Откинутый полог показывал треугольник пурпурного сумеречного неба над темными горами. Поближе к ней находилась искривленная олива, а около нее сидел худощавый молодой человек в поношенном за долгие скитания синем балахоне.
С первого же взгляда Дорис ощутила ужас. Этот человек с виду сильно походил на ее сына Арфоса. Неужели он участвовал в этом заговоре, стремясь освободиться от нее ценой рабства у Акимоса?
Затем она увидела, что этот человек годится Арфосу в отцы и в его темных глазах таится глубокое внутреннее знание. Знание того рода, какое, поняла она, будет использовано против нее прежде, чем она вырвется из рук Акимоса.
Сидевший поднял голову и пристально посмотрел на нее. Дорис задрожала, хотя ночь стояла теплая. Эти глаза, казалось, пронзали халат и кожу под ним, стремясь изучить ее кости, внутренние органы и даже душу.
Она поплотнее запахнулась в халат и повернулась к нему спиной. Она больше не гадала, когда же ее освободят. Вопрос теперь стоял так — освободят ли ее вообще?
— Насколько мы близко?
Талуф приложил палец к губам и прошептал:
— Слишком близко для твоего киммерийского рева, капитан.
Реза усмехнулся, но был бледен и вспотел.
— С тобой все ладно? — спросил его Конан.
— Дело не в продолжающемся действии снадобья. Дело во вкусе оливкового масла.
— Если на кухне прогорклое оливковое масло, Реза, то ты сам виноват… — начал Арфос, но рот ему тут же захлопнула могучая длань киммерийца.
Дальше они двигались молча, Конан, Реза, Талуф, Арфос и восемь отборных бойцов — половина из Дома Дамаос, половина из отряда Конана. Четверо бойцов и Талуф переоделись тайными Воителями.
Тайные Воители были не настолько тайными, чтобы Арфос не сумел узнать, как они одевались. Это была группа Воителей, умевших проскальзывать в дома для приобретения улик, которые не удавалось достать другими средствами. По строгим понятиям аргосийского права, они были преступниками, но эти представления уже не один век ничуть не стесняли ни их самих, ни их хозяев. Услышав об этом, Конан рассмеялся:
— Аргос начинает больше походить на другие места, где я бывал. У него десяток законов там, где у других один, но эти законы по-прежнему таковы, как их толкуют те, кто правит.
— Конан, прежде чем смеяться над этим, подожди, пока сам не будешь править, — посоветовал ему Арфос.
— Так долго может ждать только бог, — снова засмеялся киммериец.
Что бы там ни говорили о них законы, тайные Воители окажутся удобным оружием. Магнатам вроде Акимоса редко приходилось особенно опасаться их, но вот слуги магнатов — другое дело.
Еще через сотню шагов отряд оказался перед узким туннелем, полого идущим вверх. Талуф опустился на четвереньки и полез вперед. Миг спустя Конан услыхал змеиное шипение, сообщившее ему, что все хорошо.
Реза и Конан пролезли по туннелю присоединиться к Талуфу. Проход был низким, но широким, так что обоим хватило места ухватиться за перегораживавшую туннель бронзовую решетку. При их объединенной силе в действии не могла устоять даже бронза холодной ковки.
— Один из тех змеев прошел бы сквозь нее, как через пергамент, — заметил Реза, когда они опустили решетку на пол.
— Он едва ли смог бы протиснуться в этот ход, — указал Конан, разминая мускулы. — И готов побиться об заклад, что есть какая-то преграда, которой мы не нашли, чтобы зверьки Воителей не заползали в погреба знати. Слуга-другой, может, и невелика потеря, но если один из них съест оленину для пира у Главного Архонта… — Киммериец притворно содрогнулся от ужаса.
Они с Резой извлекли из своих поясных сумок черные маски и натянули их на головы. Позади них бойцы сделали то же самое.
— Готовы, ребята? — осведомился Реза.
Бойцы кивнули.
— Отлично, — заключил Конан и добавил: — Помните, никакого кровопролития, если мы в состоянии избежать его. В худшем случае захватите кого-нибудь в плен, пусть Арфос его попользует своим снадобьем.
— Я не прихватил ни капли оливкового масла, — грустно посетовал Арфос.
— Мне наплевать, если слуги Акимоса изрыгнут свои кишки по всем его красивым мраморным полам, — бросил Реза. — Просто постарайся остаться в живых, чтобы накормить их снадобьем.
Арфос, похоже, вознегодовал из-за того, что ему запретили участвовать в драке. Но его негодующий взгляд лишь беспомощно скользнул по спинам двух рослых молодцов, когда они пролезли через отверстие. Перед ними возник обрыв высотой в человеческий рост, но оба спрыгнули бесшумно как кошки, подняв только облачко пыли. За ними спрыгнули и остальные бойцы в масках.
После Конан сказал, что дальше начнется та часть этого дела, которая беспокоила его больше всего. Некоторое время они бродили по погребу дворца Акимоса, не встречая ничего крупнее крысы. Затем посланный к комнатам слуг разведчик доложил, что и они покинуты всеми, кроме старух и мальчишек.
Конан отказался беспокоить и тех и других. Он начал гадать, а не решил ли Акимос сохранить свои тайны, забрав с собой всех слуг, которые могли их знать. Если так, то налетчикам предстоял невеселый выбор: допрашивать женщин и детей или обыскать дворец от крыши до погреба и молиться, чтобы им удалось найти что-то проливающее свет на случившееся.
Они пробыли во дворце достаточно долго, чтобы поужинать в приличной винной лавке, когда им повезло.
— Я слышу пение, — сказал разведчик.
Конан кивнул. Он тоже услышал его, наряду с барабанным боем. Они поднялись по лестнице из комнат для прислуги и двинулись по коридору к личным покоям Акимоса. Один остался позади — передавать сигналы группе Талуфа.
Гобелены в этом коридоре отличались таким же великолепием, как и висевшие в Доме Лохри — своей обветшалостью, даже тот, который укрывал спавших на полу мужчину и женщину. Более их ничто не прикрывало, а чем они занимались — было столь же очевидно, как и винные пятна на мраморе.
Пение, доносившееся из-за полуоткрытой двери, стало громче, чем раньше. Оно, однако же, не заглушало ни звона чаш, ни бульканья поглощаемого вина, ни глухого стука, возникавшего, когда кто-то поглотивший слишком много вина валился на пол.
Кто-то принялся стучать на барабане или, по крайней мере, на чем-то подобном. Конан кивнул. При таком гаме по коридору могла бы проскакать неуслышанной и шайка казаков.
Он выхватил меч, распахнул дверь настежь и ворвался в помещение.
В следующий миг самое большее, чего пришлось опасаться Конану, так это того, что слуги Акимоса перебьют друг друга, пытаясь скрыться от него. Если кто-то из них и был в состоянии держать оружие, то он такого не видел. И было совсем нелегко казаться вором, жаждущим не только добычи, но и крови, да при этом еще в действительности не причинить никакого вреда отупевшим от вина слугам Акимоса оказалось делом нелегким.
Конан издал гирканийский боевой клич — сигнал Талуфу и его "Воителям" присоединяться к нему. А затем повернулся к одному охраннику, который начисто забыл про меч у него на поясе и замахнулся табуреткой, проявляя больше ярости, чем умения.
Удачный взмах табуреткой столкнулся с мечом Конана. Сталь застряла в дереве. Конан крутанул меч, выдергивая его, и одновременно как можно сильнее пнул по табуретке. Та отлетела назад, врезавшись в живот забывчивому меченосцу. Тот в свою очередь тоже полетел назад и врезался спиной в стол, ломившийся от кувшинов с вином и блюд с разносолами. Стол опрокинулся с грохотом от падающих блюд и бульканьем разливающихся марочных вин.
Несколько слуг, и мужчин и женщин, настолько отупели, что опустились на четвереньки, как собаки, и принялись лакать вино. У Конана так и чесались ноги дать им пинка, как тем же собакам.
Гам перекрыл гирканийский боевой клич.
— Хвала Митре! — пробормотал Конан себе под нос, но вслух язвительно выругался. Затем в помещение вбежали с мечами наголо Талуф и его "Воители".
Спасая свою жизнь, Конан и то сражался с меньшей осторожностью, чем сражался сейчас в этой псевдобитве. Его людям и ребятам Талуфа требовалось выглядеть кровными врагами, по-настоящему не проливая крови — ни своей, ни кого-либо из слуг, пялившихся на происходящее или распростертых на полу. Именно это-то на самом деле и представляло для Конана самую большую трудность — как не поскользнуться в лужах вина и еды или не споткнуться о тела слуг, слишком набравшихся, чтобы уползти из-под топающих сапог дерущихся!
Один за другим люди Конана "теряли мужество" и удирали по лестнице на крышу. Киммериец отступал в арьергарде, фехтуя с Талуфом так бешено, что их мечи высекали искры, задевая о стены. Конан напомнил себе, что надо будет показать меч кузнецу, прежде чем отправиться по следу госпожи Дорис.
Наконец Конан и его "воры" собрались на крыше. Перед ними стояло две задачи. Одна — послушать, как Талуф будет говорить со слугами, и помочь, в случае если с Талуфом и его ребятами что-то стрясется. А другая — помешать слугам ринуться всей толпой на крышу и в отчаянии броситься вниз. Если они не приземлятся на головы, то, может, и не причинят себе серьезного вреда. Но шум, несомненно, выйдет за пределы дворцовых стен. И если он и не приведет вовремя настоящих Воителей, то определенно приведет к появлению соседей Акимоса, задающих вопросы, на которые Конан совсем не желал отвечать.
План Конана увенчался успехом. Он услышал, как слуги говорят о пещерах Зимгаса, об отборных бойцах и лошадях, приготовленных для долгого путешествия, о крытой дорожной повозке, оборудованной словно для удобства знатной дамы. Он услышал о слугах, расспрашиваемых, знают ли они что-нибудь о Доме Лохри, и многое другое.
Если б услышанное Конаном было веревкой, то ее хватило бы, чтобы повесить Акимоса десять раз кряду. Он дождался, пока Талуф не сказал слугам, что они хорошо служили своему хозяину и что он будет сразу же предупрежден. И добавил, что им следует очистить дом от всяких следов своего пиршества, иначе даже услуга, оказанная ими Воителям, не защитит их от хозяйского гнева.
А затем Конан и его люди убрались, так же украдкой, как и те воры, какими они прикидывались. Когда они добрались до заранее обговоренного места встречи в туннелях, то застали Талуфа уже там, и его ребята несли два сундука.
— В одном — свитки со стола Акимоса, — доложил сержант. — Я сказал, чтонам надо изучить их, чтобы узнать побольше о том, что же искали воры.
— А в другом? — спросил Конан, ткнув в сундук носком сапога. Вес его сам по себе кое-что говорил, и он оказался набитым серебряными монетами, с примесью нескольких золотых и цепочек с самоцветами.
— Этот вернется обратно, — распорядился Конан.
— К Акимосу? — Талуф вытаращился, словно те же пьяные слуги.
— Нет, слугам. Назови это наградой за их добрую услугу Воителям.
— Клянусь причиндалом Эрлика! — выругался Талуф. — А я уж чуть не испугался, что ты стал честным человеком, Конан.
— Уж не знаю, каков Конан, — влез в разговор Реза. — Но тебе я, сержант Талуф, так скажу. Если у тебя завелись мысли сделаться вором, то не оглашай их там, где мне слышно.
Госпожа Дорис легла на живот, приподняла края палатки и выглянула наружу. Она, несомненно, смогла бы больше увидеть из входа в палатку, но тогда охранники заметили бы ее и что она не настолько отупела от страха, как притворялась.
Пока что охранников легко удавалась обмануть. Она не воображала, что одурачить Акимоса и Скирона будет столь же легким делом, но по крайней мере охранники были началом. Что угодно было лучше, чем заливаться слезами, пока не превратишься в ком безмозглой плоти.
К тому же эти охранники почти все время были единственными людьми, находившимися в пределах ее досягаемости. Если они не будут с ней настороже… ну, это было не больше чем хрупкой надеждой. Но и самая хрупкая надежда — это больше чем то, что у нее осталось, когда то… создание… появилось в ее покоях.
Выше по склону она увидела красное пламя бивачного костра. Оно, казалось, освещало вход в пещеру. У этого входа в пещеру плясала силуэтом на фоне пламени худощавая фигура. Ей подумалось, что это Скирон, и он казался неодетым.
На нее накатила волна страха, заставляя впиться зубами себе в руку, чтобы не заскулить как голодный щенок. Она лгала себе, когда думала, что от обмана охранников будет какая-нибудь польза. Ей не удастся так лихо провести их, чтобы сбежать, прежде чем Скирон снова нашлет чары. И даже если удастся сбежать, Скирон может послать следом за ней своих тварей.
Через некоторое время страх достаточно спал, чтобы она снова могла дышать. Теперь она увидела на фоне пламени и другие силуэты. Люди, несущие груз — стеганые одеяла, дрова, кувшины и другие предметы, которые ей не удалось опознать. Похоже, они заносили их в пещеру.
Теперь страх уступил место смеху. Неужели она напугала себя чуть не до истерики из-за того, что Скирон накладывал на припасы Акимоса чары сохранности?
Смех принес ей облегчение, так что она смогла поесть колбасы, выпить пива и забыться сном.
"Фрагменту" потребовалось бы несколько дней, чтобы присоединиться к Великому Дракону. Теперь же, в пещерах Зимгаса, "фрагмент" всего за несколько часов окажется рядом со Змеем. Два чудовища подпитывали свои "фрагменты" — подпитывали силой — и прорезали ходы в скалах, которые разделяли их на рассеянные существа.
Дракон и Змей также воскресили древнюю мыслесвязь, как ее называли создавшие чудовищ маги. Сами же Драконы не употребляли названий, не нуждаясь в таких помощниках памяти.
Они ведь, в конце концов, были почти бессмертными. Определенно века минувшие, с тех пор как они ушли в скалы под горами, были для них все равно что дни для человека. Они ничего не забыли из того, что знали тогда. И часть этого знания относилась к тому, как вновь обрести утраченную ими силу.
Питание было частью этого процесса, но живая плоть не могла удовлетворить всего их голода. Для нахождения новой силы требовалось и колдовство.
Поэтому когда изолят явился к чудищам с известием о колдовстве, совершаемом в пещерах Зимгаса, те расценили это как ценное знание. Тем более что колдовство там творилось такое, каким монстры могли питаться.
Если б им было свойственно так вот подражать человечеству, то Драконы обрадовались бы этой новости.
Глава 15
Госпожа Дорис видела сон.
Ей снился любовник более красивый, сильный и цивилизованный, чем Конан. Он обладал великолепной силой киммерийца, но еще и шептал ей на ухо чарующие любовные клятвы, когда они сплетались друг с другом.
Она еще плотнее обвила этого мужчину руками и ногами, вдыхая запах его пота так, словно тот был самым тонким и ароматным фимиамом. Она откинула голову назад и закричала в экстазе, услышала его крик, почувствовала запах его дыхания.
Его дыхания? Его дыхание было таким же душистым, как ее сад в те давно минувшие года, когда за ним ухаживали как положено. Как его дыхание вдруг — между одним вдохом и другим — сделалось зловонным?
Как?..
Она проснулась, и тело, сплетавшееся с ней, придавившее ее к тюфяку, не было ни красивым, ни сильным. А что до цивилизованности господина Акимоса…
Это не имело значения. Он не остановится, и из-за того, что он не остановится, она поняла, как она беспомощна. Желание поднялось в ней как прилив, увлекая ее в пучину, заставляя руки и ноги трепыхаться, лицо кривиться, а рот — кричать.
Крякнув, Акимос кончил и скатился с нее. Госпожа Дорис лежала вытянувшись на тюфяке, облаченная только в спутанные волосы и капающий пот, с бессильно открытым ртом, и рассудок ее пребывал едва ли в лучшем состоянии.
— Разве это было не великолепно, Дорис?
Одно из достоинств Конана, поняла Дорис, заключалось в том, что он не ожидал похвал своей мощи. Конечно, когда женщина после засыпала как убитая, мужчине было трудно усомниться — или спросить, если он все же усомнился. Однако вплоть до этой минуты Дорис не понимала, как она ненавидит мужчин, ожидающих похвалы.
— Уверена, что для человека твоего возраста…
— Его ладонь ударила ее прежде, чем она увидела движение его руки.
Трижды и сильно. Она почувствовала, что глаза у нее заслезились, но отказывалась моргнуть. Она не позволит этому сыну уличного подметалы считать, будто он может заставить ее плакать. Или считать, будто он может также и запугать ее.
— Мужчина твоего возраста действует отлично, если ему вообще удается удовлетворить женщину. Я достаточно довольна.
На этот раз оплеухи превратились в удары. Дорис перевернулась на живот. А затем сообразила, к чему это может привести, если Акимоса охватило желание причинить ей боль. Она снова перевернулась на спину — с помощью двух потных рук, болезненно тянущих ее за волосы.
Акимос снова рухнул на нее, выдавливая воздух из ее тела и заставляя заныть ее неисцелившиеся ранки. С болью пришло и желание, которого она никогда раньше не испытывала, несмотря на распространяемые о ней сплетни.
Теперь же оно возникло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
С первого же взгляда Дорис ощутила ужас. Этот человек с виду сильно походил на ее сына Арфоса. Неужели он участвовал в этом заговоре, стремясь освободиться от нее ценой рабства у Акимоса?
Затем она увидела, что этот человек годится Арфосу в отцы и в его темных глазах таится глубокое внутреннее знание. Знание того рода, какое, поняла она, будет использовано против нее прежде, чем она вырвется из рук Акимоса.
Сидевший поднял голову и пристально посмотрел на нее. Дорис задрожала, хотя ночь стояла теплая. Эти глаза, казалось, пронзали халат и кожу под ним, стремясь изучить ее кости, внутренние органы и даже душу.
Она поплотнее запахнулась в халат и повернулась к нему спиной. Она больше не гадала, когда же ее освободят. Вопрос теперь стоял так — освободят ли ее вообще?
— Насколько мы близко?
Талуф приложил палец к губам и прошептал:
— Слишком близко для твоего киммерийского рева, капитан.
Реза усмехнулся, но был бледен и вспотел.
— С тобой все ладно? — спросил его Конан.
— Дело не в продолжающемся действии снадобья. Дело во вкусе оливкового масла.
— Если на кухне прогорклое оливковое масло, Реза, то ты сам виноват… — начал Арфос, но рот ему тут же захлопнула могучая длань киммерийца.
Дальше они двигались молча, Конан, Реза, Талуф, Арфос и восемь отборных бойцов — половина из Дома Дамаос, половина из отряда Конана. Четверо бойцов и Талуф переоделись тайными Воителями.
Тайные Воители были не настолько тайными, чтобы Арфос не сумел узнать, как они одевались. Это была группа Воителей, умевших проскальзывать в дома для приобретения улик, которые не удавалось достать другими средствами. По строгим понятиям аргосийского права, они были преступниками, но эти представления уже не один век ничуть не стесняли ни их самих, ни их хозяев. Услышав об этом, Конан рассмеялся:
— Аргос начинает больше походить на другие места, где я бывал. У него десяток законов там, где у других один, но эти законы по-прежнему таковы, как их толкуют те, кто правит.
— Конан, прежде чем смеяться над этим, подожди, пока сам не будешь править, — посоветовал ему Арфос.
— Так долго может ждать только бог, — снова засмеялся киммериец.
Что бы там ни говорили о них законы, тайные Воители окажутся удобным оружием. Магнатам вроде Акимоса редко приходилось особенно опасаться их, но вот слуги магнатов — другое дело.
Еще через сотню шагов отряд оказался перед узким туннелем, полого идущим вверх. Талуф опустился на четвереньки и полез вперед. Миг спустя Конан услыхал змеиное шипение, сообщившее ему, что все хорошо.
Реза и Конан пролезли по туннелю присоединиться к Талуфу. Проход был низким, но широким, так что обоим хватило места ухватиться за перегораживавшую туннель бронзовую решетку. При их объединенной силе в действии не могла устоять даже бронза холодной ковки.
— Один из тех змеев прошел бы сквозь нее, как через пергамент, — заметил Реза, когда они опустили решетку на пол.
— Он едва ли смог бы протиснуться в этот ход, — указал Конан, разминая мускулы. — И готов побиться об заклад, что есть какая-то преграда, которой мы не нашли, чтобы зверьки Воителей не заползали в погреба знати. Слуга-другой, может, и невелика потеря, но если один из них съест оленину для пира у Главного Архонта… — Киммериец притворно содрогнулся от ужаса.
Они с Резой извлекли из своих поясных сумок черные маски и натянули их на головы. Позади них бойцы сделали то же самое.
— Готовы, ребята? — осведомился Реза.
Бойцы кивнули.
— Отлично, — заключил Конан и добавил: — Помните, никакого кровопролития, если мы в состоянии избежать его. В худшем случае захватите кого-нибудь в плен, пусть Арфос его попользует своим снадобьем.
— Я не прихватил ни капли оливкового масла, — грустно посетовал Арфос.
— Мне наплевать, если слуги Акимоса изрыгнут свои кишки по всем его красивым мраморным полам, — бросил Реза. — Просто постарайся остаться в живых, чтобы накормить их снадобьем.
Арфос, похоже, вознегодовал из-за того, что ему запретили участвовать в драке. Но его негодующий взгляд лишь беспомощно скользнул по спинам двух рослых молодцов, когда они пролезли через отверстие. Перед ними возник обрыв высотой в человеческий рост, но оба спрыгнули бесшумно как кошки, подняв только облачко пыли. За ними спрыгнули и остальные бойцы в масках.
После Конан сказал, что дальше начнется та часть этого дела, которая беспокоила его больше всего. Некоторое время они бродили по погребу дворца Акимоса, не встречая ничего крупнее крысы. Затем посланный к комнатам слуг разведчик доложил, что и они покинуты всеми, кроме старух и мальчишек.
Конан отказался беспокоить и тех и других. Он начал гадать, а не решил ли Акимос сохранить свои тайны, забрав с собой всех слуг, которые могли их знать. Если так, то налетчикам предстоял невеселый выбор: допрашивать женщин и детей или обыскать дворец от крыши до погреба и молиться, чтобы им удалось найти что-то проливающее свет на случившееся.
Они пробыли во дворце достаточно долго, чтобы поужинать в приличной винной лавке, когда им повезло.
— Я слышу пение, — сказал разведчик.
Конан кивнул. Он тоже услышал его, наряду с барабанным боем. Они поднялись по лестнице из комнат для прислуги и двинулись по коридору к личным покоям Акимоса. Один остался позади — передавать сигналы группе Талуфа.
Гобелены в этом коридоре отличались таким же великолепием, как и висевшие в Доме Лохри — своей обветшалостью, даже тот, который укрывал спавших на полу мужчину и женщину. Более их ничто не прикрывало, а чем они занимались — было столь же очевидно, как и винные пятна на мраморе.
Пение, доносившееся из-за полуоткрытой двери, стало громче, чем раньше. Оно, однако же, не заглушало ни звона чаш, ни бульканья поглощаемого вина, ни глухого стука, возникавшего, когда кто-то поглотивший слишком много вина валился на пол.
Кто-то принялся стучать на барабане или, по крайней мере, на чем-то подобном. Конан кивнул. При таком гаме по коридору могла бы проскакать неуслышанной и шайка казаков.
Он выхватил меч, распахнул дверь настежь и ворвался в помещение.
В следующий миг самое большее, чего пришлось опасаться Конану, так это того, что слуги Акимоса перебьют друг друга, пытаясь скрыться от него. Если кто-то из них и был в состоянии держать оружие, то он такого не видел. И было совсем нелегко казаться вором, жаждущим не только добычи, но и крови, да при этом еще в действительности не причинить никакого вреда отупевшим от вина слугам Акимоса оказалось делом нелегким.
Конан издал гирканийский боевой клич — сигнал Талуфу и его "Воителям" присоединяться к нему. А затем повернулся к одному охраннику, который начисто забыл про меч у него на поясе и замахнулся табуреткой, проявляя больше ярости, чем умения.
Удачный взмах табуреткой столкнулся с мечом Конана. Сталь застряла в дереве. Конан крутанул меч, выдергивая его, и одновременно как можно сильнее пнул по табуретке. Та отлетела назад, врезавшись в живот забывчивому меченосцу. Тот в свою очередь тоже полетел назад и врезался спиной в стол, ломившийся от кувшинов с вином и блюд с разносолами. Стол опрокинулся с грохотом от падающих блюд и бульканьем разливающихся марочных вин.
Несколько слуг, и мужчин и женщин, настолько отупели, что опустились на четвереньки, как собаки, и принялись лакать вино. У Конана так и чесались ноги дать им пинка, как тем же собакам.
Гам перекрыл гирканийский боевой клич.
— Хвала Митре! — пробормотал Конан себе под нос, но вслух язвительно выругался. Затем в помещение вбежали с мечами наголо Талуф и его "Воители".
Спасая свою жизнь, Конан и то сражался с меньшей осторожностью, чем сражался сейчас в этой псевдобитве. Его людям и ребятам Талуфа требовалось выглядеть кровными врагами, по-настоящему не проливая крови — ни своей, ни кого-либо из слуг, пялившихся на происходящее или распростертых на полу. Именно это-то на самом деле и представляло для Конана самую большую трудность — как не поскользнуться в лужах вина и еды или не споткнуться о тела слуг, слишком набравшихся, чтобы уползти из-под топающих сапог дерущихся!
Один за другим люди Конана "теряли мужество" и удирали по лестнице на крышу. Киммериец отступал в арьергарде, фехтуя с Талуфом так бешено, что их мечи высекали искры, задевая о стены. Конан напомнил себе, что надо будет показать меч кузнецу, прежде чем отправиться по следу госпожи Дорис.
Наконец Конан и его "воры" собрались на крыше. Перед ними стояло две задачи. Одна — послушать, как Талуф будет говорить со слугами, и помочь, в случае если с Талуфом и его ребятами что-то стрясется. А другая — помешать слугам ринуться всей толпой на крышу и в отчаянии броситься вниз. Если они не приземлятся на головы, то, может, и не причинят себе серьезного вреда. Но шум, несомненно, выйдет за пределы дворцовых стен. И если он и не приведет вовремя настоящих Воителей, то определенно приведет к появлению соседей Акимоса, задающих вопросы, на которые Конан совсем не желал отвечать.
План Конана увенчался успехом. Он услышал, как слуги говорят о пещерах Зимгаса, об отборных бойцах и лошадях, приготовленных для долгого путешествия, о крытой дорожной повозке, оборудованной словно для удобства знатной дамы. Он услышал о слугах, расспрашиваемых, знают ли они что-нибудь о Доме Лохри, и многое другое.
Если б услышанное Конаном было веревкой, то ее хватило бы, чтобы повесить Акимоса десять раз кряду. Он дождался, пока Талуф не сказал слугам, что они хорошо служили своему хозяину и что он будет сразу же предупрежден. И добавил, что им следует очистить дом от всяких следов своего пиршества, иначе даже услуга, оказанная ими Воителям, не защитит их от хозяйского гнева.
А затем Конан и его люди убрались, так же украдкой, как и те воры, какими они прикидывались. Когда они добрались до заранее обговоренного места встречи в туннелях, то застали Талуфа уже там, и его ребята несли два сундука.
— В одном — свитки со стола Акимоса, — доложил сержант. — Я сказал, чтонам надо изучить их, чтобы узнать побольше о том, что же искали воры.
— А в другом? — спросил Конан, ткнув в сундук носком сапога. Вес его сам по себе кое-что говорил, и он оказался набитым серебряными монетами, с примесью нескольких золотых и цепочек с самоцветами.
— Этот вернется обратно, — распорядился Конан.
— К Акимосу? — Талуф вытаращился, словно те же пьяные слуги.
— Нет, слугам. Назови это наградой за их добрую услугу Воителям.
— Клянусь причиндалом Эрлика! — выругался Талуф. — А я уж чуть не испугался, что ты стал честным человеком, Конан.
— Уж не знаю, каков Конан, — влез в разговор Реза. — Но тебе я, сержант Талуф, так скажу. Если у тебя завелись мысли сделаться вором, то не оглашай их там, где мне слышно.
Госпожа Дорис легла на живот, приподняла края палатки и выглянула наружу. Она, несомненно, смогла бы больше увидеть из входа в палатку, но тогда охранники заметили бы ее и что она не настолько отупела от страха, как притворялась.
Пока что охранников легко удавалась обмануть. Она не воображала, что одурачить Акимоса и Скирона будет столь же легким делом, но по крайней мере охранники были началом. Что угодно было лучше, чем заливаться слезами, пока не превратишься в ком безмозглой плоти.
К тому же эти охранники почти все время были единственными людьми, находившимися в пределах ее досягаемости. Если они не будут с ней настороже… ну, это было не больше чем хрупкой надеждой. Но и самая хрупкая надежда — это больше чем то, что у нее осталось, когда то… создание… появилось в ее покоях.
Выше по склону она увидела красное пламя бивачного костра. Оно, казалось, освещало вход в пещеру. У этого входа в пещеру плясала силуэтом на фоне пламени худощавая фигура. Ей подумалось, что это Скирон, и он казался неодетым.
На нее накатила волна страха, заставляя впиться зубами себе в руку, чтобы не заскулить как голодный щенок. Она лгала себе, когда думала, что от обмана охранников будет какая-нибудь польза. Ей не удастся так лихо провести их, чтобы сбежать, прежде чем Скирон снова нашлет чары. И даже если удастся сбежать, Скирон может послать следом за ней своих тварей.
Через некоторое время страх достаточно спал, чтобы она снова могла дышать. Теперь она увидела на фоне пламени и другие силуэты. Люди, несущие груз — стеганые одеяла, дрова, кувшины и другие предметы, которые ей не удалось опознать. Похоже, они заносили их в пещеру.
Теперь страх уступил место смеху. Неужели она напугала себя чуть не до истерики из-за того, что Скирон накладывал на припасы Акимоса чары сохранности?
Смех принес ей облегчение, так что она смогла поесть колбасы, выпить пива и забыться сном.
"Фрагменту" потребовалось бы несколько дней, чтобы присоединиться к Великому Дракону. Теперь же, в пещерах Зимгаса, "фрагмент" всего за несколько часов окажется рядом со Змеем. Два чудовища подпитывали свои "фрагменты" — подпитывали силой — и прорезали ходы в скалах, которые разделяли их на рассеянные существа.
Дракон и Змей также воскресили древнюю мыслесвязь, как ее называли создавшие чудовищ маги. Сами же Драконы не употребляли названий, не нуждаясь в таких помощниках памяти.
Они ведь, в конце концов, были почти бессмертными. Определенно века минувшие, с тех пор как они ушли в скалы под горами, были для них все равно что дни для человека. Они ничего не забыли из того, что знали тогда. И часть этого знания относилась к тому, как вновь обрести утраченную ими силу.
Питание было частью этого процесса, но живая плоть не могла удовлетворить всего их голода. Для нахождения новой силы требовалось и колдовство.
Поэтому когда изолят явился к чудищам с известием о колдовстве, совершаемом в пещерах Зимгаса, те расценили это как ценное знание. Тем более что колдовство там творилось такое, каким монстры могли питаться.
Если б им было свойственно так вот подражать человечеству, то Драконы обрадовались бы этой новости.
Глава 15
Госпожа Дорис видела сон.
Ей снился любовник более красивый, сильный и цивилизованный, чем Конан. Он обладал великолепной силой киммерийца, но еще и шептал ей на ухо чарующие любовные клятвы, когда они сплетались друг с другом.
Она еще плотнее обвила этого мужчину руками и ногами, вдыхая запах его пота так, словно тот был самым тонким и ароматным фимиамом. Она откинула голову назад и закричала в экстазе, услышала его крик, почувствовала запах его дыхания.
Его дыхания? Его дыхание было таким же душистым, как ее сад в те давно минувшие года, когда за ним ухаживали как положено. Как его дыхание вдруг — между одним вдохом и другим — сделалось зловонным?
Как?..
Она проснулась, и тело, сплетавшееся с ней, придавившее ее к тюфяку, не было ни красивым, ни сильным. А что до цивилизованности господина Акимоса…
Это не имело значения. Он не остановится, и из-за того, что он не остановится, она поняла, как она беспомощна. Желание поднялось в ней как прилив, увлекая ее в пучину, заставляя руки и ноги трепыхаться, лицо кривиться, а рот — кричать.
Крякнув, Акимос кончил и скатился с нее. Госпожа Дорис лежала вытянувшись на тюфяке, облаченная только в спутанные волосы и капающий пот, с бессильно открытым ртом, и рассудок ее пребывал едва ли в лучшем состоянии.
— Разве это было не великолепно, Дорис?
Одно из достоинств Конана, поняла Дорис, заключалось в том, что он не ожидал похвал своей мощи. Конечно, когда женщина после засыпала как убитая, мужчине было трудно усомниться — или спросить, если он все же усомнился. Однако вплоть до этой минуты Дорис не понимала, как она ненавидит мужчин, ожидающих похвалы.
— Уверена, что для человека твоего возраста…
— Его ладонь ударила ее прежде, чем она увидела движение его руки.
Трижды и сильно. Она почувствовала, что глаза у нее заслезились, но отказывалась моргнуть. Она не позволит этому сыну уличного подметалы считать, будто он может заставить ее плакать. Или считать, будто он может также и запугать ее.
— Мужчина твоего возраста действует отлично, если ему вообще удается удовлетворить женщину. Я достаточно довольна.
На этот раз оплеухи превратились в удары. Дорис перевернулась на живот. А затем сообразила, к чему это может привести, если Акимоса охватило желание причинить ей боль. Она снова перевернулась на спину — с помощью двух потных рук, болезненно тянущих ее за волосы.
Акимос снова рухнул на нее, выдавливая воздух из ее тела и заставляя заныть ее неисцелившиеся ранки. С болью пришло и желание, которого она никогда раньше не испытывала, несмотря на распространяемые о ней сплетни.
Теперь же оно возникло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27