– Все, голубь, перейдет, а вот смертка…– Жмись крепко и молчи!– Ужо я сарафан брошу!– Душегрею, сарафан – все. Целуй! От лишней думы без ума нет проку!– Родной! Голубь-голубой!– Эх, Ириньица! Ты новой разбойной струг… Не попусту я шел за тобой.– Родной, дай ты хоть ветошкой завешать бога! Слаще мне будет…– Молчи, жонка! 3 Проснулся казак от яркого света свечей. За столом под образами сидел голый до пояса юродивый. Женщина исчезла. Казак сказал юроду:– Ты чего в красный угол сел?Наливая водки в большой медный кубок, юродивый ответил:– Сижу на месте… В большой угол сажают попов да дураков, а меня сызмала таковым именем кличут.– Ну, ин сиди, и я встаю! А где Ириньица?– Жонка в баню пошла, да вот никак лезет…Женщина вернулась румяная, пышная и потная, на ней был надет отороченный лисьим мехом шелковый зеленый кортель-распашница, под кортелем голубой сарафан, рубаха шелковая розовая, рукава с накапками – вышивкой из жемчуга.– Проспался, голубь-голубой, мой ты голубь!..– Улечу скоро! – Гость встал, под грузным телом затрещала дубовая кровать.– Матерой! Молодой, а вишь, как грузишь, – не уродили меня веком таким грузным, – проворчал старик.– Я вот вина принесла да меду вишневого! А улетишь, голубь-голубой, имечко скажи, за кого буду кресты класть, кого во сне звать?– Зовут-таки меня Степаном, роду я – издалече…– Оденься-ко, Степанушка! Чья это кровь на тебе? Смой ее с рученек да окропи, голубь, личико водой студеной… А я на торгу была… Все проведала, как наших стрельцов, что у моей ямы стояли, истцы ищут: всю-то Москву перерыли, да не дознались… Жон стрелецких да детей на спрос в Земской приказ поволокли.– Бойся, жонка! Тебя признают – худо будет…– Ой ты, голубь! Жонку на Москве признать труд большой – нарумянилась я, разоделась купчихой, брови подвела, нищие мне поклоны гнут, жонку искать не станут… Будто те собаки в яме съели, и меня бы загрызли, да стрельцы, спасибо, угоняли псов: «Пущай, говорили, помучится».– Худо, вишь, на добро навело… – проворчал юродивый.– И слух, голубь, такой идет: жонку собаки растащили, а начальник стрелецкий – вор, ушел сам да стрельцов увел. По начальнику, родненький, весь сыск идет… – Женщина говорила нараспев.– В долгом ли обмане будут! В долгом – ладно, в коротком – тогда пасись… Ну, да сабля точена, елмань у ней по руке; кто нос сунет – будет знать Стеньку…– Ой, да что я-то? Воды забыла! – Женщина ушла, вернулась, шумя медным тазом. В правой руке у ней был кувшин серебряный, плескалась вода. – Умойся, голубь-голубой!– Эх, будем гулять, плясать да песни играть! Ладно ли, Ириньица?– Ладно, мой голубь, ладно!– Вот и кровь умыл – пропадай ты, Москва боярская!– Уж истинно пропадай! Народ-от, голубь, злобится на родовитых, кои ближни царю, на Бориса Ивановича да на думнова дьяка Чистова, на Плещеева Борис Иванович Морозов (1590–1661), боярин, шурин царя Алексея Михайловича, его воспитатель и влиятельный советчик. Дьяк Чистов – Чистый Назарий, думный дьяк, возглавлял Посольский приказ; убит 2 июня 1648 г. Плещеев Леонтий Степанович – судья Земского приказа; убит во время восстания в 1648 г.

, судью корыстного: много народу задарма в тюрьме поморил. Плещеев-то царю сродни, а соль всю нынче загреб под себя – цену набил такую, что простому люду хошь без соли живи…– Слыхал я это. У тебя, Ириньица, нет ли ненароком татарской одежины?– Есть, голубь-голубой. С мужем-то моим – неладом его помянуть! – одежиной разной в рядах торговали… Ужо я поищу в сундуках, да помню, голубь, что есть она, поганая одежина, и шапка, и чедыги мягкие с узором.– Ты жонка толковая!– Народ-то давно бы навалился на своих супротивников, только немчинов пугается, – немчин на зелье-пушки востер, а уж, конешно, немчин не за народ!– Ништо и немчин! Наливай-ка, жонка!.. Русь надо колыхнуть, вот тогда и немчин в щель залезет…Пили, целовались, снова пили. Гость поднял высоко голову курчавую. Глаза его стали глубокими и по-особому зоркими.– А ежли меня палачи, истцы да псы разные боярские искать зачнут, тогда, Ириньица, не побоишься дать мне сугреву у себя?– Молчи, голубь-голубой! Укрою, а сыщут – и на дыбу за тебя пойду.– Пьем-молчим, жонка!– Сторговались – в сани уклались, – сказал юродивый. – Хмельным старика забыли тешить?– Помним, дедо, помним!В большой медный кубок юродивого казак налил меду.– Вот оно, то, что надоть: и сладко и с ног валит!– Ты бы, дедко, рубаху накинул!– Эх, Ириха, под рубахой моей святости не видно, а я еще плясать пойду. Ты, паренек, когда о жонку намозолишь губы, а шея заболит от женских рук, поговори со мной.– Ладно! – Гость придвинулся к юродивому.– Дальней ли будешь?– С Дона… У нас хлеба не пашут, рыбу ловят, зверя бьют и ясырь Пленника.

берут, торгуют людьми да на Волгу из Паншина Паншин – городок, расположенный у впадения в Дон рек Тишины и Иловли, являлся одним из опорных пунктов донского казачества в его походах.

гулять ездят… тем живут!– А ты, гость-паренек, когда в отаманах будешь, не давай человека продавать…– Пошто, дедко?– Самого продадут… А клады искать любишь?– Нашел, вырыл, – вот, вишь, клад, – казак похлопал женщину по широкой спине.– Этот клад поет в лад, а в лад не войдет, мороз по коже пойдет – она у меня с норовом… Ты казну ежли золотную, жемчужную альбо серебряную похощешь, то скажу я тебе о травах цветных, сиречь подосельному – о кринах черленых и белых…– Любопытствую, дедо, скажи!– Так вот чуй: есть скакун-трава, растет на надгробных местах, ростом высока, цвет голуб, кольцами; весьма для клада гожа. Завернуть сию траву в тряпицу, она сама раскрутится и скочит, а вертеть ее надо на поле: куда трава скочит, там огонь возгорится, тут и клад рой…– Мой клад, дедо, вон на лавке лежит, – в чудеса я не верю, саблей добуду жемчуг, золото и жонку.– Али тебе не сказывать дальше?– Нет, ты говори – чую.– Ну, так чуй! Есть трава хмель полевой, растет при болотах, на ей шишки желтые, только цвет отличен от хмелевого, что в хмельнике… Ежли истолкешь в порошок семя тех шишек да в вине ли, в пиве изопьешь, – сколь ни пей, пьян не будешь…– Упомнить, дедо, потребно цвет тот, – люблю пить хмельное.– Помни, гостюшко удалой, от многой той семени испитой человек в остатке бывает не хмелен, но зело буен и смел: в огонь, воду и на нож идет…– Упомнить надо тот цвет: «растет при болотах, на нем шишки желтые»…Женщина, выпивая чашу меду и опрокидывая ее пустую себе на голову, сказала:– Иной раз на улице или в церкви дедко такое заговорит, что страшно: того гляди, истцы привяжутся и поволокут…– Меня волокли да спущали, чтут за скудного умом… Чуй еще: есть трава, зовомая воронец, цветет на буграх, на брусничниках в густых лесах, мелка, зело тонка и видом чиста. Лапочки на ней и иглы зеленые, ствол суковатый, коленцами; на тое травине ягодки зеленые, когда и черные бывают… Пить ее отваром тому, кто кровию порчен, еже у кого глисты, змеи, жабы и иные гады… Все из нутра утробы вон изгонит. А може, краше будет тебе о планидах сказать?– Все, что знаешь, дедо, говори!– Было время, шестикрыльную книгу я чел, жидовина Схари Жидовин Схария – лицо полулегендарное. О нем сообщает религиозный писатель XVI в. игумен Иосиф Волоцкий в «Сказании о новоявившейся ереси…». Согласно «Сказанию…», Схария – еретик, чернокнижник, астролог и звездочет, положивший начало ереси жидовствующих.

и иных мудрых речения и письмена их еретичные, числа исчислял по маурскому счислению и по звездам, кои описаны, гадал, а вычитал я в тых книгах, что земля наша, кою чтут патриархи и иные отцы православия, яко долонь человеков, гладкой, – кругла, что небо будто бы не седми, не шти, не пять и не дву-три не бывает, что небо сие едино, и земля наша кругла, а небо шар земли нашей объяло, справа, слева, внизу и вверху, что якобы земля наша вертится… Но мотри, сие говорю только тебе, ибо ты мне, как и Ириньице, по душе пал… иным боюсь. В срубе сожгут мое худое телесо древнее, да огню его предать – не изошло тому время…– Еретичный, умолкни! – крикнула женщина и застучала чашей по столу, из чаши полился мед…– Буйна ты, Ириньица, во хмелю, зело буйна, – умолкаю…– А я говорю: сказывай, дед! То, что попы претят говорить, надо говорить, и, может, большая правда в тех жидовинных книгах есть!.. Знать все хочу… Хочу все иконы чудотворные оглядеть и повернуть иной стороной – к тому я иду, и попов неправедных, как и бояр, в злобе держу.– Знать все надо, гостюшко! – Юродивый был пьян, но, странно, во хмелю обострялся его мозг, и говорил он без запинки. Он стучал костлявым кулаком в горб, тряслась его жидкая седая борода, звенели вериги на тощем, коростоватом теле, а на горбе прыгал железный крест. – Надо знать – и вот за сие на костер готов идти, – знать все мыслю!.. И, может, как указано в еретических письменах, земля наша станет в веках белой и хладной, яко луна, а луна – тоже шар крутящийся, и шар сей ледяной… И звезды есть, гостюшко, величины необозримой, и каждая звезда – шар, и все… все оно вертится, сменяя свет тьмой и тьму светом, и ветры и бури…– Горбун! Окунь столетний! Он мой голубь-голубой. Степа, ты ведь мой?– Твой, Ириньица, – с тобой я твой!– Снеси меня на постелю.– Сиди!– Снеси, говорю! Или сорву с себя платье, нагая побегу по Москве и буду кричать: «Я та, которую он взял от червей могильных, я та, и он тот, кого я люблю больше света-солнышка!..» Степа, снеси…– Не вяжись, Ириньица! Дед говорит, я хочу знать…– Она помеха и буйна. Сполни, не отстанет…Казак встал, поднял женщину, разомлевшую от водки и меда, снес, положил на кровать. Женщина целовала его и кусалась.– Ляжь – побью!– Бей! Люблю… бей, а побьешь – сзади побегу, битой любимым еще слаще любить.– Усни – приду скоро!Ушел, а женщина примолкла и, видимо, спала.И странно: когда гость прошелся по горенке, у него стало от хмеля мутиться в голове, ясные глаза налились кровью, а большая рука легла на рукоять тяжелой сабли. Перед ним кривлялся маленький седой горбун, на нем позвякивало железо. Казак забыл, что еще так недавно слушал горбуна, который сидел и говорил ему неслыханное; он топнул тяжелым сапогом и повелительно крикнул:– Пляши, сатана!Юродивый завертелся по горнице, горб его, подбрасывая крест, ходил ходуном, моталась седая борода, каким-то ржавым голосом старик напевал: Жили-были два братана,Полтора худых кафтана,Голова на плахе,Кровь на рубахе.Мясо с плечСтали сечь!Ой, щипцы да клещи,Волоса да кожа, –Неугожа в кровиПокосилась рожа!Зри-ка, жилы тащат.Чуешь? – кости трещат. И тихо-тихо продолжал: Две сулицыТри сафьянных рукавицы.Дьяк да приказной,Перстень алмазной…Чет ударов палача –Бьют сплеча!Сруб-то в мясе человечьем,Тулово с увечьем…Кости, кости, –Ворон летит в гости.Кровью политый воз,Под пятами навоз,Идут в кровь, как в воду, –Честь сия от бояр народу!Аминь… – Дьявол! Худо пляшешь!.. – Гость было сбросил саблю на скамью, выдернул ее из ножен, и тяжелые сапоги с подковами лихо застучали по горнице, Он свистел, припевая: Гей, Настасья,Эй, Настасья,Отворяй-ка ворота!Распахни и со крыльцаПринимай-ка молодца!У тебя ль, моя Настасья,У тебя ли пир горой,У тебя ли пир горой,Воевода под горой.До полуночной поры,Гей, точите топоры!..Воеводу примем в гости,Воронью оставим кости.Ай, Настасья!Гей, Настасья!.. Вторя свисту казака, сабля посвистывала, описывая круги. Старик испугался блеска сабли и разбойных посвистов, залез под стол. Казак, сделав круг по горнице, приплясывая, вернулся к столу. Неожиданно тяжелая рука с саблей опустилась на стол. Дубовый стол, разрубленный вдоль, зашатался и крякнул, доска распалась от удара – сабля глубоко врубилась в прочный дубовый столешник. От треска, стука и звона посуды, брызнувшей искрами со стола, проснулась пьяная женщина, приподнялась на постели, спросила:– Дедко, где звонят?..Испуганный юродивый, привыкший к шуткам, не мог не пошутить, ответил:– У Спаса, Ириньица!По полу валялись огарки сальных свечей и дымили; колеблясь, светили только лампадки у образов.Притопнув ногой, казак с размаху воткнул саблю в стену; сабля, сверкая, закачалась. Сам он сел на скамью, тер лоб и ерошил кудри. Старик выполз из-под стола, собирал огарки свечей, битую посуду, яндовы и чаши. Сдвинув разрубленную доску, расставил посуду; заглянул в кувшин с медом, устоявший и целый:– Оно еще есть, чем кружить голову и сердце бесить… – и робко сказал гостю: – Я, гостюшко, такие песни не мочен играть…Гость сидел, свесив голову, рвал с себя одежду, бросал на пол. Старик осторожно, как к хищному зверю, подполз, стащил с гостя тяжелые сапоги, приговаривая:– Водки, вишь, на радостях глупая жонка добыла с зельем табашным… Бьет та водка в человеке память.Казак встал тяжелый, глаза потухли, а рот на молодом лице кривился, и зубы скрипели. Старик быстро исчез с дороги. Казак прошел и рухнул на кровать. Юродивый прислушался. Казак, приказывая кому-то во сне, Громко засвистал:– Пала молонья, гром прогрянул…Старик нашарил дверь из горницы, но скоро вернулся, и его валеные тупоносые уляди Полуваленки с разрезом спереди и со шнурками.

прошамкали в прежний угол; он сел допивать уцелевший мед.– Эх, молодец-молодой, грозен! Да не тот жив, кто по железу ходит, а тот, вишь ты, жив, кто железо носит… Из веков так. 4 Сумеречно и рано. Перед Кремлем в рядах идет торг. Стоят воза со всякими товарами. Площадной дьяк с двумя стрельцами ходит между возов в длиннополой котыге Длиннополый кафтан.

, расшитой шнурами; на голове бархатный клобук, отороченный полоской лисицы. Дьяк собирает тамгу Сбор с товаров.

на царя, на церкви и часть побора с возов – на монастыри. Звенят деньги.Впереди рядов, ближе к Кремлю, палач – в черной плисовой безрукавке, в красной рубахе, рукава рубахи засучены, – приготовился сечь кнутом вора.Преступник, в синих крашенинных портках, без рубахи, стоит пригнувшись, дрожит… В ранней прохладе от тощего тела, вспотевшего от страху, идет пар. На впалой груди на шнурке дрожит медный крест.– Раздайсь, люд! – кричит палач, бородатый парень, которого еще недавно видели приказчиком в мясных рядах. Он неторопливо сдвинул на затылок валеную шляпу, зажал в крепких руках, почерневших от крови, кнут и передвинул крепкую нижнюю челюсть: зашевелилась окладистая борода. Ворот рубахи у палача расстегнут, виднеется на широкой волосатой груди шнурок креста. – Ты, голец и тать, спусти из себя лишний дух!Преступник пыжится, от натуги багровеет лицо, а толпа гогочет:– Сипит, худо!– А ну, попробуй, ино жидким пустишь!– Не с чего нынче.– Держись!Палач шевелит кнут, распутывая движением руки на конце кнута кисть из воловьих жил.– Тимм! Тимм! Тимм! – звенят в воздухе литавры.Народ расступается, иные снимают шапки:– Боярин!– Царя с добрым днем чествовать!– Эй, народ, – дорогу!Через площадь проезжает боярин, черная борода с проседью. Боярин бьет рукояткой кнута в литавры, привешенные к седлу, лицо мрачное, на лице густые черные брови, из-под них глядят круглые ястребиные глаза; он в голубой бархатной ферязи, от сумрака цвет ферязи мутно-серый, на голове клобук, отороченный соболем.Боярина по бокам и сзади провожают холопы. Огонь факелов колеблется в руках челяди, мутно отсвечивая в драгоценных камнях ферязи боярина и на жемчугах, заплетенных в гриве коня:– Воевода-а!– То хто?– Князь Юрий Олексиевич Юрий Олексиевич – Долгорукий (ум. в 1682 г.), князь, боярин, глава Приказа сыскных дел. Возглавлял дворянское ополчение во время подавления разинского восстания; отличался особой жестокостью в расправе с повстанцами.

!– Ен Долгоруков – тот?– Тот, что народу не любит…– С дороги, людишки!Свищет кнут… После десяти ударов преступник шатается. Кровь густо смочила опушку портков.– Стоя не осилишь, ляжь! – спокойным голосом, поправляя рукава распустившейся рубахи, говорит палач.Преступник охрип от крика; он покорно ложится, ослабел и только шевелит губами. Бородатый дьяк с гусиным пером за ухом, обросшим волосами, как шерстью, с чернильницей на кушаке, считая удары, подал голос:– Полно-о!Подвели телегу. Помощник палача в черной рубахе, перетянутой сыромятным ремнем, поднял битого, взвалил на телегу. Преступник моргает слезливыми глазами и чавкает ртом:– Пи-и-ить…Палач делает шаг, не глядя грозно кричит на толпу:– Раздайсь! – и щипцами откусывает преступнику правое ухо.Тот, не чувствуя боли, шепчет внятно:– Пи-и-ить!..Дьяк машет мужику в передке телеги, говорит битому:– Не воруй! Левое ухо потеряешь…– Поглядели бы, крещеные, что уволок-то парень? Курицу-у…– Да, суды… тиранят народ! 5 Недалеко от битого места дерутся две бабы. У них в руках было по караваю хлеба. Теперь хлеб затоптан в песок, а бабы, сорвав с головы платки, таскаются за волосы, шатаясь, тычутся в толпу. Толпа науськивает:– Белобрысая, ты за подол ее, за подол!– Кажи народу ее подселенную!– Черная жонка, вали ее, дуй коленкой-то в пуп! В пуп, чертовка, да коленкой, – э-эх!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10