Я говорила меньше всех на этом словесном турнире, где слова передавались по эстафете. Я слушала, покорённая красноречием и злой отвагой. Слова летали от одного к другому, как жонглёрские шарики, пока какой-нибудь растяпа не запнётся. Я предпочитала следить со стороны за словесным калейдоскопом. Сама-то я отваживалась говорить только в одиночестве, когда можно было поиграть словом, подбрасывая его, как тюлень мячик.Бедный немчик успевал наложить в штаны, пока мы переходили от слов к делу. Он слышал угрожающий смех и словесную перепалку, и зачастую, к нашей великой радости, заливался слезами, когда палачи приближались к нему.— Слабак!— Дряблая гонада!Увы, к сожалению, дальше слов дело не шло, и пытки мало отличались друг от друга.В основном, всё кончалось маканием в секретное оружие.Секретным оружием была вся наша моча, которую мы могли собрать, кроме той, что предназначалась для немецких йогуртов. Мы тщательно собирали драгоценную жидкость, стараясь отлить не где попало, а в большой общественный бак. Он стоял на вершине пожарной лестницы самого высокого здания гетто. Охраняли его самые трусливые среди нас.(Долгое время взрослые не могли понять, зачем это дети так часто бегают к пожарной лестнице и почему они так спешат).К моче, которая быстро теряла свою свежесть, добавлялось изрядное количество китайских чернил (китайских вдвойне).Таким образом, из довольно простой смеси получался некий зеленоватый эликсир с запахом аммиака.Немчика брали за руки и за ноги и опускали в чан.Затем мы избавлялись от секретного оружия под предлогом, что жертва осквернила его, и опять собирали мочу до следующего пленника.
Если бы в то время я прочла Витгенштейна, то не согласилась бы с ним.Он предлагал семь непонятных способов познания мира, а ведь нужен был всего один, и какой простой.Здесь и размышлять было не о чём. Не нужно было придумывать ему название, достаточно было просто жить. Я была уверена в этой истине, ведь каждое утро она рождалась вместе со мной: «Вселенная существует ради меня». Мои родители, коммунизм, ситцевые платья, сказки «Тысячи и одной ночи», натуральные йогурты, дипломатический корпус, враги, запах вареного кирпича, прямой угол, коньки, Чжоу Эньлай Чжоу Эньлай (1898-1976) — государственный и политический деятель Китая, дипломат.
, орфография и бульвар Обитаемого Уродства: здесь не было ничего лишнего, ведь всё это было частью моей жизни.Мир начинался и оканчивался мною.Китай грешил излишней скромностью. Срединная империя? Само название говорило об ограниченности. Китай может быть серединой планеты при условии, что он будет знать своё место.Я же могла отправляться куда захочу, центр тяжести следовал за мной по пятам.Благородство — это ещё и умение признать очевидное. Нечего скрывать, что мир миллиарды лет готовился к моему появлению на свет.Что будет после меня не важно. Наверняка, понадобятся ещё миллиарды лет, чтобы завершить летопись моей жизни. Но эти мелочи меня не занимали, слишком много у меня было дел. Все эти досужие домыслы я оставляла моим летописцам и летописцам моих летописцев.Витгенштейн был вне игры.Он серьёзно провинился, потому что писал. И за это его следовало предать забвению.Пока китайские императоры ничего не писали, Китай процветал. Упадок его начался в ту минуту, когда император взялся за перо.Я ничего не писала. Когда надо поражать гигантские вентиляторы и гнать коня галопом, когда нужно просвещать армию, сражаться плечом к плечу и унижать врагов, ты шествуешь с гордо поднятой головой и тебе не до писанины.
И, однако, именно там, в городе Вентиляторов, начался закат моей славы.Это случилось в ту минуту, когда я поняла, что центром вселенной была вовсе не я.Это началось в тот миг, когда я, очарованная, узнала, кто был центром вселенной.Летом я всегда ходила босиком. Добросовестный разведчик не должен носить обувь.И мои шаги были также бесшумны, как движения запрещённой некогда гимнастики Тай Цзи Цюань, которой в пугающей тишине и тайне занимались некоторые фанатики.Торжественно и бесшумно пробиралась я в поисках врага.Сан Ли Тюн был таким унылым, что для того, чтобы выжить в нём, нужны были бесконечные приключения.И я прекрасно выживала, ведь приключением была я сама.Рядом с соседним домом остановилась незнакомая машина.Вновь прибывших иностранцев поселили в гетто, чтобы изолировать от китайцев.В машине были большие чемоданы и четыре человека, среди которых и был центр вселенной.
Центр вселенной поселился в сорока метрах от меня.Центром вселенной была итальянка по имени Елена.Она стала центром вселенной, как только её нога коснулась бетона Сан Ли Тюн.Её отцом был маленький беспокойный итальянец, а матерью высокая индианка из Суринама со взглядом, пугающим как «Светлый путь» Светлый путь — революционно-террористическая организация в Перу.
.Елене было шесть лет. Она была красива, как ангел с открытки.У неё были огромные тёмные глаза и пристальный взгляд, а кожа цвета влажного песка. Её чёрные как смоль волосы спускались ниже пояса и блестели, словно натёртые воском.Её восхитительный носик лишил бы Паскаля памяти.Овал щёк был очарователен, но хватало одного взгляда на красиво очерченный рот, чтобы понять, что девочка была злой.Её тело было гармонично: плотное и нежное, по-детски лишённое выпуклостей, а силуэт такой неправдоподобно чёткий, словно ей хотелось ярче выделиться на общем фоне.«Песнь песней» по сравнению с описанием красоты Елены годилась лишь для инвентаризации мясной лавки.С первого взгляда было ясно, что любить Елену и не страдать, было также невозможно, как изучать французскую грамматику без учебника Гревиса Морис Гревис (1895-1980) — бельгийский учёный, автор учебника классической французской грамматики.
.В тот день на ней было прелестное платье с белым английским шитьём. Я бы сгорела со стыда, если бы мне пришлось так вырядиться. Но Елена не принадлежала к нашей системе ценностей, и в этом платье она была прекрасна, как ангел, украшенный цветами.Она вышла из машины, не заметив меня.Возможно, такой манеры поведения она придерживалась весь год, который нам предстояло провести вместе.
Китай не ограничивался разного рода мистификациями, он во всём устанавливал свои законы.Небольшой урок грамматики Приведённые ниже примеры соответствуют правилам синтаксиса французского языка.
.Правильно говорить: «Я научился читать в Болгарии», или «Я встретил Евлалию в Бразилии». Но было бы неверным сказать: «Я научился читать в Китае», или «Я встретил Евлалию в Китае». Говорят: «В Китае я научился читать», или «В Пекине я встретил Евлалию».Нет ничего коварнее синтаксиса.И в данном случае это очень важно.Так, неправильно говорить: «В 1974 году я высморкался», или «В Пекине я завязал шнурки». Нужно, хотя бы, добавить «в первый раз», иначе режет слух.Неожиданный вывод: если китайские рассказы столь удивительны, в этом прежде всего виновата грамматика.А когда к синтаксису примешивается мифология, это радует стилиста.И если соблюдены требования стиля, можно рискнуть написать следующее: «В Китае я познала свободу».Можно придать высказыванию скандальный оттенок: «Я познала свободу в чудовищном Китае времён Банды Четырёх».Или оттенок абсурда: «Я познала свободу в тюремном гетто Сан Ли Тюн».Подобное противоречие можно извинить только тем, что это правда.В этом кошмарном Китае взрослые чувствовали себя подавленно. Их возмущало то, что они видели, а то, чего не видели, возмущало ещё больше.И только дети были довольны.Страдания китайского народа их не волновали.Быть загнанными в бетонированное гетто с сотнями других детей, казалось им счастьем.Я сильнее других ощущала эту свободу. Я только что приехала из Японии, где провела несколько лет и ходила в японский детский сад, а там это всё равно, что служба в армии. Дома за мной присматривали гувернантки.В Сан Ли Тюн никто не следил за детьми. Нас было так много в таком тесном пространстве, что это казалось лишним. И по неписаному закону родители, прибывая в Пекин, предоставляли детей самим себе. Каждый вечер взрослые, спасаясь от депрессии, уходили куда-нибудь развлекаться, а нас оставляли одних. С наивностью, свойственной их возрасту, они думали, что мы устанем и ляжем спать в девять.Каждый вечер мы посылали кого-нибудь следить за родителями и предупреждать об их возвращении. И вот тут начиналась беготня. Дети разбегались по своим углам, одетыми прыгали в кровать и притворялись, что спят.Потому что ночью было лучше всего играть в войну. Испуганные крики врагов лучше звучали в темноте, засады становились более таинственными, а моя роль разведчика приобретала ещё больший освещающий смысл: на своём иноходце я чувствовала себя живым факелом. Я не была Прометеем, я была огнём и похищала себя самое. С восторгом наблюдала я, как мой огонёк украдкой пробегал по тёмным китайским стенам.Война была самой достойной игрой. Это слово звенело, как сундук с сокровищами. Его взламывали, и наши лица озарялись радостным сиянием дублонов, жемчуга и драгоценных камней, но больше всего здесь было неистовой ярости, благородного риска, грабежей, вечного террора и, наконец, дороже всех алмазов, воля и свобода, которая свистела в ушах и делала из нас титанов.Подумаешь, нельзя выходить из гетто! Свобода не измеряется в квадратных метрах. Свобода — это быть, наконец, предоставленным самому себе. Лучшее, что взрослые могли сделать для детей, это забыть о них.Забытые китайскими властями и взрослыми, дети Сан Ли Тюн были единственными личностями во всём народном Китае. У них было упоение, героизм и священная злость.Играть во что-нибудь другое, кроме войны, значило уронить своё достоинство.Именно это Елена никогда не хотела понять.
Елена ничего не хотела понимать.С первого дня она повела себя так, словно все давно поняла. И это было весьма убедительно. У неё была своя точка зрения, которую она никогда не стремилась отстаивать. Говорила она мало, с небрежным высокомерием и уверенностью.— Я не хочу играть в войну. Это не интересно.Слава богу, я одна слышала эти кощунственные слова и никому об этом не сказала. Нельзя, чтобы союзники плохо подумали о моей любимой.— Война это здорово, — поправила я её.Похоже, она не услышала. У неё был дар делать вид, что она вас не слышит.У неё всегда был вид особы, которая ни в ком и ни в чём не нуждается.Она жила так, словно всё, что ей было нужно, это быть самой красивой и иметь такие длинные волосы.
У меня никогда не было друга или подруги. Я никогда не задумывалась об этом. Зачем они нужны? Мне хватало собственного общества.Мне были нужны родители, враги и товарищи по оружию.Совсем чуть-чуть мне нужны были рабы и зрители — вопрос престижа.Тот, кто не принадлежал ни к одной из этих пяти категорий, могли бы и вовсе не существовать.Тем более возможные друзья.У моих родителей были друзья. Это были люди, с которыми встречались, чтобы вместе пить разноцветные алкогольные напитки. Как будто нельзя выпить без них!Кроме того, друзья были нужны, чтобы разговаривать и слушать. Им рассказывали глупые истории, они громко смеялись и рассказывали свои. А потом все садились за стол.Иногда друзья танцевали. Это было удручающее зрелище.Короче, друзьями были люди, которые могли составить компанию в разных глупых, а вернее смешных занятиях, либо чтобы заняться чем-то нормальным, для чего они были совсем не нужны.Иметь друзей было признаком вырождения.У моих брата и сестры были друзья. С их стороны это было простительно, потому что это были их товарищи по оружию. Дружба рождалась в бою. Здесь нечего было стыдиться.Я же была разведчиком и воевала в одиночку. Друзей пусть имеют другие.Что до любви, то она ещё меньше меня касалась. Это странное чувство было из области географии, из сказок «Тысячи и одной ночи», из стран Среднего Востока. Я же была слишком далеко на востоке.Что бы там ни думали, в моём отношении к окружающим не было тщеславия. Всё было совершенно оправдано. Вселенная начиналась и заканчивалась мною, не я это придумала. Это было объективной реальностью, которой я должна была соответствовать. К чему стеснять себя друзьями? Им не было места в моём мире. Я была центром вселенной, и друзьям нечего было к этому прибавить.Дружила я только с моим скакуном.
Моя встреча с Еленой не была переделом власти — у меня её не было, и меня она не прельщала — это был духовный переворот: отныне центр вселенной был за пределами моего существа. И я делала все, чтобы к нему приблизиться.Я поняла, что недостаточно было находиться рядом с ней. Нужно было ещё что-то для неё значить, а я не значила ничего. Я её не интересовала. По правде говоря, было похоже, что её ничто не интересует. Она ни на что не смотрела и ничего не говорила. У неё был вид человека, которому нравится быть погружённым в себя. Но было видно, что она чувствовала, как на неё смотрят, и что ей это нравится.Я не сразу поняла, что Елене было важно одно: чтобы на неё смотрели.Так, сама того не осознавая, я делала её счастливой, т.к. я пожирала её глазами. Я не могла оторвать от неё взгляда. Раньше я никогда не видела ничего столь красивого. Впервые в жизни чья-то красота ошеломила меня. Я уже встречала много красивых людей, но они не привлекали моего внимания. До сих пор не могу понять, почему красота Елены так завораживала меня.Я полюбила её с первого взгляда. Как это объяснить? Я никогда не собиралась никого любить. Я никогда не думала, что чья-то красота может вызывать чувства. И, однако, всё произошло в тот миг, когда я впервые её увидела, приговор был безоговорочным: она была самой красивой, я её полюбила, и теперь она стала центром вселенной.Чары продолжали действовать. Я понимала, что не могу просто любить её, надо, чтобы она тоже полюбила меня. Почему? Потому что так было нужно.И я простодушно открыла ей своё сердце. Я просто обязана была ей признаться.— Ты должна меня любить.Она снизошла до того, чтобы взглянуть на меня, но этот взгляд был из тех, без которых лучше обойтись. Она презрительно усмехнулась. Было ясно, что я только что сморозила глупость. Значит, нужно ей объяснить, что это совсем не глупо.— Ты должна меня любить, потому, что я люблю тебя. Понимаешь?Мне казалось, что теперь всё встало на свои места. Но Елена ещё пуще рассмеялась.Меня это задело.— Чего ты смеёшься?Она ответила сдержанно, высокомерно и насмешливо:— Потому что ты глупа.Так было принято моё первое признание в любви.
Я испытала все сразу: ослепление, любовь, тягу к самопожертвованию и унижение.Всё это я познала в первый же день. И подумала, что между этими четырьмя несчастиями есть связь. Надо было постараться избежать самого первого, но было слишком поздно.В любом случае у меня не было выбора.И мне стало жаль себя. Потому что я познала страдание. А оно было крайне неприятным.Однако, я не сожалела о моей любви к Елене, ни о том, что она жила на этом свете. Нельзя сожалеть о подобном. А если она жила, её нельзя было не любить.С первого мгновения моей любви — т.е. с самой первой секунды — я решила, что надо действовать. Эта мысль возникла сама по себе и не покидала меня до конца этой истории. "Надо что-нибудь совершить. Потому что я люблю Елену, потому что она самая красивая, потому что на земле есть такое бесподобное существо, и потому, что я его встретила, потому, что, даже если она не знает об этом, — она моя возлюбленная, и надо что-то предпринять. Что-нибудь грандиозное, великолепное — достойное её и моей любви. Убить немца, например. Но мне не дадут этого сделать. Мы всегда отпускаем пленников живыми. Все из-за этих родителей и Женевской Конвенции. Что за фальшивая война! Нет. Что-нибудь, что я могла бы совершить одна. Что произвело бы на неё впечатление". Я почувствовала такую безысходность, что у меня подкосились ноги, и я уселась на бетонный пол. Убеждённость в собственном бессилии парализовала меня.Мне хотелось застыть навеки. Я буду неподвижно сидеть на бетоне без пищи и воды до самой смерти. Я быстро умру, и это произведёт впечатление на мою любимую.Нет, так не выйдет. За мной придут, заставят подняться, будут меня кормить насильно через трубку. Взрослые выставят меня на посмешище.Тогда наоборот. Раз нельзя замереть, буду двигаться, а там посмотрим.Мне стоило огромных усилий сдвинуть с места своё тело, окаменевшее от страдания.Я побежала в конюшню и оседлала своего скакуна. Часовые легко пропустили меня. (Беспечность китайских солдат меня всегда удивляла. Меня слегка задевало то, что я не вызываю никаких подозрений. За три года в Сан Ли Тюн меня ни разу не обыскали. Говорю же, в системе был какой-то изъян).На бульваре Обитаемого Уродства я пустила коня таким бешеным галопом, о каком не слышали за всю историю скачек.Ничто не могло его остановить. Неизвестно, кто из двоих, всадник или лошадь был больше возбуждён.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Если бы в то время я прочла Витгенштейна, то не согласилась бы с ним.Он предлагал семь непонятных способов познания мира, а ведь нужен был всего один, и какой простой.Здесь и размышлять было не о чём. Не нужно было придумывать ему название, достаточно было просто жить. Я была уверена в этой истине, ведь каждое утро она рождалась вместе со мной: «Вселенная существует ради меня». Мои родители, коммунизм, ситцевые платья, сказки «Тысячи и одной ночи», натуральные йогурты, дипломатический корпус, враги, запах вареного кирпича, прямой угол, коньки, Чжоу Эньлай Чжоу Эньлай (1898-1976) — государственный и политический деятель Китая, дипломат.
, орфография и бульвар Обитаемого Уродства: здесь не было ничего лишнего, ведь всё это было частью моей жизни.Мир начинался и оканчивался мною.Китай грешил излишней скромностью. Срединная империя? Само название говорило об ограниченности. Китай может быть серединой планеты при условии, что он будет знать своё место.Я же могла отправляться куда захочу, центр тяжести следовал за мной по пятам.Благородство — это ещё и умение признать очевидное. Нечего скрывать, что мир миллиарды лет готовился к моему появлению на свет.Что будет после меня не важно. Наверняка, понадобятся ещё миллиарды лет, чтобы завершить летопись моей жизни. Но эти мелочи меня не занимали, слишком много у меня было дел. Все эти досужие домыслы я оставляла моим летописцам и летописцам моих летописцев.Витгенштейн был вне игры.Он серьёзно провинился, потому что писал. И за это его следовало предать забвению.Пока китайские императоры ничего не писали, Китай процветал. Упадок его начался в ту минуту, когда император взялся за перо.Я ничего не писала. Когда надо поражать гигантские вентиляторы и гнать коня галопом, когда нужно просвещать армию, сражаться плечом к плечу и унижать врагов, ты шествуешь с гордо поднятой головой и тебе не до писанины.
И, однако, именно там, в городе Вентиляторов, начался закат моей славы.Это случилось в ту минуту, когда я поняла, что центром вселенной была вовсе не я.Это началось в тот миг, когда я, очарованная, узнала, кто был центром вселенной.Летом я всегда ходила босиком. Добросовестный разведчик не должен носить обувь.И мои шаги были также бесшумны, как движения запрещённой некогда гимнастики Тай Цзи Цюань, которой в пугающей тишине и тайне занимались некоторые фанатики.Торжественно и бесшумно пробиралась я в поисках врага.Сан Ли Тюн был таким унылым, что для того, чтобы выжить в нём, нужны были бесконечные приключения.И я прекрасно выживала, ведь приключением была я сама.Рядом с соседним домом остановилась незнакомая машина.Вновь прибывших иностранцев поселили в гетто, чтобы изолировать от китайцев.В машине были большие чемоданы и четыре человека, среди которых и был центр вселенной.
Центр вселенной поселился в сорока метрах от меня.Центром вселенной была итальянка по имени Елена.Она стала центром вселенной, как только её нога коснулась бетона Сан Ли Тюн.Её отцом был маленький беспокойный итальянец, а матерью высокая индианка из Суринама со взглядом, пугающим как «Светлый путь» Светлый путь — революционно-террористическая организация в Перу.
.Елене было шесть лет. Она была красива, как ангел с открытки.У неё были огромные тёмные глаза и пристальный взгляд, а кожа цвета влажного песка. Её чёрные как смоль волосы спускались ниже пояса и блестели, словно натёртые воском.Её восхитительный носик лишил бы Паскаля памяти.Овал щёк был очарователен, но хватало одного взгляда на красиво очерченный рот, чтобы понять, что девочка была злой.Её тело было гармонично: плотное и нежное, по-детски лишённое выпуклостей, а силуэт такой неправдоподобно чёткий, словно ей хотелось ярче выделиться на общем фоне.«Песнь песней» по сравнению с описанием красоты Елены годилась лишь для инвентаризации мясной лавки.С первого взгляда было ясно, что любить Елену и не страдать, было также невозможно, как изучать французскую грамматику без учебника Гревиса Морис Гревис (1895-1980) — бельгийский учёный, автор учебника классической французской грамматики.
.В тот день на ней было прелестное платье с белым английским шитьём. Я бы сгорела со стыда, если бы мне пришлось так вырядиться. Но Елена не принадлежала к нашей системе ценностей, и в этом платье она была прекрасна, как ангел, украшенный цветами.Она вышла из машины, не заметив меня.Возможно, такой манеры поведения она придерживалась весь год, который нам предстояло провести вместе.
Китай не ограничивался разного рода мистификациями, он во всём устанавливал свои законы.Небольшой урок грамматики Приведённые ниже примеры соответствуют правилам синтаксиса французского языка.
.Правильно говорить: «Я научился читать в Болгарии», или «Я встретил Евлалию в Бразилии». Но было бы неверным сказать: «Я научился читать в Китае», или «Я встретил Евлалию в Китае». Говорят: «В Китае я научился читать», или «В Пекине я встретил Евлалию».Нет ничего коварнее синтаксиса.И в данном случае это очень важно.Так, неправильно говорить: «В 1974 году я высморкался», или «В Пекине я завязал шнурки». Нужно, хотя бы, добавить «в первый раз», иначе режет слух.Неожиданный вывод: если китайские рассказы столь удивительны, в этом прежде всего виновата грамматика.А когда к синтаксису примешивается мифология, это радует стилиста.И если соблюдены требования стиля, можно рискнуть написать следующее: «В Китае я познала свободу».Можно придать высказыванию скандальный оттенок: «Я познала свободу в чудовищном Китае времён Банды Четырёх».Или оттенок абсурда: «Я познала свободу в тюремном гетто Сан Ли Тюн».Подобное противоречие можно извинить только тем, что это правда.В этом кошмарном Китае взрослые чувствовали себя подавленно. Их возмущало то, что они видели, а то, чего не видели, возмущало ещё больше.И только дети были довольны.Страдания китайского народа их не волновали.Быть загнанными в бетонированное гетто с сотнями других детей, казалось им счастьем.Я сильнее других ощущала эту свободу. Я только что приехала из Японии, где провела несколько лет и ходила в японский детский сад, а там это всё равно, что служба в армии. Дома за мной присматривали гувернантки.В Сан Ли Тюн никто не следил за детьми. Нас было так много в таком тесном пространстве, что это казалось лишним. И по неписаному закону родители, прибывая в Пекин, предоставляли детей самим себе. Каждый вечер взрослые, спасаясь от депрессии, уходили куда-нибудь развлекаться, а нас оставляли одних. С наивностью, свойственной их возрасту, они думали, что мы устанем и ляжем спать в девять.Каждый вечер мы посылали кого-нибудь следить за родителями и предупреждать об их возвращении. И вот тут начиналась беготня. Дети разбегались по своим углам, одетыми прыгали в кровать и притворялись, что спят.Потому что ночью было лучше всего играть в войну. Испуганные крики врагов лучше звучали в темноте, засады становились более таинственными, а моя роль разведчика приобретала ещё больший освещающий смысл: на своём иноходце я чувствовала себя живым факелом. Я не была Прометеем, я была огнём и похищала себя самое. С восторгом наблюдала я, как мой огонёк украдкой пробегал по тёмным китайским стенам.Война была самой достойной игрой. Это слово звенело, как сундук с сокровищами. Его взламывали, и наши лица озарялись радостным сиянием дублонов, жемчуга и драгоценных камней, но больше всего здесь было неистовой ярости, благородного риска, грабежей, вечного террора и, наконец, дороже всех алмазов, воля и свобода, которая свистела в ушах и делала из нас титанов.Подумаешь, нельзя выходить из гетто! Свобода не измеряется в квадратных метрах. Свобода — это быть, наконец, предоставленным самому себе. Лучшее, что взрослые могли сделать для детей, это забыть о них.Забытые китайскими властями и взрослыми, дети Сан Ли Тюн были единственными личностями во всём народном Китае. У них было упоение, героизм и священная злость.Играть во что-нибудь другое, кроме войны, значило уронить своё достоинство.Именно это Елена никогда не хотела понять.
Елена ничего не хотела понимать.С первого дня она повела себя так, словно все давно поняла. И это было весьма убедительно. У неё была своя точка зрения, которую она никогда не стремилась отстаивать. Говорила она мало, с небрежным высокомерием и уверенностью.— Я не хочу играть в войну. Это не интересно.Слава богу, я одна слышала эти кощунственные слова и никому об этом не сказала. Нельзя, чтобы союзники плохо подумали о моей любимой.— Война это здорово, — поправила я её.Похоже, она не услышала. У неё был дар делать вид, что она вас не слышит.У неё всегда был вид особы, которая ни в ком и ни в чём не нуждается.Она жила так, словно всё, что ей было нужно, это быть самой красивой и иметь такие длинные волосы.
У меня никогда не было друга или подруги. Я никогда не задумывалась об этом. Зачем они нужны? Мне хватало собственного общества.Мне были нужны родители, враги и товарищи по оружию.Совсем чуть-чуть мне нужны были рабы и зрители — вопрос престижа.Тот, кто не принадлежал ни к одной из этих пяти категорий, могли бы и вовсе не существовать.Тем более возможные друзья.У моих родителей были друзья. Это были люди, с которыми встречались, чтобы вместе пить разноцветные алкогольные напитки. Как будто нельзя выпить без них!Кроме того, друзья были нужны, чтобы разговаривать и слушать. Им рассказывали глупые истории, они громко смеялись и рассказывали свои. А потом все садились за стол.Иногда друзья танцевали. Это было удручающее зрелище.Короче, друзьями были люди, которые могли составить компанию в разных глупых, а вернее смешных занятиях, либо чтобы заняться чем-то нормальным, для чего они были совсем не нужны.Иметь друзей было признаком вырождения.У моих брата и сестры были друзья. С их стороны это было простительно, потому что это были их товарищи по оружию. Дружба рождалась в бою. Здесь нечего было стыдиться.Я же была разведчиком и воевала в одиночку. Друзей пусть имеют другие.Что до любви, то она ещё меньше меня касалась. Это странное чувство было из области географии, из сказок «Тысячи и одной ночи», из стран Среднего Востока. Я же была слишком далеко на востоке.Что бы там ни думали, в моём отношении к окружающим не было тщеславия. Всё было совершенно оправдано. Вселенная начиналась и заканчивалась мною, не я это придумала. Это было объективной реальностью, которой я должна была соответствовать. К чему стеснять себя друзьями? Им не было места в моём мире. Я была центром вселенной, и друзьям нечего было к этому прибавить.Дружила я только с моим скакуном.
Моя встреча с Еленой не была переделом власти — у меня её не было, и меня она не прельщала — это был духовный переворот: отныне центр вселенной был за пределами моего существа. И я делала все, чтобы к нему приблизиться.Я поняла, что недостаточно было находиться рядом с ней. Нужно было ещё что-то для неё значить, а я не значила ничего. Я её не интересовала. По правде говоря, было похоже, что её ничто не интересует. Она ни на что не смотрела и ничего не говорила. У неё был вид человека, которому нравится быть погружённым в себя. Но было видно, что она чувствовала, как на неё смотрят, и что ей это нравится.Я не сразу поняла, что Елене было важно одно: чтобы на неё смотрели.Так, сама того не осознавая, я делала её счастливой, т.к. я пожирала её глазами. Я не могла оторвать от неё взгляда. Раньше я никогда не видела ничего столь красивого. Впервые в жизни чья-то красота ошеломила меня. Я уже встречала много красивых людей, но они не привлекали моего внимания. До сих пор не могу понять, почему красота Елены так завораживала меня.Я полюбила её с первого взгляда. Как это объяснить? Я никогда не собиралась никого любить. Я никогда не думала, что чья-то красота может вызывать чувства. И, однако, всё произошло в тот миг, когда я впервые её увидела, приговор был безоговорочным: она была самой красивой, я её полюбила, и теперь она стала центром вселенной.Чары продолжали действовать. Я понимала, что не могу просто любить её, надо, чтобы она тоже полюбила меня. Почему? Потому что так было нужно.И я простодушно открыла ей своё сердце. Я просто обязана была ей признаться.— Ты должна меня любить.Она снизошла до того, чтобы взглянуть на меня, но этот взгляд был из тех, без которых лучше обойтись. Она презрительно усмехнулась. Было ясно, что я только что сморозила глупость. Значит, нужно ей объяснить, что это совсем не глупо.— Ты должна меня любить, потому, что я люблю тебя. Понимаешь?Мне казалось, что теперь всё встало на свои места. Но Елена ещё пуще рассмеялась.Меня это задело.— Чего ты смеёшься?Она ответила сдержанно, высокомерно и насмешливо:— Потому что ты глупа.Так было принято моё первое признание в любви.
Я испытала все сразу: ослепление, любовь, тягу к самопожертвованию и унижение.Всё это я познала в первый же день. И подумала, что между этими четырьмя несчастиями есть связь. Надо было постараться избежать самого первого, но было слишком поздно.В любом случае у меня не было выбора.И мне стало жаль себя. Потому что я познала страдание. А оно было крайне неприятным.Однако, я не сожалела о моей любви к Елене, ни о том, что она жила на этом свете. Нельзя сожалеть о подобном. А если она жила, её нельзя было не любить.С первого мгновения моей любви — т.е. с самой первой секунды — я решила, что надо действовать. Эта мысль возникла сама по себе и не покидала меня до конца этой истории. "Надо что-нибудь совершить. Потому что я люблю Елену, потому что она самая красивая, потому что на земле есть такое бесподобное существо, и потому, что я его встретила, потому, что, даже если она не знает об этом, — она моя возлюбленная, и надо что-то предпринять. Что-нибудь грандиозное, великолепное — достойное её и моей любви. Убить немца, например. Но мне не дадут этого сделать. Мы всегда отпускаем пленников живыми. Все из-за этих родителей и Женевской Конвенции. Что за фальшивая война! Нет. Что-нибудь, что я могла бы совершить одна. Что произвело бы на неё впечатление". Я почувствовала такую безысходность, что у меня подкосились ноги, и я уселась на бетонный пол. Убеждённость в собственном бессилии парализовала меня.Мне хотелось застыть навеки. Я буду неподвижно сидеть на бетоне без пищи и воды до самой смерти. Я быстро умру, и это произведёт впечатление на мою любимую.Нет, так не выйдет. За мной придут, заставят подняться, будут меня кормить насильно через трубку. Взрослые выставят меня на посмешище.Тогда наоборот. Раз нельзя замереть, буду двигаться, а там посмотрим.Мне стоило огромных усилий сдвинуть с места своё тело, окаменевшее от страдания.Я побежала в конюшню и оседлала своего скакуна. Часовые легко пропустили меня. (Беспечность китайских солдат меня всегда удивляла. Меня слегка задевало то, что я не вызываю никаких подозрений. За три года в Сан Ли Тюн меня ни разу не обыскали. Говорю же, в системе был какой-то изъян).На бульваре Обитаемого Уродства я пустила коня таким бешеным галопом, о каком не слышали за всю историю скачек.Ничто не могло его остановить. Неизвестно, кто из двоих, всадник или лошадь был больше возбуждён.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10