– Нет, не могу определить.
– Может, тракториста узнаем? – Николай Иванович взял грязную тяжелую руку тракториста, стал нащупывать пульс.
– Да он курит! – крикнул Севка. – Вот бегемот!
Николай Иванович даже вздрогнул и руку выпустил:
– Брось шутить! Нашел место…
– Да ей-богу курит. Смотри!
В углу рта у тракториста, прижатая к кочке, торчала папироска.
– Отверни ему рожу-то! Дай посмотреть – наш, что ли? – крикнула баба с телеги, остановившись возле болота.
Николай Иванович приподнял обеими руками голову тракториста. Это был совсем еще молодой, перепачканный грязью и мазутом парень.
– Погоревский! – разочарованно махнула рукой женщина и повернула обратно лошадь. – Но!
– Да подождите! – крикнул Николай Иванович. – Может, на станы его свезти надо. Сам-то не дойдет.
– Проспится – придет. Пить поменьше надо, – сказала баба.
– Да что за черти занесли его сюда?
– В Пантюхино за водкой ехал, – ответила женщина.
– Здесь же дороги нет.
– Ему теперь везде дорога… Море по колено…
Николай Иванович взял тракториста за плечи и сильно потряс.
– Мм-э-эм, – коротко промычал тот и открыл розовые глаза.
– Ты как сюда попал? – спрашивал Николай Иванович, стараясь удержать тракториста в сидячем положении.
– Обы-ыкновенно, – ответил тракторист и посмотрел так на Николая Ивановича, словно забодать его решил.
– Оставь его, – сказал Севка.
Николай Иванович выпустил пьяного, и тот снова уткнулся носом в кочку.
– Вот она, молодежь-то нынешняя… С чертями в болоте ночует! – Женщина стегнула лошадь, закрутила концом вожжей над головой. – Н-но, милай! – и с Грохотом покатила прочь.
– Сто-ой! Вот шалопутная… Чего ж с ним делать? – спросил Николай Иванович.
– Да ну его к черту! Поехали, – сказал Севка.
Но сюда, уже заметив председательскую «Волгу», шли от дальних стогов пантюхинские бабы. Шли без граблей, с закатанными по локоть рукавами, все как одна в платках, и на некоторых, несмотря на смертную жару, были натянуты шерстяные носки. Николай Иванович пошел к ним навстречу.
– Что ж вы, горе не беда? Человек в воде валяется, а вы и ухом не поведете? – сказал Николай Иванович, подходя к бабам. – Хоть бы трактор вытянули.
– А он не наш… Погоревский!
– На чем его вытащить, на кобыльем хвосте, что ли?
– У них, видать, спросу нет на трактора-то… Намедни один их трактор неделю проторчал в затоне.
– Они рыбу ловить приезжали на тракторе.
– Жарынь… Кому работать хочется?
– Это что! Вчера на пожарной машине прикатили на рыбалку. Перепились все… У них и сети стащили.
Бабы обступили председателя полукругом, и наперебой корили погоревских, Николай Иванович посмеивался, подзадоривал их:
– Поди, сами вы и стащили сети. Не побоялись подолы-то замочить.
– Пастухи! – радостно всплеснув руками, подсказала проворная старушка в облезлом мужском пиджачке. – Эти «шумел камыш» играют, а те на другом берегу в кустах сидят. Эти наигрались да уснули. Те сети стащили, а колья от сетей в костер погоревским положили. Пусть, мол, погреются на заре.
– Смеху что было!..
– Озорники, вихор их возьми-то!
Смеялись дружно… В Пантюхине воровство сетей считается простой шалостью. Потом все бабы враз заговорили о деле, ради чего они и побросали грабли, увидев председателя.
– В столбовской бригаде вчера ячмень давали?
– Давали, – ответил Николай Иванович.
– По сколько? По два пуда на едока?
– По два.
– А нам когда дадут?
– Чем Пантюхино хуже Столбова?
– Завтра и вы получите.
– А чего-то говорят, будто из района запрет поступил?
– Не давать, мол, колхозникам ни грамма зерна, пока с государством не рассчитаются!
– Значит, столбовским дали, а нам нет?
– Тогда пускай они и работают.
– А мы и на работу не пойдем!
Николай Иванович поднял руку, и шум утих. «Вот тебе и бабье радио! И когда только узнать успели?» – подумал он. Запрет на выдачу зерна колхозникам и в самом деле поступил от Басманова. Но Николай Иванович запер эту бумагу в сейф. И все-таки выдали «секрет».
– Я вам сказал, что завтра получите. А нет – наплюйте мне тогда в глаза.
– Ой, Николай Иванович! Смотри, нас много… Заплюем!
– А може, слюна у кого ядовитая? Глаза лопнут.
– Никола-а-ай Иванови-и-ич! – вдруг, покрывая бабий гвалт, ухнул кто-то со стороны речки хриплым басом.
Все оглянулись; там, на дощатой «лаве» стоял Терентий, сторож со скотного двора, и махал рукой. За разговором никто не заметил, как прошел он всю «лаву» и теперь стоял на самом конце, широко расставив ноги в резиновых сапогах, как будто в лодке плыл. Терентий был стар и худ, синяя распоясанная рубаха просторно висела на нем, как на колу.
– Ну, чего машешь? – крикнул ему председатель. – Иль сам не можешь подойти?
– Не могу! Далее поручня нет! Боюсь оступиться… Упора в ногах нету-у.
– Говори оттуда! Чего тебе?
– Басманов тебя разыскивает… В правлении сидит!
– Кто тебе сказал?
– Мяха-аник! Из клуба… Послал за тобой.
– А что он сам не прибежал?
– Грит, некогда. Аппарат разбирает.
– Я ему ужо разберу. – Николай Иванович длинно и затейливо выругался. – Ну, ладно, бабы, работайте! – и повернул к машине.
Но перед ним выросла сутулая широкоспинная баба Настя Смышляева. На ней был темный, в белую горошинку платок, повязанный плотно и низко, по самые глаза. Глядя куда-то в ноги председателю, она глухо и безнадежно спрашивала:
– Как же насчет паспорта, Николай Иванович? Иль моя девка пропадать на ферме должна?
– Пока у нас на фермах никто еще не пропал. И черти вроде не таскают людей. Вы вот до старости дожили. И ничего! Крепкая.
– Обо мне-то уж Арина мало говорила, – сказала баба Настя. – А ей двадцать один год. Пожить хочется.
– Ну, кто ей не дает? Пусть живет себе на здоровье.
– Ей замуж пора. А за кого она здесь выйдет? Небось других отпустил… Вон Маньку Ватрушеву.
– Так у Маньки аттестат, голова! Она среднюю школу окончила. В институт поступила. А твоя дочь прошла четыре класса да пятый коридор.
– А чем она хуже других? Дай паспорт! Хоть на фабрику устроится.
– Да не могу же я всех отпустить из колхоза! Кто же тогда землю останется обрабатывать? Небось вы-то недолго продержитесь. Вон, посмотри на своих подружек-то.
– Настя! Ну что ты человеку дорогу загородила? Отойди прочь! – крикнул кто-то из толпы.
– А мне что, подружки? Мне дите устроить надо, – упорно стояла на своем баба Настя. – Дай паспорт!
– Да не могу я, голова! Прав у меня таких нет. Севка, заводи машину! – Николай Иванович обошел бабу Настю и крикнул бабам на прощанье: – Вы хоть из болота вытащите тракториста.
И уехал.
– А зачем его тащить? – сказала Дуня-бригадирша. – Он в воде-то скорее проспится. Чай, не зима.
– И то правда. Пошли, бабоньки!

Басманов был всего на три года моложе Николая Ивановича, но На вид в сыновья ему годился. Этот был и сед, и лыс, оттого брил голову, а Басманов еще черноволос, подтянут, с жарким взглядом желтых монгольских глаз на широком скуластом лице. Обоим им перевалило за сорок; но Николай Иванович и телом раздался, и осел на месте, а Басманов круто шел в гору.
Десять лет назад и тот, и другой начинали свой руководящий путь председателями колхозов. Николай Иванович был до этого директором школы, а Басманов инструктором райкома. Упряжка-то была у них одинаковая, да тягло разное. Если Николай Иванович тянул битюгом, упорно глядя под ноги, в землю, то Басманов сразу рысью пошел и ноздри держал по ветру. Он первым в области кормокухни построил. Первым коров обобществил… Первым построил кирпичные силосные башни. И хотя потом коров снова роздали по колхозникам, а кирпичные башни за ненадобностью растащили по кирпичику на печи, Басманов был уже далеко. За новые прогрессивные методы был выдвинут в председатели райисполкома. Он шел рысью, не сбиваясь, как хороший бегунец. И та пыль, которая поднималась за ним, не достигала и хвоста его. Пыль опадала на дорогу да на обочины, а Басманов шел вперед. Он отличился и на должности председателя РИКа – три с половиной плана по мясу сдали. Орден повесили на грудь Басманову, повысили в секретари райкома. В новый район послали – поднимать, подтягивать. А в тот район, где он хозяйничал, спустя полгода тоже новых руководителей прислали «поднимать и подтягивать». И Басманов «поднимал»… Первым в области травополье уничтожил, все луга распахал. А когда начался падеж скота, трех председателей колхозов поснимали с работы, Басманова же послали на учебу.
Теперь он возвратился дипломированным, получил самый большой район… И все говорили, что Басманов здесь не засидится… К прыжку готовится.
Николай Иванович и раньше сталкивался с Басмановым. Года три назад, когда тот был секретарем соседнего райкома, они сцепились на областном активе. Басманов выбросил лозунг: «Поднять всю зябь в августе!» И на соцсоревнование всех вызвал.
– Ну, какую же зябь поднимет Басманов в августе? – спрашивал с трибуны Николай Иванович. – Кукуруза еще растет. Свекла тоже… И картошку копать рано. Овса теперь нет, а проса – кот наплакал. Из-под чего же зябь собирается поднимать Басманов?
Но Николая Ивановича осудили за «демобилизующее» настроение. Предложение Басманова было принято и объявлена кампания «по раннему подъему зяби».
Теперь Басманов вроде бы и не напоминал о той стычке, но руки при встрече не подавал Николаю Ивановичу – здоровался кивком головы.
Николай Иванович застал Басманова в правлении. Несмотря на жару, на нем был серый дорогой костюм и белая рубашка с галстуком. Он сидел за председательским столом и сердито отчитывал стоявших перед ним Тюрина и Брякина.
– Наконец-то! – перевел Басманов взгляд на вошедшего Николая Ивановича. – Вас целый день собирать надо… Расползлись, как овцы по выгону. Тоже мне руководители! Никто не знает, где прячетесь.
– Нам не от кого прятаться, – сказал Николай Иванович, проходя к столу.
Он сел с торца и заметил, как недовольно дернулись широкие брови Басманова и сдвинули бугор на переносье. «Думал, что и я навытяжку встану перед ним, – догадался Николай Иванович. – Но уж это – отойди проць!»
Басманов был настолько сердит, что даже и кивком головы не поздоровался.
– Кто вам позволил разбазаривать государственный хлеб? – теперь Басманов глядел только на председателя.
– Мы таким делом не занимаемся.
– Как то есть не занимаемся? А кто вчера выдавал ячмень колхозникам?
– Мы выдавали.
– Вот это и есть прямое разбазаривание государственного хлеба.
– Пока он еще не государственный, а наш, колхозный.
– Когда рассчитаетесь с государством… Что останется, будет вашим.
– Рассчитаемся! Можете быть спокойны.
– А вы меня не успокаивайте! – повысил голос Басманов. – Пока не рассчитались с государством, не имеете права выдавать хлеб на сторону!
– Колхозники не посторонние.
– Да вы понимаете или нет, что в этом году неурожай? Погодные условия плохие!
– Это вон у погаревских. У нас урожай неплохой.
– Значит, на соседей вам наплевать?
– У них своя голова. Пусть она и болит от неурожая.
– Я знаю, психология у вас индивидуалистов. Но колхоз не единоличное хозяйство. И если вы не хотите считаться с интересами страны, то мы вас заставим.
– Считаемся с интересами страны… Потому и выдаем зерно.
– Выдавайте, когда положено. Вы подаете дурной пример другим. Понятно?
– Мы сами определяем, когда это положено.
– А не много ли вы на себя берете?
– Ровно столько, сколько законом позволено… И постановлениями партии.
– Вон вы как понимаете дух последних постановлений! Может быть, вы и руководящую роль партии теперь не признаете?
– Партию оставьте в покое.
– В таком случае, от имени райкома партии я запрещаю вам производить преждевременную выдачу зерна!
– У нас выдача своевременная. Примите это к сведению.
– Хорошо! Тогда решим на бюро, какая у вас выдача – своевременная или нет. Сегодня извольте явиться к пяти часам в райком. А теперь ответьте еще на один вопрос: почему вы не жнете пшеницу?
– Рано… Да и комбайны на ячмене.
– Все в округе половину в валки уже уложили, а у вас – рано. Район позорите! Из-за вас в хвосте плетемся. И потом – раздельный метод уборки еще никто не отменял.
– А у нас жаток лафетных нет.
– Но я же вам прислал одну жатку. Почему она не работает?
Николай Иванович посмотрел на Брякина и Тюрина; те в свою очередь переглянулись, и Тюрин чуть заметно подмигнул председателю. «Ох и жулики! Уже успели», – подумал Николай Иванович не без удовольствия и сказал:
– У нее колеса нет.
– Как нет? Я же ее только вчера прислал!
– Не знаю. Говорят, по дороге отвалилось.
– Но уж это слишком! – Басманов встал. – Покажите мне жатку!
Через минуту две палевых «Волги», по-утиному переваливаясь на дорожных ухабах, подымая пыль, катили в поле.
Николай Иванович еще издали определил по тому, как задрался один конец лафета, что жатка без колеса. Он вылез из машины и вместе с Басмановым подошел к жатке. Колесо было отвинчено второпях – даже две гайки валялись тут же. К дороге шел широкий в клетку след от колеса. «Вот идиоты! Приподнять колесо не смогли!» – выругался про себя Николай Иванович.
Басманов сразу определил, что колесо было не потеряно по дороге, а отвинчено здесь, на месте. Да и трудно было не определить этого.
– Все ясно! – сказал он, сумрачно глядя на Николая Ивановича. – Сработано с умыслом. Но мы выясним, чьих рук это дело. Завтра же пошлю сюда следователя и участкового…
Не попрощавшись, сел в машину и крикнул на ходу:
– Не забудьте на бюро!
Николай Иванович достал из широкого кармана широких серых брюк платок и стал деловито, сосредоточенно обтирать голову. Севка осмотрел след от снятого колеса и сказал:
– Сам Тюрин с Брякиным и снимали.
– Почему?
– Рубах побоялись замарать, потому и катили колесо по земле.
– Дураки! – устало выдохнул Николай Иванович.
– Куда теперь? – спросил Севка в машине.
– Крой домой! Только не мимо правления, а с нашего конца въезжай в село. Не то меня еще кто-нибудь подцепит.
Но и на «собственном» конце села Николаю Ивановичу не удалось проскочить беспрепятственно. Неподалеку от крайнего дома Панки-почтальонши, обочь дороги в колхозной картошке паслась здоровенная свинья. Со двора, из-за приотворенной калитки выглядывала тетка Вера, Панкина мать.
– Останови машину!
Николай Иванович растворил дверцу и поманил тетку Веру:
– Ну, ты чего выглядываешь? Иль в прятки с кем играешь? Иди сюда!
Тетка Вера, позабыв бросить прут, умильно улыбаясь, пошла по картошке. На ногах у нее были короткие валеные коты. Зацепившись за высокую ботву, один кот спал с ноги. Тетка Вера нагнулась за ним и только тут заметила в руке прут. Она присела, украдкой поглядывая на председателя, незаметно положила прут в борозду, а коты взяла в руки и, босая, легкой рысцой потрусила к машине. Так, прижимая коты к груди, остановилась между свиньей и председательской машиной. Поздоровалась, слегка поклонившись:
– Здравствуйте, Николай Иванович!
– Чья свинья? – спросил председатель.
– А кто ж ее знает! – бойко ответила тетка Вера. – Сама вот гляжу… Дай-ка, думаю, выгоню с картошки. А тут вот и ты как раз подоспел.
– Значит, не твоя свинья?
– Ни, ни! Моя же ма-а-хонькая. Вот такая, – тетка Вера присела, показывая ладонью на вершок от земли. – А эта ж вон какая зверина. Черт-те знает откелева!
– А не врешь?
– Ей-богу, правда! Не моя… Знала бы – и сказала. Я ж тебя люблю, как сына. А вот Тюрина терпеть не могу. Это ж не человек, а самый что ни на есть боров. Своих свиней на колхозную картошку выгоняет, а моего поросенка и на траву не велит.
– Последний раз спрашиваю – чья свинья?
– Аж честное слово, не ведаю.
Севка ткнул Николая Ивановича в бок:
– А вот мы определим.
Он вынул из-под сиденья ружье, вылез из машины:
– Сейчас застрелю ее к чертовой бабушке… тогда и хозяин найдется!
Севка остервенело крутнул на себе кепку, сбил козырек на затылок и приложился, наведя ружье на свинью.
– Ой, стойте!.. Сто-ойте!.. – тетка Вера бросила коты и, раскинув руки, побежала было к свинье, но обернулась и так же, с раскинутыми в стороны руками, пошла на Севку. – Стойте!
Севка опустил ружье. Тетка Вера повернулась к избе:
– Па-анка! Па-а-анка!
В избе открылось окно, высунулась взлохмаченная Панкина голова.
– Чего тебе? – но, увидев председателя, снова скрылась.
– Да кто ж это свинью со двора выпустил? Ты, что ли?
– Нету-у! – отозвалось из дома.
– Ох, окаянные! Это все те, кто за письмами к нам ходит. Я ж тебе говорю, брось ты эту почтовую работу! Только один грех от нее. И свинья пропадет задаром. Как есть пропадет. Говорю тебе, ступай работать в колхоз. Не то Тюрин со свету нас сживет.
– Ну, хватит! – остановил ее Николай Иванович. – За представление тебе спасибо. А за потраву Тюрину уплатишь.
– Да какая там потрава? Она и со двора не успела выйти как следует. Схватилась я в разу-то – нет свиньи.
1 2 3 4