С нами ехал фотокорреспондент местной газеты Левин. Он и ответил. Петр Арефьевич крутил баранку да посмеивался. Ему давно уж перевалило за пятьдесят.
Он ровесник и друг того самого Кленушкина и так же всю жизнь свою возил клепиковское районное начальство. Все-то он видывал, все знает.
- Когда ж их заломали?
- Прошлой зимой. Кормов не хватило.
- Видите - нижние ветви уцелели, - отозвался Петр Арефьевич. - Это потому, что их снегом заносило.
- Что-то не помню я, чтобы в прежние годы придорожные сосны заламывали.
- Так в старые годы крестьяне дворы раскрывали. Раньше дворы соломой крыли. Вот крыши и выручали. А теперь дворы шифером покрыты, шифер коровам не дашь, - посмеивался Петр Арефьевич.
- Ну и сосновые ветки - они годятся только для витаминов, - упорствовал я.
- Это правильно, - соглашался Петр Арефьевич.
Напротив Уткина мы остановились. От самой дороги десятка полтора косцов окашивали пшеницу. Мы подошли, разговорились.
- Хорошая пшеница, - говорю, - как на Кубани. Центнеров под сорок будет.
- Да не менее, - соглашаются косцы, говорят вперебой.
- Ее ноне только молоком одним не поливали.
- И под запах вносили удобрения, и озимя подкармливали.
- И с самолета на нее сыпали.
- Как же ей, пашенице, не быть ноне доброй. Это не при Слезкиной.
- Слезкина, бывало, проедет по полю да матерком покроет. Только и всего.
- Не то слезу выронит.
- Она выронит слезу... Она ее из тебя, бывало, выжмет, слезу-то.
- Я уж досуха отжатый.
- Небось Егорова не матерится, и дело идет.
- Как ему не идти, делу-то? У Егоровой связи. Кому удобрения только покажут, а ей в первую очередь. Бери сколько хочешь.
- Она берет... дай ей бог здоровья.
- Бе-ерет. Соседей не жалеет. Х-хе!
Косцы были все люди пожилые, в кирзовых сапогах, в мятых темных пиджачишках, в тертых кепочках. О теперешнем председателе колхоза Егоровой говорили с грубоватым почтением: человек, мол, с образованием, но рука мужицкая - и свое не отдаст, и чужое не пропустит. А Слезкина - давний председатель, на почетный отдых ушла еще в пятидесятых годах.
- Жива Слезкина? - спрашиваю косцов.
- Умерла в прошлом году.
- Да, хватили мы с ней редьки хвост.
- Помудровала нами, царство ей небесное.
- Бывало, и на трудодни не платит, и в отход не пускает. Живи как хочешь. Хоть святым духом питайся.
- Духом и питались. Бо знать, что ели.
- А теперь не ходите в отхожий промысел? - спросил я.
- Некому ходить. Чего нас осталось-то? Вот - и все мужики тут.
- Теперь и дома заработать можно. Хоть плотничай, хоть стены клади. Делов хватит.
- И платят не хуже, чем на стороне.
- И пенсию дают. Чего еще надо?
- Теперь в отход ходят из городов. С производства то есть.
- Ну? Берут отгул или отпуск... Сколачивают артели - и пошли шабашить. Работы везде хватает. Рук нет.
Да, рук нет. Мало рабочих даже здесь, в глухой стороне, где каких-нибудь пятнадцать лет назад их было избыточно. С этого и завязался у нас разговор в малаховском совхозе.
- У меня всего восемь человек разнорабочих в центральном отделении. В Ветчанах косить некому. Восемнадцать баб да один мужик - вот и все косцы. Дают на заготовку сена двадцать пять рублей, а я плачу по сорок восемь, да еще премию накидываю. Но некому косить, - рассказывал директор совхоза Николай Дмитриевич Паршин. - А неудобных лугов много: кочкарник, залежь да всякие поросли. Лес не дремлет, наступает на поля и луга.
- Это в Ветчанах-то некому косить? - покачал головой Петр Арефьевич. Ведь раньше у них по сто человек отходило на сторону.
- Больше! - подхватил Паршин. - Из Ветчан и Култуков по двести человек отходило. Зато уж как вернутся на сенокос - любота! В две недели управлялись. Да, не удержали народ. Поразъехались да состарились.
Паршин погрустнел, задумался и вдруг тряхнул головой:
- А можно было удержать народ. Промыслом! Там бы завели столярные мастерские, там лесопилки или драночный завод, стружку упаковочную гнать, дерматин... Да мало ли что. Возле такого дела и молодежь удержалась бы. Но нельзя было, запрещался промысел. Теперь вот и можно, да не с кем. Народу нет.
- Как у вас с техникой?
- Плохо. Мало техники, и техника старая. Видите, как сыро? Дожди заливают. Силос надо заготовлять - комбайны силосоуборочные останавливаются... Старые. Правда, измельчители КИР и КУФ - эти работают. А травы нынче добрые.
При таком малолюдье техники должно быть не то что много, а на выбор. Вот говорят нам, давайте, гоните специализацию. У вас, мол, картошка хорошо родится. Ладно, хорошо родится картошка. Но ты сперва обеспечь нас всем необходимым под такую специализацию. Вон, в прошлом году мы взяли по сто сорок, по двести центнеров картошки с гектара. И сорта хорошие Гатчинская да Темп. Гатчинская крупная картошка, по чайнику. Выворотишь этакую ковлагу - и взять не возьмешь. Машины не приспособлены, и мало их. А вручную собирать некому. Да... Вот мы и говорим: давайте специализироваться. Но сперва постройте нам хранилища, лаборатории, машины забросьте. А главное - постройте нам жилые дома, куда бы поселить приезжих механизаторов. Своих у нас нет, то есть мало их. Из города в общежитие специалисты не поедут.
Паршину перевалило за сорок лет, но выглядит молодо - ни морщин, ни седины, волосы черные как смоль, нос крючковатый. С виду не то осетин, не то абхазец.
- Из каких вы мест? Откуда родом? - спрашиваю.
- Здешний я, мещерский.
- По обличью вы какой-то ненашенский, - говорю. - У нас вроде бы больше белобрысые водились.
- Всякие были: и татары, и финны, и даже литва, говорят. Это кроме русских. Дети разных народов, - смеется.
- Как с урожаем в этом году?
- Хороший урожай. Секрет? Очень простой - дали под зерновые столько удобрений, сколько следует. В районе расщедрились: выделим, говорят, товарищ Паршин, твой глухой угол из общего потока и дадим тебе столько удобрений, сколько потребуется. А потом поглядим, что из этого получится. Глядите, говорю, милости просим. Пожалуйста. Вот завтра приедут смотреть. Семинар здесь проводить будут. Дожили и мы до урожая.
С Паршиным объехали мы поля и вокруг Малахова, и Ветчан, до самых Култуков добирались. Хорошие поля. Во ржах Паршин скрывался вместе со шляпой.
- Как в воду захожу! С головкой будет, - радовался он по-мальчишески. Давайте за мной! Все за мной! И щелкни нас, Левин. Щелкни на память. Никто не поверит, что в Ветчанах такая рожь вымахала.
Левин фотографировал нас и во ржи, и в ячмене.
- О! Глядите, какой овес... по грудь! Он не зеленый, а синий. Какая сила прет! А кисти, кисти? На ладони не умещаются. Вот что они делают, удобрения-то.
И вдруг обернулся к шоферу:
- Петр Арефьевич, давайте я натереблю вам снопик овса. В редакции поставите. Никто не поверит, что овес из Ветчан.
На ячменном поле опять восторги:
- Вот здесь до прошлого года кустарники торчали да кочки. Залежь, одним словом. А что теперь делается, смотри! Какой ячмень! Ложись, в него! Падай с разбега - не ушибешься.
А в дороге все сокрушался:
- Уберем ли? Техника старая, народу нет. А дожди так и сеют, так и поливают. Видать, вся небесная канцелярия перепилась. Чтоб ей ни дна ни покрышки.
- Пьют ваши работнички? - спрашиваю.
- Пьют, стервецы. В Акулове мужик с бабой загуляли. И борова напоили. Два дня пьяным ходил, на людей бросался.
На выезде из Ветчан я заметил в саду две круглые синие беседки, похожие на могильники киргиз-кайсацкой орды.
- Это что за чудо? - спросил я Паршина, кивая на беседки.
- Местный учитель Шишов построил.
- А для чего сразу две беседки?
- Так у него две жены. Вот и построил каждой жене по беседке. Чтоб без обиды.
Все рассмеялись, а я спросил:
- Нет, в самом деле, почему две беседки?
- В самом деле две жены. Первая, значит, законная жена умирала... Отвезли ее в больницу. Дома дети остались и сестра жены. Ну, и стал он жить с этой сестрой, как с женой. Детишки, хозяйство... То да се. Куда деваться? К тому ж доктора говорили, что больная, мол, безнадежна. А она взяла да выздоровела. Домой вернулась. Вот и получилось две жены. Для обеих жен и беседки строил.
- Да, мужик он деловой, - сказал Левин. - Три раза крышу сам перекрывал, гараж построил. Раза два переделывал его. "Москвич" держит.
- Неужто так и живут с ним две жены?
- Вторая уехала, - сказал Паршин. - Теперь все по закону.
На обратном пути в малаховском лесу нас стал нагонять грузовик: догонит, зайдет слева и вдруг начинает вилять - метит нам в бок, прижимает к канаве. Грузовик порожний, в кабине сидит один шофер. Нам видна его правая щека, красная, как из бани; глаз мутный, смотрит прищуркой, только вперед. Нас не замечает. Руки напряженно вытянуты, и кажется, что шофер не управляет машиной, а держится за баранку, чтобы не свалиться.
- Петр Арефьевич, поддай газу! Не то сшибет он нас, - забеспокоился на заднем сиденье Левин.
- Я слежу за ним, - отозвался Петр Арефьевич, наддавая ходу.
Мы оторвались, но ненадолго. Грузовик гремел за нами, как пустая бочка, и снова начал обходить слева и прицеливаться нам в бок. И та же красная щека, напряженно вытянутые руки, немигающий глаз.
- Эх, жалко, что пленка кончилась! - сокрушался Левин. - Я бы сейчас его щелкнул, а потом сунул бы кому надо.
- Кто это?
- Гулин, из Тумы. Ездит по механическому оборудованию ферм.
- Кабы этот механизатор не смазал нас в кювет, - с опаской оглядываясь на грузовик, сказал Петр Арефьевич.
- Пропустите его вперед, раз ему так надо, - сказал я.
- Боюсь, кабы не промахнулся. Дорога узкая. Захочет пролететь мимо, да в нас ударит. Пьяному море по колено, - возразил Петр Арефьевич и прибавил газу.
Так мы и ехали до самой Тумы с ведомым спутником на хвосте.
На другой день в редкую по нынешнему лету солнечную погоду весело катил я на Касимов. Дорога шла чистым полем - ни деревень, ни переездов, и в поле пустынно, мертво; редко встретится грузовик или автобус, да какая-нибудь сонная телега на обочине плетется себе потихоньку. А дорога приличная, асфальт свежий, ровный - газуй на всю железку! И я газовал.
Первую остановку сделал в Гусь-Железном. Помню, в шестьдесят первом году мы приезжали сюда с главой Окского заповедника Владимиром Порфирьевичем Тепловым: его интересовала популяция выхухоля и гнездовья диких уток по берегам местного искусственного озера, запруженного двести лет назад заводчиками Баташовыми. Выхухоль - ценный пушной зверек третичного периода - в то лето переживал бедствие: многие озера и старицы на окских лугах, где издавна обитал этот зверек, были спущены усердными не в меру мелиораторами. Погибал не только выхухоль - тысячи гектаров лугов были обезвожены из-за спуска озер, то есть сильного понижения уровня грунтовых вод.
В пойме, напротив Кочемар, спустили целиком два озера, и даже самое большое в этих краях прекрасное Ерахтурское озеро с красным бором на берегу было непоправимо искалечено понижением на два с половиной метра водяного зеркала. А всего делов-то: в верховьях этого озера было небольшое, в тридцать гектаров, болото, вот его-то и осушали.
Насмотревшись на заиленные озера, на высохшие, опустевшие от птиц и зверья прибрежные камыши, перепотевшие, запыленные, с самыми решительными намерениями ввалились мы в Ерахтурский райком. Как раз заседала комиссия по приемке осушенного болота - на это заседание и торопился Теплов. Сидели все чинно вокруг длинного стола, в белых рубашках с закатанными рукавами; вентилятор мягко шумел, пошевеливал приготовленные для торжественной подписи акты. А еще посреди стола стояла запотевшая поставка холодного квасу. Жарынь!
- Заждались вас, Владимир Порфирьевич! - шумно встретили Теплова. - Вот квасок холодный. Не хотите ли?
- Квасу выпью, а подписывать акты не стану, - сказал Теплов.
- Почему? - лица у всех за столом вытянулись.
- А потому, что это не мелиорация, а земельное душегубство. Ладно, вам наплевать на всю эту дикую живность - на выхухолей, на уток, на гусей, куликов. Но луга-то хоть пожалейте! Что вы делаете с лугами? Болото в тридцать гектаров осушили, а тысячи гектаров прекрасных лугов обезводили!
- Нельзя ли без эмоций? - сказал один из членов комиссии, кругленький розовый колобок, представитель Мещерской мелиоративной станции, от науки, так сказать. - Мы привыкли с карандашом работать, выгоду считать. Вот и приплюсуйте тридцать гектаров бывшего болота к нашему земельному обороту. Это вам не дикие утки, товарищ Теплое, а культурная земля.
Теплов, весь какой-то серый от пыли, морщинистый и злой от застарелой мучительной болезни (увы, он давно уж умер), поглядел на это розовое яблочко и изрек хриплым, рыкающим голосом:
- Какая культурная? Это ободранная земля. С карандашиком привыкли работать? Все плюсуете? А кто ваши минусы учитывать будет? Тетя Мотя или дядя Вавил? Вы просуропили канал длиной в шесть километров. Да ширина его поверху тридцать - сорок метров, да земляной отвал примерно такой же ширины. Вот и помножьте шестьдесят метров на шесть километров. Ну? Шестью шесть - тридцать шесть. Тридцать шесть гектаров прекрасных лугов выбросили кобелю под хвост. Это за тридцать гектаров болота? Да сколько тысяч обезводили? Считайте, считайте, во что обошлось ваше осушение болота!
- Вы интересно рассуждаете, - послышалось с другого конца. - Сегодня засушливое лето. А в обычное - влаги на лугах вполне хватает.
- А что делать в засушливое лето? - обернулся на тот голос Теплое. - К дяде Вавилу за сеном идти? Или коров в спячку укладывать?
- На травополье упор делаете, - сказал Колобок. - Мы осушаем болота для пропашных культур. Или что ж, по-вашему, не следует осушать болота?
- Делайте местную мелиорацию, дренажную систему, коллекторы, водоприемники. Насосные станции стройте, наконец, если понадобится. Но не смейте разрушать окружающую среду.
- А вы знаете, во что обойдется такая мелиорация?
- Так вы что ж, за дешевизной гоняетесь? - отбивался Теплов. - Тогда вспомните, что случилось с попом из сказки Пушкина, с тем самым, который за дешевизной гонялся.
Всю дорогу потом хмурился Теплое - и в лугах, и через Оку когда переправлялись, и когда по лесным кордонам шастали, - все ворчал, поругивался. Салтыкова вспоминал:
"Идите, говорит князь, передайте глуповцам: тех из вас, которым ни до чего дела нет, буду миловать, всех иных-прочих казнить".
На озере в Гусь-Железном он даже повеселел: в камышах на разводьях было много уток с утятами, нашли мы несколько норок выхухоля возле самой воды, и не было следов ондатры и енота.
- Вы только подумайте, - говорил он мне. - Есть в нашем краю редкий, ценный выхухоль. Так, видите ли, мало этого. Дай-ка мы еще и ондатру сюда завезем. И завезли. Ондатра первым делом набросилась на выхухоля, стала изгонять его из норок и просто переводить, как соперника. Но выхухоль редкость, и редкость - наша. Кроме как в средней полосе России, его нигде нет. А ондатра по всей земле пошла, из Канады завезли. Но к нам-то ее зачем, сюда? Чтоб выхухоль перевести? Вот пустые головы. Лишь бы отличиться, отрапортовать - развели ондатру. А зачем? На пользу это пойдет или во вред? До этого никому дела нет.
Или возьмите того же енота. На кой черт его к нам завезли? Ведь что получилось? Эта прожорливая собака пошла разорять гнездовья уток и гусей. Вред от нее колоссальный, польза - сомнительная. Вот и выходит - одна рука не ведает, что творит другая. А все оттого, что много развелось публики, которой ни до чего дела нет.
Была в нем какая-то апостольская прямота и строгость: он быстро накалялся, вспыхивал, вспоминая ерахтурскую комиссию:
- Ну что это за мелиорация? Какая это мелиорация?! Знаете, на что это похоже? На старый забавный анекдот, как мужик пошел даровой хлеб брать, да впопыхах худой мешок прихватил. Насыпает в мешок - а зерно в дыры вытекает. Некогда мешок починить - торопится, жадность заедает. Вот так и мы порой к земле, к природе относимся: все бы от нее взять, да побыстрее. Хоть в худой мешок, но толкаем. Мешок-то сначала сшейте какой следует, чтоб добро не пропадало.
Я частенько вспоминаю эти слова. И теперь вот пишу и думаю: провели в том же Клепиковском районе прекрасную мелиорацию, потратили на это дело миллионы рублей. Казалось бы, надо радоваться. И радовались целое лето... Но вот подошла осень. Заехал я в Спас-Клепики 6 октября, заморозки начинаются, зима "катит в глаза". А в полях все еще две тысячи гектаров зерновых не убрано и несколько тысяч гектаров картошки. И дождей с конца августа почти не было. Ладно, зерновые и по морозу уберут, а картошка пропала. Вот так... Миллионы рублей затратили на мелиорацию, но тысячи рублей на уборочную технику, на сушилки и прочее потратить не додумались. И гибнет, гибнет добро... на сотни тысяч... И ничего тут не сможет поделать секретарь райкома со всеми своими помощниками. Целыми днями мотаются они по полям, до глубокой ночи не вылезают из своих и чужих кабинетов. Да расшибись они в лепешку, треснись о мерзлую землю - не убрать им без нужной техники да без нужных людей вовремя урожая.
1 2 3 4 5 6 7