Поглаживая его пальцем, Гванидзе заговорил самым примирительным тоном, на который был способен:
– Не знаю, что там наплели тебе твои сыщики, но произошла ошибка. Вероники в моем доме нет, никакого Чаку я не знаю. Возвращайся в Москву, вот тебе мой добрый совет, дорогой. А сюда дорогу забудь. Закон гор обязывает меня быть гостеприимным, но этот же закон велит мне охранять свое жилище от врагов. С оружием в руках, – уточнил Гванидзе, запуская руку в карман, где ничего, кроме сигаретной пачки, не было.
Падалица опасливо отстранился.
– Вы с ума сошли, – процедил он, пятясь. – Я предлагаю вам взаимовыгодную сделку, только и всего. Будьте благоразумны…
– Кому здесь не хватает благоразумия, так это тебе, – отчеканил Гванидзе, наступая. – Убирайся, прохвост, пока я не прогнал тебя пинками! Пошел вон!
– Ах так? – ощерился Падалица. – Ладно, я уеду. Но не обижайтесь, когда вместо меня здесь появятся люди, которые давно ищут с вами встречи.
В тот момент, когда он суетливо протискивался в такси, дверь дома распахнулась. Гванидзе резко обернулся, едва не вывихнув шею. Нижняя челюсть Падалицы отвисла.
На крыльце показалась женщина, с недоумением уставившаяся на стоящую посреди двора «Волгу».
Это была Вероника Зинчук собственной персоной. Не слишком трезвая, растрепанная, в длинной ночной рубашке на голое тело, с бутылкой вина в левой руке и с дымящейся сигаретой в правой.
– У нас гости? – манерно спросила она, округлив и без того большие глаза, придававшие ей сходство с мультипликационной стрекозой.
– Вах! – с досадой воскликнул Гванидзе, как это сделал бы на его месте любой грузин, попавший впросак.
Угольки в его зрачках потухли. Взгляд затуманился. Рука, сунутая в карман, смяла пачку «Парламента» да там и осталась. Стиснутая в кулак.
4
Падалица выскочил из машины, как чертик из табакерки, и, размахивая портфелем, заторопился к дому.
– Вероника?
Присмотревшись к нему, она, наконец, сообразила, что появилась во дворе некстати, и тут же исчезла, захлопнув дверь. Гванидзе, не сдвинувшийся с места, выругался сквозь зубы:
– Безмозглая куропатка! – Взглянув на адвоката, злобно прибавил: – Баран безмозглый.
А тот, победоносно вскинув бородку, уже направлялся к нему. Остановившись перед Гванидзе, он спросил, усмехаясь:
– Ну как, вы по-прежнему будете утверждать, что я ошибся адресом? Или все-таки согласитесь уделить мне толику своего драгоценного внимания?
Голос Падалицы был пропитан ядовитым сарказмом. Гванидзе смерил его тусклым взглядом:
– Уделю.
– Тогда повторю свои условия…
– При посторонних ничего обсуждать не буду, – резко сказал Гванидзе, изо всех сил сдерживая клокочущую в груди ярость. – Пошли в дом, там поговорим.
Адвокат оглянулся на сонно хлопающего глазами таксиста, окинул внимательным взглядом двор и решил рискнуть. Причитающийся гонорар был слишком велик, чтобы отступать теперь, когда поручение было наполовину выполнено. Кроме того, у Падалицы имелся свидетель, присутствие которого вселяло в него уверенность. Следуя за хозяином дома, он вошел в просторную темную комнату с закопченным жерлом камина и чинно сел на предложенный стул, положив руки поверх застеленного скатертью стола. Не произнеся ни слова, Гванидзе удалился, а через несколько секунд на его месте возникла заламывающая пальцы Вероника. Ни сигареты, ни бутылки при ней не было, но набросить халат она почему-то не удосужилась, так что у Падалицы появилась возможность убедиться в почти идеальной прозрачности ее ночной рубашки. В результате он на некоторое время лишился дара речи, зато его зрение невероятно обострилось, позволяя разглядеть такие детали, о которых он прежде не подозревал.
Груди Вероники казались парой тугих объемистых мячиков, спрятанных за пазухой, все ее сдобное тело было усыпано крупными изюминами родинок, а рыжая растительность на лобке свидетельствовала о том, что певица вовсе не жгучая брюнетка и не натуральная блондинка, каковой любила представать на сцене и в клипах.
Падалица шумно сглотнул. Круглые глаза Вероники смотрели на него напряженно и испуганно. Будучи москвичкой, она узнала именитого адвоката, часто мелькавшего на светских тусовках, и явно не знала, как себя вести.
– Вы… – Падалица кашлянул в кулак. – Вы можете переодеться, я не тороплюсь.
Оглянувшись на дверь, Вероника энергично помотала головой, отчего ее груди пришли в движение, тяжело колыхнувшись под тонкой тканью. В жизни певица не выглядела красивее, чем на фотографиях или на экране, но была намного аппетитней. Чувства Падалицы пришли в смятение. Он не знал, куда девать глаза. Еще никогда ему не приходилось вести переговоры в столь щекотливой ситуации. Беспрестанно покашливая, словно неизлечимый туберкулезник, он постучал пальцами по лежащему на коленях портфелю и заставил себя перейти к сути дела:
– Ваш, гм, супруг уполномочил меня сообщить вам следующее. Сам факт супружеской измены его абсолютно не волнует, но своим вызывающим, гм, поведением вы дискредитируете семейный дуэт и бросаете тень на доброе имя, гм, Константина Каренина. – Воровато поглядывая на туманные очертания фигуры собеседницы, Падалица не мог отделаться от желания повалить ее на пол, чтобы продолжить общение в более непринужденной обстановке. – Вы ведь не только, гм, жена, но и мать, – воскликнул он тем страстным тоном, без которого не обходится ни одно выступление опытного адвоката. – Вам должно быть стыдно за свое недостойное поведение, милая моя!
– Мне стыдно, – тихо сказала Вероника и снова оглянулась на дверь. Создавалось такое впечатление, что она находится в комнате не по собственной воле, а по указке Гванидзе.
«На что они рассчитывают? – спросил себя Падалица. – Хотят соблазнить меня, как какого-то желторотого мальчишку? Что ж, пусть попробуют!»
«Пусть, – оживился внутренний голос, – пусть попробуют. Мы ведь своего не упустим, верно?»
– Это хорошо, что вам стыдно, – важно наклонил голову Падалица. – Значит, не все потеряно. Сейчас мы вместе сядем в такси и поедем в аэропорт. Константин был вне себя от ярости, когда вы сбежали с этим… – голос Падалицы понизился до шепота, – с этим неотесанным дикарем, но он дает вам шанс. Одумайтесь. Паблисити такого рода отразится на вашей карьере самым пагубным образом. Константин не хочет огласки, воспользуйтесь же его благородством.
– Благородство! – скривилась Вероника. – Такое впечатление, что речь идет о каком-то рыцаре, а не о моем муженьке-забулдыге, который, наверное, заметил мое отсутствие лишь на второй день.
– Выяснять отношения будете дома, – тихо произнес Падалица. – Одевайтесь – и поехали. Вы даже не представляете, с каким монстром связались. Гванидзе не тот человек, за которого себя выдает.
– А кто же он?
– Ого, милая моя! Я осведомлен о некоторых его кошмарнейших злодеяниях. – Падалица выпучил глаза, как если бы подавился сливовой косточкой. – В начале девяностых, когда чеченцы чуть ли не каждый день брали заложников, чтобы потребовать выкуп у родственников, так называемый Чака-медведь зверствовал с особой жестокостью. Отрубал пленным пальцы, руки, отрезал уши… А однажды, не получив денег, он содрал кожу с лица итальянской журналистки, заснял ее обезображенный труп на видео и отправил кассету в редакцию. Как вы можете терпеть общество такого садиста?
Вероника вздрогнула всем телом и наклонилась, опираясь об угол стола.
– Зачем вы рассказываете мне эти ужасы? – прошипела она, обдав собеседника запахом перегара. – Какой еще Чака? При чем тут Гванидзе?
Падалица подался вперед, чтобы ответить, но не успел. Дверь открылась, впуская в комнату хозяина дома. Буравя своим зрячим глазом то Веронику, то адвоката, он невозмутимо произнес:
– Генрих Падылович хочет сказать, что Чака и Гванидзе являются одним и тем же человеком. Он прав. И что дальше?
5
Вероника Зинчук не была готова к ответу на этот вопрос. Она не знала, что делать дальше. Она совсем запуталась в своих отношениях с мужчинами и алкоголем, в особенности с алкоголем. Ведь именно из-за него все пошло наперекосяк.
Неудачно записанный вокал можно подкорректировать за микширским пультом, а как быть с неудачно сложившейся судьбой? Жизнь не отмотаешь обратно, не перепишешь заново, не очистишь от фальши. И получается в итоге полная лажа.
Своей главной ошибкой Вероника считала брак с Константином Карениным, представлявшимся ей, провинциалке из циркового училища, богом с музыкального Олимпа. Теперь, когда обоим перевалило за тридцать, она находила в нем гораздо больше изъянов, чем достоинств. Внешне он по-прежнему смахивал на Бельмондо, но этот Бельмондо все сильнее, все заметней опухал от пьянства. Да и сама Вероника тоже не хорошела, переняв Костину манеру взбадриваться крепкими напитками. На то они и крепкие, чтобы побеждать слабых. Одних раньше, других позже.
Константин вступил в эту неравную битву еще студентом-первокурсником, обзаведясь к тридцати годам хронической язвой желудка и целой горой коробок из-под коллекционного коньяка. «Построю из них дворец, и будем там жить», – приговаривал он в подпитии, и Вероника улыбалась, хотя сердце ее сжималось от смутной тревоги.
Впрочем, тревога вскоре улетучилась, точнее, была задвинута в самый дальний уголок сознания. Сразу после венчания Константин Каренин, находившийся тогда в зените популярности, привел молодую жену в огромную двухэтажную квартиру в доме на набережной, напротив Киевского вокзала. Обстановка тут была потрясающая. Репортеры, явившиеся полюбоваться семейным гнездом звездной пары, позеленели от зависти и не замедлили по этому случаю надраться. «Все это создавал я сам, с дизайнером и строителями, – похвалялся перед ними Константин. – Я хотел любимой жене подарить этот быт и подарил. Вместе с собой».
«И вместе со своим папашей», – мысленно добавляла Вероника.
Свекор жил прямо над супругами и, будучи заядлым бильярдистом, никогда не упускал случая спуститься вниз, чтобы, как он выражался, «постучать шарами».
«Погреметь костями», – по мнению Вероники, это звучало ближе к истине.
Каренин-старший частенько напивался до такого катастрофического состояния, что засыпал прямо на бильярдном столе, откуда с грохотом сваливался под утро. Вероника упорно не желала воспринимать это как милое чудачество. Константин, заглядывавший в бутылку все чаще и чаще, оправдывал папашу, а заодно и себя.
«Все по-разному себе нервы успокаивают, – примирительно говорил он. – Кто-то, знаешь, крестиком вышивает, рыбку ловит или пульку расписывает, но нам, артистам, людям творческим, а потому легковозбудимым, этого не дано. У нас постоянно нервы на пределе, а их нужно расслаблять».
«Так все-таки бильярдом или алкоголем?» – язвительно спрашивала Вероника. «Алкоголем, как это ни банально, – вздыхал Константин, открывая бар. – К моему глубочайшему сожалению».
«Ну, тогда и я воспользуюсь твоим рецептом, – заявила однажды Вероника. – Наливай, творческая натура».
И было налито, и было выпито… И пошло-поехало… И оказалось, что двум на славу расслабившимся артистам может быть очень тесно в одной квартире. Даже в самой просторной, даже в самой шикарной. А еще оказалось, что лучше бы все-таки Вероника вышивала крестиком, чем следовала примеру мужа. Потому что она не просто прошла его путем, а покатилась – стремительно и безоглядно.
Редко какое турне пары обходилось без совместных пьяных эксцессов, а когда Константин с Вероникой появлялись на тусовках, фотографы не отходили от них, предвкушая очередной скандал или даже обмен пощечинами, сделавшимися чем-то вроде коронного номера дуэта. Такая вот у них появилась семейная традиция. Традиция появилась, а семья фактически распалась.
Окончательно это стало ясно во время последних гастролей по Грузии.
И зачем только супруги согласились поучаствовать в празднествах по поводу дня рождения художника Пиросмани в его родной кахетинской деревеньке Мирзаани? Бессмысленный вопрос. Главное, что они согласились. Может быть, захотели блеснуть во всей своей московской красе перед местной элитой. Может, им польстило то, что приглашение было собственноручно подписано канцелярией харизматического Михаила Саакашвили. А может, они просто решили угоститься настоящими грузинскими винами, которые в Москве не купишь ни за какие деньги. Ведь «Мукузани», «Александреули» и «Хванчкара» совершенно не переносят перевозки на дальние расстояния. Достаточно сильно щелкнуть по бутылке, чтобы капризное кахетинское вино потеряло свои неповторимые вкусовые качества.
Об этом поведали артистам организаторы праздника Пиросманоба, утверждавшие, что «Мукузани» или «Киндзмараули» следует потреблять прямо на месте. Именно так поступал великий поэт Пушкин, который предпочитал кахетинское вино бургундскому, говорили они. А если сам великий Пушкин не брезговал угощением местных виноделов, то его благодарным потомкам и вовсе негоже отказываться от предложенной чести.
И благодарные потомки не отказались. И позволили увезти себя в Мирзаани. И сполна испытали на себе все прелести грузинского застолья.
Начиналось все довольно чинно. В родной деревне Пиросмани собрались сотни почетных гостей, среди которых были киноартисты, культурные деятели, послы, министры и даже гарант Конституции собственной персоной. Опустошив рог, преподнесенный ему девушками в национальных костюмах, он задумчиво выслушал хвалебную песнь, а потом вдруг вскинул голову, полыхнул очами, сверкнул зубами и преисполнился такой невиданной энергии, что дальнейшее напоминало сошедшую с тормозов карусель.
Тосты, тосты, тосты. Песни, пляски. И снова тосты, тосты. За великого Пиросмани, этого грузинского Леонардо да Винчи, Пикассо и почему-то Лермонтова. За великого Пиросмани и не менее великую Грузию. За великого Пиросмани и величайшего президента великой Грузии. А также за дорогих гостей, за их уважаемых родителей и снова за несравненного президента, который для всего народа все равно что родной отец и Пиросмани в одном лице.
Воспоминания Вероники о празднике были отрывочными, как музыкальный клип. Вот ее с мужем ведут по музею, смахивающему на гитлеровский бункер, а вот они дышат свежим воздухом, стоя на террасе, откуда открывается чудесный вид на Алазанскую долину. Экскурсоводам приходится верить на слово, поскольку внизу все затянуто вечерней мглой…
Твердо решив немедленно возвращаться в Тбилиси, чтобы успеть на концерт, Вероника с Константином внезапно оказываются на дощатой сцене под открытым небом, исполняя а капелла свой последний хит сезона, плавно переходящий в «Где же ты, моя Сулико», подхваченную многоголосым хором зрителей. Над головами супругов балкон с микрофонами, оттуда звучат речи министров, поэтов и ученых, перемежающиеся песнями и плясками внизу…
В какой-то момент Веронику вежливо берут под руки и подводят к какому-то важному деятелю, пожелавшему лично засвидетельствовать свое почтение. Она завороженно наблюдает за брызгами слюны, слетающими с его острых зубов, отстраненно думает о кролике из мультфильма про Винни-Пуха и никак не может взять в толк, о чем ей толкуют. Стоящие вокруг охранники сканируют происходящее взглядами, запустив руки под полы двубортных пиджаков…
Затем деятель куда-то исчезает, а Вероника… такое впечатление, что она тоже исчезает на время… после чего обнаруживает себя сидящей за грандиозным столом человек на пятьсот. Константин, зачем-то напяливший на себя кудлатую папаху, объясняет ей, что они присутствуют на «пацхе», что в переводе с грузинского означает «плетенная из лозы беседка для приятного времяпрепровождения».
Какая беседка? – недоумевает Вероника. – Где?
Константин говорит что-то про пир на весь мир, но его просят помолчать, потому что над столом вырастает грузная фигура министра культуры, взявшего на себя роль тамады. Все дружно выпили за провозглашенный батоно министром тост и затянули громогласную песню, причем Вероника каким-то образом умудрялась подпевать на чистейшем грузинском языке, во всяком случае, ей так казалось. Дорогим гостям без конца подкладывали шашлыки, хашламу и зелень, подливали вина, и она чувствовала себя необыкновенно остроумной, очаровательной и бодрой… до тех пор, пока не очнулась в темном салоне автобуса, катящего куда-то сквозь предрассветные сумерки.
Безумно хотелось пить. Вероника привстала, ища взглядом Константина или кого-нибудь из музыкантов. Все спали вповалку, кто – раскинувшись, а кто – скрючившись на сиденьях. Выбравшись в проход, Вероника, хватаясь за спинки кресел, двинулась вперед, где в мертвенном свете приборной доски смутно белел пиджак мужа.
1 2 3 4 5
– Не знаю, что там наплели тебе твои сыщики, но произошла ошибка. Вероники в моем доме нет, никакого Чаку я не знаю. Возвращайся в Москву, вот тебе мой добрый совет, дорогой. А сюда дорогу забудь. Закон гор обязывает меня быть гостеприимным, но этот же закон велит мне охранять свое жилище от врагов. С оружием в руках, – уточнил Гванидзе, запуская руку в карман, где ничего, кроме сигаретной пачки, не было.
Падалица опасливо отстранился.
– Вы с ума сошли, – процедил он, пятясь. – Я предлагаю вам взаимовыгодную сделку, только и всего. Будьте благоразумны…
– Кому здесь не хватает благоразумия, так это тебе, – отчеканил Гванидзе, наступая. – Убирайся, прохвост, пока я не прогнал тебя пинками! Пошел вон!
– Ах так? – ощерился Падалица. – Ладно, я уеду. Но не обижайтесь, когда вместо меня здесь появятся люди, которые давно ищут с вами встречи.
В тот момент, когда он суетливо протискивался в такси, дверь дома распахнулась. Гванидзе резко обернулся, едва не вывихнув шею. Нижняя челюсть Падалицы отвисла.
На крыльце показалась женщина, с недоумением уставившаяся на стоящую посреди двора «Волгу».
Это была Вероника Зинчук собственной персоной. Не слишком трезвая, растрепанная, в длинной ночной рубашке на голое тело, с бутылкой вина в левой руке и с дымящейся сигаретой в правой.
– У нас гости? – манерно спросила она, округлив и без того большие глаза, придававшие ей сходство с мультипликационной стрекозой.
– Вах! – с досадой воскликнул Гванидзе, как это сделал бы на его месте любой грузин, попавший впросак.
Угольки в его зрачках потухли. Взгляд затуманился. Рука, сунутая в карман, смяла пачку «Парламента» да там и осталась. Стиснутая в кулак.
4
Падалица выскочил из машины, как чертик из табакерки, и, размахивая портфелем, заторопился к дому.
– Вероника?
Присмотревшись к нему, она, наконец, сообразила, что появилась во дворе некстати, и тут же исчезла, захлопнув дверь. Гванидзе, не сдвинувшийся с места, выругался сквозь зубы:
– Безмозглая куропатка! – Взглянув на адвоката, злобно прибавил: – Баран безмозглый.
А тот, победоносно вскинув бородку, уже направлялся к нему. Остановившись перед Гванидзе, он спросил, усмехаясь:
– Ну как, вы по-прежнему будете утверждать, что я ошибся адресом? Или все-таки согласитесь уделить мне толику своего драгоценного внимания?
Голос Падалицы был пропитан ядовитым сарказмом. Гванидзе смерил его тусклым взглядом:
– Уделю.
– Тогда повторю свои условия…
– При посторонних ничего обсуждать не буду, – резко сказал Гванидзе, изо всех сил сдерживая клокочущую в груди ярость. – Пошли в дом, там поговорим.
Адвокат оглянулся на сонно хлопающего глазами таксиста, окинул внимательным взглядом двор и решил рискнуть. Причитающийся гонорар был слишком велик, чтобы отступать теперь, когда поручение было наполовину выполнено. Кроме того, у Падалицы имелся свидетель, присутствие которого вселяло в него уверенность. Следуя за хозяином дома, он вошел в просторную темную комнату с закопченным жерлом камина и чинно сел на предложенный стул, положив руки поверх застеленного скатертью стола. Не произнеся ни слова, Гванидзе удалился, а через несколько секунд на его месте возникла заламывающая пальцы Вероника. Ни сигареты, ни бутылки при ней не было, но набросить халат она почему-то не удосужилась, так что у Падалицы появилась возможность убедиться в почти идеальной прозрачности ее ночной рубашки. В результате он на некоторое время лишился дара речи, зато его зрение невероятно обострилось, позволяя разглядеть такие детали, о которых он прежде не подозревал.
Груди Вероники казались парой тугих объемистых мячиков, спрятанных за пазухой, все ее сдобное тело было усыпано крупными изюминами родинок, а рыжая растительность на лобке свидетельствовала о том, что певица вовсе не жгучая брюнетка и не натуральная блондинка, каковой любила представать на сцене и в клипах.
Падалица шумно сглотнул. Круглые глаза Вероники смотрели на него напряженно и испуганно. Будучи москвичкой, она узнала именитого адвоката, часто мелькавшего на светских тусовках, и явно не знала, как себя вести.
– Вы… – Падалица кашлянул в кулак. – Вы можете переодеться, я не тороплюсь.
Оглянувшись на дверь, Вероника энергично помотала головой, отчего ее груди пришли в движение, тяжело колыхнувшись под тонкой тканью. В жизни певица не выглядела красивее, чем на фотографиях или на экране, но была намного аппетитней. Чувства Падалицы пришли в смятение. Он не знал, куда девать глаза. Еще никогда ему не приходилось вести переговоры в столь щекотливой ситуации. Беспрестанно покашливая, словно неизлечимый туберкулезник, он постучал пальцами по лежащему на коленях портфелю и заставил себя перейти к сути дела:
– Ваш, гм, супруг уполномочил меня сообщить вам следующее. Сам факт супружеской измены его абсолютно не волнует, но своим вызывающим, гм, поведением вы дискредитируете семейный дуэт и бросаете тень на доброе имя, гм, Константина Каренина. – Воровато поглядывая на туманные очертания фигуры собеседницы, Падалица не мог отделаться от желания повалить ее на пол, чтобы продолжить общение в более непринужденной обстановке. – Вы ведь не только, гм, жена, но и мать, – воскликнул он тем страстным тоном, без которого не обходится ни одно выступление опытного адвоката. – Вам должно быть стыдно за свое недостойное поведение, милая моя!
– Мне стыдно, – тихо сказала Вероника и снова оглянулась на дверь. Создавалось такое впечатление, что она находится в комнате не по собственной воле, а по указке Гванидзе.
«На что они рассчитывают? – спросил себя Падалица. – Хотят соблазнить меня, как какого-то желторотого мальчишку? Что ж, пусть попробуют!»
«Пусть, – оживился внутренний голос, – пусть попробуют. Мы ведь своего не упустим, верно?»
– Это хорошо, что вам стыдно, – важно наклонил голову Падалица. – Значит, не все потеряно. Сейчас мы вместе сядем в такси и поедем в аэропорт. Константин был вне себя от ярости, когда вы сбежали с этим… – голос Падалицы понизился до шепота, – с этим неотесанным дикарем, но он дает вам шанс. Одумайтесь. Паблисити такого рода отразится на вашей карьере самым пагубным образом. Константин не хочет огласки, воспользуйтесь же его благородством.
– Благородство! – скривилась Вероника. – Такое впечатление, что речь идет о каком-то рыцаре, а не о моем муженьке-забулдыге, который, наверное, заметил мое отсутствие лишь на второй день.
– Выяснять отношения будете дома, – тихо произнес Падалица. – Одевайтесь – и поехали. Вы даже не представляете, с каким монстром связались. Гванидзе не тот человек, за которого себя выдает.
– А кто же он?
– Ого, милая моя! Я осведомлен о некоторых его кошмарнейших злодеяниях. – Падалица выпучил глаза, как если бы подавился сливовой косточкой. – В начале девяностых, когда чеченцы чуть ли не каждый день брали заложников, чтобы потребовать выкуп у родственников, так называемый Чака-медведь зверствовал с особой жестокостью. Отрубал пленным пальцы, руки, отрезал уши… А однажды, не получив денег, он содрал кожу с лица итальянской журналистки, заснял ее обезображенный труп на видео и отправил кассету в редакцию. Как вы можете терпеть общество такого садиста?
Вероника вздрогнула всем телом и наклонилась, опираясь об угол стола.
– Зачем вы рассказываете мне эти ужасы? – прошипела она, обдав собеседника запахом перегара. – Какой еще Чака? При чем тут Гванидзе?
Падалица подался вперед, чтобы ответить, но не успел. Дверь открылась, впуская в комнату хозяина дома. Буравя своим зрячим глазом то Веронику, то адвоката, он невозмутимо произнес:
– Генрих Падылович хочет сказать, что Чака и Гванидзе являются одним и тем же человеком. Он прав. И что дальше?
5
Вероника Зинчук не была готова к ответу на этот вопрос. Она не знала, что делать дальше. Она совсем запуталась в своих отношениях с мужчинами и алкоголем, в особенности с алкоголем. Ведь именно из-за него все пошло наперекосяк.
Неудачно записанный вокал можно подкорректировать за микширским пультом, а как быть с неудачно сложившейся судьбой? Жизнь не отмотаешь обратно, не перепишешь заново, не очистишь от фальши. И получается в итоге полная лажа.
Своей главной ошибкой Вероника считала брак с Константином Карениным, представлявшимся ей, провинциалке из циркового училища, богом с музыкального Олимпа. Теперь, когда обоим перевалило за тридцать, она находила в нем гораздо больше изъянов, чем достоинств. Внешне он по-прежнему смахивал на Бельмондо, но этот Бельмондо все сильнее, все заметней опухал от пьянства. Да и сама Вероника тоже не хорошела, переняв Костину манеру взбадриваться крепкими напитками. На то они и крепкие, чтобы побеждать слабых. Одних раньше, других позже.
Константин вступил в эту неравную битву еще студентом-первокурсником, обзаведясь к тридцати годам хронической язвой желудка и целой горой коробок из-под коллекционного коньяка. «Построю из них дворец, и будем там жить», – приговаривал он в подпитии, и Вероника улыбалась, хотя сердце ее сжималось от смутной тревоги.
Впрочем, тревога вскоре улетучилась, точнее, была задвинута в самый дальний уголок сознания. Сразу после венчания Константин Каренин, находившийся тогда в зените популярности, привел молодую жену в огромную двухэтажную квартиру в доме на набережной, напротив Киевского вокзала. Обстановка тут была потрясающая. Репортеры, явившиеся полюбоваться семейным гнездом звездной пары, позеленели от зависти и не замедлили по этому случаю надраться. «Все это создавал я сам, с дизайнером и строителями, – похвалялся перед ними Константин. – Я хотел любимой жене подарить этот быт и подарил. Вместе с собой».
«И вместе со своим папашей», – мысленно добавляла Вероника.
Свекор жил прямо над супругами и, будучи заядлым бильярдистом, никогда не упускал случая спуститься вниз, чтобы, как он выражался, «постучать шарами».
«Погреметь костями», – по мнению Вероники, это звучало ближе к истине.
Каренин-старший частенько напивался до такого катастрофического состояния, что засыпал прямо на бильярдном столе, откуда с грохотом сваливался под утро. Вероника упорно не желала воспринимать это как милое чудачество. Константин, заглядывавший в бутылку все чаще и чаще, оправдывал папашу, а заодно и себя.
«Все по-разному себе нервы успокаивают, – примирительно говорил он. – Кто-то, знаешь, крестиком вышивает, рыбку ловит или пульку расписывает, но нам, артистам, людям творческим, а потому легковозбудимым, этого не дано. У нас постоянно нервы на пределе, а их нужно расслаблять».
«Так все-таки бильярдом или алкоголем?» – язвительно спрашивала Вероника. «Алкоголем, как это ни банально, – вздыхал Константин, открывая бар. – К моему глубочайшему сожалению».
«Ну, тогда и я воспользуюсь твоим рецептом, – заявила однажды Вероника. – Наливай, творческая натура».
И было налито, и было выпито… И пошло-поехало… И оказалось, что двум на славу расслабившимся артистам может быть очень тесно в одной квартире. Даже в самой просторной, даже в самой шикарной. А еще оказалось, что лучше бы все-таки Вероника вышивала крестиком, чем следовала примеру мужа. Потому что она не просто прошла его путем, а покатилась – стремительно и безоглядно.
Редко какое турне пары обходилось без совместных пьяных эксцессов, а когда Константин с Вероникой появлялись на тусовках, фотографы не отходили от них, предвкушая очередной скандал или даже обмен пощечинами, сделавшимися чем-то вроде коронного номера дуэта. Такая вот у них появилась семейная традиция. Традиция появилась, а семья фактически распалась.
Окончательно это стало ясно во время последних гастролей по Грузии.
И зачем только супруги согласились поучаствовать в празднествах по поводу дня рождения художника Пиросмани в его родной кахетинской деревеньке Мирзаани? Бессмысленный вопрос. Главное, что они согласились. Может быть, захотели блеснуть во всей своей московской красе перед местной элитой. Может, им польстило то, что приглашение было собственноручно подписано канцелярией харизматического Михаила Саакашвили. А может, они просто решили угоститься настоящими грузинскими винами, которые в Москве не купишь ни за какие деньги. Ведь «Мукузани», «Александреули» и «Хванчкара» совершенно не переносят перевозки на дальние расстояния. Достаточно сильно щелкнуть по бутылке, чтобы капризное кахетинское вино потеряло свои неповторимые вкусовые качества.
Об этом поведали артистам организаторы праздника Пиросманоба, утверждавшие, что «Мукузани» или «Киндзмараули» следует потреблять прямо на месте. Именно так поступал великий поэт Пушкин, который предпочитал кахетинское вино бургундскому, говорили они. А если сам великий Пушкин не брезговал угощением местных виноделов, то его благодарным потомкам и вовсе негоже отказываться от предложенной чести.
И благодарные потомки не отказались. И позволили увезти себя в Мирзаани. И сполна испытали на себе все прелести грузинского застолья.
Начиналось все довольно чинно. В родной деревне Пиросмани собрались сотни почетных гостей, среди которых были киноартисты, культурные деятели, послы, министры и даже гарант Конституции собственной персоной. Опустошив рог, преподнесенный ему девушками в национальных костюмах, он задумчиво выслушал хвалебную песнь, а потом вдруг вскинул голову, полыхнул очами, сверкнул зубами и преисполнился такой невиданной энергии, что дальнейшее напоминало сошедшую с тормозов карусель.
Тосты, тосты, тосты. Песни, пляски. И снова тосты, тосты. За великого Пиросмани, этого грузинского Леонардо да Винчи, Пикассо и почему-то Лермонтова. За великого Пиросмани и не менее великую Грузию. За великого Пиросмани и величайшего президента великой Грузии. А также за дорогих гостей, за их уважаемых родителей и снова за несравненного президента, который для всего народа все равно что родной отец и Пиросмани в одном лице.
Воспоминания Вероники о празднике были отрывочными, как музыкальный клип. Вот ее с мужем ведут по музею, смахивающему на гитлеровский бункер, а вот они дышат свежим воздухом, стоя на террасе, откуда открывается чудесный вид на Алазанскую долину. Экскурсоводам приходится верить на слово, поскольку внизу все затянуто вечерней мглой…
Твердо решив немедленно возвращаться в Тбилиси, чтобы успеть на концерт, Вероника с Константином внезапно оказываются на дощатой сцене под открытым небом, исполняя а капелла свой последний хит сезона, плавно переходящий в «Где же ты, моя Сулико», подхваченную многоголосым хором зрителей. Над головами супругов балкон с микрофонами, оттуда звучат речи министров, поэтов и ученых, перемежающиеся песнями и плясками внизу…
В какой-то момент Веронику вежливо берут под руки и подводят к какому-то важному деятелю, пожелавшему лично засвидетельствовать свое почтение. Она завороженно наблюдает за брызгами слюны, слетающими с его острых зубов, отстраненно думает о кролике из мультфильма про Винни-Пуха и никак не может взять в толк, о чем ей толкуют. Стоящие вокруг охранники сканируют происходящее взглядами, запустив руки под полы двубортных пиджаков…
Затем деятель куда-то исчезает, а Вероника… такое впечатление, что она тоже исчезает на время… после чего обнаруживает себя сидящей за грандиозным столом человек на пятьсот. Константин, зачем-то напяливший на себя кудлатую папаху, объясняет ей, что они присутствуют на «пацхе», что в переводе с грузинского означает «плетенная из лозы беседка для приятного времяпрепровождения».
Какая беседка? – недоумевает Вероника. – Где?
Константин говорит что-то про пир на весь мир, но его просят помолчать, потому что над столом вырастает грузная фигура министра культуры, взявшего на себя роль тамады. Все дружно выпили за провозглашенный батоно министром тост и затянули громогласную песню, причем Вероника каким-то образом умудрялась подпевать на чистейшем грузинском языке, во всяком случае, ей так казалось. Дорогим гостям без конца подкладывали шашлыки, хашламу и зелень, подливали вина, и она чувствовала себя необыкновенно остроумной, очаровательной и бодрой… до тех пор, пока не очнулась в темном салоне автобуса, катящего куда-то сквозь предрассветные сумерки.
Безумно хотелось пить. Вероника привстала, ища взглядом Константина или кого-нибудь из музыкантов. Все спали вповалку, кто – раскинувшись, а кто – скрючившись на сиденьях. Выбравшись в проход, Вероника, хватаясь за спинки кресел, двинулась вперед, где в мертвенном свете приборной доски смутно белел пиджак мужа.
1 2 3 4 5