Больше формально, чем по-настоящему, с применением жестких технологий. А под конец, когда до дня выборов осталось три недели и когда рейтинги вдруг показали полный провал «болтуна Толика» и его демократической команды, спохватились.Но было уже поздно.Стульчак, конечно, верещал о «коммунистическом реванше», его истеричные сторонники устраивали малолюдные пикеты, супруга мэра мадам Парусова, сияя розовым тюрбаном, прыгала из одной публицистической передачи в другую, потрясала стопкой лежалых квитанций об оплате коммунальных услуг и утверждала, что это компромат на политического противника ее мужа, на время сплотившиеся демократы во главе с Галиной Васильевной Молодухо и бывшими «диссидентами» Рыбаковским и Щекотихиным закатывали скандалы на заседаниях Государственной Думы, однако тщетно.Большинство горожан, уставших от патетики и бессвязных речей Стульчака, проголосовали за его противника.Экс-мэр поерепенился, неубедительно изобразил парочку сердечных приступов, залегендировав их беспокойством за дальнейшую судьбу Северной Пальмиры, оставленной на «растерзание» нынешнему губернатору, и срочно отбыл в Париж, спасаясь от дознавателей из РУБО-ПиКа Региональное управление по борьбе с организованной преступностью и коррупцией, в 2001 году переименованное в Оперативно-розыскное бюро (ОРБ).
и сотрудников Следственного управления ГУВД, внезапно проявивших интерес к доходам семейства Стульчаков за время пребывания Анатолия Александровича в должности главы города.С отъездом основного фигуранта двух десятков уголовных дел о коррупции следствие забуксовало, и именно это спасло питерских сайентологов от визита нелюбезных налоговых инспекторов в сопровождении бойцов отдела физической защиты и злых рубоповцев. Ибо бегство Стульчака и уничтожение части документов оставшимися в мэрии его бывшими соратниками обрубило те концы, что выводили на Кисловского и компанию.Вениамин провел ладонью по гладко выбритому подбородку, сверился с ежедневником и нажал на кнопку вызова секретаря, чтобы та пригласила к нему томящегося в приемной председателя районного жилищного комитета.
* * * — Витя, — в кабинет Синицына заглянула секретарь коммерческого директора «ККК», — ты чего трубку не снимаешь? Там тебя какой-то Воробьев из губернатория добивается…— А меня не было. — Виктор только что вернулся из серверной, где обсуждал с компьютерщиками методы «разгона» процессоров. К тому же в экранированном помещении машинного зала не работала мобильная связь. — Он давно звонил?— Первый раз — полчаса назад, второй — только что…— Сказал, куда перезвонить? — Синицын снял телефонную трубку.— Он дома.— Хорошо. Спасибо, Верочка.Виктор набрал номер домашнего телефона юриста пресс-службы правительства города Андрея Валерьевича Воробьева.Через две минуты Синицын вышел из кабинета, предупредил охрану, что вернется после обеда, сел в «субару» и отправился навестить своего старого приятеля, слегка перетрудившегося накануне в тренажерном зале и потому устроившего себе выходной.
* * * — Штанга птицам не игрушка, — наставительно произнес Синицын, глядя, как Воробьев мучается с приготовлением кофе, едва ворочая непослушной левой рукой.Сам Виктор с отрочества занимался тяжелой атлетикой и внешне более напоминал приземистого гиревика или заслуженного братка, чем доктора математических наук. Впечатление усиливали и короткий ежик на голове, который Синицын почитал за истинно мужскую прическу, и широкие кисти рук, и бугрящиеся под любой одеждой мышцы торса, и прямой взгляд серо-стальных глаз.Воробьев же был мужчиной довольно худощавым, к тому же очкариком с изрядным стажем.Что, впрочем, не помешало ему посвятить несколько лет рукопашному бою и достичь на том поприще приемлемых для самообороны успехов.— Почирикай еще, — беззлобно отшутился Андрей, держа джезву над еле тлеющей газовой конфоркой. — На татами вызову…— Сначала выздоровей, Шварценеггер ты наш. — Синицын оглядел урчащий древний холодильник. — Когда технику поменяешь?— Я госслужащий, не чета некоторым. — Воробьев разлил кофе по чашкам. — Да и дефолт этот подкосил изрядно.— Тебя предупреждали. — Виктор за полгода до обвала рубля втолковывал приятелю механизм «обувания» доверчивых вкладчиков и называл примерные сроки задуманной управляющими коммерческих банков операции. — Ты не внял. Теперь можешь не обижаться…— Да внял я, внял. — Андрей открыл подвесной шкафчик и достал сахарницу. — В июле даже двести баксов купил. Их сейчас и проедаем. Ты на цены посмотри, сразу все вопросы отпадут.— Цены к январю-февралю устаканятся, а в апреле пойдут вниз. Примерно на пятнадцать-двадцать процентов, в зависимости от группы товаров, — выдал свой прогноз ведущий специалист «ККК». — Курс сейчас задран вдвое против реальной стоимости доллара.— Я бы Виленова прибил, если б дотянулся, — признался Воробьев, упомянув прежнего премьер-министра, при котором произошел обвал пирамиды ГКО, а вместе с ним и российской валюты.— Да он-то тут при чем? — улыбнулся Синицын. — Виленов — исполнитель, не более того… Что ему сказали, то он и сделал. А концы ищи в федеральной резервной системе.— Где это? — нахмурился юрист пресс-службы.— В Штатах, мой юный друг. Все подробности сделки только Алан Гринспен знает, директор той самой резервной системы, да десяток-другой банкиров. Ну, некоторые аспекты известны и нашим «молодым политикам». Но далеко не все…— А тебе?— Что мне?— Тебе-то подробности известны?— На уровне интегральной модели, — пожал плечами Синицын и попробовал кофе. — Я ж с математической логикой работаю, а она к житейской почти никакого отношения не имеет. Да мне и не интересны конкретные персоналии. В уравнении от фамилий действующих лиц мало толку, там важны тенденции и аналогии. Хотя организатора и основных исполнителей вычислить можно. Но есть ли в этом толк?— Философская позиция, — кивнул Воробьев.— Я по натуре созерцатель, — хмыкнул Виктор. — Мне в Древней Греции жить надо было. Ходил бы в хитоне, жрал оливки, пил молодое вино и по капле воды определял сущность мироздания. Как Аристофан или Диоген Лаэртский… Но ты меня не для того в гости зазвал, чтобы поговорить о вечном.— Не для того, — согласился Андрей.— Ну так излагай. — Синицын щелчком выбил из лежавшей на столе пачки «Rl Minima» сигарету и закурил. — Не стесняйся, дядя Витя поможет. Правда, в том случае, если дядя Андрюша сможет внятно сформулировать свои разрозненные мысли.— Это как раз самое сложное. — Воробьев пожевал нижнюю губу. — Конкретики у меня почти нет, но есть ощущение опасности.— Для тебя? — насторожился Виктор.— Нет, мне ничего не грозит.— Тогда для кого?— Понимаешь, я и конкретную личность не могу назвать…— Это диагноз, — развеселился Синицын. — Вас, товарищ, давно психиатры не осматривали? Видимо, время уже настало… Кстати, у тебя твое ружье в железный ящик заперто, как положено, или просто так валяется? Я на всякий случай интересуюсь. Очень хочется еще немного пожить…— Тебе смешно, — грустно сказал юрист.— Ну дык елы-палы, — в митьковской манере отреагировал Виктор. — Как же я могу тебе помочь, ежели ты сам еще со своими страхами не определился? — Синицын стряхнул пепел в блюдце и внимательно посмотрел на нахохлившегося Воробьева. — Ладно, ладно, умолкаю… И жду, что поведаешь.— Ты с прессой подробно знакомишься?— Достаточно для выполнения своей работы. Определи точнее, что ты имеешь в виду.— Тему политической жизни города и выборов. — Андрей тоже взял сигарету.— Выборы на муниципальном уровне меня не интересуют, выше — просматриваю. Но не более того. — Сфера применения знаний Синицына лежала чуть в стороне от чистой политики.— Я говорю о предстоящих выборах губернатора области и в ЗАКС.— И что?— Понимаешь, две недели назад в СМИ стали происходить странные вещи. — Воробьев снял очки и положил их перед собой на вышитую крестом салфетку. — Одновременно с накатом на нашего губера якобы по фактам его связей с криминалитетом к нему же стали обращаться с открытыми письмами, в которых выражается типа беспокойство за чистоту выборов в области…— Если ты хочешь знать мое мнение, — Виктор выпустил подряд три колечка из дыма, — обвинения Анатольича в сотрудничестве с «тамбовцами» или кем-то еще — бредятина. Отвечаю. Ибо в курсе, кто у кого в нашем городе сидит на довольствии. Сам понимаешь, работа такая… А вот со вторым пунктом твоего выступления — не понял. При чем наш губер к выборам областного?— Формально — ни при чем…— А не формально?— Тоже. Естественно, Анатольичу не все равно, кто возглавит область, но агитировать за какого-то определенного кандидата он не будет.— Кто выступает с письмами?— Миша Анисов из «Яблока», Коваль из «ДемРоссии», Козлевич из «Доли Петербурга», Кривнюк из «Демократической российской партии». — Андрей перечислил депутатов городского Законодательного собрания и перешел на Госдуму. — Молодухо, Рыбаковский, Щекотихин, Яблонский… Плюс зашевелились крупные фигуры — Германцов, Бурундуков, Рыжов. Даже Ковалев-Ясный отметился, отвлекся на время от истерик по чеченской теме. Письма написали не все, но каждый обязательно касается областных выборов в своих интервью.— Какие у них интересы в области? — Синицын удивленно поднял брови. — Там вроде большими деньгами не пахнет. Можно, конечно, и на доставке навоза в поля гешефт делать, но для большинства из тобой перечисленных, согласись, мелковато…— И я о том же.— Слияние всей этой сволочи в одну тусовку весьма подозрительно. — Виктор затушил окурок. — Но пока у меня мало информации. А почему у тебя возникло чувство опасности?— Постоянные намеки на грязные методы конкурентной борьбы. Словно нас готовят к тому, что кого-то обязательно должны завалить.— Из кандидатов? — спросил Синицын и сам тут же ответил: — Вряд ли… Коммерсанта? Это ближе к действительности. Но прямо к выборам не привязывается… Кого-то из крупных городских политиканов? Так то городских, не областных, опять нет жесткой связи… И при чем тут Анатольич? Ему и так титул губернатора «криминальной столицы» навесили, круче не придумаешь…— Ход наших мыслей совпадает, — изрек Воробьев.— Это на предварительном этапе. — Виктор побарабанил пальцами по столу. — Ты вырезки из газет делаешь?— Обязательно. Но они на работе.— Завтра я к тебе заеду, покажешь. — Синицын погрозил приятелю пальцем. — И не делай скорбное лицо! Поедешь в Смольный, как миленький. Зато в следующий раз возьмешь штангу не в два раза больше собственного веса, а ту, которую сможешь осилить. Например, грамм в триста. — Виктор, легко жавший лежа сто пятьдесят килограммов и приседавший с двенадцатью пудами железа на плечах, первый заржал над своей шуткой.
* * * Доцент исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета Борис Георгиевич Дятлов разгладил лист бумаги, снял оранжевый колпачок с дешевой шариковой ручки «Bic» и уставился мутным взором на корешки трудов Татищева, Аничкова, Вернадского, Соловьева и Ключевского, застывших в молчаливой шеренге за прозрачным стеклом древних книжных полок, сохранявшихся в помещении кафедры еще с незапамятных времен.Задание, полученное тридцатисемилетним доцентом из уст проректора СПбГУ по учебной работе мадам Ворожейкиной, было крайне ответственным, и к его выполнению следовало подойти максимально осторожно. Борьба против декана истфака, никак не желавшего смиряться с полной коммерциализацией обучения и сдачей в аренду половины помещений здания на Менделеевской линии На Менделеевской линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге находятся здания Двенадцати коллегий и ряд других, где ныне располагаются некоторые факультеты СпбГУ (биолого-почвенный, исторический и пр.).
, вступала в решающую стадию, и потому требовалось выверять каждое слово подметного письма, должного поставить точку в карьере патриотично настроенного профессора.Декана травили давно, с самого начала перестройки.Но особенных успехов в этом деле не достигли ни комиссии, раз в полгода проверявшие хозяйственную деятельность факультета, ни ученые советы, на которых разбирались методические пособия по истории, выпущенные под патронажем профессора, ни наспех создаваемые группы недовольных из числа преподавателей и студентов. Конечно, декану изрядно портили настроение непрекращающиеся наезды, однако старик был крепок и сидел в своем кресле, как скала, с презрением поглядывая на суетящихся вокруг «бизнесменов» типа заплывшего жиром Дятлова или его лепшего кореша, сухощавого восьмидесятилетнего «корифея» в деле колебаний в соответствии с линией партии, заведующего кафедрой древней истории Абрама Столпера-Каца.Борис Георгиевич поскреб подбородок, заросший жиденькой растительностью, должной изображать бороду, и пригорюнился.Соратники по борьбе в очередной раз отвалили в сторонку, только речь зашла об открытом выступлении против декана, и наотрез отказались подписывать обращение в Законодательное собрание города с требованием сменить руководство факультета. Из трех десятков доцентов с кандидатами, яростно обличавших декана в курилках и на кухнях обветшавших «хрущевок», остались всего четверо, кто согласился поставить закорючку под письмом на имя спикера ЗАКСа.Этого было явно недостаточно, потому от официального обращения пришлось отказаться.Проректорша чуток поорала на Дятлова, не сумевшего обеспечить нужное количество подписей, и приказала ему составить послание от имени студентов, возмущенных «красно-коричневой пропагандой» и «антисемитизмом», якобы процветающими на факультете.Антисемитизм был сильным и беспроигрышным ходом.Особенно в свете того, что за прошедший год декан настоял на увольнении двух сотрудников кафедры современной истории России, имевших еврейские фамилии. То, что один был уволен за непрекращающееся пьянство, а другого поймали на попытке получения взятки и он находился под следствием, никого не волновало.Понятие «антисемитизм» универсально, с ним можно работать при любых обстоятельствах.Даже если у «жертвы» иудейская кровь присутствует лишь у неродного прапрадедушки по материнской линии или ее нет вообще. Важно заявить о преследовании по национальному признаку. Вставать на защиту обвиненного в антисемитизме никто не будет, дабы не прослыть юдофобом и апологетом воззрений гражданина Шикльгрубера.Один раз декана уже пытались облить грязью по национальному вопросу, но тогда была неудачно выбрана национальность «жертвы». Студентка-юкагирка Юкагиры — одна из малых народностей Севера.
, завалившая подряд два экзаменами шесть зачетов, в обмен на обещания доцента Дятлова натянуть ей троечки и поставить зачеты автоматом заявила о том, что декан обозвал ее «чуркой с глазами» и предложил «возвратиться в свою клетку в зоопарке».Заранее подготовленная «общественность» во главе со Столпером-Кацем зашумела.Но заявительница сама всё испортила, сделав в своем трехстраничном доносе на имя прокурора Санкт-Петербурга Ивана Сыдорчука сто восемьдесят девять грубых грамматических и сорок шесть синтаксических ошибок и требуя привлечь профессора за сексуальные домогательства согласно статье двести шестидесятой Уголовного кодекса России, которая на самом деле предусматривает ответственность за незаконную порубку деревьев и кустарников. Обалдевшие от авангардизма студентки истфака сотрудники городской прокуратуры мысленно согласились с приведенным в заявлении словосочетанием «чурка с глазами» и не стали затевать расследование, отправив юкагирке стандартную отписку-отказ.После этого случая, ставшего широко известным благодаря невоздержанному на язык Столперу-Кацу, заранее раструбившему на каждом углу, что «декану крышка, теперь не отвертится», за Борисом Георгиевичем окончательно закрепилась кличка Дятел.Причем особо нахальные студенты и аспиранты не стеснялись именовать доцента Дятлом не только за спиной, но и в глаза.Верный кунак проректорши тяжело вздохнул и перевел взгляд с трудов титанов исторической науки на полузасохший фикус, сиротливо торчавший из треснувшего горшка в углу одной из двух комнат кафедры.Вдохновение не приходило.Дятлов потряс головой, сбрасывая тягостное оцепенение, поерзал на стуле, покрепче сжал в пальцах ручку и принялся чертить на листе маленькие квадратики. Это его обычно успокаивало и настраивало на рабочий лад.Через двадцать семь минут, исчеркав три листа и так и не приступив к составлению письма, доцент понял, что сегодня муза доносительства к нему уже не явится.Видать, занята с кем-то другим.Дятлов встал, скомкал бумагу и швырнул ее в корзину. Затем взял с соседнего стола несколько свежеизданных методичек, запихнул их в портфель, надел дубленку и бодрым шагом направился к выходу.
1 2 3 4
и сотрудников Следственного управления ГУВД, внезапно проявивших интерес к доходам семейства Стульчаков за время пребывания Анатолия Александровича в должности главы города.С отъездом основного фигуранта двух десятков уголовных дел о коррупции следствие забуксовало, и именно это спасло питерских сайентологов от визита нелюбезных налоговых инспекторов в сопровождении бойцов отдела физической защиты и злых рубоповцев. Ибо бегство Стульчака и уничтожение части документов оставшимися в мэрии его бывшими соратниками обрубило те концы, что выводили на Кисловского и компанию.Вениамин провел ладонью по гладко выбритому подбородку, сверился с ежедневником и нажал на кнопку вызова секретаря, чтобы та пригласила к нему томящегося в приемной председателя районного жилищного комитета.
* * * — Витя, — в кабинет Синицына заглянула секретарь коммерческого директора «ККК», — ты чего трубку не снимаешь? Там тебя какой-то Воробьев из губернатория добивается…— А меня не было. — Виктор только что вернулся из серверной, где обсуждал с компьютерщиками методы «разгона» процессоров. К тому же в экранированном помещении машинного зала не работала мобильная связь. — Он давно звонил?— Первый раз — полчаса назад, второй — только что…— Сказал, куда перезвонить? — Синицын снял телефонную трубку.— Он дома.— Хорошо. Спасибо, Верочка.Виктор набрал номер домашнего телефона юриста пресс-службы правительства города Андрея Валерьевича Воробьева.Через две минуты Синицын вышел из кабинета, предупредил охрану, что вернется после обеда, сел в «субару» и отправился навестить своего старого приятеля, слегка перетрудившегося накануне в тренажерном зале и потому устроившего себе выходной.
* * * — Штанга птицам не игрушка, — наставительно произнес Синицын, глядя, как Воробьев мучается с приготовлением кофе, едва ворочая непослушной левой рукой.Сам Виктор с отрочества занимался тяжелой атлетикой и внешне более напоминал приземистого гиревика или заслуженного братка, чем доктора математических наук. Впечатление усиливали и короткий ежик на голове, который Синицын почитал за истинно мужскую прическу, и широкие кисти рук, и бугрящиеся под любой одеждой мышцы торса, и прямой взгляд серо-стальных глаз.Воробьев же был мужчиной довольно худощавым, к тому же очкариком с изрядным стажем.Что, впрочем, не помешало ему посвятить несколько лет рукопашному бою и достичь на том поприще приемлемых для самообороны успехов.— Почирикай еще, — беззлобно отшутился Андрей, держа джезву над еле тлеющей газовой конфоркой. — На татами вызову…— Сначала выздоровей, Шварценеггер ты наш. — Синицын оглядел урчащий древний холодильник. — Когда технику поменяешь?— Я госслужащий, не чета некоторым. — Воробьев разлил кофе по чашкам. — Да и дефолт этот подкосил изрядно.— Тебя предупреждали. — Виктор за полгода до обвала рубля втолковывал приятелю механизм «обувания» доверчивых вкладчиков и называл примерные сроки задуманной управляющими коммерческих банков операции. — Ты не внял. Теперь можешь не обижаться…— Да внял я, внял. — Андрей открыл подвесной шкафчик и достал сахарницу. — В июле даже двести баксов купил. Их сейчас и проедаем. Ты на цены посмотри, сразу все вопросы отпадут.— Цены к январю-февралю устаканятся, а в апреле пойдут вниз. Примерно на пятнадцать-двадцать процентов, в зависимости от группы товаров, — выдал свой прогноз ведущий специалист «ККК». — Курс сейчас задран вдвое против реальной стоимости доллара.— Я бы Виленова прибил, если б дотянулся, — признался Воробьев, упомянув прежнего премьер-министра, при котором произошел обвал пирамиды ГКО, а вместе с ним и российской валюты.— Да он-то тут при чем? — улыбнулся Синицын. — Виленов — исполнитель, не более того… Что ему сказали, то он и сделал. А концы ищи в федеральной резервной системе.— Где это? — нахмурился юрист пресс-службы.— В Штатах, мой юный друг. Все подробности сделки только Алан Гринспен знает, директор той самой резервной системы, да десяток-другой банкиров. Ну, некоторые аспекты известны и нашим «молодым политикам». Но далеко не все…— А тебе?— Что мне?— Тебе-то подробности известны?— На уровне интегральной модели, — пожал плечами Синицын и попробовал кофе. — Я ж с математической логикой работаю, а она к житейской почти никакого отношения не имеет. Да мне и не интересны конкретные персоналии. В уравнении от фамилий действующих лиц мало толку, там важны тенденции и аналогии. Хотя организатора и основных исполнителей вычислить можно. Но есть ли в этом толк?— Философская позиция, — кивнул Воробьев.— Я по натуре созерцатель, — хмыкнул Виктор. — Мне в Древней Греции жить надо было. Ходил бы в хитоне, жрал оливки, пил молодое вино и по капле воды определял сущность мироздания. Как Аристофан или Диоген Лаэртский… Но ты меня не для того в гости зазвал, чтобы поговорить о вечном.— Не для того, — согласился Андрей.— Ну так излагай. — Синицын щелчком выбил из лежавшей на столе пачки «Rl Minima» сигарету и закурил. — Не стесняйся, дядя Витя поможет. Правда, в том случае, если дядя Андрюша сможет внятно сформулировать свои разрозненные мысли.— Это как раз самое сложное. — Воробьев пожевал нижнюю губу. — Конкретики у меня почти нет, но есть ощущение опасности.— Для тебя? — насторожился Виктор.— Нет, мне ничего не грозит.— Тогда для кого?— Понимаешь, я и конкретную личность не могу назвать…— Это диагноз, — развеселился Синицын. — Вас, товарищ, давно психиатры не осматривали? Видимо, время уже настало… Кстати, у тебя твое ружье в железный ящик заперто, как положено, или просто так валяется? Я на всякий случай интересуюсь. Очень хочется еще немного пожить…— Тебе смешно, — грустно сказал юрист.— Ну дык елы-палы, — в митьковской манере отреагировал Виктор. — Как же я могу тебе помочь, ежели ты сам еще со своими страхами не определился? — Синицын стряхнул пепел в блюдце и внимательно посмотрел на нахохлившегося Воробьева. — Ладно, ладно, умолкаю… И жду, что поведаешь.— Ты с прессой подробно знакомишься?— Достаточно для выполнения своей работы. Определи точнее, что ты имеешь в виду.— Тему политической жизни города и выборов. — Андрей тоже взял сигарету.— Выборы на муниципальном уровне меня не интересуют, выше — просматриваю. Но не более того. — Сфера применения знаний Синицына лежала чуть в стороне от чистой политики.— Я говорю о предстоящих выборах губернатора области и в ЗАКС.— И что?— Понимаешь, две недели назад в СМИ стали происходить странные вещи. — Воробьев снял очки и положил их перед собой на вышитую крестом салфетку. — Одновременно с накатом на нашего губера якобы по фактам его связей с криминалитетом к нему же стали обращаться с открытыми письмами, в которых выражается типа беспокойство за чистоту выборов в области…— Если ты хочешь знать мое мнение, — Виктор выпустил подряд три колечка из дыма, — обвинения Анатольича в сотрудничестве с «тамбовцами» или кем-то еще — бредятина. Отвечаю. Ибо в курсе, кто у кого в нашем городе сидит на довольствии. Сам понимаешь, работа такая… А вот со вторым пунктом твоего выступления — не понял. При чем наш губер к выборам областного?— Формально — ни при чем…— А не формально?— Тоже. Естественно, Анатольичу не все равно, кто возглавит область, но агитировать за какого-то определенного кандидата он не будет.— Кто выступает с письмами?— Миша Анисов из «Яблока», Коваль из «ДемРоссии», Козлевич из «Доли Петербурга», Кривнюк из «Демократической российской партии». — Андрей перечислил депутатов городского Законодательного собрания и перешел на Госдуму. — Молодухо, Рыбаковский, Щекотихин, Яблонский… Плюс зашевелились крупные фигуры — Германцов, Бурундуков, Рыжов. Даже Ковалев-Ясный отметился, отвлекся на время от истерик по чеченской теме. Письма написали не все, но каждый обязательно касается областных выборов в своих интервью.— Какие у них интересы в области? — Синицын удивленно поднял брови. — Там вроде большими деньгами не пахнет. Можно, конечно, и на доставке навоза в поля гешефт делать, но для большинства из тобой перечисленных, согласись, мелковато…— И я о том же.— Слияние всей этой сволочи в одну тусовку весьма подозрительно. — Виктор затушил окурок. — Но пока у меня мало информации. А почему у тебя возникло чувство опасности?— Постоянные намеки на грязные методы конкурентной борьбы. Словно нас готовят к тому, что кого-то обязательно должны завалить.— Из кандидатов? — спросил Синицын и сам тут же ответил: — Вряд ли… Коммерсанта? Это ближе к действительности. Но прямо к выборам не привязывается… Кого-то из крупных городских политиканов? Так то городских, не областных, опять нет жесткой связи… И при чем тут Анатольич? Ему и так титул губернатора «криминальной столицы» навесили, круче не придумаешь…— Ход наших мыслей совпадает, — изрек Воробьев.— Это на предварительном этапе. — Виктор побарабанил пальцами по столу. — Ты вырезки из газет делаешь?— Обязательно. Но они на работе.— Завтра я к тебе заеду, покажешь. — Синицын погрозил приятелю пальцем. — И не делай скорбное лицо! Поедешь в Смольный, как миленький. Зато в следующий раз возьмешь штангу не в два раза больше собственного веса, а ту, которую сможешь осилить. Например, грамм в триста. — Виктор, легко жавший лежа сто пятьдесят килограммов и приседавший с двенадцатью пудами железа на плечах, первый заржал над своей шуткой.
* * * Доцент исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета Борис Георгиевич Дятлов разгладил лист бумаги, снял оранжевый колпачок с дешевой шариковой ручки «Bic» и уставился мутным взором на корешки трудов Татищева, Аничкова, Вернадского, Соловьева и Ключевского, застывших в молчаливой шеренге за прозрачным стеклом древних книжных полок, сохранявшихся в помещении кафедры еще с незапамятных времен.Задание, полученное тридцатисемилетним доцентом из уст проректора СПбГУ по учебной работе мадам Ворожейкиной, было крайне ответственным, и к его выполнению следовало подойти максимально осторожно. Борьба против декана истфака, никак не желавшего смиряться с полной коммерциализацией обучения и сдачей в аренду половины помещений здания на Менделеевской линии На Менделеевской линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге находятся здания Двенадцати коллегий и ряд других, где ныне располагаются некоторые факультеты СпбГУ (биолого-почвенный, исторический и пр.).
, вступала в решающую стадию, и потому требовалось выверять каждое слово подметного письма, должного поставить точку в карьере патриотично настроенного профессора.Декана травили давно, с самого начала перестройки.Но особенных успехов в этом деле не достигли ни комиссии, раз в полгода проверявшие хозяйственную деятельность факультета, ни ученые советы, на которых разбирались методические пособия по истории, выпущенные под патронажем профессора, ни наспех создаваемые группы недовольных из числа преподавателей и студентов. Конечно, декану изрядно портили настроение непрекращающиеся наезды, однако старик был крепок и сидел в своем кресле, как скала, с презрением поглядывая на суетящихся вокруг «бизнесменов» типа заплывшего жиром Дятлова или его лепшего кореша, сухощавого восьмидесятилетнего «корифея» в деле колебаний в соответствии с линией партии, заведующего кафедрой древней истории Абрама Столпера-Каца.Борис Георгиевич поскреб подбородок, заросший жиденькой растительностью, должной изображать бороду, и пригорюнился.Соратники по борьбе в очередной раз отвалили в сторонку, только речь зашла об открытом выступлении против декана, и наотрез отказались подписывать обращение в Законодательное собрание города с требованием сменить руководство факультета. Из трех десятков доцентов с кандидатами, яростно обличавших декана в курилках и на кухнях обветшавших «хрущевок», остались всего четверо, кто согласился поставить закорючку под письмом на имя спикера ЗАКСа.Этого было явно недостаточно, потому от официального обращения пришлось отказаться.Проректорша чуток поорала на Дятлова, не сумевшего обеспечить нужное количество подписей, и приказала ему составить послание от имени студентов, возмущенных «красно-коричневой пропагандой» и «антисемитизмом», якобы процветающими на факультете.Антисемитизм был сильным и беспроигрышным ходом.Особенно в свете того, что за прошедший год декан настоял на увольнении двух сотрудников кафедры современной истории России, имевших еврейские фамилии. То, что один был уволен за непрекращающееся пьянство, а другого поймали на попытке получения взятки и он находился под следствием, никого не волновало.Понятие «антисемитизм» универсально, с ним можно работать при любых обстоятельствах.Даже если у «жертвы» иудейская кровь присутствует лишь у неродного прапрадедушки по материнской линии или ее нет вообще. Важно заявить о преследовании по национальному признаку. Вставать на защиту обвиненного в антисемитизме никто не будет, дабы не прослыть юдофобом и апологетом воззрений гражданина Шикльгрубера.Один раз декана уже пытались облить грязью по национальному вопросу, но тогда была неудачно выбрана национальность «жертвы». Студентка-юкагирка Юкагиры — одна из малых народностей Севера.
, завалившая подряд два экзаменами шесть зачетов, в обмен на обещания доцента Дятлова натянуть ей троечки и поставить зачеты автоматом заявила о том, что декан обозвал ее «чуркой с глазами» и предложил «возвратиться в свою клетку в зоопарке».Заранее подготовленная «общественность» во главе со Столпером-Кацем зашумела.Но заявительница сама всё испортила, сделав в своем трехстраничном доносе на имя прокурора Санкт-Петербурга Ивана Сыдорчука сто восемьдесят девять грубых грамматических и сорок шесть синтаксических ошибок и требуя привлечь профессора за сексуальные домогательства согласно статье двести шестидесятой Уголовного кодекса России, которая на самом деле предусматривает ответственность за незаконную порубку деревьев и кустарников. Обалдевшие от авангардизма студентки истфака сотрудники городской прокуратуры мысленно согласились с приведенным в заявлении словосочетанием «чурка с глазами» и не стали затевать расследование, отправив юкагирке стандартную отписку-отказ.После этого случая, ставшего широко известным благодаря невоздержанному на язык Столперу-Кацу, заранее раструбившему на каждом углу, что «декану крышка, теперь не отвертится», за Борисом Георгиевичем окончательно закрепилась кличка Дятел.Причем особо нахальные студенты и аспиранты не стеснялись именовать доцента Дятлом не только за спиной, но и в глаза.Верный кунак проректорши тяжело вздохнул и перевел взгляд с трудов титанов исторической науки на полузасохший фикус, сиротливо торчавший из треснувшего горшка в углу одной из двух комнат кафедры.Вдохновение не приходило.Дятлов потряс головой, сбрасывая тягостное оцепенение, поерзал на стуле, покрепче сжал в пальцах ручку и принялся чертить на листе маленькие квадратики. Это его обычно успокаивало и настраивало на рабочий лад.Через двадцать семь минут, исчеркав три листа и так и не приступив к составлению письма, доцент понял, что сегодня муза доносительства к нему уже не явится.Видать, занята с кем-то другим.Дятлов встал, скомкал бумагу и швырнул ее в корзину. Затем взял с соседнего стола несколько свежеизданных методичек, запихнул их в портфель, надел дубленку и бодрым шагом направился к выходу.
1 2 3 4