И в то же время держался настороже, как бы опасаясь подвоха.
Асандр в одежде жреца выступил вперед и с поклоном протянул наместнику амфору сладкого вина с печатями.
– Прими этот символический дар, справедливейший правитель, сын и наместник великого и непобедимого царя понтийского! Тебя приветствует фиас евпатористов!..
– Фиас евпатористов?.. Разве в городе есть такой?
– Теперь есть и всегда будет! Ранее он существовал тайно, под видом братства эранистов. Хотя в тайных молениях обращался к Митридату, нашему покровителю и земному богу!
– Слушай, Асандр, – не утерпел Неоптолем, считая все это выдумкой, недопустимой вольностью, – да ведь покровителем эранистов был оглашен Дионис! Я это хорошо помню!
– Верно, великий наварх, верно – Дионис!.. А кто же такой Митридат, как не Дионис?.. Его и зовут Митридат Евпатор Дионис! Конечно, есть еще Дионис небесный, но он самый близкий покровитель и сподвижник Митридата! И под именем Диониса мы разумели сразу двух богов – земного и небесного!
Неоптолем не был искушен в хитроумных спорах, привык действовать силой. И сейчас не знал, что сказать в ответ. Утверждения Асандра звучали правдоподобно, возразить на них было трудно. Очевидно, хитрый боспорец все продумал заранее.
Махар был рад этой затяжке, ибо получил возможность сообразить, подумать. В любом случае – существовал ли раньше фиас евпатористов, или он только что образовался – его возникновение следовало признать вполне уместным, даже желательным, как проявление преданности Митридату какой-то части населения Пантикапея. Через фиас можно влиять на умы горожан, с его помощью, возможно, удастся создать ядро людей, фанатически верящих в дело понтийского царя. И было бы нелепо, даже ошибочно сейчас, среди опущенных голов и враждебных взглядов, отвергнуть такое благое начинание. Появление фиаситов именно в самый момент въезда его, Махара, в акрополь нужно считать добрым предзнаменованием. К тому же Митридат покровительствует синопским и всем прочим евпатористам, так как любит, когда его сравнивают с богом.
Махар принял из рук Асандра амфору. Углы его рта дрогнули, шевельнулись смоляные усы, блеснули крупные зубы.
– И ты, Асандр, как назвали тебя, жрец и глава этого фиаса?
– Я только пастух этих овечек, что преградили тебе путь! – ответил тот с поклоном. – А хозяин этого преданного стада и жрец бога живого Митридата Диониса – другой! Ему мы подчиняемся, он наш благодетель и судья во всех случаях! Если он пожелает, фиас будет расти, действовать и славить земного бога Митридата, если нет – может и распустить нас!
– Да?! – воскликнул озадаченный Махар. – Такой всесильный у вас хозяин? Назови его, если устав фиаса позволяет тебе произнести его имя вслух. И почему он не вышел сейчас во главе шествия?
– Кто же может быть хозяином и жрецом евпатористов, как не сам наместник Евпатора, сын Евпатора и наследник его диадемы! Только ты и никто другой, о великий Махар!.. Ты волен утвердить и возглавить наш фиас или распустить его!
Это была неожиданность, даже дерзость. От нее несло на сто стадиев грубейшей лестью и низкопоклонством. Неоптолем почувствовал, как волны смущения мурашками побежали по его спине. Асандр проявил такую беззастенчивость и наглость, что, казалось, сейчас над его головой соберется черная туча, и боги поразят его молниями. Но ничего не произошло. При дворах лесть – обычная приправа ко всем встречам и разговорам, ее так много, что она перестает быть замечаемой. Видя, что наместник не разгневался, более того – вполне благосклонно и милостиво воспринял заявление Асандра, Неоптолем стал успокаиваться и подумал даже, что все получилось не так уж плохо. Выходка Асандра, конечно, дерзость, но дерзости бывают всякие. Есть такие, которые действуют вернее приниженных и подобострастных поклонов и благоприличных восхвалений. В ответ на вопросительный взгляд царевича старый наварх ответил:
– Асандр – добрый воин и умеет водить рати в бой! В сражении на льду пролива его меч был не последний!
Для Махара этого оказалось достаточно. Асандр не смутьян какой-нибудь, он человек, полезный для дела Митридата и уже показал себя с хорошей стороны. Он поможет воздействовать на боспорян через свой фиас. А что носит на груди изображение трезубца, стараясь подчеркнуть свое родство с бывшими царями Боспора, тоже не беда! Неоптолем успел шепнуть, будто это родство – спорное!.. Это значит, что Асандр не настолько утвержден в своем благородстве, чтобы быть опасным, к тому же беден и, по словам Неоптолема, любит больше всего вино и веселую компанию. Его можно признать и использовать!.. Если же он станет почему-то неудобен или слишком навязчив, его всегда можно заменить другим или убрать совсем, как это делает в таких случаях Митридат.
Великий царь говорил сыну, направляя его наместником на Боспор:
– Не гнушайся никем, даже грязным рабом или злым демоном, если он тебе нужен, если он служит тебе!.. Но и не жалей того, кто станет лишним для тебя, а тем более мешает и противодействует тебе! Старайся из каждого выжать каплю того сока, которым питается власть царя, а оставшийся жмых пойдет на удобрение твоих полей!
И Махар всеми силами и помыслами готов был следовать этим мудрым советам. После недолгого раздумья он вскинул голову и сдвинул брови, готовясь изъявить свою волю. Неоптолем выпрямился и стал серьезен, как воин перед боем.
– Что ж, – молвил Махар, глядя в упор в лицо Асандра, – я согласен стать жрецом и покровителем фиаса, поклоняющегося моему отцу! Да будет так!
– Слава Митридату, слава Махару, наместнику его и нашему предстоятелю! – вскричала толпа людей в белых одеяниях, изрядно посеревших от уличной пыли.
– Но с одним условием, – добавил царевич, натягивая красные вожжи.
– Слушаю и повинуюсь! – ответил Асандр, с трудом сдерживая радость.
– С условием, чтобы вы построились и дали мне проехать в ворота акрополя!
Уже перед дворцовой галереей, соскочив с колесницы и передав воинам лошадей, Махар взглянул на толпу знатных людей, встречавших его, потом обратился к Неоптолему и Фрасибулу:
– Фиас евпатористов узаконить и не чинить препятствий его действиям!
– Не верь хитрому человеку с трезубцем на груди! – поспешил предупредить Фрасибул, зловеще вращая глазами. – Я увидел на лице его предательство и ложь!
– Кто поклоняется Митридату, как богу, тому и наша милость! А дальше боги знают, что делать, и нам подскажут!
Оба приближенных молчаливо склонили головы в знак повиновения.
– А самого Асандра пригласить на пир во дворец!

VI

Проворный щеголь углубился в просветы пантикапейских улиц, сейчас почти пустых, так как хозяева ушли в порт, а слуги сидели дома. Ни торговли, ни работ не производилось. Мягко ступая сыромятными постолами по мостовой, он миновал рынок, на котором орудовали воины и рабы-уборщики, готовя пир для рабов и нищих. Там же в стороне уже сгрудилась многосотенная толпа бродячего люда, ставшего в последние годы настоящим бедствием большого города.
«Сюда я еще успею», – сказал себе щеголь и, пройдя несколько поворотов, оказался перед калиткой в каменном заборе. Он стукнул кольцом и затейливо засвистал, как дрозд. В ответ послышались тяжелые шаги, низкий голос спросил:
– Кого боги присылают?
– Не боги, а подземные демоны! – весело ответил молодой мужчина и опять засвистал по-птичьи.
Послышалось бормотание, скрежет засова, калитка осторожно приоткрылась, и оттуда показалась голова привратницы, повязанная грязным платком. Было странно видеть на суровом, почти мужском лице накрашенные брови, а на могучей шее – бусы из египетской пасты. Женщина строго взглянула на гостя и спросила настороженно:
– Ты один, Гиерон?
– Ты не ослепла, Дидона? Чего спрашиваешь? Кому быть со мной? Да и не такой у вас дом, чтобы вы брезгали случайными посетителями. Или что случилось?.. Дома ли госпожа?
– Дома, но она сегодня не принимает, решила отдохнуть. Пользуется тем, что народ в порту!
– А ну, отстранись, – сказал он, втискиваясь в калитку. – Ого, ты еще и вооружена?
Он заметил в руке Дидоны вертел, на котором жарят дичь.
Привратница усмехнулась. Она была сложена как портовый грузчик и смогла бы с успехом применять это кухонное оружие. Но Дидона хорошо знала пришедшего, друга и завсегдатая их дома. При всей внешней суровости она чувствовала расположение к этому веселому и бесцеремонному парню. И со снисходительным видом уступила ему дорогу.
Гиерон, насвистывая что-то веселое, прошел во двор, сорвал цветок с пышной клумбы и, толкнув плечом дверь, оказался внутри уютного домика, столь хорошо ему знакомого.
В небольшом покое с расписными стенами курился ароматный дым. На кушетке возлежала молодая женщина, босоногая, полураздетая. Ее русые мягкие волосы были завязаны на затылке лентой. Она подняла лицо, продолжая лакомиться ягодами, беря их с тарелки розовыми пальцами.
– А, Гиерон! – с ленью в голосе встретила она гостя. – Видимо, твой хозяин сильно пьян, если ты оказался не занят и пришел ко мне среди дня? Или он тоже толчется в порту, глазеет на встречу заморского царевича?
– Ни то, ни другое, – ответил Гиерон, сбрасывая хламиду и снимая петаз.
– Так где же он?
– Сидит в башне, в самом глубоком ее подвале, под землей! И ждет суда!
– Опять в башне? – оживилась женщина. – Это интересно! Ты, кажется, немного развлечешь меня!.. Так за что же его повергли в темницу?
– За излишнюю смелость и дерзость! Он посмел преградить дорогу царевичу, тот приказал схватить его и нарядить в ржавые цепи!
– Ты видел, как его схватили?
– Нет, но уверен в этом!.. Вообще Асандр легкомыслен, как мальчишка, и, о боги, сколько раз мне приходилось с трудом удерживать его от пагубных намерений! Я и тогда, перед ледовым походом, старался отговорить его, зная, что, кроме копья в брюхо, он в награду ничего не получит!.. Почти то и вышло! Завистники поспешили упрятать его в подземелье, и только чудом удалось спасти его от смерти!.. Ты же помнишь, я зарабатывал деньги тем, что пел песенки на улицах, а потом покупал хлеб и тайком передавал в темницу!
– Это мне известно! Но что же теперь ждет тебя, если Асандр опять угодил в тюрьму?
– Ты еще спрашиваешь! Сегодня я бегу из города и из неволи!
– Не в пираты ли опять собираешься? – усмехнулась хозяйка.
– Да!.. Ты не смейся, Евпория! На этот раз – бесповоротно! Знаешь, я стану разбойником и, вот ты посмотришь, с верными людьми буду переправлять тебе то, что награблю! Ты будешь торговать, разбогатеешь, выкупишь себя на волю, расстанешься с этим противным Жабой-Клитархом!
Она рассмеялась и поднялась с ложа, опустив босые ноги на коврик.
– Мне нравится твое расположение ко мне!.. Но что-то не верится ни в твое пиратство, ни в добычу! Ты слишком любишь мягко спать и сладко есть, а твой хозяин плохо следит за тобою, ты разленился! Какой из тебя пират!
– А вот посмотришь! Только позволь мне побыть у тебя дотемна, а потом я…
Он свистнул и указал пальцем куда-то вдаль.
– Собственно, я пришел к тебе проститься и… обнять тебя перед разлукой.
– О, хитрец и повеса!.. Знаю, что никуда ты не денешься! Просто тебе нечем отблагодарить меня за любовь! Вот и выдумал эту историю с пиратством. Не в первый раз!
– Постыдись, Евпория, так говорить! Дай мне глоток вина, и я спою тебе новую песенку. Я сочинил ее про противного Микста, который совершил на меня нападение с двумя рабами! Но я отбился от них.
– Опять врешь, Гиерон. Всем известно, что рабы Микста избили тебя палками, ты и не думал защищаться!
– Гм… Допустим, молва сохранила лишь то, что меня били, но умолчала о том, что делал при этом я!
– Нет, почему же? Молва передала и то, что делал ты!
– Что же?
– Ты кричал диким голосом!
– От ярости, Евпория, от ярости! Но сейчас, на площади у порта, я сам избил Микста палкой и дал ему под ребра кулаком!.. Я обманул астиномов и этого красавчика Митрааса! Сказал им, будто я свободный человек и наказываю раба по поручению хозяина!
– Асандра?
– Нет, Парфенокла!
Оба рассмеялись. Евпория повеселела, ей нравилась болтовня этого легкого душой человека, он умел веселить ее своими рассказами.
– И они поверили тебе?
– Еще бы! Они даже поклонились мне и обещали помощь и поддержку!
– Если это правда, – ответила она, смеясь, – то я кланяюсь тебе, веселый болтун и хитрый лис!.. Подойди ко мне, выпьем вина, споешь потом!
Она бросила щепотку порошка в курильницу, комната наполнилась дурманящим синим дымом. Звякнули фиалы, и оба, хозяйка и гость, утолили жажду.
– Хороший ты, молодой, – прошептала Евпория, поправляя волосы. – Ты живой телом и мыслью. И хотя часто лжешь, вот и сейчас выдумал больше половины, но уже то хорошо, что сердце у тебя доброе и ты желаешь мне добра.
Полог на двери зашевелился, послышался низкий голос Дидоны:
– Хозяйка, у калитки твой повелитель Клитарх!
– О, – вздохнула Евпория, – пришел этот вонючий пьяница, эта куча грязи, этот немытый свиной хвост! Недаром весь город зовет его Жабой!
– Горе рабыне, – ответил ей в тон Гиерон, – она должна ласкать хозяина, даже вонючего.
– Не то, Гиерон, не то!.. Клитарх уже давно никого не ласкает. Сперва он забыл женщин ради кошелька с деньгами, а когда разорился, то самой большой его страстью стало пьянство. Ему нужны деньги на вино, вот он и пришел узнать, что я заработала! А у меня, как нарочно, ни одного посетителя! Грязных и грубых моряков я не принимаю!.. А ты вот пришел как друг, но у тебя нет ни гроша за душой! Иди!.. Уже вечереет, скоро тебе бежать в пираты! Дидона выведет тебя запасным ходом. Будь здоров!
Евпория сразу стала отчужденной и такой же вялой и скучной, как и в момент его прихода.
– Прощай, Евпория, прощай!.. Зря насмехаешься надо мною. Сейчас я – прямо на место сбора! Друзья уже ждут меня!
– Нет, ты и взаправду в пираты?
– А куда же?.. Хозяина схватили, а меня продадут, быть может, тому же пьянице Клитарху!
– Не дай-то боги! Выпей на дорогу фиал хорошего вина, на счастье!
Она достала небольшую амфору и налила полный фиал. Он сделал возлияние богам и выпил.
– Спасибо. А что я пришел к тебе с пустыми руками – неверно! Возьми, заткнешь рот своему пьянице!
Гиерон бросил на пол накидку, доставшуюся ему от Микста, и вышел через заднюю дверь. В домик уже входил, переваливаясь, Клитарх. Он отдувался, как кузнечный мех, распространяя вокруг густой дух винного перегара.

VII

Парфенокл был вне себя от досады после неудачного ораторского выступления перед царевичем. Он в бешенстве смял рукой свиток, старательно исписанный преданным рабом. Микст обладал ученостью, ясным умом и умел составлять речи. И нужно признать, содержание речей всегда оказывалось удачным. Парфенокл с неизменным успехом выступал с ними на собраниях общины, в храмах и на судилище.
Он благоволил за это к своему рабу-логографу и даже обещал ему свободу, если тот заслужит ее усердием и верностью. В счастливом волнении Микст падал на колени и говорил, источая слезы надежды:
– О повелитель мой! Сам видишь, что я телом слаб и в хозяйстве не приношу пользы. Единственное, за что ты кормишь меня хлебом, – это мои письменные труды. Если же ты освободишь меня, то тебе уже не придется кормить меня. Более того – я из чувства благодарности всегда буду писать для тебя, не требуя вознаграждения. Ибо высшая награда для меня – это милость твоя, свобода, полученная из твоих рук!
– Чем же ты будешь жить? – посмеивался Парфенокл, оглядывая с головы до ног тщедушного логографа. – Ты же умрешь с голоду, если тебя не будет кормить хозяин!
– О мудрый и проницательный! Ты же знаешь, что я могу составлять надгробные надписи, хвалебные гимны к праздникам, а может быть, и речи купцам и земледельцам, выступающим с тяжбами. Каждый, кто судится, ищет человека, который знал бы законы и владел бы логикой и риторикой! И кто этим располагает, тот всегда прокормится, да еще и бывшему хозяину принесет подарок в день его радости, будь то исполнение урочного возраста, рождение дитяти или праздник его рода!
– Речи торговцам и тем, кто роется в земле? – хмурился Парфенокл. – Нет, погоди, ты еще нужен мне. Не спеши, вот нужда минует, я скажу тебе… Терпи и жди!
Такие разговоры повторялись время от времени, в часы, когда у хозяина не было срочных дел, и он находился в благодушном настроении. Раб терпел и ждал. Несмотря на тщедушную внешность, Микст носил в себе неугасающий пламень стремления к свободе, который разгорался все больше и, казалось, грозил спалить его. Он задыхался при одной мысли об обещаниях хозяина и жил мечтой о том счастливом дне, когда на площади будет оглашено решение Парфенокла снять с его шеи рабский ошейник. И с тройным усердием служил хозяину, ловил его взгляды, предугадывал его желания. Рвение было оценено, Микст стал доверенным ключарем в доме Парфенокла, тенью строгого хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11