Ты станешь частью того отрезка дороги, по которому только что ехал чуть быстрее 80 километров в час, и цена тебе будет не больше минуты, которую ты выгадал, чтобы пораньше предстать перед своей неожиданной смертью здесь, на повороте, в гробу из развороченного металла с вытекающим оттуда бензином.
Но вид…
Роар высосал через красную соломинку все содержимое бутылочки. Я посмотрел на него. На кого он похож? На мать? На отца? Я попытался представить их: Венке Андресен с закрытыми глазами и губами, подставленными для поцелуя, Юнас Андресен в очках, с усами, на которых повисли хлопья пивной пены. Рука, державшая кружку, и – внезапная смерть.
Нет. Роар не был на них похож. Он напоминал мне самого себя, когда он внезапно появился у меня в конторе: маленький мальчик в потертой синей нейлоновой куртке, в джинсах с заплатами на коленях. Когда это было? Пять-шесть дней назад? Он напомнил мне другого мальчика, чуть младше, который очень давно не приходил ко мне.
– Правда красиво? – сказал я, кивнув на окошко.
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Что красиво?
– Вид.
– Вид?
Нет, он был еще слишком мал. Видом не любуются в восемь лет. Чтобы ощутить красоту природы, надо влюбиться.
Мы допили каждый свое и поехали дальше. Дорога к Квамскугену была не заснежена и чернела от дождя. Снег тонкой повязкой лежал на склонах гор, и, для того чтобы покататься на лыжах, нужно было забраться довольно высоко.
Дорога была хорошая. Легендарные времена ухабистых дорог на Квамскугене прошли: туризм, кроме всего прочего, способствовал строительству хороших дорог, хотя его влияние противоречиво и неоднозначно.
Мы быстро миновали поселок летних домиков, тесно прижавшихся друг к другу, похожий на неприбранные окрестности большого города, и спустились по Токагьеллет, где тоннели сначала заглатывали, а потом выплевывали нас, как протухшую рыбу.
Чудесный вид снова открылся перед нами. Мы увидели долины Хардангерфьорда и Нордхеймсунна. И здесь внезапно началась весна. Был тот единственный миг в году, когда невидимая рука вдруг сдвинет в сторону облака и из-под их завесы выглянет солнце. Солнце катилось по склонам гор, высвечивая прошлогоднюю зелень и смешивая ее с бурым, белым и грязно-серым зимним цветом, а смешав, бросало все это нам под ноги, как, играя на заднем дворе, ребята бросают кости. Это была весна.
Была весна. Щепоть солнечных лучей озарила ландшафт: отвесные склоны гор, дорогу, извивающуюся к фьорду, к сине-белому, полосатому заливу там, вдалеке, к сине-зеленой окантовке гор на противоположном берегу, редко рассыпанные домики, выкрашенные в белый и серый цвет, красный автобус, идущий нам навстречу, старую женщину, остановившуюся у обочины дороги рядом с навесом для молочных бидонов, одетую в серую юбку и темно-коричневую вязаную кофту, в черном платке на голове. Женщина повернулась к нам лицом, искромсанным временем, изуродованным годами. Была весна, пока еще смутная, но весна.
Я молчал, чтоб не спугнуть очарование мгновенья, чтоб не разрушить цельности картины, не разбить ее на тысячу осколков. В наступившей паузе я вдруг заметил, что и Роар ощущает то же самое, и он увидел это внезапно выглянувшее солнце и почувствовал, как что-то изменилось, как солнце перевесило чашу весов, почувствовал, что зима уже готова убраться восвояси, а молодая весна потянулась и расплескалась, как морской прилив, распласталась над морем и небом.
Может, все-таки необязательно быть влюбленным, чтобы почувствовать все это.
Короткий отрезок пути с широкой многополосной Дорогой между Нордхеймсунном и Эстесе проходил вдоль фьорда, похожего сейчас на расплавленное блестящее серебро. Фьорд отбрасывал солнечные лучи на горы и водопад и так же, как мы, радовался весне.
Так мы доехали до Эстесе, ощущая зиму в крови, но с весной во взгляде и с жаждой лета, упрятанной под кожу. И тут нас снова охватило ощущение зимы и смерти, и мы вспомнили, зачем сюда прибыли.
28
Дядя и тетя Роара жили в большом доме, кубической формы, недавно отремонтированном и обновленном как изнутри, так и снаружи. Окруженный разросшимся фруктовым садом, он стоял высоко на склоне, с видом на Эстесе, на фьорды и горы по ту сторону залива. Обитателям этого дома должно было казаться, что они живут на картинках рекламного проспекта.
Тетя подбежала к калитке еще до того, как мы вышли из машины. Она нас ждала. Тетя долго и ласково обнимала Роара, и у того в глазах опять заблестели слезы. Потом она выпрямилась и протянула мне руку.
– Сиссель Баугнес.
– Веум.
Она была значительно старше своей сестры, и черты ее лица были более резкими. В возрасте около сорока, она и не пыталась выглядеть моложе. Тонкие губы, длинные седые пряди в волосах. Веки, покрасневшие от слез, и тени под глазами – следы многих бессонных часов. На ней была широкая синяя юбка и светлая кремовая блузка, кисти рук слегка красноватые, а сами руки покрыты светлыми веснушками.
– Это страшный удар для всех нас.
Она вглядывалась в мое лицо, будто там можно было что-то прочесть, узнать еще какие-то жуткие подробности.
– Да, это был удар для всех нас, – ответил я.
– Извините, я сразу не подумала, хотите кофе с бутербродами?
Я поблагодарил и согласился. Она выглядела как раз тем человеком, с которым в такой день лучше всего пить кофе.
В комнате, свидетельствующей о том, что здесь течет размеренная семейная жизнь, она усадила меня на диван. На узких книжных полках разместилось больше семейных фотографий, чем книг. Телевизор в углу был черно-белый старой марки. Транзисторный приемник был поновее. Из него лились мягкие звуки, напоминающие латиноамериканские ритмы в западногерманской аранжировке с хором ангелов из гамбургской студии звукозаписи: музыка для ушей, мед для души, если напрочь отсутствует музыкальный слух или не очень ранима душа.
Радостно виляя хвостом, подбежал рыжий коккер-спаниель. Он прыгал на Роара, а тот опустился на колени и позволил лизнуть себя в лицо.
– Прыгай! Эй, Прыгай! – кричал Роар.
Наверное, собаку звали Прыгай – ничего иного я не мог предположить.
Сиссель принесла бутерброды, разложенные на металлическом блюде, и разлила кофе в высокие, солидные чашки, разрисованные красными цветами.
– Девочки еще в школе, – попробовала она перевести разговор на обычные темы.
– Сколько им лет? – спросил я.
– Верит одиннадцать, а Анне-Лизе тринадцать. Рейдар, мой муж, обещал сегодня прийти пораньше с работы.
– А где он работает?
Она провела рукой по лбу и волосам.
– Он заведует магазином. Раньше у нас была своя собственная небольшая лавочка, но при такой жестокой конкуренции он почти не бывал дома. Не мог себе это позволить. Ну а взять помощника нам было не по средствам. По вечерам он выкладывал товары, пополнял запасы, делал заказы на поставку и вел счета. Он и теперь здорово устает, но все-таки сейчас поспокойней.
Она выглядела озабоченной на какой-то особый манер. В ней не было ничего нервозного или истеричного, хотя она и казалась обескураженной. Тонкая сетка сосудиков проступала на ее некрупном носу, а губы были блеклыми и сухими.
– У меня просто не укладывается в голове, как все это… – начала она и посмотрела на Роара. – Роар, ты бы забрал собаку и поиграл с ней в саду.
Роар кивнул и взглянул на меня.
– Ты еще не уезжаешь, Варьг? – спросил он.
– Нет, нет, Роар. Я еще не скоро. – И я снова не узнал своего голоса.
Как только Роар вышел, она сказала:
– Полиция дала понять… что вроде Венке подозревается в том, что… что она… – Сиссель не могла этого выговорить. Ее глаза недоверчиво глядели на меня.
– Да. Можно сказать – да, – ответил я и наклонился вперед. – Но я не верю и не поверю ни на секунду. Я не слишком хорошо знал вашу сестру – фактически встретил ее впервые меньше недели назад. Но я не верю, что она убила своего мужа. – Я проглотил слюну. – Не знаю, сказали ли вам, кто я такой…
Она слабо кивнула.
– Я частный сыщик. Моя работа состоит в том, чтобы расследовать всякие дела, правда не такие серьезные, как убийства. Но дело Венке – для меня не просто дело. Это трагедия, обрушившаяся на людей, которых я люблю. И я вам обещаю, фру Баугнес, я обещаю вам, что, если есть что-либо, что может помочь Венке и будет доказательством для полиции, я непременно это выясню. Я обещаю, я даю вам честное слово…
Она посмотрела на меня будто откуда-то издалека.
– Нет, мы тоже не можем в это поверить. Она так любила Юнаса, и она была так несчастна. Я не видела никого несчастнее ее, когда все кончилось и они разошлись из-за… из-за этой…
Открылась входная дверь, и мы услыхали шаги в прихожей. В комнату вошел мужчина. Сиссель и я поднялись ему навстречу.
– Веум, – представила она меня, – а это мой муж Рейдар.
Рейдар Баугнес поздоровался со мной за руку и сказал:
– Очень приятно.
У него было запоминающееся морщинистое лицо, с четким профилем и ясными темно-синими глазами, некрупным ртом и со срезанным подбородком, так что трудно было сказать, где кончается подбородок и где начинается шея. Лет около пятидесяти. На нем был серый рабочий фартук. Три шариковые ручки и один желтый карандаш торчали из нагрудного кармана. Голос низкий, густой, как будто простуженный.
– Мы как раз сидели и говорили о… – начала
Сиссель.
Он кивнул и сел рядом с нами.
– Ужасно, – сказал он мне.
Сиссель вышла на кухню и вернулась с чашкой кофе для Рейдара. Вместе они выглядели вполне счастливыми, как-то спокойно и не напоказ. Они прожили половину жизни и уже миновали все свои перекрестки, перед ними была одна дорога, и компас им был ни к чему. Никто не останавливал их в пути и не задавал трудных вопросов; никто не пересекал им дорогу, не завладел их вниманием.
– Вы воспитывались в патриархальной семье, и, как я понимаю, вас держали в строгости, – сказал я и посмотрел на Сиссель.
– Кто вам это сказал? Юнас? – спросил ее муж.
– Я знаю, – с легкой обидой в голосе произнесла Сиссель Баугнес. – Юнас обычно так нас и представлял. Он никогда не чувствовал себя хорошо с нами. Мы слишком разные. Он городской, а мы из деревни. Он любил представлять нас богобоязненными, считал, что мы слишком религиозны или что-то в этом роде. Но это все неправда.
Она произнесла слово «неправда» так, будто в ее словаре не было более сильного слова.
– Он был очень строптивый, – сказал Рейдар. – Мы знали, какие у них отношения.
– Но мы не такие, – продолжала Сиссель. – Мы из верующей семьи, но это светлая и радостная вера, а не фанатическое сектантство. Я никогда не встречала человека, который умел бы так хорошо смеяться, как наш покойный отец – мир праху его. Он был очень добрым и даже в последние долгие годы болезни сумел сохранить хороший характер и веру в то, что ему за все воздастся. Когда он умер, мы не горевали и не печалились за него. Да и зачем? Ведь он наконец попал в свой вечный приют, и там ему ничего не грозит. Хуже было нам, кто оставался, кому предстояло пережить эту потерю. Моя бедная мать – я просто не знаю, как сообщить ей о Венке. Это может ее убить. Они с отцом никогда не понимали Юнаса, а он не понимал их. Я не говорю, что это была его или их вина. Просто мы люди разных миров – и вот…
– Теперь мы видим, как все обернулось, – сказал Рейдар.
– Я просто не понимаю, – снова начала Сиссель еще горячей, – если люди женятся и обещают друг другу быть верными, как можно уйти к другой? Мне это непонятно! Я могу простить ему, что он не из нашего круга, но такое – такое я ему простить не могу и понять его тоже не могу.
Ее муж согласно кивнул.
– А вы женаты, Веум? – спросил он.
– Нет. – И мне больше не хотелось с ним об этом говорить.
– Тогда вам этого не понять. Брак – это союз двух любящих, это нечто святое и чистое, ни с чем не сравнимое. Ничто не может встать между супругами и разрушить брак.
Чтобы не отвечать, я начал жевать бутерброд. Допил кофе и встал.
– Мне пора отправляться. Я должен вернуться в город.
Они тоже поднялись.
– Нам приятно было услышать, что вы хотите помочь Венке, – сказала Сиссель Баугнес. – Если понадобится наша помощь – звоните. Мы не богаты, но…
Неоконченная фраза повисла в воздухе – там, где обычно повисают все разговоры о деньгах, пока они удивительным образом не превращаются в ничто и улетучиваются.
– Обещайте мне, что вы позаботитесь о Роаре, если… – сказал я.
Оба закивали.
– Он будет для нас как собственный ребенок.
Я немного успокоился. Несомненно, что Роару лучше всего быть со своей матерью, но если так сложится, то этот дом не худший вариант, где он мог бы жить.
Рейдар Баугнес вышел со мной на крыльцо. Когда его жена скрылась в доме, он тихо и доверительно сказал мне:
– Я не хотел говорить при ней, но как мужчина мужчине, Веум, я могу сказать. Я мужчина, и у меня могут быть свои соблазны. А их множество в наши дни. Всегда найдутся привлекательные девушки на работе, и не такие уж недоступные, по крайней мере некоторые из них. Я бы мог…
Он напряженно глядел вдаль, думал о том, что он мог бы, если бы у него хватило смелости.
– Но я приучил себя сдерживать желания, Веум, – продолжал он. – Никогда, ни разу в жизни мне не приходило в голову изменить Сиссель.
– Нет, конечно, – подтвердил я. – Я понимаю.
Я попрощался и пошел по дорожке. Роар играл с собакой. Когда я был почти у калитки, он бросил игру, рванулся ко мне и, подбежав, обхватил меня обеими руками за пояс.
– Ты уже уходишь? – спросил он, заглядывая мне в глаза. – Тебе пора?
Я посмотрел на его детское, еще не сформировавшееся лицо.
– Да, к сожалению, я должен идти. Ты же знаешь, что мне нужно вернуться в город. Здесь тебе будет хорошо.
– Ты увидишься с мамой?
– По всей вероятности, да.
– Скажи ей, скажи ей, что я ее люблю и что я жду ее. Мне все равно, что бы она ни… – он не произнес больше ничего.
Весь обратный путь я размышлял о том, как он собирался закончить эту фразу: «…что бы она ни сделала»?
В сущности, никогда ничего нельзя скрыть от детей. Они знают все. Это какое-то врожденное качество, что-то в крови или в сердце.
Я наклонился и обнял его, крепко прижав к себе худенькое мальчишеское тело. Почувствовал его узкую спину, позвоночник, острые лопатки, похожие на зачатки крыльев, и тонкую, как ствол молодого деревца, шею. Потом быстро, не оборачиваясь, пошел к машине. Никогда не надо оборачиваться. Потому что тогда начинаешь скучать, еще не успев распрощаться.
По дороге из Эстесе я размышлял о признании, которое мне сделал Рейдар Баугнес, и еще о том, что рассказал мне Юнас Андресен. Я размышлял о том, что Рейдар Баугнес называл «соблазном», а Юнас Андресен «любовью». И я спрашивал самого себя, неужели они говорили об одном и том же?
И я начал скучать, я скучал по Юнасу.
29
По пути из Квамскугена я свернул на проселочную дорогу, ведущую вверх к горной долине. Дорога была крутая, и только благодаря малоснежной зиме здесь можно было сейчас проехать. Однако я не смог подняться слишком высоко, так как было очень скользко. Я свернул к обочине, выключил мотор, вышел из машины и быстро зашагал вверх, глубоко вдыхая пряный горный воздух.
Долина была девственна и прекрасна, и, если б у меня хватило сил, она увлекла бы меня мимо упавших древесных стволов наверх к голым вершинам. Если бы было лето, вся долина зеленела бы от множества березок. Но сейчас здесь господствовали желто-коричневые и серые тона, перемежаясь пятнами белого снега.
Далеко внизу бежала горная речка, и в сезон форель стайками стояла здесь, дожидаясь своей очереди попасть туда, откуда вытекала река, – в глубокое горное озеро. Я неоднократно проводил там вечерние часы, может быть не слишком частые, но приятные. Солнце карабкалось и пряталось за горный склон, и воздух с каждой секундой становился все чище и прохладней. Я ждал блаженного ощущения натянутой лески, этого подарка, который получаешь, если заслужил.
При отце, люто ненавидевшем туризм и проводившем почти все свободное время в музеях или за книжками по древненорвежской мифологии, я вырос, так и не поймав в детстве свою первую форель. Позже я научился ценить загородные прогулки. Я был городским жителем и не мог надолго оторваться от шума уличного движения, от клубов дыма над крышами, выхлопных газов и грязи на коже. Но временами я любил стряхнуть городскую пыль и провести несколько часов на чистом воздухе у прозрачной Реки в ожидании форели. Тогда я с удовольствием отправлялся сюда, в эту долину, в часе езды от города.
Много раз я оставался здесь до поздней ночи. Я разжигал костер у реки, варил в походном котелке кофе и пил его из старой жестяной кружки. Я любил сидеть в темноте, освещаемой всполохами костра, слушая потрескивание горящих веток. Я сидел, погрузившись в ночные звуки, но птицы уже умолкали, одинокий кабанчик рыл землю в кустах, и изредка квакали лягушки. Все остальное было спокойным и тихим, как звезды надо мной, как горы вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Но вид…
Роар высосал через красную соломинку все содержимое бутылочки. Я посмотрел на него. На кого он похож? На мать? На отца? Я попытался представить их: Венке Андресен с закрытыми глазами и губами, подставленными для поцелуя, Юнас Андресен в очках, с усами, на которых повисли хлопья пивной пены. Рука, державшая кружку, и – внезапная смерть.
Нет. Роар не был на них похож. Он напоминал мне самого себя, когда он внезапно появился у меня в конторе: маленький мальчик в потертой синей нейлоновой куртке, в джинсах с заплатами на коленях. Когда это было? Пять-шесть дней назад? Он напомнил мне другого мальчика, чуть младше, который очень давно не приходил ко мне.
– Правда красиво? – сказал я, кивнув на окошко.
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Что красиво?
– Вид.
– Вид?
Нет, он был еще слишком мал. Видом не любуются в восемь лет. Чтобы ощутить красоту природы, надо влюбиться.
Мы допили каждый свое и поехали дальше. Дорога к Квамскугену была не заснежена и чернела от дождя. Снег тонкой повязкой лежал на склонах гор, и, для того чтобы покататься на лыжах, нужно было забраться довольно высоко.
Дорога была хорошая. Легендарные времена ухабистых дорог на Квамскугене прошли: туризм, кроме всего прочего, способствовал строительству хороших дорог, хотя его влияние противоречиво и неоднозначно.
Мы быстро миновали поселок летних домиков, тесно прижавшихся друг к другу, похожий на неприбранные окрестности большого города, и спустились по Токагьеллет, где тоннели сначала заглатывали, а потом выплевывали нас, как протухшую рыбу.
Чудесный вид снова открылся перед нами. Мы увидели долины Хардангерфьорда и Нордхеймсунна. И здесь внезапно началась весна. Был тот единственный миг в году, когда невидимая рука вдруг сдвинет в сторону облака и из-под их завесы выглянет солнце. Солнце катилось по склонам гор, высвечивая прошлогоднюю зелень и смешивая ее с бурым, белым и грязно-серым зимним цветом, а смешав, бросало все это нам под ноги, как, играя на заднем дворе, ребята бросают кости. Это была весна.
Была весна. Щепоть солнечных лучей озарила ландшафт: отвесные склоны гор, дорогу, извивающуюся к фьорду, к сине-белому, полосатому заливу там, вдалеке, к сине-зеленой окантовке гор на противоположном берегу, редко рассыпанные домики, выкрашенные в белый и серый цвет, красный автобус, идущий нам навстречу, старую женщину, остановившуюся у обочины дороги рядом с навесом для молочных бидонов, одетую в серую юбку и темно-коричневую вязаную кофту, в черном платке на голове. Женщина повернулась к нам лицом, искромсанным временем, изуродованным годами. Была весна, пока еще смутная, но весна.
Я молчал, чтоб не спугнуть очарование мгновенья, чтоб не разрушить цельности картины, не разбить ее на тысячу осколков. В наступившей паузе я вдруг заметил, что и Роар ощущает то же самое, и он увидел это внезапно выглянувшее солнце и почувствовал, как что-то изменилось, как солнце перевесило чашу весов, почувствовал, что зима уже готова убраться восвояси, а молодая весна потянулась и расплескалась, как морской прилив, распласталась над морем и небом.
Может, все-таки необязательно быть влюбленным, чтобы почувствовать все это.
Короткий отрезок пути с широкой многополосной Дорогой между Нордхеймсунном и Эстесе проходил вдоль фьорда, похожего сейчас на расплавленное блестящее серебро. Фьорд отбрасывал солнечные лучи на горы и водопад и так же, как мы, радовался весне.
Так мы доехали до Эстесе, ощущая зиму в крови, но с весной во взгляде и с жаждой лета, упрятанной под кожу. И тут нас снова охватило ощущение зимы и смерти, и мы вспомнили, зачем сюда прибыли.
28
Дядя и тетя Роара жили в большом доме, кубической формы, недавно отремонтированном и обновленном как изнутри, так и снаружи. Окруженный разросшимся фруктовым садом, он стоял высоко на склоне, с видом на Эстесе, на фьорды и горы по ту сторону залива. Обитателям этого дома должно было казаться, что они живут на картинках рекламного проспекта.
Тетя подбежала к калитке еще до того, как мы вышли из машины. Она нас ждала. Тетя долго и ласково обнимала Роара, и у того в глазах опять заблестели слезы. Потом она выпрямилась и протянула мне руку.
– Сиссель Баугнес.
– Веум.
Она была значительно старше своей сестры, и черты ее лица были более резкими. В возрасте около сорока, она и не пыталась выглядеть моложе. Тонкие губы, длинные седые пряди в волосах. Веки, покрасневшие от слез, и тени под глазами – следы многих бессонных часов. На ней была широкая синяя юбка и светлая кремовая блузка, кисти рук слегка красноватые, а сами руки покрыты светлыми веснушками.
– Это страшный удар для всех нас.
Она вглядывалась в мое лицо, будто там можно было что-то прочесть, узнать еще какие-то жуткие подробности.
– Да, это был удар для всех нас, – ответил я.
– Извините, я сразу не подумала, хотите кофе с бутербродами?
Я поблагодарил и согласился. Она выглядела как раз тем человеком, с которым в такой день лучше всего пить кофе.
В комнате, свидетельствующей о том, что здесь течет размеренная семейная жизнь, она усадила меня на диван. На узких книжных полках разместилось больше семейных фотографий, чем книг. Телевизор в углу был черно-белый старой марки. Транзисторный приемник был поновее. Из него лились мягкие звуки, напоминающие латиноамериканские ритмы в западногерманской аранжировке с хором ангелов из гамбургской студии звукозаписи: музыка для ушей, мед для души, если напрочь отсутствует музыкальный слух или не очень ранима душа.
Радостно виляя хвостом, подбежал рыжий коккер-спаниель. Он прыгал на Роара, а тот опустился на колени и позволил лизнуть себя в лицо.
– Прыгай! Эй, Прыгай! – кричал Роар.
Наверное, собаку звали Прыгай – ничего иного я не мог предположить.
Сиссель принесла бутерброды, разложенные на металлическом блюде, и разлила кофе в высокие, солидные чашки, разрисованные красными цветами.
– Девочки еще в школе, – попробовала она перевести разговор на обычные темы.
– Сколько им лет? – спросил я.
– Верит одиннадцать, а Анне-Лизе тринадцать. Рейдар, мой муж, обещал сегодня прийти пораньше с работы.
– А где он работает?
Она провела рукой по лбу и волосам.
– Он заведует магазином. Раньше у нас была своя собственная небольшая лавочка, но при такой жестокой конкуренции он почти не бывал дома. Не мог себе это позволить. Ну а взять помощника нам было не по средствам. По вечерам он выкладывал товары, пополнял запасы, делал заказы на поставку и вел счета. Он и теперь здорово устает, но все-таки сейчас поспокойней.
Она выглядела озабоченной на какой-то особый манер. В ней не было ничего нервозного или истеричного, хотя она и казалась обескураженной. Тонкая сетка сосудиков проступала на ее некрупном носу, а губы были блеклыми и сухими.
– У меня просто не укладывается в голове, как все это… – начала она и посмотрела на Роара. – Роар, ты бы забрал собаку и поиграл с ней в саду.
Роар кивнул и взглянул на меня.
– Ты еще не уезжаешь, Варьг? – спросил он.
– Нет, нет, Роар. Я еще не скоро. – И я снова не узнал своего голоса.
Как только Роар вышел, она сказала:
– Полиция дала понять… что вроде Венке подозревается в том, что… что она… – Сиссель не могла этого выговорить. Ее глаза недоверчиво глядели на меня.
– Да. Можно сказать – да, – ответил я и наклонился вперед. – Но я не верю и не поверю ни на секунду. Я не слишком хорошо знал вашу сестру – фактически встретил ее впервые меньше недели назад. Но я не верю, что она убила своего мужа. – Я проглотил слюну. – Не знаю, сказали ли вам, кто я такой…
Она слабо кивнула.
– Я частный сыщик. Моя работа состоит в том, чтобы расследовать всякие дела, правда не такие серьезные, как убийства. Но дело Венке – для меня не просто дело. Это трагедия, обрушившаяся на людей, которых я люблю. И я вам обещаю, фру Баугнес, я обещаю вам, что, если есть что-либо, что может помочь Венке и будет доказательством для полиции, я непременно это выясню. Я обещаю, я даю вам честное слово…
Она посмотрела на меня будто откуда-то издалека.
– Нет, мы тоже не можем в это поверить. Она так любила Юнаса, и она была так несчастна. Я не видела никого несчастнее ее, когда все кончилось и они разошлись из-за… из-за этой…
Открылась входная дверь, и мы услыхали шаги в прихожей. В комнату вошел мужчина. Сиссель и я поднялись ему навстречу.
– Веум, – представила она меня, – а это мой муж Рейдар.
Рейдар Баугнес поздоровался со мной за руку и сказал:
– Очень приятно.
У него было запоминающееся морщинистое лицо, с четким профилем и ясными темно-синими глазами, некрупным ртом и со срезанным подбородком, так что трудно было сказать, где кончается подбородок и где начинается шея. Лет около пятидесяти. На нем был серый рабочий фартук. Три шариковые ручки и один желтый карандаш торчали из нагрудного кармана. Голос низкий, густой, как будто простуженный.
– Мы как раз сидели и говорили о… – начала
Сиссель.
Он кивнул и сел рядом с нами.
– Ужасно, – сказал он мне.
Сиссель вышла на кухню и вернулась с чашкой кофе для Рейдара. Вместе они выглядели вполне счастливыми, как-то спокойно и не напоказ. Они прожили половину жизни и уже миновали все свои перекрестки, перед ними была одна дорога, и компас им был ни к чему. Никто не останавливал их в пути и не задавал трудных вопросов; никто не пересекал им дорогу, не завладел их вниманием.
– Вы воспитывались в патриархальной семье, и, как я понимаю, вас держали в строгости, – сказал я и посмотрел на Сиссель.
– Кто вам это сказал? Юнас? – спросил ее муж.
– Я знаю, – с легкой обидой в голосе произнесла Сиссель Баугнес. – Юнас обычно так нас и представлял. Он никогда не чувствовал себя хорошо с нами. Мы слишком разные. Он городской, а мы из деревни. Он любил представлять нас богобоязненными, считал, что мы слишком религиозны или что-то в этом роде. Но это все неправда.
Она произнесла слово «неправда» так, будто в ее словаре не было более сильного слова.
– Он был очень строптивый, – сказал Рейдар. – Мы знали, какие у них отношения.
– Но мы не такие, – продолжала Сиссель. – Мы из верующей семьи, но это светлая и радостная вера, а не фанатическое сектантство. Я никогда не встречала человека, который умел бы так хорошо смеяться, как наш покойный отец – мир праху его. Он был очень добрым и даже в последние долгие годы болезни сумел сохранить хороший характер и веру в то, что ему за все воздастся. Когда он умер, мы не горевали и не печалились за него. Да и зачем? Ведь он наконец попал в свой вечный приют, и там ему ничего не грозит. Хуже было нам, кто оставался, кому предстояло пережить эту потерю. Моя бедная мать – я просто не знаю, как сообщить ей о Венке. Это может ее убить. Они с отцом никогда не понимали Юнаса, а он не понимал их. Я не говорю, что это была его или их вина. Просто мы люди разных миров – и вот…
– Теперь мы видим, как все обернулось, – сказал Рейдар.
– Я просто не понимаю, – снова начала Сиссель еще горячей, – если люди женятся и обещают друг другу быть верными, как можно уйти к другой? Мне это непонятно! Я могу простить ему, что он не из нашего круга, но такое – такое я ему простить не могу и понять его тоже не могу.
Ее муж согласно кивнул.
– А вы женаты, Веум? – спросил он.
– Нет. – И мне больше не хотелось с ним об этом говорить.
– Тогда вам этого не понять. Брак – это союз двух любящих, это нечто святое и чистое, ни с чем не сравнимое. Ничто не может встать между супругами и разрушить брак.
Чтобы не отвечать, я начал жевать бутерброд. Допил кофе и встал.
– Мне пора отправляться. Я должен вернуться в город.
Они тоже поднялись.
– Нам приятно было услышать, что вы хотите помочь Венке, – сказала Сиссель Баугнес. – Если понадобится наша помощь – звоните. Мы не богаты, но…
Неоконченная фраза повисла в воздухе – там, где обычно повисают все разговоры о деньгах, пока они удивительным образом не превращаются в ничто и улетучиваются.
– Обещайте мне, что вы позаботитесь о Роаре, если… – сказал я.
Оба закивали.
– Он будет для нас как собственный ребенок.
Я немного успокоился. Несомненно, что Роару лучше всего быть со своей матерью, но если так сложится, то этот дом не худший вариант, где он мог бы жить.
Рейдар Баугнес вышел со мной на крыльцо. Когда его жена скрылась в доме, он тихо и доверительно сказал мне:
– Я не хотел говорить при ней, но как мужчина мужчине, Веум, я могу сказать. Я мужчина, и у меня могут быть свои соблазны. А их множество в наши дни. Всегда найдутся привлекательные девушки на работе, и не такие уж недоступные, по крайней мере некоторые из них. Я бы мог…
Он напряженно глядел вдаль, думал о том, что он мог бы, если бы у него хватило смелости.
– Но я приучил себя сдерживать желания, Веум, – продолжал он. – Никогда, ни разу в жизни мне не приходило в голову изменить Сиссель.
– Нет, конечно, – подтвердил я. – Я понимаю.
Я попрощался и пошел по дорожке. Роар играл с собакой. Когда я был почти у калитки, он бросил игру, рванулся ко мне и, подбежав, обхватил меня обеими руками за пояс.
– Ты уже уходишь? – спросил он, заглядывая мне в глаза. – Тебе пора?
Я посмотрел на его детское, еще не сформировавшееся лицо.
– Да, к сожалению, я должен идти. Ты же знаешь, что мне нужно вернуться в город. Здесь тебе будет хорошо.
– Ты увидишься с мамой?
– По всей вероятности, да.
– Скажи ей, скажи ей, что я ее люблю и что я жду ее. Мне все равно, что бы она ни… – он не произнес больше ничего.
Весь обратный путь я размышлял о том, как он собирался закончить эту фразу: «…что бы она ни сделала»?
В сущности, никогда ничего нельзя скрыть от детей. Они знают все. Это какое-то врожденное качество, что-то в крови или в сердце.
Я наклонился и обнял его, крепко прижав к себе худенькое мальчишеское тело. Почувствовал его узкую спину, позвоночник, острые лопатки, похожие на зачатки крыльев, и тонкую, как ствол молодого деревца, шею. Потом быстро, не оборачиваясь, пошел к машине. Никогда не надо оборачиваться. Потому что тогда начинаешь скучать, еще не успев распрощаться.
По дороге из Эстесе я размышлял о признании, которое мне сделал Рейдар Баугнес, и еще о том, что рассказал мне Юнас Андресен. Я размышлял о том, что Рейдар Баугнес называл «соблазном», а Юнас Андресен «любовью». И я спрашивал самого себя, неужели они говорили об одном и том же?
И я начал скучать, я скучал по Юнасу.
29
По пути из Квамскугена я свернул на проселочную дорогу, ведущую вверх к горной долине. Дорога была крутая, и только благодаря малоснежной зиме здесь можно было сейчас проехать. Однако я не смог подняться слишком высоко, так как было очень скользко. Я свернул к обочине, выключил мотор, вышел из машины и быстро зашагал вверх, глубоко вдыхая пряный горный воздух.
Долина была девственна и прекрасна, и, если б у меня хватило сил, она увлекла бы меня мимо упавших древесных стволов наверх к голым вершинам. Если бы было лето, вся долина зеленела бы от множества березок. Но сейчас здесь господствовали желто-коричневые и серые тона, перемежаясь пятнами белого снега.
Далеко внизу бежала горная речка, и в сезон форель стайками стояла здесь, дожидаясь своей очереди попасть туда, откуда вытекала река, – в глубокое горное озеро. Я неоднократно проводил там вечерние часы, может быть не слишком частые, но приятные. Солнце карабкалось и пряталось за горный склон, и воздух с каждой секундой становился все чище и прохладней. Я ждал блаженного ощущения натянутой лески, этого подарка, который получаешь, если заслужил.
При отце, люто ненавидевшем туризм и проводившем почти все свободное время в музеях или за книжками по древненорвежской мифологии, я вырос, так и не поймав в детстве свою первую форель. Позже я научился ценить загородные прогулки. Я был городским жителем и не мог надолго оторваться от шума уличного движения, от клубов дыма над крышами, выхлопных газов и грязи на коже. Но временами я любил стряхнуть городскую пыль и провести несколько часов на чистом воздухе у прозрачной Реки в ожидании форели. Тогда я с удовольствием отправлялся сюда, в эту долину, в часе езды от города.
Много раз я оставался здесь до поздней ночи. Я разжигал костер у реки, варил в походном котелке кофе и пил его из старой жестяной кружки. Я любил сидеть в темноте, освещаемой всполохами костра, слушая потрескивание горящих веток. Я сидел, погрузившись в ночные звуки, но птицы уже умолкали, одинокий кабанчик рыл землю в кустах, и изредка квакали лягушки. Все остальное было спокойным и тихим, как звезды надо мной, как горы вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31