В правой руке она сжимала горлышко разбитого вдребезги казенного графина. Голая, растрепанная, с перепачканным лицом, она часто дышала, очень напоминая ведьму, только что завершившую какую-то дикую обрядовую пляску.
– Уби-и-ила, – протяжно пожаловался Эльке пузан, и голос его вполне можно было принять за бабский.
Он поднес руку к слипшимся волосам, пошарил там и, морщась от боли, извлек стеклянный осколок, такой же окровавленный, как и вся голова. Тупо посмотрев на осколок, пузан вдруг рухнул лицом вниз, едва не опрокинув стол со снедью и посудой.
– Вот так, – растерянно прокомментировала Анжела, помолчала немного и присовокупила: – Называется – погуляли.
Поверженный ею половой гигант согласно всхлипнул.
– Надо добавить, – деловито сказала Элька. – Сейчас очнется, голосить начнет, всю гостиницу на уши поставит.
Анжела машинально посмотрела на остатки графина в своей руке и поспешно разжала пальцы, точно дохлую мышь там обнаружила:
– Я… я не могу…
– Чего я не переношу – так это когда целок из себя начинают строить! – В подтверждение сказанному Элька с чувством выругалась и принялась натягивать на босые ноги высокие ботинки, не утруждая себя их шнуровкой.
– Ты что, бросаешь меня? – испугалась Анжела. Она все еще не могла сдвинуться с места и мелко дрожала, как партизанка, которую вывели голышом на мороз.
– Ага, убегаю, – язвительно произнесла Элька. – Именно в таком виде. Чтобы лишнего внимания к себе не привлекать. Обычная нудистка из средней полосы России. Морозоустойчивая, водонепроницаемая, противоударная.
– Тогда зачем обуваешься?
– Осколки под ногами, подружка. Гляди, сама не наступи.
Хрустя стеклами, Элька приблизилась к незадачливому клиенту. Он по-прежнему всхлипывал и постанывал, но на большее его пока не хватало. Под его поникшей головой собралась целая лужа крови, которую не могла впитать расстеленная газета. В луже медленно раскисали куски белого батона и высились колбасные островки. Красные капли беззвучно падали со стола на вытоптанный коврик у кровати.
Еще не веря, что это делает она, а не кто-то посторонний, не имеющий к ней никакого отношения, Элька обмотала влажным полотенцем водочную бутылку и занесла ее над головой бесчувственного пузана.
– Сдохнет ведь, – плаксиво предупредила Анжела, отступая подальше.
– Туда ему и дорога, – мрачно сказала Элька. – Хоть бы все передохли, долбари поганые.
– А милиция?
– Если дело до ментовки дойдет, то нам все равно кранты, подружка. Навесят разбойное нападение. Групповуха, между прочим. Мало не покажется.
– Но…
– А! – отчаянно воскликнула Элька. – Заходи – не бойся, выходи – не плачь!
Еще не отзвучал до конца этот бесшабашный лозунг, как импровизированное оружие обрушилось на череп ценителя свиней и женщин. Тумп! Он дернулся, как от электрического шока, и застыл в уже полной немоте и неподвижности.
– Убила? – пролепетала Анжела, в ужасе закрывая половину лица сжатыми в кулачки руками. Ее глаза над побелевшими костяшками пальцев расширились, и она тоненько пискнула: – Ой, мамочки!
– Заткнись, – сердито сказала Элька. – Дышит он. Пыхтит, как бронепоезд на запасном пути. Чего ему сделается? Не голова, а сплошная кость. Единственная извилина на заднице.
– Что теперь делать? Что делать?
– Папаня у тебя, случаем, не Чернышевский? – осведомилась Элька.
– Нет, – призналась Анжела с несколько удрученным видом. – А кто такой Чернышевский? Знакомая фамилия…
– Демократ один богатенький, типа Собчака. Тоже не знал, что ему делать, страдал без конца, маялся.
– Ты, можно подумать, знаешь!
– Я-то знаю, – заверила подругу Элька. – Собираться надо и сматываться… Газету, по которой хряк нашу контору вызвонил, – в унитаз… Номер телефона он вряд ли запомнил, там их до хрена и больше. Если, когда очухается, вдруг начнет права качать, то кто ему поверит, пьянющему? А денег, чтобы ментов подмазать, мы ему не оставим… – Элька брезгливо извлекла из кармана мужских шаровар бумажник, ознакомилась с содержимым и подытожила: – Двадцать тысяч рубчиков с копейками. Делим пополам. Все. Одевайся, подружка. А то отсвечиваешь своей кукушечкой, как стриптизерша какая-то.
– А ты? – обиделась Анжела.
– Я уже нет, – усмехнулась Элька, натягивая трусики.
Собирались они суетливо, но довольно четко и осмысленно. Наспех протерли салфетками стаканы, нож, отбитое горлышко графина. Кое-как личики расцветили, чтобы не пугать встречных смертельной бледностью. А потом Элька набрала номер диспетчерши, откликнувшейся таким сладким голоском, что никто не заподозрил бы в ней одноглазую уродину с гнилыми зубами.
– Заявочку в гостинице «Дружба» отработали, – бодро отрапортовала Элька. – Клиент отдыхает.
– Больше ничего не желает? – игриво прожурчало в телефонной трубке.
– Нет, – чистосердечно ответила Элька. – Теперь ему не до девочек.
– Задали мужчинке жару?… Ху-ху-ху… Еще бы, две такие темпераментные барышни…
– Ага, – согласилась Элька. – Он нас не скоро забудет.
– Есть желание поработать еще?
– Прямо изнываю от такого желания. Заранее таю.
– Да? – изумилась диспетчерша, лишенная не только глаза, но и чувства юмора. – Тогда диктую следующий адрес…
Это было настоящее везение, просто невероятная удача. Очередной заказчик жаждал любви и ласки прямо сейчас и до шести часов утра, наверное, чтобы потом успеть выспаться в одиночестве. Элька тут же вызвалась в бой, не собираясь уступать очередь Анжеле. Теперь ей было где провести ночь, вместо того, чтобы шляться по вокзалу, привлекая к себе ненужное внимание. Да и гонорар, которым Элька уже ни с кем не собиралась делиться, был совсем нелишним.
– Готова? – спросила она у Анжелы.
– Как пионерка.
– Тогда вперед. Глаза от людей не прячь, сама от них не шарахайся. Внушай себе, что все хорошо, все нормально.
– Нормально? – усомнилась Анжела.
– Конечно. При голове на плечах? При матке целой? При бабках? Какого хрена еще от жизни надо!
Подталкивая напарницу к двери, Элька нисколько не сомневалась в том, что перечислила все главные запросы стандартной проститутки. Но, как бы она ни врала себе и другим, этого было мало, ничтожно мало.
Если бы не Антошка, терпеливо дожидающийся Эльку во мраке, сгустившемся вокруг него, она вряд ли сумела бы заставить себя прожить хотя бы еще один день этой паскудной блядской жизни.
Глава 3
Бьют – беги, а стреляют – тем более
Занималось утро того самого дня, когда коммерсант Костя Филиппок еще в глаза не видел чемоданчика, начиненного долларами, и понятия не имел, какой одуряющий запах может издавать такая куча денег. Он еще напевал и перешучивался со своим зеркальным отражением, намыленным для самого тщательного в его жизни бритья.
Девушка по вызову с несерьезным именем Элька пересчитывала украденные у бандита деньги и взвешивала на ладони его золотые побрякушки, пытаясь определить их стоимость. Потом добыча отправилась в тайник за подкладкой сумочки, и все равно самой ценной вещью для Эльки оставался хранившийся там портрет еще совсем маленького Антошки. Новых фотографий повзрослевшего сынишки она не делала, чтобы не вспоминать лишний раз о его обезображенной мордашке и слепоте. Чмокнув снимок, Элька принялась нервно красить правый глаз, собираясь на вокзал со своим нехитрым скарбом. Из радиоприемника звучала бодрящая, как старое выдержанное вино, песня «Бони-М» про билет в один конец.
Пока Костя и Элька готовились таким образом к важным переменам в своей жизни, в Курганске цвел (здоровым румянцем) и пах (ядреным молодым потом) еще один герой этой истории, переводящий дух под новехонькой штангой. Когда он не напрягался, лицо его сияло доверчивой открытостью форточки, в которую еще не забирался домушник. Душа его тоже была нараспашку, а потому натура представлялась простой и незатейливой, как грабли, пока на них не наступят.
Звали парня Петром, и был он светловолос или белобрыс – это в зависимости от точки зрения наблюдателя. Зато ширина его плеч не допускала двух разных мнений – они были такими же внушительными, как у скульптурного атлета, и на ощупь казались не менее твердокаменными. Хоть сейчас на постамент в парк культуры и отдыха. Только вместо фигового листка лучше бы прикрепить лопушок средних размеров, чтобы не смущать понапрасну гуляющих.
Плечистый Петр неподвижно полежал на холодном полу, считая до шестидесяти, а потом опять принялся методично отжимать штангу, поскольку стремился поддерживать форму и наращивать мышечную массу. Ведь не за красивые глаза шеф держал его и охранником офиса, и личным телохранителем, ну, и денщиком по совместительству, хотя Петр предпочел бы называться, скажем, адъютантом, если бы знал это звучное словцо.
Для деревенского парня, с горем пополам закончившего ПТУ и считавшего своим величайшим достижением в жизни армейское звание гвардии сержанта, охрана сухонького тела немолодого коммерсанта по фамилии Лехман представлялась работой, о которой можно только мечтать. «Не бей лежачего», – вот как высказывался по этому поводу Петин батя, не скрывая своего презрения к столь несерьезному занятию. Но ничего лучшего он сыну предложить не мог, а потому с поучениями не лез, угрюмо отмалчивался.
Без Петиных заработков его родителям и старшей сестре приходилось бы совсем худо, особенно матушке, страдающей тяжелой формой сахарного диабета. Получалось, что в периоды обострений болезни Петр только и работал на инсулин, а когда у матушки наступало облегчение, трудности возникали у сестры, в одиночку растившей двух детей в далеком городе Новороссийске.
Лехман был единственным Петиным благодетелем, и они оба отлично это понимали. Несколько раз шеф устраивал охраннику разного рода проверки, и ни разу тот не дал повода усомниться в своей преданности. Петра можно было со спокойной душой оставить у незапертого сейфа, а утром даже не пересчитывать доверенные ему ценности (Лехман, конечно, ревизию потом проводил, но скорее по привычке).
Убедившись в том, что новый охранник обладает столь редкими по нынешним временам качествами, как порядочность и честность, Лехман стал выплачивать ему очень даже неплохую зарплату, причем исправно и в срок, что в общем-то было для него нехарактерно.
Петр просто обалдел от счастья, когда несколько дней назад в его распоряжение была предоставлена также однокомнатная квартира. Это позволило съехать наконец от вреднющей тетки с ее шумным семейством и зажить на свой лад.
Обзаведясь индивидуальной жилплощадью, Петр первым делом повесил на стену здоровенный плакат с изображением девушки своей мечты – невыносимо прекрасной кареглазой блондинки в открытом белом купальнике. Такую он мечтал встретить однажды, и при одной мысли о том, что может произойти дальше, у Петра начиналось томительное мление в груди.
По вечерам, оставаясь с незнакомкой один на один, Петр, немного стесняясь самого себя, беседовал с ней о разных пустяках, и иногда ему казалось, что она его слышит и даже едва заметно подмигивает время от времени.
Рассказывать о себе было в общем-то нечего. Дни Петра проходили довольно однообразно, монотонно, без всяких приключений. Если не считать всякую пьяную шваль на улицах, тихого, вежливого Лехмана никто особо не донимал. Никаких неожиданностей типа гонок с преследованиями или шумных перестрелок в размеренных трудовых буднях шефа не происходило и не предвиделось. С одной стороны, Петра это не слишком воодушевляло, но зато с другой – никак не огорчало, поэтому он просто плыл по течению, жил как бог на душу положит и ждал девушку своей мечты. Между делом он исправно чистил морды хулиганам, прокладывал Лехману дорогу в толпе или, наоборот, таскал за ним всякие тяжести, и иногда Петру казалось, что прожить так ему суждено до конца дней, если не своих, то лехманских.
Однажды ему случилось вычитать где-то, что его ратная должность называется «бодигард», и Петр заучил слово, показавшееся ему строгим и очень мужественным. Рослый, аккуратный, подтянутый, он даже в дешевом костюмчике старался выглядеть браво, поэтому останавливался у каждого зеркала, позволявшего полюбоваться собой в полный рост. Шеф, по его глубокому убеждению, совершенно напрасно одевался так затрапезно, что порой даже неловко становилось за него в приличном ресторанном обществе. Ни тебе атласных галстуков, ни бриллиантовых запонок, ни часиков золотых. Совок совком, если посмотреть со стороны.
Ко всему прочему, правая рука шефа двигалась так плохо, что больше походила на протез. Лехман говорил, что это у него такая болезнь суставов, называется по…ли…ар…трит. С натугой вспомнив заковыристое словечко, которое даже в мозгу умещалось по слогам, Петр привычно удивился тому, что шеф никак не желает раскошелиться на лечение. Конечно, выглядел он не очень представительно, но во внутреннем кармане лехманского клетчатого пиджачишки деньги никогда не переводились, а его желтая «шестерка» постоянно вылизывалась и драилась в автосервисах. При всем своем уважении к шефу Петр мысленно корил его за излишнюю прижимистость.
Имелся у того, по Петиному разумению, еще один крупный недостаток: необъяснимая тяга к перемене мест. Только обзаведется Лехман новым офисом, только к нему потянутся новые клиенты, как – хлоп! – очередной переезд со сменой вывески и телефонных номеров. Потому-то и не было у Петиного шефа постоянных партнеров, настоящего размаха и деловой солидности.
Петр построил бы собственный бизнес совсем иначе, дай ему волю (и денег, побольше денег). Первым делом он определил бы всех своих близких и дальних родичей на самые шикарные заморские курорты под пальмы, да и себя бы не обидел. Одних секретарш нанял бы штук пять, а самую фигуристую, с ногами от ушей, назначил бы своим личным референдумом («кажется, так это звучит?» – подумал он с некоторым сомнением).
В этот момент его блуждающий взгляд остановился на плакате с блондинкой, и Петр, продолжая энергично работать со штангой, заподозрил, что ей не очень понравится, если кто-то рядом начнет выписывать кренделя ногами более длинными, чем у нее самой. Ладно, мысленно согласился Петр, обойдусь одной секретаршей, немолодой даже. Но уж непременно какой-нибудь «Линкольн» под зад – без этого и коммерсовать по-крупному как-то неловко. Плюс кабинет с баром и золотыми рыбками в маленьком бассейне, как в кино показывают. Плюс…
Перечислять свои запросы Петр мог бы до бесконечности, но зарядка подошла к концу, водные процедуры – тоже, так что наступило время завтрака, а во время еды он думал только о том, какой кусок отправить в рот, чем его сдобрить, чем запить и стоит ли взять добавку. Потом и вовсе стало не до мечтаний, потому что пришлось ехать в троллейбусе за Лехманом, потом вместе с ним, уже на машине, за секретаршей Юлечкой, потом всем маленьким коллективом – в офис.
Всю дорогу Лехман делал Петру, севшему за руль, мелкие замечания: то за чесночный запах изо рта, то за нестриженые ногти, то вообще придирался просто так, например, поучая, что приличный молодой человек не должен произносить в присутствии дамы такие слова, как «сраная», даже если погода действительно выдалась не ахти. Во время редких пауз шефа включалась Юлечка, которая почему-то прихватила с собой объемистую дорожную сумку и приставала к шефу с глупыми жалобами насчет своего устаревшего купальника, в котором стыдно показаться на Лазурном берегу.
– Разве вы в отпуск собираетесь? – удивился Петр. – Зима же на носу.
– Какой еще отпуск! – сердито проскрипел Лехман, нервно барабаня здоровой рукой по поверхности серого чемоданчика, который не пожелал ставить в багажник, а держал на коленях. – У меня сегодня деловые переговоры в Москве, мы с Юлей вылетаем в 12. 45…
– А я? – спросил обиженно Петр.
– Ты остаешься за главного, Петя. – Лехман поощрительно улыбнулся. – Не робей, завтра я уже буду на месте… А ты, Юля… – он повернулся назад, чтобы закончить мысль посуровевшим тоном: —…не морочь парню голову своими неуместными фантазиями. Купальники какие-то придумала! О работе нужно думать, о работе!
Она насмешливо фыркнула:
– Как скажете, Михаил Иосифович. Слушаюсь и повинуюсь.
Петр собрал кожу на лбу в гармошку. Для него не было секретом, что секретарша уже несколько раз переспала с шефом, но напрасно тот позволяет ей разговаривать с собой таким вызывающим тоном. Женщина должна знать свое место, а если ей его не указать, начинает безмерно наглеть.
Лично он, Петр, тоже мимоходом поимел Юлечку, после чего у нее глаза целую неделю находились навыкате и были по-коровьи мечтательными, с поволокой.
1 2 3 4 5 6 7
– Уби-и-ила, – протяжно пожаловался Эльке пузан, и голос его вполне можно было принять за бабский.
Он поднес руку к слипшимся волосам, пошарил там и, морщась от боли, извлек стеклянный осколок, такой же окровавленный, как и вся голова. Тупо посмотрев на осколок, пузан вдруг рухнул лицом вниз, едва не опрокинув стол со снедью и посудой.
– Вот так, – растерянно прокомментировала Анжела, помолчала немного и присовокупила: – Называется – погуляли.
Поверженный ею половой гигант согласно всхлипнул.
– Надо добавить, – деловито сказала Элька. – Сейчас очнется, голосить начнет, всю гостиницу на уши поставит.
Анжела машинально посмотрела на остатки графина в своей руке и поспешно разжала пальцы, точно дохлую мышь там обнаружила:
– Я… я не могу…
– Чего я не переношу – так это когда целок из себя начинают строить! – В подтверждение сказанному Элька с чувством выругалась и принялась натягивать на босые ноги высокие ботинки, не утруждая себя их шнуровкой.
– Ты что, бросаешь меня? – испугалась Анжела. Она все еще не могла сдвинуться с места и мелко дрожала, как партизанка, которую вывели голышом на мороз.
– Ага, убегаю, – язвительно произнесла Элька. – Именно в таком виде. Чтобы лишнего внимания к себе не привлекать. Обычная нудистка из средней полосы России. Морозоустойчивая, водонепроницаемая, противоударная.
– Тогда зачем обуваешься?
– Осколки под ногами, подружка. Гляди, сама не наступи.
Хрустя стеклами, Элька приблизилась к незадачливому клиенту. Он по-прежнему всхлипывал и постанывал, но на большее его пока не хватало. Под его поникшей головой собралась целая лужа крови, которую не могла впитать расстеленная газета. В луже медленно раскисали куски белого батона и высились колбасные островки. Красные капли беззвучно падали со стола на вытоптанный коврик у кровати.
Еще не веря, что это делает она, а не кто-то посторонний, не имеющий к ней никакого отношения, Элька обмотала влажным полотенцем водочную бутылку и занесла ее над головой бесчувственного пузана.
– Сдохнет ведь, – плаксиво предупредила Анжела, отступая подальше.
– Туда ему и дорога, – мрачно сказала Элька. – Хоть бы все передохли, долбари поганые.
– А милиция?
– Если дело до ментовки дойдет, то нам все равно кранты, подружка. Навесят разбойное нападение. Групповуха, между прочим. Мало не покажется.
– Но…
– А! – отчаянно воскликнула Элька. – Заходи – не бойся, выходи – не плачь!
Еще не отзвучал до конца этот бесшабашный лозунг, как импровизированное оружие обрушилось на череп ценителя свиней и женщин. Тумп! Он дернулся, как от электрического шока, и застыл в уже полной немоте и неподвижности.
– Убила? – пролепетала Анжела, в ужасе закрывая половину лица сжатыми в кулачки руками. Ее глаза над побелевшими костяшками пальцев расширились, и она тоненько пискнула: – Ой, мамочки!
– Заткнись, – сердито сказала Элька. – Дышит он. Пыхтит, как бронепоезд на запасном пути. Чего ему сделается? Не голова, а сплошная кость. Единственная извилина на заднице.
– Что теперь делать? Что делать?
– Папаня у тебя, случаем, не Чернышевский? – осведомилась Элька.
– Нет, – призналась Анжела с несколько удрученным видом. – А кто такой Чернышевский? Знакомая фамилия…
– Демократ один богатенький, типа Собчака. Тоже не знал, что ему делать, страдал без конца, маялся.
– Ты, можно подумать, знаешь!
– Я-то знаю, – заверила подругу Элька. – Собираться надо и сматываться… Газету, по которой хряк нашу контору вызвонил, – в унитаз… Номер телефона он вряд ли запомнил, там их до хрена и больше. Если, когда очухается, вдруг начнет права качать, то кто ему поверит, пьянющему? А денег, чтобы ментов подмазать, мы ему не оставим… – Элька брезгливо извлекла из кармана мужских шаровар бумажник, ознакомилась с содержимым и подытожила: – Двадцать тысяч рубчиков с копейками. Делим пополам. Все. Одевайся, подружка. А то отсвечиваешь своей кукушечкой, как стриптизерша какая-то.
– А ты? – обиделась Анжела.
– Я уже нет, – усмехнулась Элька, натягивая трусики.
Собирались они суетливо, но довольно четко и осмысленно. Наспех протерли салфетками стаканы, нож, отбитое горлышко графина. Кое-как личики расцветили, чтобы не пугать встречных смертельной бледностью. А потом Элька набрала номер диспетчерши, откликнувшейся таким сладким голоском, что никто не заподозрил бы в ней одноглазую уродину с гнилыми зубами.
– Заявочку в гостинице «Дружба» отработали, – бодро отрапортовала Элька. – Клиент отдыхает.
– Больше ничего не желает? – игриво прожурчало в телефонной трубке.
– Нет, – чистосердечно ответила Элька. – Теперь ему не до девочек.
– Задали мужчинке жару?… Ху-ху-ху… Еще бы, две такие темпераментные барышни…
– Ага, – согласилась Элька. – Он нас не скоро забудет.
– Есть желание поработать еще?
– Прямо изнываю от такого желания. Заранее таю.
– Да? – изумилась диспетчерша, лишенная не только глаза, но и чувства юмора. – Тогда диктую следующий адрес…
Это было настоящее везение, просто невероятная удача. Очередной заказчик жаждал любви и ласки прямо сейчас и до шести часов утра, наверное, чтобы потом успеть выспаться в одиночестве. Элька тут же вызвалась в бой, не собираясь уступать очередь Анжеле. Теперь ей было где провести ночь, вместо того, чтобы шляться по вокзалу, привлекая к себе ненужное внимание. Да и гонорар, которым Элька уже ни с кем не собиралась делиться, был совсем нелишним.
– Готова? – спросила она у Анжелы.
– Как пионерка.
– Тогда вперед. Глаза от людей не прячь, сама от них не шарахайся. Внушай себе, что все хорошо, все нормально.
– Нормально? – усомнилась Анжела.
– Конечно. При голове на плечах? При матке целой? При бабках? Какого хрена еще от жизни надо!
Подталкивая напарницу к двери, Элька нисколько не сомневалась в том, что перечислила все главные запросы стандартной проститутки. Но, как бы она ни врала себе и другим, этого было мало, ничтожно мало.
Если бы не Антошка, терпеливо дожидающийся Эльку во мраке, сгустившемся вокруг него, она вряд ли сумела бы заставить себя прожить хотя бы еще один день этой паскудной блядской жизни.
Глава 3
Бьют – беги, а стреляют – тем более
Занималось утро того самого дня, когда коммерсант Костя Филиппок еще в глаза не видел чемоданчика, начиненного долларами, и понятия не имел, какой одуряющий запах может издавать такая куча денег. Он еще напевал и перешучивался со своим зеркальным отражением, намыленным для самого тщательного в его жизни бритья.
Девушка по вызову с несерьезным именем Элька пересчитывала украденные у бандита деньги и взвешивала на ладони его золотые побрякушки, пытаясь определить их стоимость. Потом добыча отправилась в тайник за подкладкой сумочки, и все равно самой ценной вещью для Эльки оставался хранившийся там портрет еще совсем маленького Антошки. Новых фотографий повзрослевшего сынишки она не делала, чтобы не вспоминать лишний раз о его обезображенной мордашке и слепоте. Чмокнув снимок, Элька принялась нервно красить правый глаз, собираясь на вокзал со своим нехитрым скарбом. Из радиоприемника звучала бодрящая, как старое выдержанное вино, песня «Бони-М» про билет в один конец.
Пока Костя и Элька готовились таким образом к важным переменам в своей жизни, в Курганске цвел (здоровым румянцем) и пах (ядреным молодым потом) еще один герой этой истории, переводящий дух под новехонькой штангой. Когда он не напрягался, лицо его сияло доверчивой открытостью форточки, в которую еще не забирался домушник. Душа его тоже была нараспашку, а потому натура представлялась простой и незатейливой, как грабли, пока на них не наступят.
Звали парня Петром, и был он светловолос или белобрыс – это в зависимости от точки зрения наблюдателя. Зато ширина его плеч не допускала двух разных мнений – они были такими же внушительными, как у скульптурного атлета, и на ощупь казались не менее твердокаменными. Хоть сейчас на постамент в парк культуры и отдыха. Только вместо фигового листка лучше бы прикрепить лопушок средних размеров, чтобы не смущать понапрасну гуляющих.
Плечистый Петр неподвижно полежал на холодном полу, считая до шестидесяти, а потом опять принялся методично отжимать штангу, поскольку стремился поддерживать форму и наращивать мышечную массу. Ведь не за красивые глаза шеф держал его и охранником офиса, и личным телохранителем, ну, и денщиком по совместительству, хотя Петр предпочел бы называться, скажем, адъютантом, если бы знал это звучное словцо.
Для деревенского парня, с горем пополам закончившего ПТУ и считавшего своим величайшим достижением в жизни армейское звание гвардии сержанта, охрана сухонького тела немолодого коммерсанта по фамилии Лехман представлялась работой, о которой можно только мечтать. «Не бей лежачего», – вот как высказывался по этому поводу Петин батя, не скрывая своего презрения к столь несерьезному занятию. Но ничего лучшего он сыну предложить не мог, а потому с поучениями не лез, угрюмо отмалчивался.
Без Петиных заработков его родителям и старшей сестре приходилось бы совсем худо, особенно матушке, страдающей тяжелой формой сахарного диабета. Получалось, что в периоды обострений болезни Петр только и работал на инсулин, а когда у матушки наступало облегчение, трудности возникали у сестры, в одиночку растившей двух детей в далеком городе Новороссийске.
Лехман был единственным Петиным благодетелем, и они оба отлично это понимали. Несколько раз шеф устраивал охраннику разного рода проверки, и ни разу тот не дал повода усомниться в своей преданности. Петра можно было со спокойной душой оставить у незапертого сейфа, а утром даже не пересчитывать доверенные ему ценности (Лехман, конечно, ревизию потом проводил, но скорее по привычке).
Убедившись в том, что новый охранник обладает столь редкими по нынешним временам качествами, как порядочность и честность, Лехман стал выплачивать ему очень даже неплохую зарплату, причем исправно и в срок, что в общем-то было для него нехарактерно.
Петр просто обалдел от счастья, когда несколько дней назад в его распоряжение была предоставлена также однокомнатная квартира. Это позволило съехать наконец от вреднющей тетки с ее шумным семейством и зажить на свой лад.
Обзаведясь индивидуальной жилплощадью, Петр первым делом повесил на стену здоровенный плакат с изображением девушки своей мечты – невыносимо прекрасной кареглазой блондинки в открытом белом купальнике. Такую он мечтал встретить однажды, и при одной мысли о том, что может произойти дальше, у Петра начиналось томительное мление в груди.
По вечерам, оставаясь с незнакомкой один на один, Петр, немного стесняясь самого себя, беседовал с ней о разных пустяках, и иногда ему казалось, что она его слышит и даже едва заметно подмигивает время от времени.
Рассказывать о себе было в общем-то нечего. Дни Петра проходили довольно однообразно, монотонно, без всяких приключений. Если не считать всякую пьяную шваль на улицах, тихого, вежливого Лехмана никто особо не донимал. Никаких неожиданностей типа гонок с преследованиями или шумных перестрелок в размеренных трудовых буднях шефа не происходило и не предвиделось. С одной стороны, Петра это не слишком воодушевляло, но зато с другой – никак не огорчало, поэтому он просто плыл по течению, жил как бог на душу положит и ждал девушку своей мечты. Между делом он исправно чистил морды хулиганам, прокладывал Лехману дорогу в толпе или, наоборот, таскал за ним всякие тяжести, и иногда Петру казалось, что прожить так ему суждено до конца дней, если не своих, то лехманских.
Однажды ему случилось вычитать где-то, что его ратная должность называется «бодигард», и Петр заучил слово, показавшееся ему строгим и очень мужественным. Рослый, аккуратный, подтянутый, он даже в дешевом костюмчике старался выглядеть браво, поэтому останавливался у каждого зеркала, позволявшего полюбоваться собой в полный рост. Шеф, по его глубокому убеждению, совершенно напрасно одевался так затрапезно, что порой даже неловко становилось за него в приличном ресторанном обществе. Ни тебе атласных галстуков, ни бриллиантовых запонок, ни часиков золотых. Совок совком, если посмотреть со стороны.
Ко всему прочему, правая рука шефа двигалась так плохо, что больше походила на протез. Лехман говорил, что это у него такая болезнь суставов, называется по…ли…ар…трит. С натугой вспомнив заковыристое словечко, которое даже в мозгу умещалось по слогам, Петр привычно удивился тому, что шеф никак не желает раскошелиться на лечение. Конечно, выглядел он не очень представительно, но во внутреннем кармане лехманского клетчатого пиджачишки деньги никогда не переводились, а его желтая «шестерка» постоянно вылизывалась и драилась в автосервисах. При всем своем уважении к шефу Петр мысленно корил его за излишнюю прижимистость.
Имелся у того, по Петиному разумению, еще один крупный недостаток: необъяснимая тяга к перемене мест. Только обзаведется Лехман новым офисом, только к нему потянутся новые клиенты, как – хлоп! – очередной переезд со сменой вывески и телефонных номеров. Потому-то и не было у Петиного шефа постоянных партнеров, настоящего размаха и деловой солидности.
Петр построил бы собственный бизнес совсем иначе, дай ему волю (и денег, побольше денег). Первым делом он определил бы всех своих близких и дальних родичей на самые шикарные заморские курорты под пальмы, да и себя бы не обидел. Одних секретарш нанял бы штук пять, а самую фигуристую, с ногами от ушей, назначил бы своим личным референдумом («кажется, так это звучит?» – подумал он с некоторым сомнением).
В этот момент его блуждающий взгляд остановился на плакате с блондинкой, и Петр, продолжая энергично работать со штангой, заподозрил, что ей не очень понравится, если кто-то рядом начнет выписывать кренделя ногами более длинными, чем у нее самой. Ладно, мысленно согласился Петр, обойдусь одной секретаршей, немолодой даже. Но уж непременно какой-нибудь «Линкольн» под зад – без этого и коммерсовать по-крупному как-то неловко. Плюс кабинет с баром и золотыми рыбками в маленьком бассейне, как в кино показывают. Плюс…
Перечислять свои запросы Петр мог бы до бесконечности, но зарядка подошла к концу, водные процедуры – тоже, так что наступило время завтрака, а во время еды он думал только о том, какой кусок отправить в рот, чем его сдобрить, чем запить и стоит ли взять добавку. Потом и вовсе стало не до мечтаний, потому что пришлось ехать в троллейбусе за Лехманом, потом вместе с ним, уже на машине, за секретаршей Юлечкой, потом всем маленьким коллективом – в офис.
Всю дорогу Лехман делал Петру, севшему за руль, мелкие замечания: то за чесночный запах изо рта, то за нестриженые ногти, то вообще придирался просто так, например, поучая, что приличный молодой человек не должен произносить в присутствии дамы такие слова, как «сраная», даже если погода действительно выдалась не ахти. Во время редких пауз шефа включалась Юлечка, которая почему-то прихватила с собой объемистую дорожную сумку и приставала к шефу с глупыми жалобами насчет своего устаревшего купальника, в котором стыдно показаться на Лазурном берегу.
– Разве вы в отпуск собираетесь? – удивился Петр. – Зима же на носу.
– Какой еще отпуск! – сердито проскрипел Лехман, нервно барабаня здоровой рукой по поверхности серого чемоданчика, который не пожелал ставить в багажник, а держал на коленях. – У меня сегодня деловые переговоры в Москве, мы с Юлей вылетаем в 12. 45…
– А я? – спросил обиженно Петр.
– Ты остаешься за главного, Петя. – Лехман поощрительно улыбнулся. – Не робей, завтра я уже буду на месте… А ты, Юля… – он повернулся назад, чтобы закончить мысль посуровевшим тоном: —…не морочь парню голову своими неуместными фантазиями. Купальники какие-то придумала! О работе нужно думать, о работе!
Она насмешливо фыркнула:
– Как скажете, Михаил Иосифович. Слушаюсь и повинуюсь.
Петр собрал кожу на лбу в гармошку. Для него не было секретом, что секретарша уже несколько раз переспала с шефом, но напрасно тот позволяет ей разговаривать с собой таким вызывающим тоном. Женщина должна знать свое место, а если ей его не указать, начинает безмерно наглеть.
Лично он, Петр, тоже мимоходом поимел Юлечку, после чего у нее глаза целую неделю находились навыкате и были по-коровьи мечтательными, с поволокой.
1 2 3 4 5 6 7