– Как это вам удается?
– Мы просто им продаем и таким образом получаем от них деньги.
– Но ты, я смотрю, опоясан мечом и кинжалом?!
– Верно, но лишь для того, чтобы другие уверились в их необходимости. Кроме того, я всегда могу ссудить и то и другое, если кто-то рядом повздорил и решил пустить своему обидчику кровь, а меча и кинжала у него под рукой не оказалось.
– Так ты, выходит, станешь участником преступления перед лицом Аллаха по законам деда твоего Ибрагима, а за ним и Махмуда с Иосифом.
– Но не по законам моей веры! Что с того, что я стану соучастником, ведь преступление совершится руками другого, а не моими. Сам я решусь на такое лишь в том случае, когда меня вынудят, ведь я ни с кем не имею открытой вражды, которая повредила бы моей торговле оружием и украшениями. А когда между людьми воцарится мир, тогда уж я придумаю, как сделать так, чтобы они снова начали враждовать, и я продолжал бы получать свою прибыль.
– Но если воцарится согласие и души людей будут пребывать в мире и безопасности, мужчины перестанут тратить свои деньги на мечи и кинжалы, и их жены станут охотнее покупать у тебя золото и серебро.
– Так не годится. В этом случае я буду получать прибыль только от одного товара, и сколь бы велика она ни была, она никогда не станет такой, как прибыль от разных товаров. К тому же, если люди заживут мирной жизнью, у меня немедленно появятся конкуренты, а так они спокойно воюют между собой. Разрозненность и вероломство помогают мне поддерживать их войны, хотя сам я напрямую в них не участвую. Люди сражаются моими мечами, а я лишь восхваляю качества этих мечей. Сам я меч достаю очень редко и по крайней необходимости.
– Теперь я понимаю, почему ты не отправился в поход с моим отцом!
– Не только поэтому. Были и другие причины, но о них, Лязза, я рассказать пока не могу. Были и другие причины… – повторил он и замолчал.

***

Первым вернулся шейх племени аль-Мудтарра, за ним стали появляться те, кому удалось избежать смерти и плена. Тянулись они беспорядочно и вид имели жалкий, как армия, которую враг разбил не числом и оружием, а боевым духом. Особенно позорным выглядит поражение, когда у разбитой армии не было для войны благородной цели. Да и могло ли быть иначе, если шейх – первый, кто призвал к войне и набегу, – первым же покинул поле боя, не опробовав в схватке свой меч?
Позор и злоключения обрушились на голову шейха, а за ним и на головы тех, кто бежал вслед за ним с поля боя. Вернулись они сломленные духом и совершенно уничтоженные. И как это обычно бывает, когда гибнет армия, тут же посыпались взаимные обвинения и упреки, и каждый старался выглядеть непричастным к тому, что привело к поражению. Горящие угли враз полетели в сторону шейха. Так уж бывает, что громкое имя вождя, которое служит знаменем для его войска на вершине славы, превращается в выгребную яму, стоит ему осрамиться и осрамить тех, кто пошел за ним. Что может быть позорнее, когда вождь бросает свое войско беззащитной добычей для мечей врага? Достоин ли он называться вождем? Или, если спросить иначе, чего он теперь заслуживает, помимо проклятия и позора?
Иезекиля и его приближенных, которых он в изобилии расплодил в отсутствие шейха и воинов племени, это поражение ничуть не огорчило. Напротив, узнав подробности, они принялись ковырять раны тех, кто и без того уже был ранен кинжалом правды случившегося. В первую очередь стрелы их поразили шейха, ведь для того, чтобы попасть в крупную мишень, особого мастерства не требуется.
– Ты поспешил с нападением, да убережет тебя Аллах, – сказал шейху Иезекиль, – вопреки моему совету. Я советовал тебе расположиться рядом с неприятелем, разведать все хорошенько и ждать, когда он совершит ошибку и даст вам повод или когда он посчитает, что вы провоцируете его, и сам нападет на вас, поставив себя тем самым в неудобное положение. Ты же сделал все наоборот и теперь должен оправдываться перед людьми. Их шейх сражался в первых рядах, а ты сбежал, насколько нам известно, даже не вынув свой меч из ножен.
– Смотрите, люди, – продолжал он с издевкой. – На меч уважаемого шейха, да продлит Аллах его дни, у меня ушло гораздо больше времени, чем на мечи тех, кто сражался, и я надеялся, что он оправдает достоинство меча и затраченный на него труд. Меч этот дороже десяти ему подобных, множество драгоценных камней украшает его рукоять, чтобы все видели, что перед ними благородный воин.
– Я говорил тебе, не нападай, заранее все не продумав. Каждому воину объясни его задачу, каждый должен знать свое место в бою. Ты же бросился в атаку, не имея никакого плана. Я говорил тебе, нападай под покровом ночи – темнота вместе с надежным планом и внезапностью сделают свое дело. Ты же напал после восхода солнца, да еще после того, как ты и твои люди всю ночь не спали и пили вино с цыганами.
– Тебе говорю, шейх, воины нашего племени – добрые воины. Им бы еще смелого и умного предводителя.
Иезекиль сказал «воины нашего племени» вместо «воины твоего племени», и это получилось у него так искренне, будто он и впрямь был одним из них по духу, а не скрывал под покровом притворства свой хитроумный план. Сказано все было так, чтоб мужчинам племени его слова запали в душу, а уж те не преминули поведать об услышанном своим женам.

***

Не упустил Иезекиль свой шанс уничтожить шейха, следуя давнему плану, чтобы самому занять его место, как удалось бы на нашей обширной арабской земле сделать некоторым чужеземцам, не ведущим свое родство от арабов и тем более от благороднейших их родов, если бы не хранил Аллах род от самого начала его.
Иезекилю удалось сговориться с женой шейха обо всем, включая и то, что он займет место шейха племени аль-Мудтарра, после того как он дал обещание жениться на ней. И стала она плести среди женщин сети, подобные тем, что Иезекиль плел среди мужчин. Когда их достигла весть о разгроме племени и бегстве шейха с поля боя, они условились, что по возвращении шейха в его доме будет устроен званый обед на деньги Иезекиля, на который будут приглашены все мужчины племени под предлогом чествования благополучно возвратившихся во главе с шейхом. На такой же обед и под тем же предлогом Иезекиль убедил жену шейха созвать всех женщин племени.
Слушали мужчины, что говорит Иезекиль, и когда все его упреки дождем полились на одинокую голову шейха, каждый нашел для себя оправдание в поражении, а те, чьи раны еще кровоточили после потери сыновей и родных, павших на поле боя или угнанных в плен, нашли предлог, чтобы предъявить счет шейху. Один из мужчин предложил из уважения к Иезекилю собраться в его доме, а не в доме шейха, а когда кто-то возразил, что дом Иезекиля не вместит всех желающих, тот сказал:
– Вместит. Завтра же я куплю большой шатер, который вместит всех знатных мужчин племени и его воинов. К тому же сейчас начало апреля, внезапных холодов в апреле не бывает, поэтому скатерти можно будет расстелить прямо на земле.
– Да, да, родные мои, порадуйте меня, – продолжал он, – лучше в моем доме, в доме сына брата вашего. Здесь вам окажут гостеприимство от всей души. Добро пожаловать!
– Давайте соберемся в доме Иезекиля, – предложил один из мужчин, но сначала подождем, не вернется ли еще кто-нибудь живым, и узнаем подробности о тех, кто погиб или попал в плен.
Слово взял сын одного из шейхов, отец которого не вернулся из боя:
– Так и решим. Встретимся в доме Иезекиля через неделю, чтобы вопрос не оставался нерешенным, а племя не оставалось без шейха.
Шейх племени, все это время внимательно следивший за разговором, на этот раз не сдержался.
– Ты так говоришь «племя без шейха», юнец, как будто тебе это решать!
Он вскочил со своего места и бросился на него с кулаками, но Иезекиль тут же усадил его на место. А юноша продолжал:
– Именно так. Племя без шейха, потому что тот, кто не сражается в рядах племени, не имеет права называться его шейхом. Вместо того чтобы бросаться с кулаками на меня, бросался бы лучше на врага. Или ты смелый только со своими соплеменниками?
Он подобрал под себя ноги и сидел, опираясь на меч, спрятанный в ножнах, словно готов был вскочить и перейти к решительным действиям, а с другой стороны не унимался шейх, но Иезекиль, удерживая шейха на месте, сделал юноше знак замолчать, и тот замолчал, лишь повторив напоследок:
– Через неделю в доме Иезекиля.
Тут кто-то напомнил ему, что через неделю будет суббота.
– В таком случае отобедаем в доме Иезекиля через шесть дней. За обедом обсудим наши дела, а кто не согласен, пусть поднимет руку.
Никто не поднял руки, кроме самого шейха. Он как будто уже и смирился, что собранием племени руководит сын того шейха под наблюдением Иезекиля. На том и разошлись, порешив по прошествии шести дней вновь сойтись за обеденным столом в доме Иезекиля.

***

Жена шейха племени аль-Мудтарра решила последовать бытовавшему у арабских женщин обычаю, согласно которому женщины отказывались принимать в своих покоях мужей, если те не сберегли свое достоинство. Жена шейха подговорила женщин племени не принимать мужей на ложе и сама объявила, что отныне не допустит мужа в свои покои и прогонит его из большого шатра в другой, который поставят для него поодаль. Там он и будет жить, пока племя не решит его судьбу. А если племя лишит его титула шейха, она и вовсе прогонит его из своей жизни.
– Я вам это обещаю, – сказала она.
Решение жены шейха было с воодушевлением подхвачено, потому что об истинных ее намерениях женщины не догадывались. Отказ от интимных отношений с мужчинами был у арабских женщин обычаем, к которому они прибегали, когда их мужья утрачивали достоинство. А поскольку бегство с поля боя достоинства, естественно, не прибавляло, обычай как раз распространялся на их мужей. Однако жена шейха во всем происходящем имела еще и одной ей известные выгоды. Допустимо ли, чтобы старинный обычай, призванный углублять человеческие отношения, укреплять их устои, которыми гордились бы будущие поколения, так вот запросто был брошен на алтарь сомнительных устремлений?
Прогнала жена шейха своего мужа, и пришлось тому из большого шатра на восьми столбах перебраться в стоящий всего на двух. Иезекиль стал распоряжаться в большом шатре уже не как распорядитель, а как полновластный хозяин, и жена шейха поддерживала его во всем. Одна только Лязза не знала, как ей себя вести. Ей было не по себе из-за того, как ее мать поступила с отцом, и из-за того, что положение ее отца было крайне постыдным. Да тут еще мать превозносит Иезекиля, а у того в отношении ее отца планы явно недружелюбные. И к тому же ей до сих пор не понятно, что у ее матери на уме.

***

Пока шли шесть дней до назначенной встречи, Иезекиль то и дело зазывал к себе гостей. Принимал он их уже не в своем прежнем небольшом шатре, а в новом, на шести столбах, который он одолжил у одного из торговцев. Все убранство в нем было новым, не сравнить с прежним шатром.
Иезекиль приглашал людей и щедро их угощал, куда только девалась его скупость, словно он хотел таким образом развеять миф о своей скупости, которая, словно зараза, передавалась тем, кто какое то время побыл рядом с ним. Разве тот, кто задумал недоброе, не старается скрыть свои намерения под благовидным предлогом, пусть даже это недешево ему обойдется? К тому же Иезекиль, у которого каждый филе был посчитан, прекрасно знал, что стоит ему только добиться своего – и он вдвойне вернет все потраченное. Каждый филе, израсходованный на приемы гостей, станет для него ключом к осуществлению хитроумного плана.
Пригласив в очередной раз мужчин, Иезекиль осторожно заводил разговоры о их денежных долгах ему. Или подговаривал одного из своих приспешников, который, естественно, тоже был у него в долгу, чтобы тот в нужный момент сказал при всех:
– Ей-богу, Иезекиль, да продлятся дни твои, ты видишь сам, какова ситуация. То, что случилось с нами, довольно серьезно, и ты должен это понять. Потерпи еще несколько месяцев, и мы вернем тебе все наши долги с процентами.
А Иезекиль отвечал:
– Ерунда! Я все понимаю. Как-нибудь этот вопрос решим.
И замолкал, не давая определенного ответа.
– Шейх наш, да продлятся дни твои… – вступал тут другой.
От таких слов Иезекиля распирало от гордости, а родню поверженного шейха так и передергивало.
– Но у племени аль-Мудтарра есть шейх, если вы, конечно, не решили что-то другое. Пора, чтобы племя решило, кто достоин им управлять. Да поможет Аллах тому, кто будет нашим шейхом. Ему нужны будут деньги, чтоб погасить хотя бы часть процентов за тех, кто задолжал за оружие, не говоря уже о самом долге. К тому же, если племя хочет посчитаться за то, что с ним случилось, ему понадобится голова, которая не только знает, как устроить дела племени, но и как заключить союзы с ближними и дальними племенами, и в первую очередь с племенем румов, которое стало нам как свое и для которого мы стали своими. Еще он должен хорошенько подумать, как помочь сиротам и вдовам после случившегося несчастья. Еще… – Иезекиль говорил так, словно кроил одежду, которая лишь одному ему приходилась впору. Словно подталкивал тех, кем он себя окружил, убедить людей в том, что всеми этими преимуществами обладает он один. Дошло до того, что некоторые поэты стали приписывать ему качества, которыми он не обладает, а другие так говорили между собой в разговорах о том, кто достоин стать шейхом:
– Иезекиль, брат мой, один из нас. Недаром же говорят – кто прожил с людьми сорок дней, стал одним из них. А Иезекиль живет с нами уже давно, так не пора ли нам принять его за своего и проверить, насколько он способен нами управлять?
– Что случится, если мы дадим ему такую возможность, а заодно проверим его способности и намерения? Даже если он нам не понравится, мы ведь ничего не потеряем, – говорили другие, убеждая несогласных, – мы просто заменим его новым шейхом, вот и все.
– Разве не мы с вами выбрали шейха, провалившего все что можно, шейха, оказавшегося не благородным, не добрым и не могущественным? Так почему бы не дать попробовать Иезекилю? Человек он богатый, это он делает нам оружие. А вдруг он потребует вернуть долг за оружие вместе с процентами прямо сейчас, когда каждый из нас только и думает, что бы ему предпринять, чтобы прокормить семью?
А когда кто-нибудь спрашивал, почему бы им не избрать шейхом того-то или иного из пребывающих с ними в родстве, ему отвечали:
– А чего нам ждать от родни? Попробовали мы одного, который вот-вот будет низложен, и никакого добра от него не видали, хоть он нам и родня. Иезекиль сдружил наше племя с племенем румов, а тот, с кем выступит племя румов, непобедим. Не говорю уже о том, что он поправит наши финансовые дела и вооружит как полагается. Если мы получим от шейха племени румов обещание защищать нас, те, кому наше господство неугодно, ничего с нами не поделают.
– Но если, как ты говоришь, дружественное Иезекилю племя румов станет нашим союзником, зачем нам тогда оружие?
– С ним мы справимся с враждебными Иезекилю и румам племенами арабов, – отвечали приспешники Иезекиля.
Двое из молодых людей переглянулись, потом встали и, ничего не сказав, вышли.
– Выбирая отца Ляззы, мы ошиблись. А не вспоминаешь ли ты, как племя, взявшее тогда над нами верх, насадило нам его, когда в бою был убит наш доблестный шейх? Как говорили нам, что не утихнет их беспокойство и не согласятся они на примирение, пока не примем мы этого человека в качестве шейха. Вот мы и приняли его, вместо того чтобы выбрать. Они тогда словно нарочно постарались, предложив худшего из племени, так давайте хотя бы сейчас выберем вместо него лучшего из сыновей нашего рода, но уж никак не Иезекиля, – говорил один.
– Хватит твердить одно и то же! Сыновья рода, сыновья рода, – возражал другой, – оставим наш род в покое и попробуем избрать инородца. Что с того, что Иезекиль не нашего рода? Что с ним не так?
– Иезекиль один из нас! – в один голос угрожающе закричала целая группа присутствующих.
– Желаем видеть Иезекиля шейхом над нами! – кричали другие. А кто-то, смеясь, добавил:
– Да я прямо сейчас готов отдать за него свою дочь.
– И я тоже, – вставил другой. – Отдам за него свою сестру и даже вторую часть калыма не попрошу. Хватит мне и того, что он даст сразу, а он, надеюсь, будет со мной щедр.
Так на встречах у Иезекиля происходило с незначительной разницей день за днем.
И стали замечать мужчины, что стоит им вернуться домой, как от их жен, матерей и сестер начинали сыпаться вопросы, да еще в таких выражениях, будто они сами только что присутствовали на их обсуждении. Все разговоры велись в пользу Иезекиля, и каждая из тех, кто имел свой интерес, втайне надеялась, что Иезекиль, когда станет шейхом, щедро пожалует ей золотой или серебряный перстень, браслет или ожерелье. Воображение рисовало каждой разные картины, в зависимости от ее положения в племени и красоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19