— Какое время при работе установки в боксе был свет? — спросил Сергеич, точно следователь у преступника.
— Несколько минут, — промямлил я, — я испугался… Там все цифры с этого вашего дисплея побежали, а еще машинка печатная застучала… И когда обратно свет выключил, тоже стала печатать и цифры сменились…
— Ладно, — перебил меня шеф, — включайте подсветку!
С осторожностью, словно бы до самой ядовитой гадюки, я дотронулся до тумблера. Изображение на экране стало намного четче и ярче.
Рука была самая обычная, пятипалая, здоровенная лапища, которой, если сожмешь в кулак, можно так чухнуть, что не обрадуешься.
— Ну, пульсируют вены? — нетерпеливо прогундосил шеф из трубки.
— Вены надутые такие… — сказал я и снова взглянул на экран. Рука на моих глазах сжалась в кулачище и метнулась прямо в объектив камеры. Тут же со стороны бокса долетел очередной глухой удар…
— Она стукнула по камере! — заверещал я с испугу. — Там, в боксе, что-то бухает!
— Камера цела?
На экране было что-то мутно-черно-белое.
— Резкости нет, — сказал я, — наверно, объектив сдвинулся.
— Ого, Вася, вы молодец! — подбодрил Игорь Сергеевич. — Оптику знаете!
Издевался, конечно, это дело и в первом классе знают.
— Возьмите, Вася, из ящичка с надписью «ДУК» коробочку с коротким кабелем… Взяли? Спасибо. Теперь найдите на панели разъем с надписью «ДУК»…
Я нашел. Разъем был недалеко от тумблера подсветки.
— Соедините разъем кабеля с разъемом на панели…
— Соединил.
— Откройте крышку коробочки!
Под крышкой оказался маленький пульт управления с кнопочками, тумблерами и верньерами.
— Это пульт управления камерой. Для благозвучия он назван «ДУК» — «дистанционное управление камерой». Найдите тумблер «вкл. — выкл.», поставьте положение «вкл» и покрутите верньер «наводка на резкость»…
На сей раз я даже не ахнул, хоть и надо было. Камера показала человеческое лицо с полуоткрытым, часто дышащим ртом и испариной на высоком лбу. Хорошо были видны жидкие усики» торчащие в разные стороны, как у кота, а также патлатая, как у хипаря, голова.
— Там мужик, — прохрипел я, будто это мне не хватало воздуха, — он задыхается!
— Черт побери! — вскричал Игорь Сергеевич. — Проклятая блокировка!.. Ах, была не была! Вот что, Вася, вы сумеете разгерметизировать бокс?
— А как это?
— Очень просто. Там есть люк, на его крышке — штурвальчик. Повернете против часовой стрелки, чуть-чуть приоткроете — и сразу же назад, к телефону! Понятно?
Я пошел к боксу. Сквозь окошечко в крышке люка ничего не было видно, оно изнутри запотело. Штурвальчик я нашел и покрутил, как велел шеф. Что-то пшикнуло, и люк открылся. На меня пахнуло горячим спертым воздухом, влажным, как в бане. Я отскочил и побежал к телефону.
— Открыл! Он там шевелится, Игорь Сергеевич… А что, если он оттуда полезет?
— Не знаю! Главное, не подходите к нему слишком близко, вы можете быть опасны друг для друга. У вас есть носовой платок?
— Есть, только грязный…
— Сойдет. В шкафчике под пультом стоит бутылка со спиртом. Намочите платок и держите на всякий случай перед носом… Да, пожалуйста, предупредите своих родителей, что вы сегодня, завтра, а может быть, и дольше пробудете вне дома…
— Это почему? — завопил я. — Что я, так и буду тут сидеть? А жрать?
— Нет, через час-другой вас отсюда вывезут в другое место. Прибудут медики и заберут вас отсюда.
Я повесил трубку внутреннего и набрал на диске городского свой домашний телефон. Родители спали некрепко: не успели четыре длинных гудка пропикать, а мамулька уже взяла трубку.
— Мамулька, это я! Доброе утро!
— Господи, Вася, это ты?!
— Я, мамулька, — пришлось говорить как можно спокойнее, — ты только не волнуйся, у меня все хоккей…
— А что же ты звонишь? — завопила она. — Как услышала звонок, у меня чуть сердце в пятки не ушло! Сейчас четвертый час утра! Даже пятый!
— Да я, мать, хотел сказать, что задержусь здесь еще дня на три…
— Что-о-о? — взвыла мамулька. — Какое они имеют право?! Задерживать несовершеннолетнего на работе! Для кого КЗоТ написан?! Ну, я им покажу! Я в ваш местком пойду, в ВЦСПС!
— Мамуля, я уже полтора месяца совершеннолетний! — напомнил я. — Меня уже в армию призывают… Все будет нормально, честное пионерское!
Мамулька всхлипнула, трубку взял пахан.
Что ты там выдумал ? — сурово спросил он. — Мать ничего не понимает… Как это тебя три дня не будет дома?
— Пап, ты позвони Игорю Сергеевичу, он тебе все объяснит…
— А, это ваш руководитель группы? Куда ему позвонить?
— Он сейчас здесь, только я не знаю, откуда он говорил. Позвони ему вечером домой…
— Нет, ты что-то скрываешь! — вновь выхватила трубку мамулька. — Ты отравился? Заболел? Натворил что-нибудь? Ты не в милиции?!
— Нет! Нет! Нет! — заорал я раздраженно и повесил трубку. Зазвенел внутренний. Я думал, что это опять Игорь Сергеевич, а это был сам завлаб, доктор, друг моего пахана, Андрей Михалыч.
— Василий Васильевич? — Это он меня по отчеству назвал, Ну, дела!
— Я, Андрей Михайлович, — ответил я даже слишком важно.
— Задали вы нам работы, коллега! Вентиляция у вас работает?
— Работает, кажется.
— Есть хочется?
— Пока не очень.
— Часок-другой поголодаете? Медики уже на подходе, слесаря работают… Видите ли, здесь раньше была лаборатория по работе с высокотоксичными веществами. Ее оборудовали герметической дверью с электромеханическим приводом. Помещение перестроили, а проводку от привода двери только отключили, но не сняли. Рядом со старой проводкой сделали новую, к насосам установки Игоря Сергеевича. Когда установка стала работать в критическом режиме, где-то пробило изоляцию, питание от моторов пошло на привод двери и вас, извините, прихлопнуло… То есть, я хотел сказать, захлопнуло. Понятно?
— Ага, — вздохнул я.
За всеми этими разговорами я как-то отвлекся от бокса. Когда я туда поглядел, то увидел, что крышка люка уже не приоткрыта, а распахнута настежь, и из бокса торчит наружу грязная и окорябанная, как у алкаша, рука в белом рукаве. В трубке пищали короткие гудки, завлаб повесил ее. Хоть бы знать, где они там заседают? Я набрал сначала номера наших комнат на третьем этаже. Но там никого не было. Рука между тем отчетливо пошевелилась. Кто-то неуклюже заворочался в боксе. Потом послышался мощнейший храп. Таким храпунам мы в пионерлагере кеды на нос обували… Храп пилил мне по нервам. Вот гад! Неизвестно как пролез в бокс и еще храпит, сволочь! Оттуда, со стороны бокса, отчетливо веяло перегаром. Это же надо так нажраться! Может, какой-нибудь киповец или механик после бутылки решил в установке отдохнуть? А я тут трясусь и ломаю голову, как человек в боксе очутился! Мне даже смешно стало. «Может, директору звякнуть? — подумал я. — Вдруг они там все собрались?» И угадал!
— Вас слушают, — услышал я старорежимно-вежливый голос.
— Это кто? — спросил я.
— С вашего позволения, директор данного научно-исследовательского учреждения, академик Петров… С кем имею честь беседовать?
— Это я… Вася… из подвала, — заикнулся я. Первый раз с живым академиком — может и язык присохнуть.
— Значит, это и есть тот самый Лопухин? Я так понимаю?
— Ага, — подтвердил я, косясь на люк бокса, где по-прежнему ворочалось и храпело. — Товарищ академик, там храпит!
— Меня зовут Евгений Анатольевич, с вашего позволения… Так что у вас там храпит? Или, правильнее, кто у вас там храпит?
— Мужик храпит, пьяный…
— «Мужик» — это в смысле принадлежности к определенному полу или в смысле социального происхождения? Уточните, пожалуйста… И не волнуйтесь так!
— В смысле пола, — ответил я, — у него усы и длинные волосы!
— Странно, — сказал академик, — у моей жены есть оба этих признака, но я никогда не догадывался, что она — «мужик»… Ну да ладно! А из чего вы заключили, что он пьяный?
— По запаху…
— Вот это уже надежно… — согласился академик. — Ладно, уважаемый товарищ Вася из подвала, если некоторые наши соображения подтвердятся, я обещаю вам, что предложу именовать обнаруженный эффект вашим именем. Пока старайтесь не будить этого «мужика», как вы выражаетесь. А то еще…
— Он глаза открыл! — перебил я академика, глядя на экран. — Головой вертит! Приподнялся! Нет, опять улегся… Евгений Анатольевич, а откуда он взялся?
— Ну, в Бога вы, конечно, не верите? Так?
— Конечно, — хмыкнул я.
— А в чудеса?
— Тоже…
— А вот это зря. Только что вы стали свидетелем настоящего чуда…
— Уй! — вновь перебил я речугу академика. — Он ноги из люка высовывает… Он выле-за-а-а-ает!
Швырнув трубку на стол, я нырнул В промежуток меду блоками ЭВМ и залег там как партизан.
ПРИШЕЛЕЦ
Несколько минут я слышал только гудение телевизора и глухое отдаленное дыхание. Потом послышался гулкий и громкий кашель. Несколько раз шлепнули по линолеуму пятки. Потом со стола долетел писк трубки, кто говорил — было не разобрать, но слова слышались отчетливо:
— Лопухин, отзовитесь, возьмите трубку!
— Кто пишшит? — спросил невидимый мне пришелец. Значит — свой, не из космоса. Я его не видел, и он меня не видел, но если человек говорит «пищит» через два «ш», это свой. Свой-то он свой, а вот высовываться что-то не
хотелось. Свой, да еще с похмелья, это тоже не подарок. — Кто пишшит-то? — повторил незнакомец. — Отзовись!
Он зашлепал босиком к пульту. Трубка все еще взывала, «пишшала».
— Зело хитро, — сам себе под нос пробормотал пришелец. — Какова диковина! Костяная, поди, а говорит! Эй, карла, вылазь оттудова!
Он щелкнул по трубке ногтем. Трубка притихла.
— Не таись, ведаю, что тут ты… Вылазь пред светлы очи! Ну! Незнакомец, должно быть, привык, чтоб ему подчинялись, уж очень громко орал.
— Кто у телефона? — пискнула трубка.
— У какого Агафона? — удивился пришелец. — Нет тут Агафона! С государем говоришь, холоп! Вылазь, как сказано!
— С каким государем?
— Нешто не ведаешь?! Всея Руси великим государем Петром Алексеевичем!
«Точно! — сообразил я. — Рожа-то его в телевизоре мне какой-то знакомой показалась… Только он молодой больно… Тут свихнешься!»
— Ваше величество, — сказали в трубке, — не погубите, только извольте говорить в трубку, вас плохо слышно…
— Это меня-то плохо слышно?! Ну так я те уши-то батогами прочищу!
Он вот-вот мог шарахнуть по трубке кулаком и расколотить ее. Тогда бы я был отрезан от внешнего мира. Я рискнул и выскочил.
— А-а-а! — заорал человек, назвавшийся царем. — Вот ты где, охальник!
Я-то думал, что он и вправду здоровый, как шкаф. А он, представляете себе, обычный фитиль худосочный, только длинный, под два метра. Кулаки здоровые, но не накачанный парень. Таких я и раньше вырубал. К тому же на нем была рубаха до пят, как женская, с ней как с парашютом прыгать можно. Только он махнул, я его цап за руку — и за спину ее. Локотком надавил на сустав, не попрыгаешь! Завалил его на пол и подвернувшимся обрывком провода стал вязать руки. Ругался он классно, теперь так не умеют!
— Ноздри рвать, огнем жечь буду-у, на царя руку поднял, лиходей!
— Спокойно, Петя, не дрыгайся, — уговаривал я, — не выступай! Все понимаю, только когда пьешь, закусывать надо…
— Смерд вонючий! Милославскими подослан? Под корень вас! Кто таков?
— Лопухин моя фамилия, — отвечал я, — Василий Васильевич.
Он перестал вырываться и спросил заинтересованно:
— Родней, значит, мне доводишься, свояком? Дуська моя кем тебе приходится?
В истории я что-то был не силен. Кто такая Дуська? Но на всякий случай сказал:
— Троюродной племянницей четвероюродной сестры.
— Так ты еще и на свояка руку поднял?! — опять взъярился он и завертелся. Но я крепко сидел на нем верхом, а руки у него были хорошо завязаны. Подождав, пока он утихомирится и перестанет грызть линолеум, я спросил:
— Вот что, Петро, я, конечно, очень извиняюсь, но ты так придуриваешься или в самодеятельности научился? Неужели я такой дурак, что поверю, будто ты из семнадцатого века сюда попал?
В каком веке жил Петр I, я, честно скажу, тогда еще не знал. Помнил только, что Полтавская битва была в 1709 году. «Должно быть, это семнадцатый век?» — так подумалось.
— Века-века, — передразнил он ворчливо, — царь я истинно!
— Ну да! — ухмыльнулся я. — Бреши!
— Царь я! — рванулся он, но обмяк, понимая, что не выкрутится. — Два брата нас, Ванька да я. Царствуем мы… А Сонька правит. Ванька — дурак, хоть и старше, а Сонька — прелюбодейница, с Васькой Голицыным спуталась, Милославских повсюду тычет, меня с матушкой из Москвы в село согнала, убивцев вот подсылает…
Мне даже показалось, что он сейчас заревет — уже голос дрожал. Что-то я такое припомнил и про Ваньку, и про Соньку…
Мы ведь когда-то «Петра I» в школе проходили. И в седьмом классе вроде изучали, на истории.
— Режь! Режь, убивец! — взвыл Петр неистово. — Бысть тебе во геенне огненной, на царя руку поднимаешь!
— Да брось ты, на хрена мне тебя резать… — Мне даже неудобно стало. — Ты хоть вокруг себя поглядел? Неужели все это на Грановитую палату похоже, или что там у вас?
— Голова трещит, боярин, — пробормотал он, — всю ночь в бочке проспал, чуть не задохся…
— Да твоя ночь триста лет тому назад прошла! — буркнул я, начиная ему верить: уж больно испуганно он оглядывал все, что его окружало.
— Свят, свят, свят… — он бы и перекрестился, да руки были связаны. — Где это мы, Васька?
Похоже, он кое-что стал соображать.
— Я-то знаю, где, — сказал я, — а вот как ты себе это представляешь?
— Да развяжи ты меня, дьявол, простил уж… Не буду драться! Я рискнул и развязал. В семнадцатом веке даже цари были ничего, честные. Петька драться не стал, одержал слово.
— Ты уж скажи, боярин — дался ему этот боярин, прости Господи! — Куда ж меня занесло? — озираясь, спросил Петр. — Колдовство, поди? Сундуки стоймя стоят, жерди на потолке светятся… А и одежда на тебе не наша, не русская…
Тут он был совсем прав: рубашка на мне была югославская, пуловер чешский, джины «Вранглер» и кроссовки «Адидас».
— Ты в двадцатый век попал, понял?
— Чего? — спросил он. — Пошто в двадцатый, когда мне семнадцатый год еще не вышел?
— Водку пить он умеет! — проворчал я. — А башка варит плохо… Сто лет — век. Ты с какого года?
— Чего? — Петька явно балдел, как контуженый.
— В каком году родился? — переспросил я. Стыдно, но тогда Я и этого не знал.
— В сто восьмидесятое лето от сотворения мира…
— Врешь, — теперь уже я опешил. — Не может такого быть! И мир никто не творил…
— Не богохульствуй! — Он было замахнулся, но вовремя притормозил. — Ну, не в сто восьмидесятое, а в семь тыщ сто восьмидесятое… А ежели от Рождества Христова, так в одна тысяча Шестьсот семьдесят второе…
— Вот это похоже… Значит, сейчас тебе триста с хвостиком…
— Ложь сие! — обиделся Петр. — Не верю! Нешто я Мафусаил?
— Я бы тоже не поверил, — посочувствовал я, — однако так все и есть.
— Все враки! — упрямо набычился Петр. — Не может такого быть… В вечер пошли мы с Фрянчишком на Кукуй, и Алексашка при нас был…
— Алексашка… — припомнил я. — Это Меншиков, что ли?
— Он… А ты откудова о сем ведаешь? Коли ты из другого века? — прицепился Петька. — Милославскими подослан?
— Ух, дались тебе эти Милославские! — плюнул я. — Расскажи лучше, как пили и чего…
— Чего пили? — Петя повеселел, видно, вспомнить было приятно. — Ренского кувшин, полштофа гданской, лакримы-кристи… той не упомню, до нее Фрянчишко зело охоч, еще секу пили…
— Что? — удивился я. — Я таких и вин не знаю…
— Ну, сек, он шипит да пузырит, как отколупнешь…
— А-а-а, — понял я, — сект? Шампанское?!
— Во, как Фрянчишко говорил, чампань, истинно… А ренское, он сказывал, от реки, что позади Цесарской земли течет, рекомой Рен или Реин…
— Рейнское! — догадался я. Пить я его не пил, но что-то о нем слышал.
— А гданское — то простое зелено вино, токмо чище, без мутноты, яко бы водка, но хмельное…
— Водка! — обрадовался я, как старому знакомому.
— И водкой ее кличут, так, — кивнул Петр, — горька, а веселит! Опосля питий с иноземными девками данс плясали, токмо название мудреное, запамятовал… А что дале было, и вовсе вышибло… В Преображенское вроде воротились.
— «Потом не помню, дошел до точки…» — процитировал я Высоцкого.
— Истинно не помню! — Петька тряхнул патлами. — А у вас тут каково с питием? Али уж Бог сподобил, отвратил от греха сего?
— Ну да! — Я бы тоже мог Петьке рассказать, еще почище. — Есть кое-что у нас: «Русская», «Стрелецкая», «Петровская»… «Петровская», между прочим, в твою честь названа.
— А «Стрелецкая» — в честь стрельцов?! — злобно окрысился Петр. — Воры! Матушки моей родню, яко баранов, резали… Сонькиным наущениям предались, аспиды!
Тут я вспомнил картину «Утро стрелецкой казни» и поспешил успокоить Петьку, пока он опять не распалился:
— Да брось ты переживать! Все уж давно кончилось. Тебе уж памятник поставили в Ленинграде. «Медный всадник» называется…
— Стрельцы памятник ставили, столб на площади вкопали… Ироды!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60