Беспричинный страх – самая утомительная вещь из тех, что я знаю. Оттуда, где я лежала, я могла видеть красивую комнату во всю длину, как в сценической постановке или на картине. Она в самом деле напомнила мне фламандскую жанровую живопись – семейный интерьер, бытовой сюжет. Здесь была подчеркнутая светотень – огромные темные пространства нарушались заводями мягкого света, образовывающего причудливые тени. Маленькая лапочка портативного электрического фонаря освещала лица стареющей пары. Глаза Би были закрыты, голова склонилась в дремоте. Глубокие линии, изрезавшие ее щеки и лоб, делали ее старой, но это была мирная старость, безропотная и удовлетворенная. Глаза Роджера были сосредоточены на ее лице, его губы сложились в спокойную улыбку.
Другой фонарь создавал круг света вокруг тонких загорелых рук Кевина и книги, которую они держали. Это были красивые руки, исцарапанные во время долгой дневной работы, но приятной формы и нежные. Его лицо было в тени, но я могла видеть, как встревоженно он поднимает голову и прислушивается. Да, это была жанровая картина – два поколения, одно – отдыхающее после трудовой жизни, следующее – мужественное и сильное, готовое взять на себя ношу. Только меня здесь не было. Я была зрителем.
По мере того как я продолжала смотреть, меня не покидало чувство, что я чего-то не улавливаю. Передо мною была картина-загадка, подобная тем, что придумывают для развлечения детей, – найти головы десяти президентов Соединенных Штатов или двадцати животных, – но более сложная. Очертание скрытого объекта было здесь, замаскированное другими линиями и формами. При однократной яркой вспышке его можно было найти. А так он оставался невидимым, пока глаза не выделят его очертания среди других.
Кевин только притворялся, что читает. Он не переворачивал страницу уже десять минут. Наконец он закрыл книгу и поднялся на ноги. Глаза Би раскрылись. Она не была настолько расслабленна, как казалось. Мы все наблюдали, как Кевин подошел к окну и отдернул шторы. Он наклонился вперед, как будто бы пытался рассмотреть что-то в этом воющем темном хаосе с дождем, льющимся, подобно водопаду шириной в двадцать миль.
– Видишь что-нибудь? – спросила Би. Я была рада, что она взяла на себя этот глупый вопрос. Иначе его пришлось бы задать мне.
– Большой клен у северо-западного угла, – сказал Кевин.
Роджер раздраженно проворчал:
– Вы не можете видеть что-либо отсюда. Садитесь, Кевин. Вы действуете мне на нервы.
– Он, возможно, упадет, – продолжил Кевин.
– Упадет, значит, упадет, – констатировал Роджер. – Мы ничего не сможем сделать, если вы не собираетесь выплыть отсюда и поддержать, его.
Поза Кевина, несомненно, отреагировала на эту попытку пошутить. Он вытянулся вперед, как будто бы приготовился принять на себя большой вес. На нем были белые штаны, как у маляра, и старая рубашка с рукавами, закатанными выше локтей. Его взъерошенные коричневые волосы вились над ушами и на шее. Внезапная острая боль пронзила меня, как будто бы я поняла, что вижу его в последний раз.
– Он упадет, – сказал он тихо. – Вот сейчас.
Раздался треск, приведший к сотрясению всей конструкции здания. Эхо распространилось в воздухе как отдаленное небесное причитание.
Теперь я знала. Я не чувствовала ни страха, ни ужаса, а только удовлетворение от окончательного решения сложного уравнения. Не размышляя, даже не осознавая, что передвигаюсь, я вскоре обнаружила себя возле главных дверей, отпирающей засовы и пытающейся повернуть массивный ключ. Кевин был около меня, его лицо было перекошено, а руки пытались поймать меня. Он кричал:
– Какого черта ты делаешь? Ты с ума сошла? – И что-то вроде: «Впустишь ветер». Я поняла, почему он это сказал. Это заставило меня удвоить мои усилия. Кевину пришлось ударить меня. Я не виню его: ему больше ничего не оставалось делать.
Когда я пришла в себя, то увидела, что лежу на кушетке в библиотеке. Я слышала, как они говорили тихими озабоченными голосами: «... всегда боялась штормов... Тебе не следовало бить... что-нибудь успокоительное? Ей нужно...»
Последняя фраза напугала меня. Маленькие белые пилюли, которые обуздают мои страхи, – последнее, в чем я нуждалась.
– Мне лучше, – произнесла я. – Мне... ничего не нужно.
Мой голос был тверд, но я не открыла глаз. Я знала, что они стоят вокруг кушетки, глядя на меня, как ученые врачи на той ужасной картине Рембрандта, а я – голый труп на анатомическом столе с уже вскрытой одной рукой, в которой обнажились кости и сухожилия. Мертвец не может протестовать против того, чтобы с него сдирали кожу. У меня было такое же чувство беспомощности – их неосведомленность привела бы к тому, что они содрали бы кожу и мышцы и увидели бы темные места, которые мне приходилось скрывать. Их было так много, а я и не догадывалась об этом. Самым безопасным было скрывать свои знания. Моей первой реакцией была чистейшая паника, глупая, как и любая паника. Мне хотелось лежать неподвижно в темноте, спрятавшись за закрытыми веками, пока опасность не минует. Но я не могла рисковать. Они могли попытаться дать мне что-нибудь ради моей же пользы. Напичканная наркотическими лекарствами, я в самом деле стала бы беспомощной. Я открыла глаза и пошевелила мускулами лица.
– Я не знаю, что со мной случилось, – сказала я. – Штормы. Вы знаете, как я боюсь штормов.
У них были такие лица, которые я и ожидала увидеть, – полные любовного участия. Я не представляла, как свет может исказить их. Темные тени находились в неожиданных местах, глаза спрятаны в черных полостях. Би была на коленях. По бокам стояли Кевин и Роджер. Их фигуры окружали меня. Они не стали бы меня хватать, но я решила, что не буду убегать. Ветер снаружи все еще завывал, вопил и вздыхал, подобно живому, агонизирующему существу.
– Худшее позади, – сказала мягко Би. – Шторм проходит, Энн.
– Я виноват, голубка моя, – прошептал Кевин, опустившись на колени и приблизив свое лицо к моему. – Я не знал, как остановить тебя. Если бы ты вышла наружу, ты была бы сбита с ног, может быть, погибла бы.
«И ветер бы ворвался в дом», – я не сказала этого вслух.
– Ничего страшного, – пробормотала я. – Ты вынужден был это сделать. Сейчас мне хорошо.
Они помогли мне усесться, принесли бренди, суп и чай и оживленно болтали, чтобы отвлечь меня от доносящихся завываний. Время от времени Кевин либо Роджер выскальзывали из комнаты, делали обход, убеждаясь, что окна невредимы, ставни закрыты, все в порядке... Дом в безопасности.
Би говорила неправду, что кульминация бури уже позади, чтобы успокоить меня. Ураган обрел новую силу за несколько часов до рассвета, и Кевин вернулся после одного из обходов, чтобы сообщить, что вода попала в два окна на верхнем этаже. Он добавил, с успокоительной улыбкой глядя на меня, что он принял меры и теперь все в порядке.
– Конечно, – эхом откликнулась я. – Все в порядке.
Все это время я размышляла, пытаясь решить последние части загадки. Я не была уверена, что заниматься этим безопасно: может быть, мысли в этом доме были такими же опасными, как и слова? Но я не могла думать ни о чем другом. Я довольно хорошо все поняла к тому времени, как серый волнующий рассвет стал проникать сквозь щели вокруг штор, а ветер стал ослабевать.
Радио уже сообщило нам, что шторм проходит. Ничего подобного не обрушивалось на эти области с 1895 года.
Благодаря предупреждению со стороны соответствующих служб, как сказал самодовольно диктор, разрушения не были такими сильными, как могли бы быть. Большая часть проводов общего назначения была сорвана, и понадобится несколько дней, прежде чем электроснабжение будет полностью восстановлено. В регионе отменялось все – занятия в школах, общественные мероприятия, деловая деятельность. Все это возобновится позже. Предлагался длинный список номеров телефонов для людей, нуждающихся в продуктах, воде, транспорте, медицинском обслуживании. И так далее, и так далее.
Как только дождь ослабел до привычной силы, как во время обычной грозы, Кевин надел сапоги и плащ и вышел на улицу. Он пропадал некоторое время. Когда он вернулся, то был промокшим до нитки, но веселым.
– Все закончилось, – сказал он. – Начинает выглядывать солнце.
Клевавший носом Роджер, вздрогнув, проснулся и стал ворчать. Все мы последовали за Кевином к дверям. Ветер на высотах был еще довольно силен, но в нашей низине он теперь едва превосходил хороший бриз. Серые облака неслись на запад, между ними уже проглядывали яркие голубые прорехи. Би горестно вскрикнула при виде цветников. Бутоны, листья и цветки были сорваны. Лужайка была завалена обломками, а для большого клена это лето оказалось последним. Он упал прямо на дом, развернулся и скользнул по стене, увлекая за собой обломанные куски свисающей кровли, но принеся на удивление мало разрушений. В самом деле, как отметил Кевин, мы отделались легким испугом. Если бы какой-нибудь добрый самаритянин приготовил ему обильный завтрак в полевой кухне, он бы купился на это и возмечтал о себе, недаром же он так чистил дорогу от разбросанных веток и снимал со спасенного дома самодельные ставни.
Это было событие, согретое духом товарищества, с нескончаемыми взаимными поздравлениями, с возвращением к жизни, с победой над темными силами природы. Мы уселись локтем к локтю за стол. Кевин и Роджер волками набросились на приготовленную Би еду. Все говорили, смеялись, обменивались впечатлениями. Именно все. Я думаю, что играла свою роль достаточно хорошо. Я даже шутила по поводу своего панического состояния и «грубой атаки» Кевина. Я присоединилась к Кевину и Роджеру, чтобы помочь в уборке. Наши общие усилия потребовались, чтобы убрать с дороги огромную ветвь. Они и не подозревали, как взволнована я была, выполняя эту работу.
Через несколько часов Роджер вытер вспотевшие брови и посчитал то, что он сделал персонально. В ярко-голубом небе светило солнце, и земля была окутана испарениями. Мы проделали самую неотложную работу, остальное могло подождать до прибытия помощи. Бесполезно было рассчитывать, что кто-нибудь появится в этот день. Садовники, вероятно, были заняты приведением в порядок своего собственного хозяйства.
Я последовала за Роджером, оставив Кевина, все еще работающего граблями и метлой. Он обещал вскоре освободиться и немного поспать. Би уже легла. Я предположила, что спать они будут до вечера.
Я должна была подождать, пока Кевин уйдет с дороги, но до моего ухода нужно было еще много сделать. Я уложила чемодан, запихнула его под кровать на случай, если он зайдет в мою комнату, перед тем как ляжет спать. Затем села за стол и стала писать. Я не могла уехать без объяснений, хотя знала, что они не будут приятными.
Я не успела еще много написать, когда услышала шаги Кевина. Он на секунду остановился за моей дверью, но не зашел.
После того как закончила писать, я сложила листы и положила их на прикроватный столик, прижав уголки лампой, достала чемодан из-под кровати и забросила свою ношу на плечо.
В доме было очень тихо. Тишина особенно была заметна на кухне, без обычного жужжания холодильника, морозильной камеры и другого оборудования. Я взяла ключи от машины с доски возле дверей. Анабелла лежала на коврике. Она подняла голову и взглянула на меня. Я наклонилась и немного почесала ее за ухом – она лениво вильнула хвостом, ее шерсть затрепетала.
– До свиданья, – прошептала я. Единственный раз я вынуждена была ей это сказать.

Глава 14
I
Автобус опоздал на два часа, покидая Питсфилд. «Это еще хорошо, – как сказал водитель, – если учесть обстоятельства». Я заняла место у окна.
Последствия урагана были видны повсюду – побитый урожай, разбросанные деревья, залитые наводнением дороги. Вдоль всего пути уже работали аварийные бригады, восстанавливая телефонные столбы и линии электропередачи. Мы вынуждены были совершить несколько объездов из-за разрушенных мостов и затопленных участков дороги. Автобус был полон. Все говорили о шторме, делились своими впечатлениями и спрашивали о новостях. Моя соседка, пожилая женщина, попыталась завести со мной разговор, но я закрыла глаза и притворилась, что сплю.
Я вспомнила о том, что написала, и размышляла, нужно ли было что-нибудь добавить или убавить. Или это не имеет значения.
«... Мы все ошибались. И мы все были отчасти правы. В доме не было никого. И в доме не было ничего. Дом был сам по себе.
Явления, которые мы видели и слышали, были частью его – причиной или следствием, я не знаю. И конечно, все было окрашено для каждого из нас в соответствии с его собственными заботами и тревогами. Он пытался дать нам то, что мы хотели. Это звучит нелепо? Задумайтесь над этим. Вспомните, что происходило, учитывая данную информацию, и решите, подходит ли она. Вспомните о чувстве тепла и добросердечия, которое необъяснимо сопровождало нас при всех наших страхах, утешало нас, заставляя терпеливо переносить нежелаемое. Все вокруг было пронизано этой атмосферой, подобно газу без цвета и без запаха. Чем больше мы боролись, тем больше вдыхали его, тем умиротвореннее становились наши чувства.
Но он сделал несколько ошибок. Должно быть, он утратил практические навыки после многих лет бездействия. Мисс Марион была счастлива со своим «другом»; родители Кевина не нуждались в искусственной поддержке, они имели все, что хотели. Они планируют окончить свои дни здесь, в заботах о своем любимом старом доме и о деньгах, требуемых для его содержания. Кевин стоял перед дилеммой. Ему пришлось остаться, чтобы не угасли любовь и забота. Ему пришлось захотеть остаться.
Итак, дом пытался сделать его счастливым. И он пустился в эксперименты. Он не возражал, когда Кевин нашел любимую в образе человека, другая же предназначалась только для того, чтобы заполнить пустое пространство. Или, может быть, это было испытание; некоторые люди предпочитают фантомы реальности. Фауст готов был продать свою душу за возможность обнять тень троянской Елены.
Дом никогда не собирался пугать меня. Я застала его врасплох, вот и все, и он не знал, как себя повести. Есть что-то ужасно человеческое в его реакции; но неудивительно, что после всех прожитых веков в нем развились свойства, которые мы считаем человеческими или, по крайней мере, животными. Самосохранение – одно из сильнейших таких свойств.
Вот что творилось вокруг – дом захотел ожить. Он претерпел ремонты, реставрации, достройки, подобно человеку, допускающему любые хирургические вмешательства, вплоть до ампутации, чтобы его существо продолжало жить. С помощью своих обитателей, любящих его, он пережил наводнения, штормы и осады. И когда ему угрожало великое побоище, когда на него готовы были упасть бомбы, он нашел безопасное место.
Вероятно, его сущность была и есть человеческая – объединять всех людей, живших в доме и любивших его пойманных при жизни в паутину этой любви и угасающих, присоединяя свою силу к объединенной силе. Возможно, это пошло со времен древних жрецов Роджера и жизненных принципов, которые они исповедовали. Но это не имеет значения. Что важно, так это то, что сейчас он слишком крепок, чтобы его разрушить. Никто никогда не будет чувствовать себя свободным от его духовной, психической энергии, не разрушив физически дом до самого его основания. И даже тогда что-то может ожить – какие-то семена, какие-то корни, которые набирали силу на протяжении многих лет.
Но все это только гипотеза, потому что никто никогда не захочет разрушить его. Никогда такая враждебная, ненавистническая мысль не смогла бы прийти в голову тому, кто жил здесь. Если же это произойдет... Ну, тогда я не знаю, что случится. Я думаю, дом найдет способ защитить себя так или иначе.
Но не с помощью насилия. Он сможет найти какой-либо другой путь. Он не злой. Это не адский дом, не дом вражды, не дом крови. Он хочет, чтобы люди были счастливы. Это как раз то, что для меня неприемлемо.
Я не думаю, что у вас будут еще какие-либо беспокойства. Не будут, если вы не станете продолжать играть с ним в игры, вызывая потревоженных духов или пытаясь фотографировать невидимое. И не беспокойтесь о Кевине. С ним будет все хорошо. Это именно то, чего хочет дом, – чтобы Кевину было хорошо.
Я прошу прощения, но я не смогла бы остаться. Я не могу объяснить почему. Я люблю вас всех. Еще раз прошу прощения».
Женщина, сидевшая рядом со мной, встала и пересела на другое место. Я не виню ее. Я сама была не рада собственной компании.
Последний абзац моего письма не давал мне покоя. Я хотела сказать больше, объяснить, оправдать себя. Но я не могла сделать это, не внеся элементов тщеславия и обвинения, не могла напрямую выложить то, что накопилось у меня на душе. Я не могла огорчить Кевина своими подозрениями, что его чувства ко мне были просто очередной выдумкой. Мне нравятся очень многие виды деятельности, и скорее всего я прекрасно приспособилась бы к занятиям рукоделием, разведению цветов и ко всем прочим хобби владелиц имения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29