Или ты уже иссяк?
— Да нет, — с досадой проговорил Родин. — Новостей-то вагон. Но я хотел бы еще… — Слава замялся, и я понял, чего хотел бы этот акробат пера. Дополнить свою будущую заметочку еще одной строкой. Ладно, Родин, кушай я не жадный.
— Можешь так и написать, — снисходительно обронил я. — Дескать, небезызвестный частный детектив Я.Ш. в частной беседе не выразил ни малейшего желания заниматься данным делом. Нанесем упреждающий удар. Пусть Гринюка совесть не мучает. Пусть все видят: это не он, Гринюк, не обратился, а это я сам от дела заранее отказался. Устраивает тебя такая формулировка — «не выразил желания»?
— Устраивает, — мигом повеселел Родин. — Подстелим Гринюку соломки. Он, понятно, сволочь, но очень хороший спонсор. Он, падла, нам еженедельно две полосы оплачивает. Мы все у него, гада…
— Вы все у него, гада, кушаете с руки, — завершил я родинскую фразу. — Кончено, с Гринюком разобрались. Крути свое кино дальше, а то мне некогда.
У меня действительно оставалось не так уж много времени. Час сорок пять до выхода из дома, причем мне еще нужно было собраться.
— Значит, новость номер цвай, — послушно откликнулся Родин. — Один из трех совладельцев «Тетриса» вчера на Зубовском попал в аварию на своем роскошном «мерее»…
Так вот о каком Искандерове сообщило «Эхо»! — Догадался я. То-то мне фамилия сразу знакомой показалась! Правда, мне пока еще ни разу лично не доводилось общаться с господами Тереховым, Трифоновым и Искандеровым — основателями сравнительно молодого издательства «Тетрис». Но заочно эту троицу я, конечно, знал.
— Как же, как же, наслышан, — небрежно сказал я Родину. — «Мерс» покалечился, но Искандеров — как огурчик. Вылез из-под обломков и сразу дал деру.
— Откуда узнал? — нетерпеливо спросил Слава. — Кто тебе успел…
— По радио услышал, — добил я этого несчастного собирателя слухов. — Есть, понимаешь, такая радиостанция — «Эхо столицы». Не все ведь москвичи узнают новости только из «Книжного вестника»…
— Мерзавцы, — горестно обругал своих радиоколлег Родин. — Загубили мне новость! А наш фотограф уже снимок «Мерседеса» сделал, и я как раз собирался до Искандерова дозваниваться… Ну, что за стервятники, честное слово!
— Грифы, — с фальшивым сочувствием в голосе поддакнул я. — Гиены эфира.
Шакалы ультракоротких волн. А ты один — весь в белом.
— Сыплешь соль на раны? — с обидой поинтересовался Родин.
— Наоборот, — не согласился я. —Лью бальзам на израненную душу. В надежде поскорее услышать от тебя новость номер драй. Если она у тебя тоже не протухла.
— Новость — первый сорт, — мгновенно оживился Родин. — Известно ли вам, достопочтенный сэр, о судьбе тиража «Великолепной Анны»?
Я задержал дыхание. Об этом тираже мне было известно более чем кому-либо.
Собственно говоря, сегодняшняя моя операция имела к «Великолепной Анне» самое прямое отношение. Но только Славе Родину знать про то было совсем не обязательно. Профессиональный секрет.
— А что, есть свежая информация? — Я изобразил вялую заинтересованность. — Ну, и что там слышно?
Воспрянувший духом Родин немножко пона-слаждался моим любопытством, важно помолчал, а затем раскрыл мне страшную тайну.
— Ходят слухи, — доверительно сообщил он, — что этот тираж уже почти отпечатан. Все двести тысяч экземпляров в целлофане. И книга будет выброшена на российский рынок не за две недели до окончания сериала, а раньше, за месяц.
— Так в чем же новость? — как можно безразличнее протянул я. —Две недели, месяц… Какая, в общем, разница?
— Идиот, — ласково сказал мне красный следопыт Родин. — Где же твой, Яша, дедуктивный метод? Месяц — это значит, что книгу «витязи» отпечатали не в дальнем и даже не в ближнем зарубежье, а в России. Иными словами, все разговоры насчет Лейпцига или Харькова были дезой. Пока и кредиторы «витязей», и крутые парни-налетчики будут бдить на ближних и дальних рубежах нашей необъятной родины, красавица «Анюта», сверкая целлофаном, благополучно всплывет где-нибудь в Костроме, Ярославле или Саратове…
— А нельзя ли поточнее, — кротким голосом попросил я. —Так в Костроме, Ярославле или в Саратове? А, может быть, в Петрозаводске? Или в Нижнем?
— Поточнее нельзя, — со вздохом проговорил Родин. — Сам бы хотел знать. Но что в России — это факт.
Для приличия я немного помедлил, словно бы обдумывая Славину информацию, а затем постарался изобразить глубокое разочарование.
— Слабовата твоя новость, Родин, — скучно сказал я. — Не тянет она, извини, на сенсацию. Нет конкретности. Если кто-то кое-где у нас порой. Тонкие намеки на толстые обстоятельства. Таких сенсаций я тебе могу сейчас выдумать, не отходя от телефона, знаешь, сколько?..
— К твоему сведению, Яшечка, — придавленной змейкой зашипел оскорбленный Родин, я журналист, а не компьютер и не горсправка. Мое дело — напечатать в газете заметку, поставить проблему…
— Тогда все в порядке, — заметил я, догадываясь, что мои слова будут сейчас именно солью на раны, а никаким не бальзамом. —Снимаю свои претензии.
Для ГАЗЕТЫ твоя новостишка вполне сойдет.
Удар был ниже пояса. Родин жестоко переживал, когда его называли ПРОСТО газетчиком. И в другое время я ни за что бы не позволил себе так грубо задевать чувствительные струны тонкой родинской натуры. Но сейчас я просто вынужден был нахамить Славе. К сожалению, слух, где-то им подхваченный, расположился в опасной близости от истины. «Великолепную Анну» действительно отпечатали в России. Только не в Костроме и не в Саратове, а непосредственно в Москве, в скромной военной типографии на улице имени художника Айвазовского — прямо под носом ясеневских рэкетиров, которые уже послали своих бритоголовых эмиссаров на российско-украинскую границу. В информации, приплывшей к Родину, имелась еще одна греющая душу неточность: тираж должен был возникнуть на рынке вовсе не за месяц, а за сорок дней до окончания столь любимого народом сериала о приключениях греко-мексиканской авантюристки. То есть уже послезавтра. И потому из типографии на свои тайные склады «витязи» были обязаны перевезти все двадцать тысяч пачек именно сегодня. Сегодня днем. Еще точнее — в половине второго пополудни. Понятно, что «витязи» соблюдали строжайшую секретность: в былые времена их уже грабили самым жестоким образом, и сейчас они были зажаты между банком и рэкетом. Если бы им удалось благополучно вывезти и продать этот тираж, то хватило бы денег не только ублажить банкиров, но и полностью восстановить свою службу секьюрити — на страх бандитам. Если же «витязей» грабили и на этот раз, то… Собственно говоря, частный детектив Яков Семенович Штерн потому-то и согласился сегодня помочь «витязям» и подстраховать вывоз двадцати тысяч пачек «Великолепной Анны». Что характерно — за чисто символический гонорар. Терпеть не могу, когда хороших людей загоняют в угол.
На том конце телефонного провода бедный Слава Родин издал некий булькающий звук, что означало высшую степень возмущения и обиды. Таких пакостных слов он от меня не ожидал.
— Я, конечно, газетчик… — напряженным шепотом произнес, наконец, он. — Где уж нам, дуракам, равняться с вами, героями невидимого фронта… Это ведь ты у нас Джеймс Бонд и Мата Хари в одном лице, а Слава Родин только перышком скрип-скрип у себя в редакции за каменным забором…
Насчет забора, кстати, Родин был абсолютно прав. Редакция «Книжного вестника» располагалась в здании бывшей гарнизонной гауптвахты, и толщина стен и внешней ограды там была дай боже. За такими стенами действительно можно было спокойно отдаваться литературному творчеству, не боясь пластиковых мин и гранатометов. В другое время я бы непременно отпустил еще шуточку по поводу Славиной редакции-крепости, но сейчас мое остроумие переполнило бы чашу родинского терпения. Поэтому я примирительно сказал:
— Ну, извини, дружище. Не сердись на старого Яшу Бонда. Лучше расскажи еще какую-нибудь новость…
Больше всего на свете мне бы хотелось сейчас выспросить у Родина, откуда он дознался про «Великолепную Анну». Однако я очень хорошо понимал, что теперь любой мой интерес к этой теме будет означать для Славы только одно: что его, Славина, сенсация — не какая-нибудь туфта на палочке, как намекает этот хитрюга Штерн, а настоящая конвертируемая новость, которой немедленно следует похвастаться своим знакомым, каковых у общительного Родина — пруд пруди. И тогда почти наверняка кто-то да сообразит, что Москва — это тоже, представьте, Россия и что типографий, пригодных для тиражирования греко-мексиканского телеромана во всем его целлофановом блеске, — не очень уж много. Я и так сильно опасался, что сегодняшняя транспортировка бестселлера не обойдется без неприятностей. Слишком уж все гладко получилось у «витязей» и с этой хитрой типографией, и с секретным цехом, где «Великолепную Анну» печатали под видом военных топографических карт. А гладко, между прочим, бывает даже не на всякой бумаге. На мелованной или типографской № 1 — да, но уже на книжно-журнальной и тем более газетной — извините. Шею можно свернуть и без всяких оврагов из поговорки. Якову Семеновичу Штерну уже приходилось рисковать своей шеей именно на белоснежных бумажных полях. Опыт наработан.
Слава Родин тем временем собирался с мыслями, и когда я вновь услышал в трубке его голос, то немедленно догадался: мне грозит какая-то каверза. Уж больно задушевным, чуть ли не приторным тоном этот собиратель сенсаций произнес:
— Еще новостей хочешь? Ладно, изволь, дорогой Яшечка Штерн. Ручаюсь, что об этом ты еще не слышал по своему дурацкому «Эху». И эта новость тебя очень сильно порадует. Ты ведь хотел получить богатого иностранного клиента? Был у нас недавно такой разговор, а?
— Допустим, — коротко ответил я, еще более насторожившись.
— Так вот, — сладенько пропел Родин. — Вчера вечером в Москву из Милана прибыл твой потенциальный клиент. Известный писатель… — Слава сделал торжественную паузу. — И притом граф…
— Ох! — выдохнул я испуганно. — Надеюсь, ты говоришь не о…
— Именно о нем, — злорадно объявил отомщенный Родин.
— Но он ведь не звонил тебе и не справлялся обо мне? — тоскливо спросил я у этого садиста. Какой он там академик Павлов! Чистый доктор Менгеле, а не Слава!
— Звонил и справлялся, — не оставил мне надежды этот Менгеле из «Книжного вестника».
— Но ты, надеюсь, сказал ему, что детектива Штерна разбил паралич, что он тяжело ранен, в глубоком запое, в коме?
— Нет, что ты! — пропел Слава. — Я ему, естественно, сказал чистую правду.
Что ты жив, здоров, — хорошей форме. По-моему, у него к тебе есть деловое предложение…
— В гробу я видал его деловые предложения! — Я, кажется, всерьез расстроился. Мне сейчас только графа не хватает для полного счастья. Ну, что за наказание на мою голову!
— Дело хозяйское, — довольно хмыкнул Родин. — Наше дело — предложить, ваше — отказаться. Если он сегодня позвонит, отшей его, да и вся недолга…
Слава, разумеется, хитрил. Он не хуже меня знал, что его итальянское сиятельство терпеть не может телефонных переговоров и предпочитает являться в гости. По утрам, как Винни-Пух. Но я-то, я-то не Кролик!
Я взглянул на часы. До выхода из дома у меня еще оставался в запасе почти час, однако теперь я решил смыться пораньше. Лучше уж мне в метро переждать, на желтой полированной лавочке, чем рисковать встретиться с графом. Ну, Родин, ну, удружил!
— Как тебе моя последняя новость? — невинным голосом поинтересовался садист Слава.
— Убийственная, — честно признался я. — Я тебе, Славочка, за нее…
— Не стоит благодарности, — быстренько закруглил разговор Родин. — Ариведерчи! Привет графу! — с этими словами мой утренний собеседник и повесил трубку. Очень довольный, сукин сын. Отыгрался.
Я бросил трубку и заметался по квартире, надеясь побыстрее экипироваться и слинять. Но опоздал. Буквально через две минуты после Славиного «ариведерчи» требовательно зажужжал дверной звонок. Раз, другой,третий.
На цыпочках я прокрался к своей бронированной двери и осторожно взглянул в дверной глазок-перископ. Сперва в поле моего зрения нарисовался шкафообразный субъект, у которого была заметно оттопырена левая пола элегантного пиджака. Я с облегчением вздохнул, вообразив, будто это всего лишь посланец долгопрудненской группировки, которая уже давно и тщетно домогалась моей сердечной дружбы.
К сожалению, я ошибся. Ибо в поле моего зрения немедленно возник и второй визитер — седовласый красавчик, одетый роскошно, но безвкусно.
Я узнал красавчика.
Так и есть: в гости ко мне намылился вместе со своим сицилийским телохранителем-гориллой не кто иной, как его сиятельство граф Паоло Фьорованти делла Винченца.
Он же — автор «Руки Москвы» и других детективных романов.
Он же — Паша Токарев, бывший гражданин Мелитополя и самый большой склочник из всех, что попадались на моем пути.
Глава вторая
САНТЕХНИК НА ТРОПЕ ВОЙНЫ
Итальянским графом Паша Токарев ухитрился стать лет пятнадцать назад. До этого он успел закончить в Москве журфак и поработать спецкором «Правды» в Узбекистане, откуда Пашу выперли в самый разгар его карьеры. Официальная формулировка — «нарушение трудовой дисциплины» — решительно ничего не объясняла и давала простор разнообразным слухам. Сам Токарев впоследствии уверял, будто уже тогда, в гнилые годы застоя, он пытался разоблачать хлопковую мафию, но потерпел поражение. Позже в своем нашумевшем романе «Рука Москвы» Паша даже вывел себя в виде неподкупного журналиста Макарова, который в конце погибал-таки от рук басмача-наемника Абдуллы. Однако лично мне самой правдоподобной казалась другая версия; о том, что Токарев погорел из-за своей обостренной любознательности по женской части, тайком проникнув в загородный гарем кого-то из секретарей тамошнего ЦК. Так или иначе Ташкент перестал быть для Токарева городом хлебным — навсегда. Позже в Москве исключенный из партии и выкинутый с работы, Паша два месяца громко завивал горе веревочкой в ресторане Домжура, прилюдно жалуясь, что в Узбекистане как не было советской власти, так и нет. Кто-то из коллег оперативно настучал на Токарева, того тут же пригласили в райотдел милиции и дали понять, что он, Токарев, работы не имеет, а потому является тунеядцем и может быть административно выслан на сто первый километр без суда и следствия. Угроза подействовала: Паша заткнулся и быстренько окончил курсы парикмахеров, чтобы затем, используя все свои старые связи, попасть в штат женской парикмахерской при гостинице «Интурист». Здесь-то он и приглянулся вскоре вдовствующей итальянской графине Бьянке Фьорованти Делла Винченца, прибывшей в СССР с деловым визитом. Роман шестидесятилетней сиятельной особы и двадцатипятилетнего московского цирюльника протекал так стремительно, что товарищи из ГБ и опомниться не успели, как сумасбродная итальянка, наплевав на выгодные контракты с Внещторгом, умчалась из России с любовью в лице Паши Токарева. В Милане, очевидно, любовный угар схлынул, но итальянка оказалась достаточно практичной и сообразила, что Пашины какие-никакие, но литературные способности можно использовать на благо бизнеса. Под давлением супруги, очень скоро отказавшейся оплачивать счета новоиспеченного графа, Паша испек свой первый бестселлер «Рука Москвы». Надо признать: писал Токарев довольно бойко, да и ореол мученика-догмата, на крыльях любви перелетевшего через «железный занавес», вокруг Паши еще окончательно не поблек. И потому книжку быстро перевели на английский, потом на испанский и чуть ли не японский, а сам юный граф, обрадованный вновь открывшейся перспективой, начал шустро выстругивать политические романы один за другим. То ли из суеверия, то ли по каким-то еще причинам в заглавии каждого опуса непременно присутствовало слово «рука» — «Красная рука», «Железная рука», «Смертельная рука» и тому подобное. Романы эти исправно выходили в Европе и Штатах, их регулярно читали по радиоголосам; журналисты «Правды», завидуя успеху своего бывшего коллеги, злобно именовали Пашины опусы антисоветским рукоблудием — отчего токаревская популярность только возрастала. К тому моменту, когда в Советском Союзе вдруг начались гласность с перестройкой, сеньор Паоло Токарев уже сколотил неплохое состояние на гонорарах и сумел пережить спокойно скоропостижную кончину супруги-графини, которая — из-за какой-то старушечьей вредности — все свои сбережения завещала не мужу, а некоему фонду защиты вымирающих видов животных…
Я имел несчастье познакомиться с графом в начале девяностых — в пору самых отчаянных тяжб Токарева делла Винченца со своими российскими издателями. В это время я уже ушел из МУРа на вольные хлеба частного детектива, специализирующегося по книжным делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Да нет, — с досадой проговорил Родин. — Новостей-то вагон. Но я хотел бы еще… — Слава замялся, и я понял, чего хотел бы этот акробат пера. Дополнить свою будущую заметочку еще одной строкой. Ладно, Родин, кушай я не жадный.
— Можешь так и написать, — снисходительно обронил я. — Дескать, небезызвестный частный детектив Я.Ш. в частной беседе не выразил ни малейшего желания заниматься данным делом. Нанесем упреждающий удар. Пусть Гринюка совесть не мучает. Пусть все видят: это не он, Гринюк, не обратился, а это я сам от дела заранее отказался. Устраивает тебя такая формулировка — «не выразил желания»?
— Устраивает, — мигом повеселел Родин. — Подстелим Гринюку соломки. Он, понятно, сволочь, но очень хороший спонсор. Он, падла, нам еженедельно две полосы оплачивает. Мы все у него, гада…
— Вы все у него, гада, кушаете с руки, — завершил я родинскую фразу. — Кончено, с Гринюком разобрались. Крути свое кино дальше, а то мне некогда.
У меня действительно оставалось не так уж много времени. Час сорок пять до выхода из дома, причем мне еще нужно было собраться.
— Значит, новость номер цвай, — послушно откликнулся Родин. — Один из трех совладельцев «Тетриса» вчера на Зубовском попал в аварию на своем роскошном «мерее»…
Так вот о каком Искандерове сообщило «Эхо»! — Догадался я. То-то мне фамилия сразу знакомой показалась! Правда, мне пока еще ни разу лично не доводилось общаться с господами Тереховым, Трифоновым и Искандеровым — основателями сравнительно молодого издательства «Тетрис». Но заочно эту троицу я, конечно, знал.
— Как же, как же, наслышан, — небрежно сказал я Родину. — «Мерс» покалечился, но Искандеров — как огурчик. Вылез из-под обломков и сразу дал деру.
— Откуда узнал? — нетерпеливо спросил Слава. — Кто тебе успел…
— По радио услышал, — добил я этого несчастного собирателя слухов. — Есть, понимаешь, такая радиостанция — «Эхо столицы». Не все ведь москвичи узнают новости только из «Книжного вестника»…
— Мерзавцы, — горестно обругал своих радиоколлег Родин. — Загубили мне новость! А наш фотограф уже снимок «Мерседеса» сделал, и я как раз собирался до Искандерова дозваниваться… Ну, что за стервятники, честное слово!
— Грифы, — с фальшивым сочувствием в голосе поддакнул я. — Гиены эфира.
Шакалы ультракоротких волн. А ты один — весь в белом.
— Сыплешь соль на раны? — с обидой поинтересовался Родин.
— Наоборот, — не согласился я. —Лью бальзам на израненную душу. В надежде поскорее услышать от тебя новость номер драй. Если она у тебя тоже не протухла.
— Новость — первый сорт, — мгновенно оживился Родин. — Известно ли вам, достопочтенный сэр, о судьбе тиража «Великолепной Анны»?
Я задержал дыхание. Об этом тираже мне было известно более чем кому-либо.
Собственно говоря, сегодняшняя моя операция имела к «Великолепной Анне» самое прямое отношение. Но только Славе Родину знать про то было совсем не обязательно. Профессиональный секрет.
— А что, есть свежая информация? — Я изобразил вялую заинтересованность. — Ну, и что там слышно?
Воспрянувший духом Родин немножко пона-слаждался моим любопытством, важно помолчал, а затем раскрыл мне страшную тайну.
— Ходят слухи, — доверительно сообщил он, — что этот тираж уже почти отпечатан. Все двести тысяч экземпляров в целлофане. И книга будет выброшена на российский рынок не за две недели до окончания сериала, а раньше, за месяц.
— Так в чем же новость? — как можно безразличнее протянул я. —Две недели, месяц… Какая, в общем, разница?
— Идиот, — ласково сказал мне красный следопыт Родин. — Где же твой, Яша, дедуктивный метод? Месяц — это значит, что книгу «витязи» отпечатали не в дальнем и даже не в ближнем зарубежье, а в России. Иными словами, все разговоры насчет Лейпцига или Харькова были дезой. Пока и кредиторы «витязей», и крутые парни-налетчики будут бдить на ближних и дальних рубежах нашей необъятной родины, красавица «Анюта», сверкая целлофаном, благополучно всплывет где-нибудь в Костроме, Ярославле или Саратове…
— А нельзя ли поточнее, — кротким голосом попросил я. —Так в Костроме, Ярославле или в Саратове? А, может быть, в Петрозаводске? Или в Нижнем?
— Поточнее нельзя, — со вздохом проговорил Родин. — Сам бы хотел знать. Но что в России — это факт.
Для приличия я немного помедлил, словно бы обдумывая Славину информацию, а затем постарался изобразить глубокое разочарование.
— Слабовата твоя новость, Родин, — скучно сказал я. — Не тянет она, извини, на сенсацию. Нет конкретности. Если кто-то кое-где у нас порой. Тонкие намеки на толстые обстоятельства. Таких сенсаций я тебе могу сейчас выдумать, не отходя от телефона, знаешь, сколько?..
— К твоему сведению, Яшечка, — придавленной змейкой зашипел оскорбленный Родин, я журналист, а не компьютер и не горсправка. Мое дело — напечатать в газете заметку, поставить проблему…
— Тогда все в порядке, — заметил я, догадываясь, что мои слова будут сейчас именно солью на раны, а никаким не бальзамом. —Снимаю свои претензии.
Для ГАЗЕТЫ твоя новостишка вполне сойдет.
Удар был ниже пояса. Родин жестоко переживал, когда его называли ПРОСТО газетчиком. И в другое время я ни за что бы не позволил себе так грубо задевать чувствительные струны тонкой родинской натуры. Но сейчас я просто вынужден был нахамить Славе. К сожалению, слух, где-то им подхваченный, расположился в опасной близости от истины. «Великолепную Анну» действительно отпечатали в России. Только не в Костроме и не в Саратове, а непосредственно в Москве, в скромной военной типографии на улице имени художника Айвазовского — прямо под носом ясеневских рэкетиров, которые уже послали своих бритоголовых эмиссаров на российско-украинскую границу. В информации, приплывшей к Родину, имелась еще одна греющая душу неточность: тираж должен был возникнуть на рынке вовсе не за месяц, а за сорок дней до окончания столь любимого народом сериала о приключениях греко-мексиканской авантюристки. То есть уже послезавтра. И потому из типографии на свои тайные склады «витязи» были обязаны перевезти все двадцать тысяч пачек именно сегодня. Сегодня днем. Еще точнее — в половине второго пополудни. Понятно, что «витязи» соблюдали строжайшую секретность: в былые времена их уже грабили самым жестоким образом, и сейчас они были зажаты между банком и рэкетом. Если бы им удалось благополучно вывезти и продать этот тираж, то хватило бы денег не только ублажить банкиров, но и полностью восстановить свою службу секьюрити — на страх бандитам. Если же «витязей» грабили и на этот раз, то… Собственно говоря, частный детектив Яков Семенович Штерн потому-то и согласился сегодня помочь «витязям» и подстраховать вывоз двадцати тысяч пачек «Великолепной Анны». Что характерно — за чисто символический гонорар. Терпеть не могу, когда хороших людей загоняют в угол.
На том конце телефонного провода бедный Слава Родин издал некий булькающий звук, что означало высшую степень возмущения и обиды. Таких пакостных слов он от меня не ожидал.
— Я, конечно, газетчик… — напряженным шепотом произнес, наконец, он. — Где уж нам, дуракам, равняться с вами, героями невидимого фронта… Это ведь ты у нас Джеймс Бонд и Мата Хари в одном лице, а Слава Родин только перышком скрип-скрип у себя в редакции за каменным забором…
Насчет забора, кстати, Родин был абсолютно прав. Редакция «Книжного вестника» располагалась в здании бывшей гарнизонной гауптвахты, и толщина стен и внешней ограды там была дай боже. За такими стенами действительно можно было спокойно отдаваться литературному творчеству, не боясь пластиковых мин и гранатометов. В другое время я бы непременно отпустил еще шуточку по поводу Славиной редакции-крепости, но сейчас мое остроумие переполнило бы чашу родинского терпения. Поэтому я примирительно сказал:
— Ну, извини, дружище. Не сердись на старого Яшу Бонда. Лучше расскажи еще какую-нибудь новость…
Больше всего на свете мне бы хотелось сейчас выспросить у Родина, откуда он дознался про «Великолепную Анну». Однако я очень хорошо понимал, что теперь любой мой интерес к этой теме будет означать для Славы только одно: что его, Славина, сенсация — не какая-нибудь туфта на палочке, как намекает этот хитрюга Штерн, а настоящая конвертируемая новость, которой немедленно следует похвастаться своим знакомым, каковых у общительного Родина — пруд пруди. И тогда почти наверняка кто-то да сообразит, что Москва — это тоже, представьте, Россия и что типографий, пригодных для тиражирования греко-мексиканского телеромана во всем его целлофановом блеске, — не очень уж много. Я и так сильно опасался, что сегодняшняя транспортировка бестселлера не обойдется без неприятностей. Слишком уж все гладко получилось у «витязей» и с этой хитрой типографией, и с секретным цехом, где «Великолепную Анну» печатали под видом военных топографических карт. А гладко, между прочим, бывает даже не на всякой бумаге. На мелованной или типографской № 1 — да, но уже на книжно-журнальной и тем более газетной — извините. Шею можно свернуть и без всяких оврагов из поговорки. Якову Семеновичу Штерну уже приходилось рисковать своей шеей именно на белоснежных бумажных полях. Опыт наработан.
Слава Родин тем временем собирался с мыслями, и когда я вновь услышал в трубке его голос, то немедленно догадался: мне грозит какая-то каверза. Уж больно задушевным, чуть ли не приторным тоном этот собиратель сенсаций произнес:
— Еще новостей хочешь? Ладно, изволь, дорогой Яшечка Штерн. Ручаюсь, что об этом ты еще не слышал по своему дурацкому «Эху». И эта новость тебя очень сильно порадует. Ты ведь хотел получить богатого иностранного клиента? Был у нас недавно такой разговор, а?
— Допустим, — коротко ответил я, еще более насторожившись.
— Так вот, — сладенько пропел Родин. — Вчера вечером в Москву из Милана прибыл твой потенциальный клиент. Известный писатель… — Слава сделал торжественную паузу. — И притом граф…
— Ох! — выдохнул я испуганно. — Надеюсь, ты говоришь не о…
— Именно о нем, — злорадно объявил отомщенный Родин.
— Но он ведь не звонил тебе и не справлялся обо мне? — тоскливо спросил я у этого садиста. Какой он там академик Павлов! Чистый доктор Менгеле, а не Слава!
— Звонил и справлялся, — не оставил мне надежды этот Менгеле из «Книжного вестника».
— Но ты, надеюсь, сказал ему, что детектива Штерна разбил паралич, что он тяжело ранен, в глубоком запое, в коме?
— Нет, что ты! — пропел Слава. — Я ему, естественно, сказал чистую правду.
Что ты жив, здоров, — хорошей форме. По-моему, у него к тебе есть деловое предложение…
— В гробу я видал его деловые предложения! — Я, кажется, всерьез расстроился. Мне сейчас только графа не хватает для полного счастья. Ну, что за наказание на мою голову!
— Дело хозяйское, — довольно хмыкнул Родин. — Наше дело — предложить, ваше — отказаться. Если он сегодня позвонит, отшей его, да и вся недолга…
Слава, разумеется, хитрил. Он не хуже меня знал, что его итальянское сиятельство терпеть не может телефонных переговоров и предпочитает являться в гости. По утрам, как Винни-Пух. Но я-то, я-то не Кролик!
Я взглянул на часы. До выхода из дома у меня еще оставался в запасе почти час, однако теперь я решил смыться пораньше. Лучше уж мне в метро переждать, на желтой полированной лавочке, чем рисковать встретиться с графом. Ну, Родин, ну, удружил!
— Как тебе моя последняя новость? — невинным голосом поинтересовался садист Слава.
— Убийственная, — честно признался я. — Я тебе, Славочка, за нее…
— Не стоит благодарности, — быстренько закруглил разговор Родин. — Ариведерчи! Привет графу! — с этими словами мой утренний собеседник и повесил трубку. Очень довольный, сукин сын. Отыгрался.
Я бросил трубку и заметался по квартире, надеясь побыстрее экипироваться и слинять. Но опоздал. Буквально через две минуты после Славиного «ариведерчи» требовательно зажужжал дверной звонок. Раз, другой,третий.
На цыпочках я прокрался к своей бронированной двери и осторожно взглянул в дверной глазок-перископ. Сперва в поле моего зрения нарисовался шкафообразный субъект, у которого была заметно оттопырена левая пола элегантного пиджака. Я с облегчением вздохнул, вообразив, будто это всего лишь посланец долгопрудненской группировки, которая уже давно и тщетно домогалась моей сердечной дружбы.
К сожалению, я ошибся. Ибо в поле моего зрения немедленно возник и второй визитер — седовласый красавчик, одетый роскошно, но безвкусно.
Я узнал красавчика.
Так и есть: в гости ко мне намылился вместе со своим сицилийским телохранителем-гориллой не кто иной, как его сиятельство граф Паоло Фьорованти делла Винченца.
Он же — автор «Руки Москвы» и других детективных романов.
Он же — Паша Токарев, бывший гражданин Мелитополя и самый большой склочник из всех, что попадались на моем пути.
Глава вторая
САНТЕХНИК НА ТРОПЕ ВОЙНЫ
Итальянским графом Паша Токарев ухитрился стать лет пятнадцать назад. До этого он успел закончить в Москве журфак и поработать спецкором «Правды» в Узбекистане, откуда Пашу выперли в самый разгар его карьеры. Официальная формулировка — «нарушение трудовой дисциплины» — решительно ничего не объясняла и давала простор разнообразным слухам. Сам Токарев впоследствии уверял, будто уже тогда, в гнилые годы застоя, он пытался разоблачать хлопковую мафию, но потерпел поражение. Позже в своем нашумевшем романе «Рука Москвы» Паша даже вывел себя в виде неподкупного журналиста Макарова, который в конце погибал-таки от рук басмача-наемника Абдуллы. Однако лично мне самой правдоподобной казалась другая версия; о том, что Токарев погорел из-за своей обостренной любознательности по женской части, тайком проникнув в загородный гарем кого-то из секретарей тамошнего ЦК. Так или иначе Ташкент перестал быть для Токарева городом хлебным — навсегда. Позже в Москве исключенный из партии и выкинутый с работы, Паша два месяца громко завивал горе веревочкой в ресторане Домжура, прилюдно жалуясь, что в Узбекистане как не было советской власти, так и нет. Кто-то из коллег оперативно настучал на Токарева, того тут же пригласили в райотдел милиции и дали понять, что он, Токарев, работы не имеет, а потому является тунеядцем и может быть административно выслан на сто первый километр без суда и следствия. Угроза подействовала: Паша заткнулся и быстренько окончил курсы парикмахеров, чтобы затем, используя все свои старые связи, попасть в штат женской парикмахерской при гостинице «Интурист». Здесь-то он и приглянулся вскоре вдовствующей итальянской графине Бьянке Фьорованти Делла Винченца, прибывшей в СССР с деловым визитом. Роман шестидесятилетней сиятельной особы и двадцатипятилетнего московского цирюльника протекал так стремительно, что товарищи из ГБ и опомниться не успели, как сумасбродная итальянка, наплевав на выгодные контракты с Внещторгом, умчалась из России с любовью в лице Паши Токарева. В Милане, очевидно, любовный угар схлынул, но итальянка оказалась достаточно практичной и сообразила, что Пашины какие-никакие, но литературные способности можно использовать на благо бизнеса. Под давлением супруги, очень скоро отказавшейся оплачивать счета новоиспеченного графа, Паша испек свой первый бестселлер «Рука Москвы». Надо признать: писал Токарев довольно бойко, да и ореол мученика-догмата, на крыльях любви перелетевшего через «железный занавес», вокруг Паши еще окончательно не поблек. И потому книжку быстро перевели на английский, потом на испанский и чуть ли не японский, а сам юный граф, обрадованный вновь открывшейся перспективой, начал шустро выстругивать политические романы один за другим. То ли из суеверия, то ли по каким-то еще причинам в заглавии каждого опуса непременно присутствовало слово «рука» — «Красная рука», «Железная рука», «Смертельная рука» и тому подобное. Романы эти исправно выходили в Европе и Штатах, их регулярно читали по радиоголосам; журналисты «Правды», завидуя успеху своего бывшего коллеги, злобно именовали Пашины опусы антисоветским рукоблудием — отчего токаревская популярность только возрастала. К тому моменту, когда в Советском Союзе вдруг начались гласность с перестройкой, сеньор Паоло Токарев уже сколотил неплохое состояние на гонорарах и сумел пережить спокойно скоропостижную кончину супруги-графини, которая — из-за какой-то старушечьей вредности — все свои сбережения завещала не мужу, а некоему фонду защиты вымирающих видов животных…
Я имел несчастье познакомиться с графом в начале девяностых — в пору самых отчаянных тяжб Токарева делла Винченца со своими российскими издателями. В это время я уже ушел из МУРа на вольные хлеба частного детектива, специализирующегося по книжным делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47