О ней из русской профессуры не знал никто. Не было цитат. Потом приехал немец Гастхаузен, не имевший о России никакого понятия и ни слова не понимавший по-русски. Он оставил цитаты. По этим цитатам русская наука изучала русскую общину.Русский генерал Суворов командовал войсками в 93-х боях и выиграл все девяносто три. Но и он никаких цитат не оставил. Немецкий генерал Клаузевиц никаких побед не одерживал, но он оставил цитаты. Профессура русского генерального штаба зубрила Клаузевица и ничего не могла сообщить о Суворове: не было цитат».
…При Иване Грозном – в XVI веке, появилось сказание о князьях Владимирских, где род владимирских князей выводился от родственника римских императоров, с упоминанием имени некоего Пруса. И это тоже пример политической историографии! Просто историки разных поколений решали разные задачи. Первоначальные писали то, что было нужно их владетелям; последующие сводили воедино документы, получившиеся у их предшественников, но уже так, как было нужно новым владетелям и в новых условиях (мы вернёмся к этому вопросу в главе «Модели прошлого»). А если что-то из прежних документов их не устраивало, про них «забывали». Яркий пример: известно, что Иван Грозный лично редактировал летопись, которую писали при нём, но она до сих пор не издана.В сочинениях XVII века (в допетровские времена) произошёл явный крен в сторону «нордических героев». Избыток таких героев вызвал в XVIII веке (в петровское время) потребность в «древнерусских антигероях», то есть в героях, побеждающих скандинавов. Потребность эта возникла во время Северной войны и воплотилась в культе Александра Невского. И дело не в том, что князя Александра не было; он был; дело в возможности историографии «выпячивать» одних деятелей прошлого, и забывать других. До Петра об Александре Невском слыхом не слыхивали; при Петре он стал примером для подражания, выдвинутым из патриотических и политических соображений; в екатерининской версии русской истории он стал обязательной вехой.Ещё один источник «древнерусских» событий – скандинавские саги. Эти сказки явно написаны достаточно поздно, поскольку они уже полностью согласованы с традиционной хронологической шкалой; но из них до сих пор делаются фундаментальные выводы о русской истории. Между тем, само понятие о сагах появилось только в XVII веке, когда исландский епископ Брунъюлд Свейнссон издал «сказки прабабушки» («Эдда», 1643), которые и были положены в основу всех последующих «древних саг». О приключениях «викингов», покорявших Европу, мир узнал ещё позже, в XIX веке.Русские историографы XVIII века, среди которых назовём Лызлова и Татищева, используя написанные до них историографические сборники о прошлом разных земель будущей империи (вроде той же «Начальной летописи»), приступили к согласованию разнородных текстов при Петре I. И они, и их предшественники были, разумеется, такими же научными конъюнктурщиками, как зарубежные и наши, советские и современные историки. Они её и создали, конъюнктурную историю. А власть – она всегда находила нужду в такой истории, и возможность в её защите. Посягательства на принятую в данный момент версию, и даже на мельчайшие отклонения от установленного шаблона беспощадно подавлялись. Так, Сенат уже в просвещённом XVIII веке приговорил к публичному сожжению трагедию Якова Княжнина (1742–1791) «Вадим Новгородский», в первую очередь потому, что рассказ о восстании новгородцев во главе с Вадимом против Рюрика и его семьи противоречил официальным установкам. А ведь сведения об этом восстании имеются в Никоновской (Патриаршей) летописи.И так было всегда – вплоть до наших дней. Разница лишь в том, что в старые времена от научных конъюнктурщиков требовалось узаконить приход к власти Романовых, позже – приход к власти большевиков, а теперь и «демократов», как выражение «народных чаяний». Учёные, вслед за художниками, архитекторами и писателями того времени также искренне желали угодить своим царственным патронам, как и в позднейшие времена. В. Н. Татищев писал: «…В продолжении столь многих разысканий и долгого написания главнейшим желанием было воздать должное благодарение вечной славы и памяти достойному государю его императорскому величеству Петру Великому за его высокую ко мне оказанную милость, а также к славе и чести моего любезного отечества.…Всё, что имею, чины, честь, имение и, главное над всем, разум, единственно всё по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить. И хотя моё желание проявить благодарность славы и чести его величества не более умножить может, как две лепты сокровище храма Соломонова или капля воды, капнутая в море, но моё желание к тому неизмеримо, больше всех сокровищ Соломона и вод многоводной реки Оби».
Мы упомянули выше, что русские историографы XVIII века использовали помимо прочих источников «Начальную летопись». Этот документ появился, как полагают, в XII веке, но он – совсем не летопись, а первый известный пример политической историографии! Об этом говорит даже собственное название документа: «Временник, который нарицается летописание князей и земли Русской, и как избрал Бог страну нашу в последнее время, и города начали появляться по местам, прежде Новгородская волость и потом Киевская, и о построении Киева, как от имени назвался Киев». «Начальная летопись», первая часть нескольких русских летописных сборников, имеет своим прообразом так называемую «Повесть временных лет» (ПВЛ). А её первым автором (составителем или редактором) считается Нестор. Чтобы далеко не бегать, возьмём Большой энциклопедический словарь:«Повесть временных лет», общерусский летописный свод, составлен в Киеве во 2-м десятилетии 12 в. Нестором. Редактировалась Сильвестром и др. Текст включает летописные своды 11 в. и др. источники. История Руси в «П.В л.» связана со всемирной историей и историей славянства. Положена в основу большинства сохранившихся летописных сводов». Интересно, что сами же наши историки убедили себя, что «рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы, а если он был монахом, то тем большую свободу давал он своей пристрастной оценке, когда она совпадала с интересами родной обители и чернеческого стада, его населявшего» (см. Шахматов А. А. Повесть временных лет. С. XVI). Ясно, что при таком отношении место позитивного анализа занял идеологический критерий оценки содержания летописных текстов.А ведь свод – это заведомое сокращение и обновление прежних текстов переписчиками, и правильное понимание его сильно зависит от того, насколько верно определён сам автор. Как пишет А. Л. Никитин, «выяснение имени автора/авторов раннего периода русского летописания, в первую очередь ПВЛ и продолжающей её Киевской летописи XII в., доведённой до 1198/1200 г., способно радикальным образом изменить наши представления о возникновении этих памятников, о критериях достоверности, с которыми следует подходить к событиям ранней русской истории»…Автором ПВЛ, как уже сказано, называют и до сих пор Нестора. Между тем, уже к началу ХХ века уверенность в том, что первым русским летописцем был киево-печерский «черноризец Нестор» (правильнее – Нестер), известный также как автор Чтения о Борисе и Глебе и Жития Феодосия, оказалась серьёзно поколеблена. Выявилась несовместимость автобиографических сведений, приводимых самим Нестором, с теми, которые сообщает о себе в ПВЛ человек, называвшийся «учеником Феодосия», и считаемый за того же Нестора. И всё же, стараниями А. А. Шахматова, Нестор «остался» автором 1-й редакции ПВЛ (до 1110/1111 года). Вторая редакция, пополнившая текст до 1116 года, «досталась» игумену Михайлова Выдубицкого монастыря Сильвестру, а третья (до 1118/1119 года) – редактору Владимира Мономаха или его сына Мстислава Владимировича.В середине XX века Д. С. Лихачёв предположил, что основателем русского летописания стал постригшийся в монахи Киево-Печерского монастыря под именем Никона бывший митрополит Иларион. А. Л. Никитин, отметив, что «гипотеза об Иларионе/Никоне оказывалась совершенно беспочвенной фантазией, способной вызвать только удивление», описывает дальнейшую историю поиска автора ПВЛ:«Столь вольное обращение с фактами вдохновило в 60-е гг. Б. А. Рыбакова на соответствующую модернизацию схемы Шахматова, в которой он оставил Нестера/Нестора и Сильвестра, но автором и редактором 1118/1119 г. сделал некоего «Василия, мужа Святополка Изяславича». Ему он сначала приписал авторство Повести об ослеплении Василька Ростиславича Теребовльского, а затем и работу летописцем у Мстислава Владимировича в Новгороде, изложив это в излюбленном академиком жанре fantasy». (См. Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. С. 276–279.)Затем изучением вопроса об авторах ПВЛ занялся археолог М. Х. Алешковский. Отказавшись от многих выводов А. А. Шахматова, он прежде всего признал, что между Лаврентьевским и Ипатьевским списками ПВЛ имеются отличия, и что на самом деле «текст Повести временных лет в Лаврентьевской летописи представляется… результатом сокращения того текста, который сохранился в Ипатьевской летописи. Это сокращение не носит редакторского характера, незакономерно, не является результатом намеренного редактирования и, возможно, появилось не в XII в., а позднее и в результате не одного, а нескольких переписчиков». (См. Алешковский М. Х. Первая редакция Повести временных лет. С. 16–17.)В итоге из списка возможных авторов и редакторов ПВЛ окончательно выпал игумен Сильвестр. Кроме того, Алешковский заменил «сводчика Мстислава», в котором Рыбаков готов был видеть даже самого сына Владимира Мономаха, неким «новгородцем Василием», который, по его словам, был «внимательный читатель Хроники Амартоли, наблюдательный путешественник, поклонник Мономаха и Рима, чуткий собеседник Василька Ростиславича и Мстислава Владимировича». (См. Алешковский М. Х. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в древней Руси. С. 49.)Наконец, А. Л. Никитин занялся личностью самого «Нестора», основного автора/редактора ПВЛ – инока Киево-Печерского монастыря, называвшего самого себя в ПВЛ «учеником Феодосия». О себе «Нестор» писал, что к Феодосию «приидох жеазъ, худыи и недостойный рабъ Нестер, и приять мя, тогда милетъ сущу 17 отрожениа моего» (см. Кассиановский 1462 года редакции Киево-Печерский Патерик). Затем и в записи «Слово 9. Нестера, мниха монастыря Печерьскаго, о принесении мощемъ святаго преподобнаго отца нашего Феодосиа Печерьскаго августа 14» сказано, что этому делу «иазъ, грешный Нестеръ, сподобленъ былъ, и пръвие самовидець святыхъ его мощей, по повелению игуменову; еже и свестинно известновамъ повемъ, не от инехъ слышахъ, носамъ начальникъ былъ тому» . В то же время, все исследователи согласны, что Нестор – автор текстов о погублении Бориса и Глеба и «Жития Феодосия».И тут начинаются биографические разногласия, анализ которых приводит к выводу, что хотя Нестор действительно был одним из выдающихся писателей, работавших в Киеве и в Печерском монастыре, однако к собственно летописанию и к тому тексту, который мы традиционно называем ПВЛ, он не имел никакого отношения. С уверенностью можно считать лишь то, что из-под его пера вышло два сочинения: «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба», наиболее ранний список которого представлен в Сильвестровском сборнике XIV века См. Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916, с. 1–26 (Памятники древней русской литературы, вып. 2-й).
, и «Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерьскаго», древнейший список которого сохранился в Успенском сборнике XII–XIII веков. Оба эти произведения заключают в себе сведения об их авторе и позволяют представить вероятную хронологию его творчества. И мы узнаём из них, что Нестор от братии монастыря « многажды » слышал « доброе и чистое житие преподобьнаго и богоносьнааго и блаженаиго отца нашего Феодосия », которое, однако же, до того времени « исбениоткогожевъписано ». Из этого признания ясно, что, во-первых, Нестор никогда не встречался с Феодосием, поскольку поступил в монастырь уже после его смерти; во-вторых, сведения о Феодосии он собирал от знавших его монахов; в-третьих, к моменту написания «Жития Феодосия» в Печерском монастыре ещё не был создан текст ПВЛ со статьями об основании монастыря и об успении Феодосия и, что особенно важно, с рассказом об обретении его мощей, который отсутствует в Житии.Итак, Нестор не знал тех самых текстов, которые, по представлениям историков, сам же и написал до этого.Помимо того, что изложенные автобиографические данные Нестора, автора «Жития Феодосия» решительно расходятся с автобиографическими данными «ученика Феодосия» – автора ПВЛ, существуют непримиримые противоречия между новеллами «ученика Феодосия», рассказывающими об истории Печерского монастыря, и «Житием Феодосия» о тех же событиях. Их нельзя объяснить ни забывчивостью автора, ни последующей редактурой переписчиков. А. Г. Кузьмин, следуя за Н. И. Костомаровым, составил выразительную таблицу этих расхождений. Вот они (по книге А. Л. Никитина «Инок Иларион и начало русского летописания»):
Итак, «Житие Феодосия» и текст ПВЛ написан разными авторами.А. Л. Никитин замечает с некоторым недоумением: «Несмотря на столь разительные расхождения, которые были известны задолго до написания А. А. Шахматовым своего итогового исследования о ПВЛ, исследователь и в нём отстаивал принадлежность её первой редакции «преподобному Нестору»… Загадки ПВЛ Историк, археолог и популяризатор науки А. Л. Никитин после серьёзного исследования Повести временных лет пришёл к удивительному выводу. Некоторые события, изложенные в ней, «являются одной из самых больших, быть может, вообще неразрешимых загадок русской историографии, поскольку несут на себе отпечаток столь целенаправленной и последовательной мифологизации, что её до сих пор не удаётся заменить более убедительной версией происходившего, основанной на сколько-нибудь достоверных материалах». А подводя итоги своему поиску автора ПВЛ, А. Л. Никитин пишет: «Автор Чтения о Борисе и Глебе и Жития Феодосия, инок Киево-Печерского монастыря Нестер/Нестор, принятый в монастырь игуменом Стефаном между 1074 и 1078 гг. и тогда же рукоположённый им в диаконы, не имеет никакого отношения к летописанию вообще, и в частности к ПВЛ и продолжающей её Киево-Печерской летописи XI–XII вв.; точно так же он не имеет ничего общего с так называемым «учеником Феодосия», которому принадлежат новеллы 6559/1051, 6582/1074 и 6599/1091 гг. в тексте Киево-Печерской летописи…»
Кто же писал «тексты Нестора»? По мнению Никитина, многие изложенные от первого лица в Киево-Печерской летописи факты неопровержимо свидетельствуют об их принадлежности книгописцу этого монастыря, келейнику и, действительно, ученику Феодосия, иноку Илариону (1051/1052–1132/1133). Мы дальше так и будем называть автора этих текстов, и не только потому, что доказательства, приведённые Никитиным, кажутся нам убедительными, но и чтобы преодолеть стереотипность в восприятии ПВЛ читателем.Летопись Илариона состоит из трёх принадлежащих ему произведений: а) Повести временных лет, первоначально представлявшей отдельное повествование о том, откуда пошла Русская земля и кто впервые в ней княжил, не разбитое на годовые новеллы, текст которого заканчивается окончательным изгнанием Святополка из пределов Руси и вокняжением Ярослава в Киеве; б) собственно Летописца, составленного из кратких хроникальных заметок о событиях лет, прошедших, начиная со смерти Малфриды, и в) Печерской летописи, представляющей собою тот же Летописец, но пополненный сюжетными новеллами о Мстиславе и Редеде, о начале Печерского монастыря, о восстании волхвов, о восстании киевлян, о битве на Нежатине ниве, и текстами самостоятельных повестей о Борисе и Глебе и об ослеплении Василька Теребовльского.Между тем, очень многое в этих повестях может оказаться мифом, а найти тот уровень, с которого в летописании начинается история общества, уже не сводимая к простому чередованию мифических эпизодов, учёным не удалось и до сих пор. Так, А. Лосев в своей «Истории античной эстетики» справедливо писал, что «миф, как средоточие знания и вымысла, обладает безграничными возможностями, в которых Платон видит даже нечто магическое, колдовское. Недаром миф может заворожить человека, убеждая его в чём угодно».Можно только предположить, что в некий момент – незадолго до Илариона, – первобытная мифология стала более осмысленной, и явно фантастические сказания сменились «былинами». Именно такая мифология предшествует любой письменной литературе, не только русской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
…При Иване Грозном – в XVI веке, появилось сказание о князьях Владимирских, где род владимирских князей выводился от родственника римских императоров, с упоминанием имени некоего Пруса. И это тоже пример политической историографии! Просто историки разных поколений решали разные задачи. Первоначальные писали то, что было нужно их владетелям; последующие сводили воедино документы, получившиеся у их предшественников, но уже так, как было нужно новым владетелям и в новых условиях (мы вернёмся к этому вопросу в главе «Модели прошлого»). А если что-то из прежних документов их не устраивало, про них «забывали». Яркий пример: известно, что Иван Грозный лично редактировал летопись, которую писали при нём, но она до сих пор не издана.В сочинениях XVII века (в допетровские времена) произошёл явный крен в сторону «нордических героев». Избыток таких героев вызвал в XVIII веке (в петровское время) потребность в «древнерусских антигероях», то есть в героях, побеждающих скандинавов. Потребность эта возникла во время Северной войны и воплотилась в культе Александра Невского. И дело не в том, что князя Александра не было; он был; дело в возможности историографии «выпячивать» одних деятелей прошлого, и забывать других. До Петра об Александре Невском слыхом не слыхивали; при Петре он стал примером для подражания, выдвинутым из патриотических и политических соображений; в екатерининской версии русской истории он стал обязательной вехой.Ещё один источник «древнерусских» событий – скандинавские саги. Эти сказки явно написаны достаточно поздно, поскольку они уже полностью согласованы с традиционной хронологической шкалой; но из них до сих пор делаются фундаментальные выводы о русской истории. Между тем, само понятие о сагах появилось только в XVII веке, когда исландский епископ Брунъюлд Свейнссон издал «сказки прабабушки» («Эдда», 1643), которые и были положены в основу всех последующих «древних саг». О приключениях «викингов», покорявших Европу, мир узнал ещё позже, в XIX веке.Русские историографы XVIII века, среди которых назовём Лызлова и Татищева, используя написанные до них историографические сборники о прошлом разных земель будущей империи (вроде той же «Начальной летописи»), приступили к согласованию разнородных текстов при Петре I. И они, и их предшественники были, разумеется, такими же научными конъюнктурщиками, как зарубежные и наши, советские и современные историки. Они её и создали, конъюнктурную историю. А власть – она всегда находила нужду в такой истории, и возможность в её защите. Посягательства на принятую в данный момент версию, и даже на мельчайшие отклонения от установленного шаблона беспощадно подавлялись. Так, Сенат уже в просвещённом XVIII веке приговорил к публичному сожжению трагедию Якова Княжнина (1742–1791) «Вадим Новгородский», в первую очередь потому, что рассказ о восстании новгородцев во главе с Вадимом против Рюрика и его семьи противоречил официальным установкам. А ведь сведения об этом восстании имеются в Никоновской (Патриаршей) летописи.И так было всегда – вплоть до наших дней. Разница лишь в том, что в старые времена от научных конъюнктурщиков требовалось узаконить приход к власти Романовых, позже – приход к власти большевиков, а теперь и «демократов», как выражение «народных чаяний». Учёные, вслед за художниками, архитекторами и писателями того времени также искренне желали угодить своим царственным патронам, как и в позднейшие времена. В. Н. Татищев писал: «…В продолжении столь многих разысканий и долгого написания главнейшим желанием было воздать должное благодарение вечной славы и памяти достойному государю его императорскому величеству Петру Великому за его высокую ко мне оказанную милость, а также к славе и чести моего любезного отечества.…Всё, что имею, чины, честь, имение и, главное над всем, разум, единственно всё по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить. И хотя моё желание проявить благодарность славы и чести его величества не более умножить может, как две лепты сокровище храма Соломонова или капля воды, капнутая в море, но моё желание к тому неизмеримо, больше всех сокровищ Соломона и вод многоводной реки Оби».
Мы упомянули выше, что русские историографы XVIII века использовали помимо прочих источников «Начальную летопись». Этот документ появился, как полагают, в XII веке, но он – совсем не летопись, а первый известный пример политической историографии! Об этом говорит даже собственное название документа: «Временник, который нарицается летописание князей и земли Русской, и как избрал Бог страну нашу в последнее время, и города начали появляться по местам, прежде Новгородская волость и потом Киевская, и о построении Киева, как от имени назвался Киев». «Начальная летопись», первая часть нескольких русских летописных сборников, имеет своим прообразом так называемую «Повесть временных лет» (ПВЛ). А её первым автором (составителем или редактором) считается Нестор. Чтобы далеко не бегать, возьмём Большой энциклопедический словарь:«Повесть временных лет», общерусский летописный свод, составлен в Киеве во 2-м десятилетии 12 в. Нестором. Редактировалась Сильвестром и др. Текст включает летописные своды 11 в. и др. источники. История Руси в «П.В л.» связана со всемирной историей и историей славянства. Положена в основу большинства сохранившихся летописных сводов». Интересно, что сами же наши историки убедили себя, что «рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы, а если он был монахом, то тем большую свободу давал он своей пристрастной оценке, когда она совпадала с интересами родной обители и чернеческого стада, его населявшего» (см. Шахматов А. А. Повесть временных лет. С. XVI). Ясно, что при таком отношении место позитивного анализа занял идеологический критерий оценки содержания летописных текстов.А ведь свод – это заведомое сокращение и обновление прежних текстов переписчиками, и правильное понимание его сильно зависит от того, насколько верно определён сам автор. Как пишет А. Л. Никитин, «выяснение имени автора/авторов раннего периода русского летописания, в первую очередь ПВЛ и продолжающей её Киевской летописи XII в., доведённой до 1198/1200 г., способно радикальным образом изменить наши представления о возникновении этих памятников, о критериях достоверности, с которыми следует подходить к событиям ранней русской истории»…Автором ПВЛ, как уже сказано, называют и до сих пор Нестора. Между тем, уже к началу ХХ века уверенность в том, что первым русским летописцем был киево-печерский «черноризец Нестор» (правильнее – Нестер), известный также как автор Чтения о Борисе и Глебе и Жития Феодосия, оказалась серьёзно поколеблена. Выявилась несовместимость автобиографических сведений, приводимых самим Нестором, с теми, которые сообщает о себе в ПВЛ человек, называвшийся «учеником Феодосия», и считаемый за того же Нестора. И всё же, стараниями А. А. Шахматова, Нестор «остался» автором 1-й редакции ПВЛ (до 1110/1111 года). Вторая редакция, пополнившая текст до 1116 года, «досталась» игумену Михайлова Выдубицкого монастыря Сильвестру, а третья (до 1118/1119 года) – редактору Владимира Мономаха или его сына Мстислава Владимировича.В середине XX века Д. С. Лихачёв предположил, что основателем русского летописания стал постригшийся в монахи Киево-Печерского монастыря под именем Никона бывший митрополит Иларион. А. Л. Никитин, отметив, что «гипотеза об Иларионе/Никоне оказывалась совершенно беспочвенной фантазией, способной вызвать только удивление», описывает дальнейшую историю поиска автора ПВЛ:«Столь вольное обращение с фактами вдохновило в 60-е гг. Б. А. Рыбакова на соответствующую модернизацию схемы Шахматова, в которой он оставил Нестера/Нестора и Сильвестра, но автором и редактором 1118/1119 г. сделал некоего «Василия, мужа Святополка Изяславича». Ему он сначала приписал авторство Повести об ослеплении Василька Ростиславича Теребовльского, а затем и работу летописцем у Мстислава Владимировича в Новгороде, изложив это в излюбленном академиком жанре fantasy». (См. Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. С. 276–279.)Затем изучением вопроса об авторах ПВЛ занялся археолог М. Х. Алешковский. Отказавшись от многих выводов А. А. Шахматова, он прежде всего признал, что между Лаврентьевским и Ипатьевским списками ПВЛ имеются отличия, и что на самом деле «текст Повести временных лет в Лаврентьевской летописи представляется… результатом сокращения того текста, который сохранился в Ипатьевской летописи. Это сокращение не носит редакторского характера, незакономерно, не является результатом намеренного редактирования и, возможно, появилось не в XII в., а позднее и в результате не одного, а нескольких переписчиков». (См. Алешковский М. Х. Первая редакция Повести временных лет. С. 16–17.)В итоге из списка возможных авторов и редакторов ПВЛ окончательно выпал игумен Сильвестр. Кроме того, Алешковский заменил «сводчика Мстислава», в котором Рыбаков готов был видеть даже самого сына Владимира Мономаха, неким «новгородцем Василием», который, по его словам, был «внимательный читатель Хроники Амартоли, наблюдательный путешественник, поклонник Мономаха и Рима, чуткий собеседник Василька Ростиславича и Мстислава Владимировича». (См. Алешковский М. Х. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в древней Руси. С. 49.)Наконец, А. Л. Никитин занялся личностью самого «Нестора», основного автора/редактора ПВЛ – инока Киево-Печерского монастыря, называвшего самого себя в ПВЛ «учеником Феодосия». О себе «Нестор» писал, что к Феодосию «приидох жеазъ, худыи и недостойный рабъ Нестер, и приять мя, тогда милетъ сущу 17 отрожениа моего» (см. Кассиановский 1462 года редакции Киево-Печерский Патерик). Затем и в записи «Слово 9. Нестера, мниха монастыря Печерьскаго, о принесении мощемъ святаго преподобнаго отца нашего Феодосиа Печерьскаго августа 14» сказано, что этому делу «иазъ, грешный Нестеръ, сподобленъ былъ, и пръвие самовидець святыхъ его мощей, по повелению игуменову; еже и свестинно известновамъ повемъ, не от инехъ слышахъ, носамъ начальникъ былъ тому» . В то же время, все исследователи согласны, что Нестор – автор текстов о погублении Бориса и Глеба и «Жития Феодосия».И тут начинаются биографические разногласия, анализ которых приводит к выводу, что хотя Нестор действительно был одним из выдающихся писателей, работавших в Киеве и в Печерском монастыре, однако к собственно летописанию и к тому тексту, который мы традиционно называем ПВЛ, он не имел никакого отношения. С уверенностью можно считать лишь то, что из-под его пера вышло два сочинения: «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба», наиболее ранний список которого представлен в Сильвестровском сборнике XIV века См. Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916, с. 1–26 (Памятники древней русской литературы, вып. 2-й).
, и «Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерьскаго», древнейший список которого сохранился в Успенском сборнике XII–XIII веков. Оба эти произведения заключают в себе сведения об их авторе и позволяют представить вероятную хронологию его творчества. И мы узнаём из них, что Нестор от братии монастыря « многажды » слышал « доброе и чистое житие преподобьнаго и богоносьнааго и блаженаиго отца нашего Феодосия », которое, однако же, до того времени « исбениоткогожевъписано ». Из этого признания ясно, что, во-первых, Нестор никогда не встречался с Феодосием, поскольку поступил в монастырь уже после его смерти; во-вторых, сведения о Феодосии он собирал от знавших его монахов; в-третьих, к моменту написания «Жития Феодосия» в Печерском монастыре ещё не был создан текст ПВЛ со статьями об основании монастыря и об успении Феодосия и, что особенно важно, с рассказом об обретении его мощей, который отсутствует в Житии.Итак, Нестор не знал тех самых текстов, которые, по представлениям историков, сам же и написал до этого.Помимо того, что изложенные автобиографические данные Нестора, автора «Жития Феодосия» решительно расходятся с автобиографическими данными «ученика Феодосия» – автора ПВЛ, существуют непримиримые противоречия между новеллами «ученика Феодосия», рассказывающими об истории Печерского монастыря, и «Житием Феодосия» о тех же событиях. Их нельзя объяснить ни забывчивостью автора, ни последующей редактурой переписчиков. А. Г. Кузьмин, следуя за Н. И. Костомаровым, составил выразительную таблицу этих расхождений. Вот они (по книге А. Л. Никитина «Инок Иларион и начало русского летописания»):
Итак, «Житие Феодосия» и текст ПВЛ написан разными авторами.А. Л. Никитин замечает с некоторым недоумением: «Несмотря на столь разительные расхождения, которые были известны задолго до написания А. А. Шахматовым своего итогового исследования о ПВЛ, исследователь и в нём отстаивал принадлежность её первой редакции «преподобному Нестору»… Загадки ПВЛ Историк, археолог и популяризатор науки А. Л. Никитин после серьёзного исследования Повести временных лет пришёл к удивительному выводу. Некоторые события, изложенные в ней, «являются одной из самых больших, быть может, вообще неразрешимых загадок русской историографии, поскольку несут на себе отпечаток столь целенаправленной и последовательной мифологизации, что её до сих пор не удаётся заменить более убедительной версией происходившего, основанной на сколько-нибудь достоверных материалах». А подводя итоги своему поиску автора ПВЛ, А. Л. Никитин пишет: «Автор Чтения о Борисе и Глебе и Жития Феодосия, инок Киево-Печерского монастыря Нестер/Нестор, принятый в монастырь игуменом Стефаном между 1074 и 1078 гг. и тогда же рукоположённый им в диаконы, не имеет никакого отношения к летописанию вообще, и в частности к ПВЛ и продолжающей её Киево-Печерской летописи XI–XII вв.; точно так же он не имеет ничего общего с так называемым «учеником Феодосия», которому принадлежат новеллы 6559/1051, 6582/1074 и 6599/1091 гг. в тексте Киево-Печерской летописи…»
Кто же писал «тексты Нестора»? По мнению Никитина, многие изложенные от первого лица в Киево-Печерской летописи факты неопровержимо свидетельствуют об их принадлежности книгописцу этого монастыря, келейнику и, действительно, ученику Феодосия, иноку Илариону (1051/1052–1132/1133). Мы дальше так и будем называть автора этих текстов, и не только потому, что доказательства, приведённые Никитиным, кажутся нам убедительными, но и чтобы преодолеть стереотипность в восприятии ПВЛ читателем.Летопись Илариона состоит из трёх принадлежащих ему произведений: а) Повести временных лет, первоначально представлявшей отдельное повествование о том, откуда пошла Русская земля и кто впервые в ней княжил, не разбитое на годовые новеллы, текст которого заканчивается окончательным изгнанием Святополка из пределов Руси и вокняжением Ярослава в Киеве; б) собственно Летописца, составленного из кратких хроникальных заметок о событиях лет, прошедших, начиная со смерти Малфриды, и в) Печерской летописи, представляющей собою тот же Летописец, но пополненный сюжетными новеллами о Мстиславе и Редеде, о начале Печерского монастыря, о восстании волхвов, о восстании киевлян, о битве на Нежатине ниве, и текстами самостоятельных повестей о Борисе и Глебе и об ослеплении Василька Теребовльского.Между тем, очень многое в этих повестях может оказаться мифом, а найти тот уровень, с которого в летописании начинается история общества, уже не сводимая к простому чередованию мифических эпизодов, учёным не удалось и до сих пор. Так, А. Лосев в своей «Истории античной эстетики» справедливо писал, что «миф, как средоточие знания и вымысла, обладает безграничными возможностями, в которых Платон видит даже нечто магическое, колдовское. Недаром миф может заворожить человека, убеждая его в чём угодно».Можно только предположить, что в некий момент – незадолго до Илариона, – первобытная мифология стала более осмысленной, и явно фантастические сказания сменились «былинами». Именно такая мифология предшествует любой письменной литературе, не только русской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51