Когда они пили кофе, Грейсон сказал:
— Я был в отпуске, и меня срочно вызвали.
— Как вы предполагаете добираться до места?
— Из Лондона я летел вместе с вами, только сидел в первом салоне, и вы меня не заметили. Теперь вот жду рейса на Гибралтар и к вечеру планирую вместе с вами быть на миноносце «Данун».
— Ясно. — Потом, давая понять, что не желает больше говорить на официальную тему здесь, в кафе под открытым небом, Джон поинтересовался:
— Вы знаете Мадрид?
— Совсем плохо.
— Жаль, что у нас мало времени, а то бы могли послоняться по городу, посмотреть «Прадо». Мать частенько таскала меня в этот художественный музей, когда я был мальчишкой. Правда, позже я понял, что не было нужды заставлять.
— Бэнстед говорил, что у вас довольно внушительная коллекция картин.
— Да, это так, я, правда, покупаю больше, чем могу себе позволить. Но все твержу себе, что это своеобразный способ вложения денег… Что ж, буду надеяться, что не прогадаю.
Без тени зависти — Грейсон долго приучал себя к тому, чтобы не поддаваться этому чувству, — он подумал о своей матери.
И она тоже таскала его по всей Европе, но не затем, чтобы показывать музеи и достопримечательности городов, а чтобы закупить очередную порцию материала в каком-нибудь кооперативном магазинчике или доставить готовые платья на дом заказчицам.
Он улыбнулся при этом воспоминании. В сущности, дела у нее шли неплохо, и ей всякий раз удавалось выручить довольно приличную сумму в дополнение к заработку отца. Ее амбиции относительно сына были не менее честолюбивы, нежели его собственные… Образование в оксфордском колледже (хотя, конечно, не таком престижном, как святая Магдалина), потом блистательная карьера в Первом отделе, служба в министерстве по делам колоний и вот теперь — правда, тоже всего лишь как ступень к продвижению наверх — должность личного адъютанта сэра Джорджа Кейтора. Этим он был обязан своему отцу, который всегда учил его быть более чем средним игроком в регби. Предложение сыграть за команду сэра Джорджа Кейтора во время студенческих каникул в Оксфорде не было отвергнуто, и вскоре Кейтор тоже был занесен в «записную книжку» Грейсона как человек, могущий быть полезным…
Вслух он сказал:
— Насколько мне известно, сэр, вы принадлежите к Королевскому Кентскому полку?
— Да. Только я давно уже не имею отношения к строевой службе… С самой войны.
— А я не участвовал в войне. Из-за возраста. Правда, после университета два года прослужил в Колдстримз…
Джон молча кивнул. Ему невольно вспомнились слова Бэнстеда: «Грейсон пробивной малый. Намерен завершить свое восхождение по служебной лестнице никак не ниже чем в парламенте… или в кабинете министров. Возможно, лет эдак через двадцать уже видит себя премьер-министром. Этот парень использует все, за что можно ухватиться». Джон подумал: а вдруг сейчас перед ним и вправду будущий премьер-министр? Ну что ж, удачи ему.
По крайней мере, у него есть хоть какая-то цель…
Где— то зашипел и затрещал громкоговоритель и, наконец отплевавшись, объявил рейс на Гибралтар. Вместе они вышли на ослепляющую белизною каменных плит площадку зала ожидания.

***
Грейсон выбрал место напротив Джона. Некоторое время они перебрасывались отрывочными фразами, потом Джон задремал. В тот день он покинул свой дом в Бенендене в Кенте очень рано, чтобы попасть в лондонский аэровокзал к половине восьмого. Обычно он оставался в городе на ночь, но это задание свалилось на него так неожиданно, а ему еще предстояло сделать кое-какие распоряжения управляющему имением в Сорби-Плейс и экономке. Управляющий поехал с ним, чтобы потом пригнать машину обратно, по дороге они говорили о делах. Такая работа, как эта, могла занять несколько месяцев, но не исключено, что его отсутствие могло затянуться и на пару лет… Ричмонд закрыл глаза, представив себе тот июньский рассвет, туман, клочьями обволакивающий утопающую в зелени деревушку, и темные очертания тисовых деревьев, отчетливо вырисовывающихся на светло-сером камне церковных стен…
Он уезжал и возвращался, а здесь, казалось, ничего не менялось.
Даже он сам. Это была мирная, однообразная в своей безмятежности картина, порой даже навевающая скуку. Быть может, ему не хватало как раз того, что в избытке имел Грейсон, — жгучего стремления, какой-нибудь цели…
Сидя через проход напротив, Нил Грейсон наблюдал за спящим Ричмондом. Могучее телосложение, но ничего лишнего.
Очевидно, майор принадлежал к тому типу людей, которым не нужно все время тренироваться, чтобы поддерживать форму.
Светло-каштановые волосы коротко подстрижены — вне всякого сомнения, подумал Грейсон, рукою самого мистера Трампера с Керзон-стрит, — на висках легкая белизна, которую пока.даже трудно назвать сединой. Грейсон знал, что Ричмонду около сорока. Некоторые мужчины, вступив в этот возраст, достигают наивысшего расцвета, на многие годы сохраняя физическую силу и темперамент. Майор Ричмонд, похоже, вступил в эту пору недавно и собирался сохранить форму надолго. Его лицо заинтересовало Нила. Он всегда подвергал тщательному, всестороннему изучению тех, в ком видел потенциальных противников, или, напротив, людей, способных принести ему пользу.
Это открытое честное лицо принадлежало к лучшему армейскому типу людей — тех, кто привык взвешивать свои поступки. Когда такой человек отдает приказ, он делает это вполне осознанно, не демонстрируя при этом своей власти. Когда они пили кофе в аэропорту, Нил обратил внимание на выражение настороженности во взгляде голубых глаз Ричмонда, когда тот улыбался. Ему показалось, майор относится к той категории людей, которые попали в армию без особой цели, однако нашли там свое призвание. Он отметил про себя также, что этот человек, должно быть, имеет влияние в той среде, где он, Грейсон, собирается вращаться, и что скорее всего Ричмонд консерватор, ибо другого и представить невозможно… Со временем он мог бы воспользоваться дружбой этого человека. Поэтому в своем «дневничке», который постоянно держал в голове на будущее, он отметил, что по возвращении в Англию непременно постарается получить для себя приглашение в Сорби-Плейс.
Он достал из портфеля книгу и улыбнулся при мысли о возможном когда-нибудь посещении Сорби-Плейс. Ричмонд провел в этом имении всю жизнь, а до него в годы правления лейбористов там жила его семья… Подумать только, одна и та же семья на протяжении нескольких столетий обитала в одном и том же доме! Совсем не то что у него, Нила. К тому времени, когда он окончил Оксфорд, его собственная семья сменила уже более двух десятков дешевых меблированных комнат и убогих, обшарпанных домишек. Да, подумал он, хорошее общество предполагает блистательных, выдающихся людей… И тебе, Нил Грейсон, нужно стать таким. Так держать, старина!
Он повертел в руках книгу, разглядывая яркую зелено-желто-синюю обложку. На переднем плане был изображен густой банановый лес, а над ним и над возвышающимся в кольце облаков кратером вулкана — восходящее солнце. Название книги гласило: «Дженет Харкер. Острова Сан-Бородона». Он раскрыл ее. На форзаце небрежной женской рукой было написано:
«Любимому Нилу от любящей Дженет». Прочтя это и состроив гримасу, он достал из кармана перочинный нож и аккуратно вырезал из книги весь листок. Было бы странно, если бы в кабинете губернаторской резиденции лежала книга с подобной надписью. Два года Дженет жила в Порт-Карлосе, собирая материалы для этой книги, а совсем недавно они снова виделись в Лондоне. Издание туристических путеводителей приносило ей немалые деньги, на которые она, как и на свою дружбу, никогда не скупилась. Все это было, конечно, очень мило', но не более того. Ведь если уж говорить о женитьбе, то тут нужно уметь сделать правильный выбор… Уметь выбрать такую женщину, которая способна уничтожить все преграды на твоем пути и распахнуть все двери, в которые ты хочешь войти…
Вырезав из книги форзац, он снова убрал ее в портфель, вовсе не намереваясь читать ее. Он и так знал все, что можно, о крохотной колонии Сан-Бородон, хотя, надо признаться, писательская манера Дженет напоминала ему ее ласки и была наполнена таким же теплом, нежностью и множеством восклицательных знаков.

***
Стояла тихая ночь. На ровную гладь воды падала узкая полоска бледного лунного света. За их спиной постепенно гасли огни Гибралтара. Тишину нарушали лишь обычные звуки рутинной жизни эскадренного миноносца ее величества «Данун», этого крошечного, уединенного островка, затерявшегося сейчас в бескрайних морских просторах. Из кают-компании доносились отдаленные звуки аккордеона, они смешивались со слабым тарахтением мотора и веселым плеском фосфоресцирующей волны, бьющейся о борт корабля.
На мостике капитан-лейтенант Эдвард Берроуз, для друзей просто Тедди Берроуз, говорил:
— Даже и не надейтесь, что вам удастся разобраться в политической подоплеке этого дела. По-моему, эти ребятки, что сидят там, наверху, и сами-то не очень хорошо понимают, что делают. Чаще всего они просто рубят сплеча и умудряются при этом слыть умниками.
— А по-моему, ситуация предельно ясна, — проговорил Джон Ричмонд. Теперь он был уже в форме и в преддверии предстоящей встречи с губернатором Сан-Бородона даже надел наградные планки.
— Только не пытайтесь объяснить ее мне. Если человек доставляет вам неудобства, избавьтесь от него. Отрубите ему голову или заприте в Тауэре. Вот и все. — Берроуз усмехнулся и сильно, по-лошадиному фыркнул. — А с этим почему-то надо возиться. Он даже тащит с собою весь свой гарем, черт бы его побрал! Хотел бы я послушать, что говорят обо всем этом у меня в команде…
Капитан рассмеялся, нарушив своим громогласным хохотом безмятежную тишину ночи. Его огромное тело сотрясалось до самого основания, а лицо казалось чересчур крупным даже для такой громадины. Кустистые брови, грубые, словно топором вырубленные черты лица, большой добродушный рот…, все это как нельзя лучше подходило к этому неуклюжему, прямолинейному и открытому человеку, который наступит вам на ногу и даже не заметит этого. Руки у него тоже были огромные, сильные и такие же неуклюжие, как и он сам, и чувствовалось, что ловкость и проворство движений они обретают только на корабле.
— У него нет никакого гарема, — возразил Джон. — Только одна жена. Кстати, англичанка.
— Да, я вроде что-то слышал. Вот интересно, что он делает с женой-англичанкой, а?
— Полагаю, то же самое, что делают все мужчины со своими женами, — с улыбкой ответил Джон. — А знаете, ее ведь никто не заставлял ехать с ним. Она добровольно отправилась в это изгнание.
— Как трогательно! — фыркнул Берроуз. — Ну а этот полковник Моци? Говорят, он настоящая змея: злобный и коварный.
Джон усмехнулся:
— Он настоящий солдат. Я разговаривал с людьми, которым довелось воевать против него. Они считают, что им просто крупно повезло, что они поймали и его, и Хадида Шебира.
— Хадид Шебир… — Берроуз вздохнул. — Господи, ну и имена у них! Не выговоришь.
— Из-за этого имени отчасти все и произошло. Когда отец Шебира был убит, его имя и слава потребовали достойного продолжателя. В таких странах, как Кирения, одно лишь имя способно собрать под военные знамена несколько тысяч человек…
— Не утруждайте себя чтением лекций. С меня хватит и того, что я просто доставлю их на Сан-Бородон, а уж потом он будет ваш со всеми потрохами. Хотя, признаться, мне лично очень жаль, что на роль тюремщика выбрали именно вас.
Позже, лежа на койке в каюте, которую он занимал на двоих с первым помощником Берроуза лейтенантом Имреем, Джон вдруг осознал, что слово «тюремщик» застряло у него в голове как заноза. Да, конечно… Кто же он, как не тюремщик? Самый настоящий тюремщик, только высшего класса. Сам он никогда бы не выбрал себе такой работы, но когда служишь в армии, то, как известно, работу не выбираешь: выполняешь, что прикажут. Он представил себе, как завтра утром, когда эта новость появится в газетах, многие из тех, кого он знает, прочтут о депортации Хадида Шебира из Кирении на Сан-Бородон. А рядом они увидят и его имя…, а потом он услышит: «Джонни Ричмонд теперь служит тюремщиком на крохотном островке в Атлантическом океане… Ну что ж, кажется, это все, что могли выжать из него в военном министерстве». А кто-то, быть может, даже вспомнит, что он с Хадидом вместе учился в Оксфорде и они немного знакомы.
Это, должно быть, тоже покажется кому-то забавным.
Джон проспал четыре часа, и как только забрезжил рассвет, снова был на капитанском мостике. Там уже стояли Берроуз со своим первым помощником, а в углу с хмурым и недовольным видом человека, для которого самое ненавистное это вставать спозаранок, ежился, кутаясь в просторное твидовое пальто, Грейсон.
Вокруг царила суматоха и беготня, слышались громкие приказы, лязг и скрежет мотора и снастей. Море светилось каким-то жирноватым, глянцевым блеском, не выказывая при этом признаков жизни.
Через некоторое время Грейсон, посмотрев вперед, кивнул и проговорил:
— Вон они!
Впереди, правда, еще очень далеко, приблизительно в миле от них, Джон разглядел едва заметное облачко дыма и смутные очертания корпуса корабля. Но расстояние между ними быстро сокращалось, и очень скоро оба судна уже разделяло каких-нибудь сто ярдов. Второе судно оказалось яхтой, шедшей под киренийским флагом, на носу ее, ближе к левому борту, красовалась надпись: «Хамса».
Берроуз держал курс прямо на нее.
— Они поменяли название, — сказал он. — Это «Пандора». Раньше она принадлежала одному греческому судовладельцу. Бог ты мой, только посмотрите, что они вытворяют со шлюпкой!
На палубе «Хамсы» царили шум и неразбериха. Небольшая моторная лодка, раскачивавшаяся на шлюпбалках, внезапно стала быстро опускаться вниз, потом остановилась, немного не достигнув воды, — нос ее так и остался приподнятым фута на три по сравнению с кормой. Возле трапа суетились люди, вскоре они образовали нечто вроде прохода и принялись носить к трапу чемоданы.
— Какого черта они тащат багаж?! — возмутился Берроуз.
Грейсон улыбнулся:
— Может, Тедди, они рассчитывают задержаться надолго.
Знаешь, некоторые не любят расставаться со своим барахлом и предпочитают всегда держать его при себе.
— Это же эскадренный миноносец, а не какой-нибудь паршивый пассажирский лайнер. Вот что, Ричмонд, надо бы нам спуститься вниз и встретить их. Только помните, старина, возиться с ними предстоит вам. Вам лучше знать, что с ними делать.
Они спустились на шканцы. Солнце к тому времени уже начинало подниматься над поверхностью моря. На «Дануне» спустили трап, шлюпка двигалась по направлению к миноносцу, быстро рассекая носом водную гладь. Берроуз и офицеры выстроились вдоль палубы. Старшина с унылым, невыразительным лицом, выдающим в нем уроженца Портсмута, передернулся в гримасе, заметив на корме шлюпки целую груду чемоданов.
Ричмонд слышал, как Берроуз в сердцах выдохнул: «Паршивые обезьяны!» Ричмонд улыбнулся. Для Берроуза весь мир четко делился на англичан и на паршивых обезьян. В этом разделении не было злобы или ненависти, просто неповоротливость ума, ограниченность, пронизывавшая этого человека насквозь и оказывавшая влияние на все его суждения. Именно эта ограниченность, подумал Ричмонд, и помешала Берроузу сделать настоящую флотскую карьеру… Но тут ему пришлось оставить эти мысли", так как делегация с «Хамсы» уже поднималась по трапу.
Встреча прошла формально, с, соблюдением всех правил, однако никто не отдавал никаких почестей — состоялся лишь краткий обмен приветствиями.
Через десять минут «Данун» уже шел через пролив на запад: от островов Сан-Бородона его отделяло сорок восемь часов хода.
Их было четверо, и все вместе они образовывали молчаливую, откровенно враждебную группу, демонстративно расположившуюся на противоположном конце длинного стола кают-компании. Хадид Шебир расположился, положив локти на стол, подперев подбородок руками и наполовину закрыв ими лицо.
На нем был старый непромокаемый плащ с поднятым воротником и зеленый шарф, обмотанный вокруг шеи. Слева от него расположился полковник Моци в защитного цвета брюках и таком же кителе, плотно облегавшем тело и застегнутом на все пуговицы. В петлицах он носил неизвестные Джону знаки различия с изображением кривой восточной сабли с восседавшим над ней орлом. Должно быть, символ киренийской национальной армии… Только, подумал Джон, какая же она национальная?
Всего лишь горстка хорошо натасканных преступников, все знания которых состоят лишь в том, как организовывать диверсии и вести партизанскую войну. Моци сидел, скрестив руки поверх фуражки, лежавшей на столе, в одной из них был зажат коротенький костяной мундштук с сигаретой. Справа от Хадида Шебира сидела его жена, на которой поверх платья было накинуто свободного покроя пальто из верблюжьей шерсти, однако лица ее Джон разглядеть не смог из-за низко опущенной головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35