Джо – единственный из знакомых мне людей, чей смех в написании точно передается междометием "хе... хе... хе". Джеси угрюмо молчал; покончив с завтраком, он устремлял в окно отствующий взгляд и цыкал зубом. Потом с медлительностью рептилии раскуривал свою трубку, заставляя ее сипеть, пищать и хлюпать, меж тем как мы с Джо обсуждали погоду, рыбную ловлю, лучший способ снять с кролика шкурку или сравнивали стати трех блондинок, чьи портреты украшали стену над стулом Джо.
Но вот мы все трое поднимаемся и выходим из лачуги, чтобы выполнить следующий пункт нашей программы: убрать вольер белых медведей. В гуще кустов бузины стрекочут настороженные нашим появлением сороки, Джо зычным криком спугивает их, и они вырываются из листвы, разлетаясь в разные стороны гомонящими черно-белыми стрелами.
В первой половине дня в зоопарк привозили мясо, кровавые лопатки и окорока с пятнами зеленой краски в знак того, что они не годятся в пищу людям. С половины третьего до трех мы разрубали мясо на куски, раскладывали по ведрам и решали, которого из зверей сегодня побаловать лакомством вроде сердца или печени. В три часа приступали к кормлению.
Начинали мы всегда с тигровой лощины в дальнем конце нашей секции (с нижних тигров, как мы говорили). Здесь, в просторном, как у львов, вольере с густым кустарником жили Джам и Морин, не связанные узами родства с обитателями тигровой ямы Полем и Рани. Идем туда вдвоем, неся ведра с мясом, и непременно за нами следует словно возникшая из небытия толпа ребятишек с добавлением любопытных взрослых. Дети снуют вокруг нас, испуская звонкие крики, задавая вопросы, нетерпеливо расталкивая друг друга и подпрыгивая, чтобы лучше рассмотреть кровавые куски.
– Ух ты! Гляди, какое мясо... Альф... Альф... погляди на мясо!
– А для чего эта вилка, мистер?
– Вот это да! Спорим, они и половины не одолеют.
– А что это за мясо, мистер?
– Джон, сынок, осторожно, не мешай служителю... Джон, слышишь, кому говорят?
И так далее, на всем пути до вольера, где Джам и Морин мечутся взад-вперед у самой ограды, снедаемые адским нетерпением.
Мне всегда казалось интереснее кормить эту пару, чем Поля и его родительницу, ведь в яму мы просто бросали мясо, и все, а с нижними тиграми общение было более близким. Зацепишь вилкой мясо и просовываешь узким концом (обычно – костью) вперед между прутьями. Джам, как истый джентльмен, огрызался на свою супругу и отталкивал ее, если она пыталась опередить его. Схватит мясо зубами, упрется в каменную кладку и тянет, выгнув спину и напрягая все мускулы. Невероятная и даже грозная демонстрация силы: сантиметр за сантиметром тигр протаскивал мясо между прутьями, заставляя их отгибаться в стороны! Но вот прутья вдруг отпускают хватку, тигр от неожиданности садится и тут же, высоко подняв голову, важно шагает через кусты к пруду, чтобы там сожрать добычу.
Накормив Джама и Морин, мы отправлялись с ведрами за новой порцией. И снова нас сопровождает кучка зрителей, снова – град дурацких вопросов, без которых, видимо, не обходится кормление тигров.
– А почему мясо сырое?
– А если его сварить, они станут есть?
– Почему тигры полосатые?
– Если вы к ним войдете, они вас укусят?
Такие вопросы обычно задавали взрослые; вопросы детей, как правило, были куда разумнее.
Хотя Поль был моим любимцем, Джам и Морин, по чести говоря, являли собой более интересное зрелище. На фоне зелени деревьев и кустов их расцветка казалась особенно яркой. Правда, природа наделила их вспыльчивым нравом, и я неизменно дивился мгновенной смене настроений, когда из вяло слоняющихся по участку зверей они вдруг превращались в шипящее и рычащее воплощение ярости.
А еще мне нравились короткие любопытные беседы Джама и его супруги. Способ их общения был чрезвычайно своеобразным, а издаваемые звуки настолько далеки от обычного ворчания или рычания, что напоминали какой-то особый язык. Тигры фыркали, производя дрожащими носами громкие булькающие звуки. Всего-навсего фырканье, но как они умели его варьировать, сколько разных значений в него вкладывали (во всяком случае, мне так казалось)! Причем беседовали Морин и Джам, только когда мы загоняли их в клетки или выпускали в вольер.
Фырканье производилось двояко, и звук получался либо протяжный и насыщенный, словно тигры спокойно переговаривались, либо очень громкий, с вопросительной интонацией; оба способа допускали вариации в зависимости от обстоятельств. Беседы производили впечатление настоящего диалога: если тигр издавал вопросительное фырканье, другой непременно отзывался.
Поначалу я только и различал два основных, так сказать, мотива – бормотание и вопросы. Однако, прислушиваясь, я научился улавливать небольшие отклонения; казалось, что и отдельные фырканья различаются между собой, в каждое из них вложен свой, особый смысл. Долго я воспринимал беседы тигров просто как фырканье, потом начал склоняться к мысли, что они разговаривают друг с другом на каком-то очень примитивном языке. Идея эта настолько меня увлекла, что я потратил уйму времени, прежде чем научился воспроизводить некоторые самые простые звуки, и наконец направился к тигровой яме, чтобы проверить свои успехи на Поле. Как только он подошел к дверце, я наполнил легкие воздухом и изобразил звучное вопросительное фырканье. Убежденный, что сам Джам не сказал бы лучше, я стал ждать ответа. Поль замер, явно озадаченный, и отступил на несколько шагов. Я фыркнул снова, почти так же выразительно, как в первый раз, и с меньшим расходом слюны. Кажется, дело пошло... Я с надеждой поглядел на Поля. Он наградил меня презрительным взглядом, от которого я чуть не залился краской, повернулся спиной и побрел обратно к своей постели. И я понял, что надо было еще малость потренироваться, прежде чем заговаривать с ним.
В ту самую пору, когда я осваивал тигриный язык, состоялось мое знакомство с Билли. Я только что проведал львов и шел по дорожке, практикуясь в фырканье. На повороте я фыркнул на зависть всем тиграм и чуть не наскочил на высокого тощего юношу с шапкой рыжих волос, круглыми голубыми глазами и носом пуговкой. Верхнюю губу и щеки юноши покрывал нежный пушок цвета яичного желтка.
– Привет, – сказал он с обворожительной улыбкой, – ты наш новый парень.
– Точно, – подтвердил я. – А ты кто?
Он помахал руками, уподобляясь ветряной мельнице, и хихикнул.
– Я Билли. Просто Билли. Все зовут меня Билли.
– А в какой секции ты работаешь? – поинтересовался я, так как прежде не видел его в зоопарке.
– Да во всех, – ответил Билли, косясь на меня с хитринкой, – во всех.
Мы постояли молча. Билли жадно разглядывал меня, словно натуралист, который напал на новый, неизвестный вид.
– Ну и жуткий насморк у тебя, – внезапно произнес он.
– Нет у меня никакого насморка, – удивился я.
– Как это нет? – сказал он укоризненно. – Будто я не слышал, как ты чихал на весь зоопарк.
– Я не чихал, я фыркал.
– А звучало, как чих, – возмутился Билли.
– А на самом деле фырканье. Я учусь фыркать по-тигриному.
Круглые глаза Билли полезли на лоб.
– Чему ты учишься?
– Фыркать по-тигриному. Тигры разговаривают друг с другом фырканьем, вот и я хочу научиться.
– Ты спятил, – убежденно сказал Билли. – Как это можно разговаривать фырканьем?
– А вот так, как тигры. Возьми да послушай их как-нибудь.
Билли хихикнул.
– Тебе нравится здесь работать? – спросил он.
– Очень. А тебе?
Он снова метнул в меня хитрый взгляд.
– Нравится, но со мной другое дело, я здесь должен находиться.
Вспомнив о том, что у каждой деревни есть свой дурачок, я заключил, что напоролся на Уипснейдское издание.
– Ну ладно, я пошел.
– Еще увидимся, – сказал Билли.
– Ага, увидимся.
Удаляясь вприпрыжку между кустами бузины, он вдруг затянул пронзительным, режущим ухо голосом:
Я странствующий менестрель,
Одет в тряпье и лохмотья.
В Приюте я застал Джо, который мастерил себе мушку для ловли форели.
– Только что встретил деревенского дурачка, – сообщил я.
– Деревенского дурачка? Это кто же?
– Не знаю. Высокий такой, рыжий, звать Билли.
– Дурачок? – переспросил Джо. – Никакой он не дурачок. Разве ты его не знаешь?
– Нет, а кто он? – полюбопытствовал я.
– Сын капитана Била, – ответил Джо.
– Господи! Что ж ты меня не предупредил?
Я быстро пробежал в памяти свой разговор с Билли, пытаясь вспомнить, не было ли мной сказано что-нибудь особенно обидное.
– А где же он все-таки работает? – спросил я – В какой секции?
– Нигде, – сказал Джо. – Просто слоняется по зоопарку... здесь поможет, там подсобит. Иной раз от него только морока, но так-то парнишка славный.
Встреча с Билли быстро забылась, потому что голова моя была занята другими, более важными делами. У Морин началась течка, и мне представилась возможность наблюдать брачный ритуал тигров. К счастью, он пришелся как раз на мой выходной, и я весь день провел в укрытии около вольера, заполняя страницу за страницей своими наблюдениями.
С самого утра Джам неотступно следовал бурой тенью за своей супругой, униженно приседая под бременем страсти. Стоя за деревьями, я видел, как они рыскают в пестрой тени кустов, как скользят по их бокам солнечные зайчики. Джам трусил за супругой сзади, чуть сбоку. Он соблюдал почтительное расстояние: ему уже досталось от нее с утра, когда он подобрался чересчур близко. Три глубоких алых царапины на морде красноречиво свидетельствовали о ее необщительности. Буквально за ночь из робкого, подобострастного существа она превратилась в опасное крадущееся животное, которое быстро и безжалостно давало отпор преждевременным домогательствам Джама. Он явно был озадачен этим превращением; надо думать, столь внезапный переворот в их статусе был для него полной неожиданностью.
Они продолжали рыскать взад-вперед среди бузины, наконец страсть опять взяла верх, и Джам, со стеклянными от вожделения глазами, приблизился к Морин; в горле его перекатывался мурлыкающий стон. Тигрица, не замедляя размеренной трусцы, оскалила белые зубы с розовой полоской десен. Стон оборвался, и Джам отступил на прежнюю позицию. И снова тигры рыскают туда-обратно в прозрачном сумраке между кустами, поблескивая рыжеватой шерстью. С моего мало уютного наблюдательного пункта в крапиве мне казалось, что Морин вообще не намерена уступать Джаму, и я восхищался его выдержкой. А она явно упивалась своей властью над супругом и продолжала водить его за собой.
Прошло еще полчаса, движения Джама с каждой минутой становились все более порывистыми и нетерпеливыми. Но вот я заметил, что Морин замедлила шаг и обмякла; спина ее прогнулась так, что светло-медовое брюхо почти волочилось по земле. Тигрица вихляла всем телом, и тоскливая озабоченность в ее взгляде сменилась таинственной задумчивостью, присущей тиграм, когда они дремлют после кормления. Ленивой походкой она не столько прошла, сколько проплыла из зарослей вниз к высокой густой траве возле пруда. И остановилась там, повесив голову. Джам жадно следил за ней от опушки; глаза его сверкали зелеными льдинками на грозной морде. Морин ласково замурлыкала, и кончик ее хвоста черным шмелем заметался по траве. Потом она аккуратно зевнула, обнажив розовую пасть в волнистой кайме темных губ. Медленно расслабилась и упала боком на траву. Джам затрусил к ней, вопросительно урча, и она отозвалась глухим воркованием. Тогда он, не мешкая, оседлал Морин, выгнув спину дугой и загребая лапами по ее бокам. Голова тигрицы поднялась, и он страстно впился зубами в ее изогнутую шею. Морин словно таяла под ним, словно расплывалась и почти совсем исчезла в траве. И вот уже они лежат рядышком и спят на солнце.
У Джама была одна повадка, которой я никогда не наблюдал у других наших тигров: получив мясо, он принимался его лизать. Язык тигра работает что твоя терка. Однажды мы кормили Джама в клетке, и я смог проследить, как он ест, на расстоянии вытянутой руки. Сначала Джам зубами очистил мясо от пленок и торчащих волокон. Потом, зажав его между лапами, принялся облизывать гладкую красную поверхность. Длинный язык шоркал, точно наждак по дереву, буквально истирая мясо, так что гладкая поверхность становилась шершавой, как коверный ворс. Минут десять продолжалась эта процедура, и за это время Джам слизнул сантиметровый слой мяса. С таким языком тигру для еды и зубы-то не нужны!
Единственное, что затрудняло последовательные наблюдения над нравами и повадками Джама и Морин, – обширная территория с густыми зарослями. Вместе с тем именно эту пару стоило наблюдать, так как из наших тигров они вели наиболее естественный образ жизни. Поди угадай у Поля и Рани, какие черты поведения нормальны для них, а какие – результат противоестественного образа жизни в большой бетонной яме. Взять хотя бы купание. Я никогда не видел, чтобы Джам или Морин купались, да и Поль тоже сторонился воды. А вот Рани в знойную погоду спускалась к бассейну и погружалась в прохладную воду целиком, высунув только голову и кончик хвоста. До получаса беззаботно нежилась она в бассейне, время от времени дергая хвостом так, что на голову летели брызги. Столь необычное для тигра поведение неизменно вызывало оживленные комментарии и догадки зрителей.
– Агнесса, пойди сюда, посмотри – тигр в воде!
– О! Какой милый, правда?
– Интересно, зачем он туда забрался?
– Кто его знает. Может быть, пить хочет.
– Хорошо, а лежать-то зачем?
– Не знаю. Может, он больной.
– Не говори глупостей, Берт.
– Может быть, это водяной тигр. Особая порода, ну?
– Наверно, так и есть. Правда, он милый?
– Кинь ему хлеба, Берт.
Большая корка хлеба ударяет Рани по макушке, и тигрица с недовольным ворчанием поднимает голову.
– Не станет он его есть.
– Попробуй кинуть орех.
Честное слово, этот разговор не плод моего воображения. Я записал его дословно, и у меня есть свидетели. Зрелище распростертой в воде Рани рождало самые нелепые гипотезы в головах благородной британской публики. Теснясь вдоль отжима, посетители с напряженным вниманием глазели на тигрицу. Даже уличное происшествие не могло бы вызвать более жадного интереса.
До моей работы в Уипснейде я не представлял себе, как мало люди осведомлены даже о простейших фактах в жизни животных. Зато служителям полагалось знать все на свете. Тигры так и рождаются полосатыми? А львы укусят, если к ним войти? Почему у тигра есть полосы, а у льва нет? Почему у льва есть грива, а у тигра нет? А тигры укусят, если к ним войти? Почему белый медведь белый? Где водятся белые медведи? А они укусят, если к ним войти? Такие вопросы и сотни других нам задавали во все дни недели, иногда по двадцать-тридцать раз на дню. Когда наплыв посетителей бывал особенно велик, наша выдержка подвергалась серьезному испытанию.
Многие посетители, с которыми я разговаривал, удивлялись и явно разочаровывались, выяснив, что мы не ходим весь день на волосок от смерти в когтях льва или медведя. Поскольку я не мог похвастаться живописными шрамами, посетители считали меня чуть ли не шарлатаном. Попробуй убедить их, что жить среди этих зверей в общем-то совершенно безопасно, – воспримут как оскорбление. Одежда разорвана в клочья, голова окровавлена, но гордо поднята – таким они хотели бы меня видеть; в их представлении мой рабочий день должен был являть собой сплошную череду страшных испытаний. Вспоминая ту пору, я чувствую, что упустил отличный случай сколотить состояние. Мне бы располосовать свой халат, вымазаться кровью и каждые полчаса выходить, шатаясь, из тигровой ямы и небрежно замечать: "Адская работенка – чистить этого тигра", – я теперь был бы богачом.
Посетители в массе были для нас источником изрядных хлопот, а иногда и веселья. Два случая врезались в мою память на всю жизнь. Первый – когда один мальчуган, посмотрев, как я кормлю тигров, подошел ко мне с округлившимися глазами и полушепотом спросил:
– Мистер, а вас эти зверюги ели хоть раз?
И второй: красный от возбуждения мальчишка, подбежав к тигровой яме, глянул через барьер, увидел рыскающего взад-вперед Поля, повернулся к своей родительнице и крикнул:
– Мам! Мам, скорей иди сюда, погляди на эту зебру!
Через несколько дней после моего знакомства с Билли я снова встретил его. Он катил на дребезжащем древнем велосипеде по каменистой дорожке, ведущей к вольеру львов. Я только что расправился с густой крапивой, которая норовила заполонить дорожку, и устроил долгожданный перекур.
– Привет! – пронзительным голосом крикнул Билли, резко нажимая на тормоза, так что чуть не вылетел из седла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19