Волосы, оттенок кожи и профессиональные данные должны соответствовать стандартам американского телевидения, зато здесь хватало обладателей британского произношения, благодаривших своих британских мамочек за свои «Оскары», распевавших на Бродвее и даже выступавших с аншлагом в более престижных залах и театрах. Британский выговор сквозил в шуточках в шоу Дэвида Леттермана и Джея Лено. Самих шуток никто не понимал, зато от произношения все обмирали. Возможно, мода на британское произношение укоренится… Британское произношение в программе «Штаты по утрам»… хм, а почему бы и нет?
Собственно, поэтому Трисия и оказалась в Нью-Йорке. За это она Нью-Йорк и любила.
Впрочем, эти мысли она держала при себе. В противном случае телекомпания, в которой она работала на родине, вряд ли согласилась бы оплатить авиабилет и номер в отеле. Узнай они, что их сотрудница носится по Манхэттену, охотясь за окладом раз в десять выше ее нынешнего, они бы почти наверняка предложили ей заняться этим за свой счет. Однако она придумала благовидную идею программы, никому не раскрыла истинной цели поездки, и они раскошелились. Правда, место в самолете ей досталось в бизнес-классе, но ведь ее лицо было довольно известно. Достаточно было улыбнуться пару раз – и ее пересадили в первый. Еще несколько улыбок – и она получила неплохой номер в «Брентвуде», который и стал штабом ее кампании.

Одно дело знать о вакансии, и совсем другое – получить место. У нее были пара имен, пара телефонов, но ничего определенного она пока не добилась. «Ждите ответа», – твердили ей. Она зондировала почву, оставляла записки, но ответа на них еще не получила. С заданием собственной редакции она управилась за одно утро, но заветная работа на Эн-би-си так и оставалось манящей точкой на горизонте.
Вот черт.
Из кино она возвращалась в «Брентвуд» на такси. Таксист не смог высадить ее у подъезда гостиницы, так как все место у тротуара занял огромный лимузин – ей пришлось обходить его кругом. Она с наслаждением ступила из зловонной, пахнущей жареной козлятиной атмосферы нью-йоркской улицы в благословенную прохладу вестибюля. Тонкая хлопчатобумажная блузка липла к коже, словно слой грязи, волосы казались купленным по дешевке париком. У стойки она задержалась спросить, не передавали ли ей что-нибудь, в глубине души заранее смиряясь с тем, что не передавали. Для нее лежала записка. Одна.
О…
Отлично.
Значит, сработало. Она и в кино-то ходила только затем, чтобы заставить телефон звонить. Просто сидеть в номере и ждать было нестерпимо.
Она колебалась, стоит ли распечатывать конверт прямо здесь. Тело под прилипшей одеждой невыносимо чесалось, и ей не терпелось сорвать с себя все и вытянуться на кровати в номере, где еще перед уходом она включила кондиционер на всю катушку. Больше всего на свете ей хотелось сейчас замерзнуть до гусиной кожи. Потом – под горячий душ, потом – под холодный, потом поваляться на брошенном на кровать полотенце, высыхая под кондиционером. Потом прочесть письмо. И может, еще разок продрогнуть до гусиной кожи. И еще что-нибудь учудить.
Нет. Больше всего на свете ей хотелось сейчас получить работу на американском телевидении с окладом, в десять раз превосходящим ее нынешний. Больше всего на свете. На этом свете, в смысле на планете Земля. То, чего ей вообще-то хотелось больше всего, уже не актуально.
Она уселась в кресло под пальмой и распечатала маленький конверт с прозрачным целлофановым окошечком.
«Пожалуйста, позвоните, – было написано на листке. – Расстроена». И номер телефона. Подпись: Гейл Эндрюс.
Гейл Эндрюс.
Этого имени она не ожидала. Оно застало ее врасплох. Имя было ей знакомо, хотя она не могла сразу вспомнить откуда. Может, это секретарша Энди Мартина? Референт Хиллари Бесс? Мартин и Бесс – два человека с Эн-би-си, с которыми она пыталась связаться. И при чем здесь это «Расстроена»?
«Расстроена»?
Она была совершенно сбита с толку. Может, это Вуди Аллен хочет связаться с ней под вымышленным именем? Номер начинался с 212. Значит, это кто-то из Нью-Йорка. Кто у них здесь расстроен? Впрочем, это несколько сужало круг возможных отправителей, разве нет?
Она вернулась к стойке администратора.
– У меня возникли проблемы с письмом, которое вы мне передали, – сказала она. – Кто-то, кого я не знаю, пытался дозвониться до меня, чтобы сказать, что она расстроена.
Администратор, нахмурившись, уставился на письмо.
– Вы знаете, кто это? – спросил он.
– Нет, – ответила Трисия.
– Гм, – произнес администратор. – Похоже, она чем-то расстроена.
– Да, – согласилась Трисия.
– Ба, тут вроде имя какое-то, – заметил администратор. – Гейл Эндрюс. Вы знаете кого-нибудь по имени Гейл Эндрюс?
– Нет, – ответила Трисия.
– А почему она расстроена?
– Не знаю, – ответила Трисия.
– А вы звонили ей? Тут и телефон записан.
– Нет, – сказала Трисия. – Вы только передали мне записку. Я хотела только уточнить, прежде чем звонить. Могу ли я поговорить с тем, кто отвечал на звонок?
– Гммм, – произнес администратор, внимательно изучая записку. – Не думаю, чтобы у нас здесь был кто-то по имени Гейл Эндрюс.
– Нет, я понимаю, – возразила Трисия. – Я только…
– Гейл Эндрюс – это я.
Голос исходил откуда-то из-за спины Трисии. Она обернулась:
– Извините?
– Гейл Эндрюс – это я. Вы брали у меня интервью. Сегодня утром.
– О… о Боже, да, – произнесла Трисия в некотором смятении.
– Я оставила вам сообщение несколько часов назад. Вы не звонили, и я зашла. Мне не хотелось разминуться с вами.
– О нет. Конечно, – произнесла Трисия, пытаясь собраться с мыслями.
– Я об этом не знал, – заявил администратор, которому сроду не приходилось собираться с мыслями. – Так вы хотите, чтобы я за вас сейчас позвонил по этому телефону?
– Нет, все в порядке, спасибо, – сказала Трисия. – Я уже разобралась.
– Я могу позвонить в этот номер, если это вам поможет, – предложил администратор, еще раз уставившись в записку.
– Нет, спасибо, в этом нет никакой необходимости, – ответила Трисия. – Это мой номер. Эта записка адресована мне. Я думаю, мы с этим уже разобрались.
– Ну что ж, развлекайтесь на здоровье, – сказал администратор.
Трисии было не до развлечений. Она была занята.
И также ей было не до Гейл Эндрюс. Всегда, когда дело шло к приятельскому общению с христианскими душами, она испытывала сильное желание смыться. Христианскими душами ее коллеги с ТВ называли людей, у которых Трисия брала интервью, и частенько крестились при виде очередной входящей в студию жертвы, особенно если Трисия в тот момент очаровательно улыбалась во все тридцать два зуба.
Трисия обернулась и холодно улыбнулась, не зная, что ей делать.
Гейл Эндрюс была неплохо сохранившейся дамой лет сорока пяти. Ее одежда укладывалась в рамки хорошего вкуса, хоть и тяготела к той рамке, что граничит с пышностью. Она была астрологом – довольно знаменитым и, если верить слухам, влиятельным. Говаривали, что она стояла за рядом решений, принятых президентом Гудзоном, начиная с того, какой йогурт и в какой день недели заказывать на завтрак, и кончая тем, стоит ли бомбить Дамаск.
Трисия обошлась с ней жестче, чем с кем-либо другим из христианских душ. И вовсе не из-за слухов насчет президента – бог с ней, с той давней историей. Тогда мисс Эндрюс категорически отрицала, что давала президенту какие-либо советы за исключением разве что советов личного, спиритуального или диетического характера («Ничего личного, только Дамаск!» – ржала наперебой «желтая пресса»).
Нет, Трисия разделала в своем интервью под орех всю астрологию в целом. Мисс Эндрюс оказалась не совсем готова к такому повороту беседы. С другой стороны, Трисия оказалась не совсем готова к матчу-реваншу, тем более в гостиничном вестибюле. Что делать?
– Если вам нужно подняться к себе на несколько минут, я могу подождать вас в баре, – сказала Гейл Эндрюс. – Но мне хотелось бы поговорить с вами, а сегодня вечером я уезжаю.
Она казалась скорее чем-то озабоченной, а не удрученной или сердитой.
– О'кей, – сдалась Трисия. – Дайте мне только десять минут.
Она поднялась в номер. Помимо всего прочего, она не слишком доверяла парню за стойкой администратора в таких сложных делах, как переданные по телефону послания. Поэтому ей хотелось убедиться, что под дверью не будет другой записки, ибо известно, что послания у администратора и записки под дверью не всегда совпадают друг с другом.
Записок под дверью не было.
Зато на телефоне горела лампочка вызова.
Она нажала на клавишу и связалась с гостиничным коммутатором.
– Вам тут звонил Гэри Эндрисс, – сообщила телефонистка.
– Да? – удивилась Трисия. Незнакомое имя. – И что он передал?
– Настроен, – сказала телефонистка.
– Что-что?
– Настроен. Так тут записано. Парень говорит, что настроен. Я так понимаю, он хочет, чтобы вы это знали. Телефон дать?
Пока та диктовала номер телефона, Трисия вдруг сообразила: ей передали искаженный вариант записки, которую она уже получила.
– Ладно, ладно, – перебила она. – Больше мне ничего не передавали?
– Какой номер?
Трисия не могла взять в толк, почему телефонистка спросила ее номер только сейчас, но тем не менее назвала его.
– Имя?
– Макмиллан. Трисия Макмиллан, – терпеливо продиктовала Трисия.
– Не мистер Макманус?
– Нет.
– Тогда вам больше ничего нет. – И раздались короткие гудки.
Трисия вздохнула и снова нажала на клавишу. На этот раз она сначала продиктовала свое имя и номер комнаты. Телефонистка ничем не выдала, что они только что разговаривали.
– Я собираюсь посидеть в баре, – объяснила Трисия. – В баре. Если мне будут звонить, пожалуйста, найдите меня там.
– Имя?
Трисия повторила все еще пару раз, до тех пор пока ей не показалось, что телефонистка все уяснила настолько, насколько это вообще в силах телефонисток.
Она приняла душ, переоделась, с профессиональной скоростью подправила макияж и, бросив печальный взгляд на нетронутую постель, вышла из номера.
Ее так и подмывало вернуться и спрятаться под кровать.
Но нет. Это уже слишком.
В ожидании лифта она посмотрелась в висевшее в холле зеркало. Вид у нее был спокойный и уверенный. Если она может обмануть себя, то других и подавно.
Она будет вести себя с Гейл Эндрюс пожестче. О'кей, утром она обошлась с ней достаточно сурово. Уж извините, но таковы правила игры. Мисс Эндрюс согласилась дать интервью, так как только что выпустила книгу, а телевидение – отличная реклама. Но, дорогая, бесплатный сыр бывает только… Ладно, насчет сыра промолчу…
Суть дела была вот в чем.
Неделю назад астрономы оповестили мир, что десятая планета Солнечной системы, удаленная от нашего светила еще больше, чем Плутон, наконец-то открыта. Они искали ее уже много лет, и вот – ура! – открыли, и все были ужасно рады, и все за них ужасно радовались и так далее, и тому подобное. Планету назвали Персефоной, но очень скоро выдумали ей прозвище Руперт в честь попугая некоего астронома – к этому прилагалась какая-то тошнотворно-трогательная история, – и все это было очень мило и славно.
По разным причинам Трисия с интересом следила за событиями вокруг десятой планеты.
И вот в поисках удобного предлога смотаться в Нью-Йорк за счет компании она наткнулась на заметку о Гейл Эндрюс и ее новой книге «Вы и ваши планеты».
Нельзя сказать, чтобы имя Гейл Эндрюс было у всех на слуху, однако при упоминании о президенте Гудзоне, йогурте и ампутации Дамаска (термин, позаимствованный из хирургии; официально операция называлась «Дамаскотомия», что означает «удаление Дамаска») каждому становилось ясно, о ком идет речь.
Тут-то Трисия и узрела сюжет, который вполне можно запродать ее продюсеру.
Действительно, как можно всерьез утверждать, что какие-то парящие в космических глубинах огромные каменюги определяют всю твою жизнь, когда выясняется, что рядом летает еще одна каменюга, о которой знать никто не знал?
Все вычисления насмарку, так ведь?
Как тогда быть со всеми гороскопами и картами движений планет? Все мы знаем, что случается, когда Нептун находится в созвездии Девы и так далее, но как трактовать восход Руперта? Может, пора выплеснуть на помойку все это свиное пойло и переключиться на свиноводство – занятие, которое по крайней мере основано на рациональных принципах? Если бы мы знали о существовании Руперта три года назад, возможно, президенту Гудзону стоило бы завтракать ежевичным йогуртом не по пятницам, а по четвергам? Может, и Дамаск тогда бы уцелел? Ну и так далее.
Гейл Эндрюс неплохо выдержала натиск Трисии. Но, оправившись после первого раунда, совершила серьезную стратегическую ошибку – попыталась запутать Трисию разговорами о дневных дугах, прямых восхождениях, исчислении телесных углов и прочих скользких аспектах сферической тригонометрии.
К своему потрясению, она обнаружила, что все, что она обрушила на Трисию, вернулось к ней самой – неудержимо раскрученным бумерангом. Никто не предупреждал Гейл, что роль телевизионной куколки для Трисии не единственная в жизни. Под губной помадой «Шанель» и небесно-голубыми контактными линзами скрывался мозг, который в былой жизни Трисии вмещал в себя познания магистра математики и доктора астрофизики.

Шагнув в кабину лифта, Трисия неожиданно вспомнила, что оставила в номере свою сумочку, и поколебалась, не вернуться ли за ней. Нет, не стоит. Там сумка в полной безопасности, и ничего особенно нужного в ней не лежит. Трисия не воспрепятствовала створкам лифта захлопнуться за ее спиной.
В конце концов, сказала она себе со вздохом, если жизнь ее чему-то и научила, так вот чему: «Никогда не возвращайся за сумочкой!»
Пока лифт шел вниз, она напряженно смотрела на потолок. Любой человек, незнакомый с Трисией Макмиллан, сказал бы, что так смотрят на потолок тогда, когда пытаются сдержать слезы. На деле она смотрела на крошечную охранную видеокамеру в верхнем углу кабинки.

Минуту спустя она чуть поспешнее обычного вышла из лифта и в очередной раз подошла к стойке администратора.
– На всякий случай я оставлю вам это, – сказала она. – Чтобы никакой путаницы не было.
Трисия большими буквами написала на листе бумаги свое имя, потом номер своей комнаты, потом слова «В баре» и отдала его администратору. Тот посмотрел на листок большими глазами.
– Это на случай, если меня будут искать. Хорошо?
Администратор не отрывал взгляда от листка.
– Вы хотите, чтобы я узнал, у себя ли она в номере? – спросил он.
Спустя еще две минуты Трисия взгромоздилась на тумбу у стойки бара рядом с Гейл Эндрюс. На стойке перед той красовался бокал белого вина.
– Вы, показалось мне, из тех, что предпочитают сидеть у стойки, а не за столиком, – сказала она.
Это было верно, что несколько удивило Трисию.
– Что будете пить – водку? – спросила Гейл.
– Да, – подозрительно ответила Трисия, с трудом удерживаясь от вопроса: «Откуда вы узнали?». Впрочем, Гейл сама сразу же все объяснила.
– Я спросила у бармена, – улыбнулась она.
Бармен уже держал наготове рюмку водки, каковую тут же выставил на стойку из отполированного красного дерева и обворожительным жестом подвинул Трисии.
– Спасибо, – пробормотала Трисия, резко встряхнув рюмку. Она не знала, как понимать это внезапное дружелюбие, и решила не поддаваться на провокацию. Нью-йоркцы за бесплатно дружелюбие не проявляют.
– Мисс Эндрюс, – произнесла она. – Извините, если я вас расстроила. Я знаю, вы почувствовали, что я была с вами утром чуть резка, но согласитесь: астрология – всего лишь развлечение, очень милое, конечно. Это тоже шоу-бизнес своего рода, и у вас неплохо получается, я за вас рада. Однако астрология не наука, и за науку ее выдавать не стоит. По-моему, мы обе неплохо продемонстрировали это сегодня утром и в то же время развлекли публику. Согласитесь, умением занять публику мы с вами обе зарабатываем на жизнь. Простите меня, если вас что-то уязвило в моих словах.
– У меня все в порядке, – ответила Гейл Эндрюс.
– О, – сказала Трисия, не придумав ничего лучшего. – В вашей записке говорилось, что вы расстроены.
– Нет, – ответила Гейл Эндрюс. – В моей записке говорилось, что мне показалось, вы расстроены, и я хотела понять почему.
Трисию словно по голове палкой ударили. Она захлопала глазами.
– Что? – тихо переспросила она.
– Это как-то связано со звездами. У меня сложилось впечатление, что вы расстроены и обижены чем-то, что имеет отношение к звездам и планетам, и я за вас забеспокоилась, вот и решила заглянуть, убедиться, что вы в порядке.
Трисия неотрывно уставилась на астрологиню.
– Мисс Эндрюс… – начала она и тут же сообразила, что произнесла эти слова каким-то обиженным, расстроенным голосом, в корне опровергавшим тот протест, который она пыталась заявить.
– Если вы не против, зовите меня просто Гейл.
1 2 3 4