место дочке Майки Зарубиной под цветочный магазин…
– Что ж теперь делать? – миролюбиво возразил Али. Ему была известна страсть хозяйки влезать куда надо и не надо.
– Что делать? И он еще спрашивает? – Инесса повернула к нему искаженное злостью круглое лицо с ярко накрашенными глазами. – Гнать оттуда! И немедленно! Чтобы завтра же их духа там не было. Ты понял?
– Понял…
– Нет, ты понял? – Ее капризные маленькие губки были похожи на кратер вулкана с запекшейся по краям лавой. – Прикажешь людей на улицу выгонять? – Али понимал, что подобные действия чреваты в дальнейшем неминуемыми разборками.
– Прикажу. Завтра же! Нет, сегодня. Чтобы никому не повадно было! До трех вокзалов никто не смеет без моего ведома вселяться. Достаточно, что нас вышибли с Таганки. Ишь, подонки, втихаря решили. Держат меня за полную дуру! Сегодня же пошли туда людей. Завтра перед Шереметьевом специально провезешь меня здесь… проверю. Ты понял?
– Чего уж не понять, – буркнул Али.
– Нет, ты посмотри на него! Он еще и не доволен? Может, это твои люди? А?
Али, зная вздорный характер Инессы, понимал, что убеждать ее бессмысленно. Уж коль она себе втемяшила что-то в голову, то не успокоится. Но и самому лезть в это дело не хотелось.
– Чего ты завелась? Мои все дальше Киевского нос не суют. Хочешь громить магазин, попроси хозяина вызвать ОМОН, лучше, когда власть этим занимается, – предложил Али, заведомо зная, что тот в просьбе не откажет.
Инесса вцепилась ему в плечо цепкими пальчиками с длинными ногтями. Она готова была растерзать телохранителя. И только кожаная куртка спасла его от экзекуции.
– Ах ты подлец! Морда твоя азиатская! А ну, вылезай отсюда! Сам пойдешь их вышвыривать!
Машина, сделав несколько зигзагов и распугав ехавшие рядом «жигуленки», затормозила у бровки. Али, ни слова не говоря, вылез, сплюнул на асфальт и, нагнувшись, предупредил Инессу:
– Я это сделаю. Но, похоже, ты вляпаешься по самые уши, и даже я не спасу тебя!
Валяй, валяй, – даже не глядя в его сторону, крикнула Инесса, перелезая на водительское место.
Машина резко рванулась вперед, заглохла, дернулась несколько раз и только после этого плавно набрала скорость. Али снова сплюнул и, посмотрев ей вслед, беззлобно заключил:
– Дура баба!
Веня и Курганов тупо шли по набережной Яузы мимо мальчишек с полными ведрами воды в ожидании богатых клиентов иномарок, мимо задумчивых рыбаков, уставившихся в отсвечивающую мазутными пятнами непроницаемую реку, мимо собранного в кучи мусора и разлагающихся трупов сбитых машинами собак. Весна в этом году выдалась внезапная и жаркая. Снег стаял еще в марте, и Москва превратилась в помойку, обнажив накопленные за зиму отбросы многомиллионного города. Казалось, что только-только закончилась изнурительная бесконечная война и на развороченные улицы еще не вступили санитары. Курганов внезапно остановился.
– Не могу. Гнусно здесь. Лучше уеду!
– Куда?
– Все равно.
– Когда все равно, лучше никуда не ехать, – резонно заметил Веня.
Курганов остановился возле горбатого моста через Яузу и, пользуясь тем, что вблизи не было ни одной живой души, торопливо принялся объяснять:
– Когда после побега нас развели по разным зонам, я попал под Чупу. Поначалу было совсем хреново, но потом прибился к двум поморам. Они сидели за убийство рыбинспектора. Оба были отъявленные браконьеры, и слава о них шла по всему Белому морю. Два простых мужика, ничего не знающих, кроме своих заколов, тоней и морских отливов. У них-то я и набрался мудрости. Простой, житейской. Они и в убийстве не раскаивались. Объясняли просто. Рыбинспекторы обычно забирали рыбу, иногда штраф выписывали. А этот взял и порезал сетки. А как помору содержать семью, если он остался без сетки? Вот за это мужика и пристрелили. Все просто. Закон природы. Их и осуждать за это нельзя…
– Мне-то это все к чему? – устало спросил Веня, которого начинало раздражать пресловутое российское самокопание.
– Я про себя… – нервно ответил Курганов. Он должен был выговориться, и перебивать его не имело смысла. – Кум доверял им полностью, отпускал в морс. Они ловили ему семгу. Под собственное честное слово стали брать и меня. Однажды я спросил у Парома, что он будет делать, когда вернется домой. «Рыбу ловить», – ответил он просто. Понимаешь? Тюрьма, зона, конвой – лишь затмение жизни. А сама жизнь заключается в наших самых простых действиях.
– Согласен! Они будут рыбу ловить, а ты-то что делать? – не выдержал Веня.
– Если бы знать! Порой так хочется напиться, но если запью, то уж навсегда.
– Может, лучше пей. Мне твоя помощь не нужна. Я и сам этого фраера разделаю под орех. Деньги, в разумных дозах, тебе по дружбе гарантирую, так что забей на все и гуди, пока душа принимает.
– А потом? – с каким-то детским испугом спросил Курганов.
– Помнишь: «Постель была расстелена, и ты была растерянна, и повторяла шепотом: „А что потом, а что потом?“
Курганов слабо улыбнулся и вдруг в тон Вене продолжил:
– Мы ведь переиначивали: «И повторяла шепотом: „Любимый, жопа там!“
– Вот в этой-то жопе ты и окажешься.
Взгляд Курганова просветлел. На него дохнуло дыханием той беззаботной молодости, в которой они с Венькой никогда не расставались и готовы были бросаться с головой в любую авантюру.
– А ты действительно согласен оплачивать мое пьянство? – с удивлением произнес он.
Веня рассмеялся. Он почувствовал, что Курганов не способен противостоять юмору. Есть такие люди с мрачным взглядом на жизнь, с которыми бесполезно спорить. Но, лишенные чувства юмора, теряются от удачной шутки и становятся совершенно беспомощными. К этой категории относился и его друг. Да и всегда был таким, просто Веня забыл о его занудстве.
– Поить тебя не сложнее, чем лошадь. Так что можешь рассчитывать.
Курганов облокотился о чугунные перила и пристально стал вглядываться в тяжелую, почти недвижимую воду.
– А ты не едешь к папе-профессору на полное довольствие? В Америке тебя примут как борца с коммунизмом.
– Там сейчас таких борцов невпроворот. Нет. Я стану тем, кем меня заставили стать. Страна хотела получить преступника, а получит высококлассного специалиста! Я приеду в Америку просто богатым человеком. Думаю, уважения будет больше, чем к борцам, сидящим на восьмой программе.
К господину Качуевскому они направились вместе. Перед этим Веня через оставшихся пока в Москве друзей своего отца выяснил, как найти известного коллекционера, а заодно узнал многое из его биографии. Начинал Качуевский с торговли ладаном. Пользуясь удостоверением ветерана войны, гонял автотуристом в Польшу и закупал там по дешевке ладан – рублей по двадцать за килограмм, а потом вез через границу под видом лечебной смолы для несуществующих солдатских ран. Попы за заграничный ладан отваливали по восемьдесят рубчиков. Качуевский оказывался в большом наваре. Ну а потом в ход пошла церковная утварь и чуть позже – антиквариат.
Качуевский любил вращаться в профессорской среде. Поэтому фамилия уехавшего в Штаты светилы науки, связанной с биохимическим синтезом, Аксельрода была у него на слуху.
Коллекционер с удовольствием согласился встретиться с сыном профессора.
Веня оговорил присутствие друга. Задача Курганову выпала непростая. Он должен был разыграть из себя громилу, способного раскаленным утюгом проутюжить изнеженный живот коллекционера.
Качуевский жил в высотном доме на Котельнической набережной, почти все подъезды которого были заняты гостиницей и офисами. В огромных парадных холлах гулко звучали шаги. В квартирном отсеке ощущалось запустение. Штукатурка и лепнина с потолков обваливались. Мраморные полы давно никто не мыл. В таких интерьерах запросто можно было снимать гангстерский фильм. Никаких консьержек не было. Одинокие лифты, казалось, увозили людей куда-то на другие планеты. Послонявшись по подъездам, Аксельрод и Курганов наконец попали в нужный. Поднялись на двенадцатый этаж и остановились возле двери-сейфа.
Качуевский был предупрежден звонком по телефону, поэтому открыл сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55