Дженет повернулась ко мне. Только я заметил в выражении ее лица брошенный мне вызов. «Видишь? Я го-вори-ла, что смогу это сделать». Уголком глаза я уловил, как Элиот внимательно за ней наблюдал.
Дженет продолжила:
— То, как вел себя Томми после разоблачения, также убеждает меня в правильности его слов. Маленький врунишка давно бы сорвался, изменил рассказ, отказался от него. Томми настаивал на своей истории, рассказывал ее родителям, учителям, полицейским, служащим в прокуратуре и наконец мне, это заставляет меня очень сильно сомневаться в том, что он лжет.
Я решил удовлетвориться этим и сказал:
— Спасибо, доктор. Я… — Бекки писала мне записку — передаю свидетеля защите.
В записке было: «медицинское заключение».
— Я перейду к этому позже, — прошептал я.
Существует много хитростей в опросе свидетеля, и у каждого свой подход.
Ответы Дженет увели меня от темы, и я решил, что важнее зафиксировать самое важное, чем возвращаться в конце к наиболее уязвимому месту в обвинении: к медицинскому заключению. Я стараюсь передать свидетеля оппоненту в тот момент, когда прозвучал наиболее сильный аргумент в мою пользу, когда свидетель расположил к себе присяжных. Дженет произвела достойное впечатление. Пусть Элиот нападает на нее, присяжные поверили в ее искренность и профессионализм.
Элиот не стал вилять.
— Доктор Маклэрен, — сказал он без вступления или наводящих вопросов. — Вы сказали, что также осматривали Томми с физиологической точки зрения. Каков был результат осмотра?
Черт! Вот почему мне надо было первому затронуть эту тему, чтобы лишить Элиота преимущества. Я сам подбросил ему козырь.
— Медицинский осмотр подтвердил, что ребенок был подвергнут сексуальному насилию, — спокойно ответила Дженет.
О нет, только не это! Дженет хотела как лучше, но попалась в ловушку, поставленную Элиотом. Я бы и сам порадовался такому ответу, будь я на стороне защиты.
— Давайте уточним, — уцепился Элиот за ее промашку. — Вы обнаружили физическое подтверждение сексуального насилия?
— Косвенное подтверждение, — сказала Дженет, — судя по признакам…
— Какие-то повреждения анального отверстия?
— Нет.
— Или отечность?
— Конечно, краснота не могла бы сохраниться так долго, чтобы я…
— Да или нет, доктор?
— Нет.
— Увеличение прямой кишки?
— Нет, — холодно ответила Дженет.
Дженет мужественно отбивалась. Следовало бы объявить перерыв, чтобы успокоить ее. Это моя ошибка. Я передал ее Элиоту с мишенью на груди.
— Тогда, может быть, были повреждения ротовой полости? — резонно спросил Элиот.
— Нет, — сказала Дженет. — Это не обязательно…
— Другими словами, — заключил Элиот, — вы не нашли физиологического подтверждения сексуального контакта и все-таки настаиваете на своем утверждении. Правильно я вас понял?
— Я обнаружила, — не дала себя сбить Дженет, — что Томми обладает знаниями физиологии, несвойственными для своего возраста, если только у него не было опыта…
— Я спросил, доктор, о явственных признаках. Меня не интересовало психологическое заключение.
— Это не психология… — начала было Дженет.
Я перебил.
— Протестую, ваша честь. Заявление аргументировано. Адвокат оказывает давление на свидетеля.
Я обращался скорее к Дженет, чем к судье. Я пытался ей мысленно внушить, что не стоит спорить с адвокатом. Я исправлю положение, когда получу слово. Дженет глубоко вздохнула. Судья Хернандес отклонил мой протест. Дженет улыбнулась присяжным.
Элиот изменил тактику. Теперь он обращался с Дженет с позиции квалифицированного специалиста, подвергающего сомнению диагноз свидетеля.
— Давайте вернемся к реакциям пострадавших детей. Насколько я помню, вы утверждали, что изнасилованный ребенок замыкается в себе, избегает контактов с посторонними.
— Не помню, чтобы я утверждала, что он вовсе избегает контактов, но да, таковыми могут быть последствия сексуального насилия. Ребенок избегает общения с незнакомыми людьми, чурается даже родных.
Элиот кивнул.
— А если ребенок чрезмерно агрессивный, это тоже может быть признаком?
— Да, ребенок может проявлять агрессию по отношению к другим детям, особенно это заметно в сексуальном плане. — Дженет, похоже, хотела что-то добавить, но, видимо, вспомнила мой совет не давать Элиоту лишней информации.
Элиот казался удовлетворенным.
— Томми, по вашим словам, внешне абсолютно нормален, выглядит старше своего возраста, но это только маска, скрывающая глубокую уязвимость.
— Возможно, — осторожно сказала Дженет, начиная догадываться, куда клонит Элиот. — Многие дети кажутся счастливыми, в то время как…
— Иными словами… — не дал себя сбить Элиот.
Я так ненавидел это выражение, что, не сдержавшись, выдвинул протест.
— Он вкладывает слова в уста свидетеля, ваша честь.
— Пока нет, — резонно возразил Элиот. — Я не закончил мысль.
Судья Хернандес позволил ему продолжать.
— Итак, — сказал Элиот, — вы углядели в застенчивом ребенке признаки сексуального насилия. Вы же утверждаете, что и активность поведения может намекать на трагедию. Если ребенок не проявляет ни того ни другого, вы опять выдвигаете предположение, что и он подвергся сексуальному насилию.
Дженет не дала Элиоту переиграть себя.
— Реакции бывают различными, — сказала она.
— Боюсь, вы до смерти напугаете присяжных, — спокойно сказал Элиот. — Кое-кто после заседания может обнаружить у своих детей признаки сексуального насилия.
— Протестую, — сказал я, прежде чем он закончил. — Адвокат не задает свидетелю вопросы, а навязывает свое мнение.
— У вас есть вопросы? — мягко спросил судья Хернандес Элиота.
— Да, у меня есть вопрос. Доктор, — Элиот приложил усилия, чтобы было очевидно: он корректен только из вежливости, — вы сказали, что обследовали сотни изнасилованных детей. Вам когда-либо встречался ребенок, который не пережил сексуального принуждения?
Дженет не поняла.
— Конечно, я лечу детей с разными отклонениями. Я специализируюсь на перенесенных сексуальное насилие детях, но у меня есть и другие пациенты.
Элиот покачал головой.
— Я имею в виду другое, из той тысячи детей, которых вы обследовали, удалось выявить хотя бы одного, который лгал?
— Конечно, — подтвердила Дженет.
— И сколько? — спросил Элиот. — Из тысячи скольким вы не поверили?
— Протестую, — выкрикнул я, не задумавшись, как обосновать протест. Я решил прикрыться стандартной фразой. — Это несущественно. Мы говорим об определенном ребенке.
Лицо Элиота выражало крайнее удивление, когда он обернулся ко мне.
— Мне кажется, свидетель в своих показаниях упоминала других пациентов, — невинно сказал он.
— Протест отклонен, — согласился судья Хернандес. Он одарил меня таким взглядом, как будто увидел перед собой неопытного юриста, который впервые в жизни появился в суде и делает непростительные ошибки. — Вы сами дали такую возможность, прокурор, — добавил он в мой адрес.
— Так сколько? — напирал Элиот.
— Несколько, — сказала Дженет и тут же поправилась. — Совсем мало. Не могу назвать точное число…
— Несколько? — не веря своим ушам переспросил Элиот. — Из тысячи детей? Что значит «несколько»? Пять, шесть?
— Гораздо больше, — торопливо сказала Дженет. — Но вы должны понять, ко мне попадают дети, которым удалось провести многих людей. Я не…
— В первую очередь, конечно, своих родителей, они ведь потеряют голову, узнав, что их ребенок оказался в руках насильника, — сказал Элиот.
Он выглядел очень хладнокровным. Дженет, напротив, заволновалась, как человек, пытающийся отразить нападки.
— Да, конечно, — сказала она, — но и других людей тоже. Учителей, врачей, иногда даже полицейских.
— Но вы специалист, доктор. Вы оцениваете поступки детей, исходя из многолетней практики, — он произнес это вкрадчивым тоном, — и вы верите им всем, не правда ли, доктор? Вы безоговорочно верите ребенку, который утверждает, что подвергся сексуальному насилию?
— Это неправда, — возмутилась Дженет.
— Подскажите, какой процент, по вашим наблюдениям, составляют лгунишки?
— Довольно низкий, — признала Дженет.
— Просто низкий, так будет точнее.
Дженет напряглась. Она очень хотела быть понятой.
— Ко мне обращаются очень несчастные дети. Расторможенные. Трудно наверняка определить, что этот ребенок живет в придуманном мире.
— Хорошо, — согласился Элиот, — несчастье может быть вызвано различными причинами, не так ли? Ребенка можно обидеть и чем-то другим, вовсе не подвергая насилию, и это достаточный повод, чтобы солгать, вы согласны, доктор?
— Да, конечно.
— Некоторые дети лгут не переставая! Вам не случалось в своей практике встречаться с патологическими лгунами?
— Возможно, с одним или двумя. Настоящих патологических лгунов, как это ни странно, очень мало.
— По крайней мере, вы с ними сталкиваетесь не каждый день, доктор?
Дженет промолчала.
Элиот продолжил:
— Если ребенок открывается по горячим следам, это указывает на правдивость, не так ли? Ребенку, охваченному болью и страхом, можно верить?
— Да. Большинство из нас…
— Но неделя проходит за неделей, и, борясь с чувством вины или страха перед незнакомцем, он молчит, и это оправданно, доктор?
— Дети могут и так реагировать.
— Хорошо. Прошло два года, ребенок окружен заботой родителей, он в безопасности, ему не приходит в голову фантазия обвинить кого-то в извращенности, пока в один прекрасный день, устроившись поудобнее перед телевизором, он видит сюжет о несчастье, приключившемся с другими детьми, его родители завороженно смотрят на экран, они сочувствуют жертвам, и только тогда мальчик решается поведать о своей истории. В это тоже, по-вашему, можно поверить?
Элиот еле одолел такую длинную тираду.
— В данном случае — да, — сказала Дженет, сумев справиться с волнением. — Я общалась со многими детьми, которые хранили молчание месяцами или дольше, никому не раскрывая свою последнюю тайну. Это нормально.
— Можно ли делать выводы, основываясь на времени признания? — спросил Элиот, как будто убежденный ее аргументами.
Дженет собиралась достойно ответить. Элиот наблюдал за ее терзаниями. Мне не приходило на ум, как можно ее поддержать. Воцарилось молчание.
— Многие дети скрывают правду, — неуверенно повторила Дженет.
Элиот с минуту сидел, постукивая карандашом по столу. Бастер дергал его за рукав, но Элиот не обращал на него внимания.
— Доктор Маклэрен, вы заявили, что вас очень беспокоит Томми.
— Да.
Элиот кивнул.
— И конечно, вы стараетесь ему помочь. Вы верите в то, что он вам рассказал, не так ли?
Случись мне задать такой вопрос, тут же последовал бы протест защиты. Говорил ли Томми правду, предстояло решить присяжным, а не свидетелю; Сам Элиот не раз повторял этот тезис.
Я насторожился.
— Да, я ему верю, — сказала Дженет присяжным.
— Несмотря на долгое молчание и отсутствие физического насилия?
— Это вполне объяснимо.
— Да, — сказал Элиот. — Ваша вера заставляет вас игнорировать любые несоответствия.
— Протестую. Недоказуемо.
— Протест принят, — сказал судья Хернандес. — Не спорьте со свидетелем. Прошу не учитывать последнее замечание, — добавил он в адрес присяжных. Как будто можно было просто забыть сказанное.
— Я хочу выяснить, лжет ли Томми, — сказал Элиот. Чувствуя, что я закипаю, он поспешил добавить: — Учитывая ваш многолетний опыт и сотни пациентов. Поясните, пожалуйста, что бы вас навело на мысль, что ребенок лжет?
— Ну, искажение фактов, например. Минимум упорства, когда в нем сомневаются.
— Как Томми, — внезапно сказал Элиот.
Дженет нахмурилась.
— Нет, — сказала она.
Элиот не унимался, он, казалось, пытался воскресить нечто в памяти доктора.
— Ведь были случаи, когда он отказывался от своих слов, признавался во лжи?!
Дженет, нахмурившись, покачала головой.
— Он ни разу не говорил, что ошибся? Что между ним и Остином Пейли ничего не произошло!
— Никогда, — твердо ответила Дженет.
Элиот в недоумении уставился на Дженет. Я похолодел. Элиот не задавал пустых вопросов. Он что-то припас.
После того как весь зал оценил его удивление, Элиот взял себя в руки.
— Тогда что еще? — спросил он. — Что укажет вам на то, что ребенок говорит неправду?
Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.
— Оговорки, — наконец произнесла она. — Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.
— Пытается, — с готовностью добавил Элиот. — Забывает детали.
— Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…
— Доктор, — мягко произнес Элиот, — вы снова оправдываете его.
— Протестую.
— Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.
— Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, — продолжил Элиот. — О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?
— Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.
— Они ведь иногда лгут, правда, доктор?
Ей следовало сказать «да». Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое «да» косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.
— Да, — ответила доктор Маклэрен.
Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:
— Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?
— Нет.
— Отсутствие физических повреждений, — спросил я озабоченно, — редкое явление?
— Напротив. Это нормально. — Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.
Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.
— Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?
— Я такого не наблюдала, — сказала она.
Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.
Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:
— Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.
— Что сбивает ребенка с толку?
— Рушится незыблемость его внутреннего мира, — подытожила Дженет.
— Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?
— Да, точно. Ему не к кому обратиться.
Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.
— Я что-то не так сделал?
Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.
Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.
— Обвинение закончено, ваша честь.
Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.
— Вы будете готовы начать утром, мистер Куинн? У вас есть свидетели?
— Есть, ваша честь. Мы будет готовы.
— Теперь я могу всех отпустить… — Судья Хернандес проинструктировал присяжных, прежде чем дать им уйти.
— Вот черт, — сказал я.
Бекки показала глазами на Элиота.
— Мне надо извиниться перед доктором, — добавил я.
Дженет не успела покинуть зал. Я подбодрил ее парой фраз и похлопал по руке. Репортеры, ожидавшие сенсаций, быстро ретировались, услышав мои нарочито громкие разглагольствования: «Этот парень еще пожалеет, что взбудоражил наш округ, клянусь!» И мы двинулись к выходу. Бекки, доктор и я.
— Прости, — сказал я Дженет на лестнице. — Я был обязан первым спросить тебя насчет медицинского заключения. Мне следовало получше тебя подготовить к его нападкам.
— Эй, — просто ответила она. — Я же говорила тебе, что это для меня не в новинку. Я и не ждала, что легко отделаюсь.
— Ну и хорошо. Легко сейчас говорить о перекрестном допросе, но я видел, как ее бросало в пот во время суда. Я обнял ее, и она дотронулась до моей руки. Мимолетно. Поднимаясь по лестнице, мы были игроками одной команды.
Войдя в кабинет, я обратился к Бекки.
— Он что-то пронюхал. — Я говорил об Элиоте. Бекки не надо было отвечать. — Но что? — добавил я.
— Что он может вызнать? — переспросила Бекки.
— О чем вы? — не поняла Дженет.
— Томми однажды отступился от своего рассказа в моем присутствии, — сказал я, — кому еще он мог открыться?
Бекки пожала плечами.
— Может, родителям? Учителю или кому-то в интернате?
Я обратился к Дженет:
— Томми никогда не говорил тебе, что его обидчик кто-то другой, не Остин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42