Десять часов пути обычным шагом, и не больше шести для него, Бинды, связного из первого батальона, самого быстрого связного бригады.
Бинда шагал быстро, сломя голову кратчайшим путем мчался под уклон, никогда не сбивался с дороги на одинаковых с виду развилках, в самой кромешной тьме узнавал приметный куст или камень. Он единым духом брал любой подъем, и грудь его всегда дышала ровно, а ноги никогда не уставали, словно их двигали мощные поршни.
– Поднажми, Бинда! – кричали ему товарищи, едва он показывался на дальних подходах к лагерю, и старались по выражению его лица отгадать, хорошие или плохие вести и приказы несет он с собой.
Однако лицо Бинды было непроницаемо, как маска, строгое лицо горца с пушком на верхней губе. Невысокого роста, коренастый, он больше походил на мальчика, чем на юношу, зато мышцы его были тверды как камень.
Трудная, отшельническая досталась ему служба. В любой час ночи его могли разбудить, послать к Змее или Здоровяку, и он обязан был шагать всю ночь сквозь темные ущелья, один со своим легоньким, как деревянное ружьецо, французским карабином через плечо; едва добравшись до одного отряда, торопиться в другой или же немедленно возвращаться с ответом; будить повара, чтобы тот наскреб ему чего-нибудь в холодном котле, и отправляться дальше, дожевывая на ходу неизменные каштаны. Но, с другой стороны, ведь Бинда был просто рожден для этого дела: он никогда не плутал в лесу, знал все тропинки, потому что с детства гонял по ним коз, ходил за дровами или за сеном и ни разу не захромал и не стер себе ног на этих крутых каменистых тропах не в пример многим партизанам из тех, кто пришел в горы из города или с побережья.
Дуплистый ствол каштана, голубоватый лишайник на камне, пролысина в траве на месте прежней угольной ямы – все эти примелькавшиеся подробности однообразной декорации оживали для него, прочно связанные с далекими воспоминаниями: сбежавшая коза, куница, метнувшаяся из норы, юбка, которую он задрал девчонке. К этим воспоминаниям присоединялись другие, недавние – о том, как в его родных местах шла война. Это было продолжение его жизни: игры, работа, охотничьи приключения превратились в войну. Запах пороха в перестрелке на мосту Лорето, бегство по крутому склону через заросли кустарника, заминированные луга, ежеминутно грозящие смертью.
Война крутилась на узком пространстве этих долин, словно собака, которая пытается укусить себя за хвост. Берсальеры Берсальеры – отборные части пехоты в итальянской армии.
, солдаты фашистских отрядов, а в двух шагах – партизаны: если одни поднимались в горы, другие спускались в долины; потом первые спускались в долины, вторые поднимались в горы, двигаясь в обход по гребню, чтобы противник не оказался выше и не ударил в спину. И все же убитые всегда оставались – и в горах и в долинах. Родная деревня Бинды, Сан-Фаустино, лежала внизу – три группы домиков, разбросанные там и сям по долине. В те дни, когда немцы устраивали облавы, окошко Реджины было завешено простыней. Родная деревня Бинды была короткой передышкой между спуском и подъемом. Глоток молока, чистая рубашка, приготовленная матерью, и скорее прочь, чтобы твоего прихода не заметили из какого-нибудь дома: ведь в Сан-Фаустино погибло немало партизан.
Зимой начиналась игра в догонялки и в прятки. Берсальеры – в Байардо, фашисты – в Молини, немцы – в Брига, а между ними партизаны, зажатые между двумя изгибами долины, вынужденные по ночам переходить с одного конца занятой ими местности в другой, спасаясь от облав. В эту ночь из Брига вышла колонна немцев: теперь они, возможно, уже в Кармо. А из Молини готовились двинуться к ним на подмогу фашисты. Партизаны же в это время спали в бараке, зарывшись в солому вокруг полупотухших жаровен, а Бинда шагал по темному ночному лесу и нес им спасение, доверенное его проворству, – приказ: "Немедленно уходить из долины, к рассвету всему батальону вместе с тяжелыми пулеметами быть на гребне у Пеллегрино".
Тревога бесшумно, как взмахи крыльев нетопыря, билась в легких Бинды, рождала в нем желание ухватиться рукой за гребень горы (тьма скрадывала расстояние, на самом деле до него было километра два), подтянуться на самую вершину и со всей силой выдохнуть этот приказ, чтобы он помчался вперед, как порыв ветра по траве; ему хотелось слышать, как он, будто вздох, пробивающийся сквозь усы, вырвется из ноздрей и долетит до Мстителя, до Змеи, до Бойца. А потом вырыть ямку в сухой каштановой листве и утонуть в ней вдвоем с Реджиной. Только раньше надо будет выбрать все колючки, о которые она может уколоться, хотя чем глубже разрывать листья, тем больше попадается этих колючек. Реджину с ее нежной, гладкой кожей туда не уложишь.
Сухая листва и колючки, будто всплески воды, шуршали под ногами у Бинды; сони Соня – животное из отряда грызунов; ведет преимущественно ночной образ жизни.
, сверкая своими круглыми светящимися глазами, проворно удирали от него на верхушки деревьев.
– Поднажми, Бинда! – передавая приказ, сказал ему Храбрец, их командир.
Откуда-то из самого сердца ночи поднимался сон, бархатными щеточками забирался под веки; и Бинде очень хотелось сбиться с тропинки, затеряться в море сухих листьев и плыть в нем до тех пор, пока оно совершенно не поглотит его.
– Поднажми, Бинда!
Теперь Бинда шел узенькой дорожкой, протоптанной пешеходами по краю высокого откоса Тумены, еще не освободившейся ото льда. Туменой называлась самая широкая во всем районе долина. Ее противоположный край терялся во мгле, а тот, по которому шагал Бинда, незаметно переходил в безлесный склон, поросший кустарником, из которого днем с шумом выпархивали стайки куропаток. И вдруг Бинде показалось, что внизу, в самой глубине Тумены, появился огонек, двигавшийся на некотором расстоянии впереди него. Огонек плыл зигзагами, как бы огибая что-то, исчезал, снова вспыхивал неподалеку в самом неожиданном месте. Кого же это носит в такую пору? Временами Бинде казалось, что огонек мерцает очень далеко, чуть ли не на другом краю долины, то замирая на месте, то оставаясь где-то сзади. А может быть, это разные огоньки, очень много огоньков, снующих по всем тропинкам в глубине Тумены? Может быть, они движутся, вспыхивают, гаснут не только там, внизу, но и здесь, наверху, впереди, сзади, всюду вокруг него? Немцы!
Откуда-то из тайников мира детства вышел внезапно разбуженный безобразный зверь и бросился по следам Бинды, грозя настигнуть его в любую минуту: страх. Ведь эти огоньки – они были у немцев, которые побатальонно прочесывали Тумену, кустик за кустиком. Этого не могло быть, Бинда знал это и все же чувствовал, что ему было бы приятно поверить, поддаться обманчивым чарам зверя из детства, который настигал его. Время отсчитывало секунды ударами тамтама прямо в горле у Бинды. Поздно, поздно, не успеть до немцев, не успеть спасти товарищей. Бинда уже представлял себе полыхающий барак Мстителя в Кастанья, окровавленные тела товарищей, головы, подвешенные за длинные волосы к ветвям лиственниц.
– Поднажми, Бинда!
Он с удивлением огляделся вокруг: как мало он прошел, а кажется, идет уже так давно! Может быть, он незаметно для себя сбавил шаг, может быть, где-нибудь останавливался? Однако он не побежал и даже не пошел быстрее. Нет, он хорошо знал, что его шаг всегда будет ровным и твердым, что нельзя доверяться этому зверю, который наведывается к нему во время ночных переходов, прикладывая свои невидимые слюнявые пальцы к его вискам. Он был на своем месте, этот малыш Бинда, с крепкими нервами, в любых переделках не теряющий хладнокровия и сохранивший присутствие духа даже теперь, когда этот зверь сидел на нем, словно обезьяна, повиснувшая у него на шее.
Залитая луной лужайка на Колла Бракка словно лоснилась. "Мины", – подумал Бинда. Мин на лужайке не было – Бинда знал это. Мины были далеко отсюда, на другом склоне Чеппо. Но сейчас Бинде казалось, что мины могут сами собой двигаться под землей, перебираться с одного склона горы на другой, следуя за ним по пятам, словно огромные подземные пауки. Над минами часто вырастают странные грибы, горе тому, кто решится собирать их. В одно мгновение все взлетит на воздух – секунды станут долгими, как века, а мир остановится, словно заколдованный.
Теперь Бинда спускался по лесистому склону. Сон и тьма превращали каждый ствол дерева, каждый куст в жуткую маску. Да, вокруг были немцы. Конечно, они видели, как он проходил по освещенной луной лужайке на Колла Бракка, и сейчас преследуют, подстерегают его. Где-то совсем рядом раздался крик совы. Это условный сигнал немцев, которые окружают его. Новый крик совы. Это ответ. Он окружен! Кто-то завозился в кустах вереска, может быть, заяц, может, лисица, а может, и немец, который укладывается поудобнее, чтобы вернее взять его на мушку. Немец скрывался за каждым кустом, на каждом дереве вместе с сонями прятались немцы. Каменоломни кишели немецкими касками, между ветвями торчали винтовки, корни деревьев оказывались человеческими ногами. Бинда шагал между двумя бесконечными рядами немцев, подстерегавших его в засаде, они не спускали с него глаз, блестящих, как листья под луной, и чем дальше он шел, тем глубже забирался в окружение. С третьим, четвертым, пятым криком совы немцы все, как один, перепоясанные крест-накрест пулеметными лентами, вскочат на ноги, сгрудятся вокруг и наставят на него дула автоматов. И среди них тот, которого называют Гунд Гунд (искаж. нем. «Hund») – собака.
. Он улыбается из-под шлема, дьявольски скаля белые зубы, и кажется, вот-вот протянет свои огромные, длинные руки и вцепится в Бинду. Бинда боялся оглянуться, чтобы вдруг не увидеть его сзади, с автоматом, направленным ему в спину, с протянутыми к нему руками. А может быть, он идет сейчас по тропинке навстречу Бинде и указывает на него пальцем? И не он ли это задевает камешки на обочине тропинки, молча шагая рядом с ним?
Вдруг Бинде показалось, что он заблудился. А между тем он видел перед собой знакомую тропинку, знакомые камни, деревья, мох. Но то были другие камни, другие деревья, другой мох, и место было другое, неведомое, далекое. После этого каменного уступа должен быть обрыв, а не кустарник, за этим склоном – поросли дрока, а не падуба, эта канавка должна быть сухой, а не полной воды и лягушек. И лягушки были из другой долины, из-за того поворота дороги, где засели немцы. Все это было уловкой немцев, подстерегающих его, ожидающих, чтобы он очутился у них в лапах, лицом к лицу с огромным немцем, который стоит перед глазами каждого из нас – со своим шлемом, портупеей, с направленным на нас дулом, немцем, которого называют Гунд и который крадется за каждым из нас, вытягивает свои огромные ручищи, но никого не может схватить.
Чтобы прогнать Гунда, надо думать о Реджине, надо вместе с Реджиной выкопать в снегу пещерку. Но снег сейчас твердый, заледенелый, разве можно положить на него Реджину, одетую только в тоненькую юбку, тоненькую, как ее кожа? И под елками тоже нельзя, под ними хвоя без конца, и вся она кишит муравьями… И Гунд уже над нами, он заносит руку над нашей головой, над нашей грудью, тянется к горлу, рука его все ниже, ниже. Мы надсадно кричим. Надо думать о Реджине, о девушке, что живет в каждом из нас, для которой всем нам хочется устроить гнездышко в глубине леса.
Гунд гонится за Биндой, но погоня эта близится к концу. До лагеря Мстителя остается пятнадцать-двадцать минут ходьбы. Мыслью Бинда несется туда во весь опор. Но шаги его так же размеренны, как и прежде. Это нужно, чтобы не задохнуться. Как только он доберется до товарищей, страх исчезнет, будет стерт из самых сокровенных тайников памяти, как будто его и не могло быть. Сейчас было самое время подумать о том, как он разбудит Мстителя и Рубаку, комиссара, как передаст им приказ Храбреца, как потом отправится дальше, в Джербонте, к Змее.
Но когда же он, наконец, доберется до барака? Уж не привязал ли кто-нибудь этот барак за веревочку и не тянет ли его все дальше и дальше по мере того, как Бинда приближается к нему? Не услышит ли он, добравшись, лай немцев, не увидит ли, как они сидят у костра и доедают остатки каштанов? Бинда уже представлял себе, как он подходит к полусожженному покинутому бараку. Он входит: пусто. Но в углу, по-турецки поджав ноги, сидит огромный Гунд. Его каска почти касается крыши, глаза круглые и блестящие, как у сони, толстые губы улыбаются, обнажая белые клыки. Гунд делает ему знак: "Садись". И Бинда садится.
Вот в сотне метров от него блеснул свет. Это они! Кто они? Ему захотелось повернуть обратно, убежать прочь, как будто главная опасность скрывалась именно там, в бараке, на равнине Кастанья. Но он продолжал шагать вперед быстрым, свободным шагом, и лицо его было сосредоточенно и непроницаемо, как маска. Теперь огонек, видневшийся впереди, приближался почему-то слишком быстро. Может быть, он движется ему навстречу? А сейчас он как будто удаляется. Уж не убегает ли он? Нет, он стоит на месте. Это был полузатухший костер в лагере Мстителя, Бинда знал это.
– Кто идет?
Бинда не вздрогнул.
– Бинда, – ответил он.
– Часовой, – откликнулся голос из темноты. – Это я, Сова. Что новенького, Бинда?
– Мститель спит?
Он уже входил в барак, наполненный дыханием спящих людей. Конечно, это товарищи, кому же еще здесь быть?
– Внизу немцы, идут из Брига, а фашисты идут сверху из Молини. Немедленно уходить. На заре всем быть на гребне Пеллегрино с тяжелыми пулеметами.
Мститель, еще не проснувшийся как следует, моргал глазами. Потом проворчал: "Черт подери!", вскочил на ноги и хлопнул в ладоши.
– А ну, вставайте! Снимаемся! Надо драться!
Бинда звякал ложкой в котелке с горячей каштановой похлебкой и выплевывал кожицу, прилипающую к нёбу. Люди договаривались, кому нести снаряжение, треноги ручных пулеметов. Бинда уже выходил из лагеря.
– Иду к Змее в Джербонте, – сказал он.
– Поднажми, Бинда! – крикнули ему вслед товарищи.
Минное поле.
Перевод А. Короткова
– Заминировано, – ответил старик и покрутил перед глазами растопыренной рукой, будто протирал запотевшее стекло. – В той стороне все скрозь заминировано. А вот где точно, никто толком не знает. Пришли и заминировали. А мы в это время прятались.
Человек в галифе смотрел перед собой – то ли на склон горы, то ли на старика, стоявшего в дверях.
– Но с конца войны уже немало времени прошло, можно было бы позаботиться и узнать, – сказал он. – Во всяком случае, проход какой-нибудь должен быть. И ведь кто-то его наверняка знает.
"Уж ты-то, старик, знаешь его как следует", – подумал он про себя, потому что старик, несомненно, был контрабандистом и знал всю границу, как свою трубку.
Старик посмотрел на его заплатанные галифе, на дырявый мешок, висевший, как тряпка, у него за плечами, на слой пыли, покрывавший его с головы до ног и свидетельствовавший о том, что ему пришлось проделать пешком порядочное расстояние.
– Да где – никто толком не знает, – повторил он. – Там, вдоль перевала. Минное поле. – И снова покрутил рукой, словно протирая запотевшее стекло, отгораживающее его от остального мира.
– Ладно, ведь не такой же я невезучий, авось и не подорвусь, – проговорил человек и улыбнулся, но так кисло, словно ему свело рот от незрелой хурмы.
– Э-э, – отозвался старик.
Он сказал "э-э" и не прибавил больше ни звука. А теперь человек попробовал припомнить интонацию, с какой было произнесено это "э-э". Ведь оно могло значить и "э-э, вряд ли что-нибудь выйдет!", и "э-э, кто его знает?", и "э-э, это же пара пустяков!". Но старик сказал свое "э-э" без всякого выражения, и оно казалось таким же пустым, как его взгляд, как земля этих гор, на которой даже трава растет короткая и жесткая, как щетина на плохо выбритом подбородке.
Деревья, что росли по берегам речки, были не выше обыкновенного кустарника. Время от времени среди них попадались смолистые сосенки, растущие так, чтобы давать как можно меньше тени.
Теперь человек в галифе шел по еле заметной тропинке, поднимавшейся вверх по склону, тропинке, с каждым годом зараставшей кустарником и протаптываемой лишь осторожными шагами контрабандистов, которые, как лесные звери, почти не оставляют следов.
– Проклятая земля, – бормотал он. – Когда только я переберусь на другую сторону!..
К счастью, еще до войны он однажды ходил этой дорогой и мог обойтись без проводника. Кроме того, он знал, что путь к перевалу шел по широкой, полого поднимавшейся кверху долине, и всю ее просто невозможно было заминировать.
В конце концов требовалось лишь внимательнее смотреть, куда ставишь ноги: ведь место, где лежит мина, обязательна должно чем-нибудь отличаться. Ну хоть самую малость: перекопана земля, камни положены слишком аккуратно, трава более свежая. Например, сразу видно, что вон там не может быть никаких мин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Бинда шагал быстро, сломя голову кратчайшим путем мчался под уклон, никогда не сбивался с дороги на одинаковых с виду развилках, в самой кромешной тьме узнавал приметный куст или камень. Он единым духом брал любой подъем, и грудь его всегда дышала ровно, а ноги никогда не уставали, словно их двигали мощные поршни.
– Поднажми, Бинда! – кричали ему товарищи, едва он показывался на дальних подходах к лагерю, и старались по выражению его лица отгадать, хорошие или плохие вести и приказы несет он с собой.
Однако лицо Бинды было непроницаемо, как маска, строгое лицо горца с пушком на верхней губе. Невысокого роста, коренастый, он больше походил на мальчика, чем на юношу, зато мышцы его были тверды как камень.
Трудная, отшельническая досталась ему служба. В любой час ночи его могли разбудить, послать к Змее или Здоровяку, и он обязан был шагать всю ночь сквозь темные ущелья, один со своим легоньким, как деревянное ружьецо, французским карабином через плечо; едва добравшись до одного отряда, торопиться в другой или же немедленно возвращаться с ответом; будить повара, чтобы тот наскреб ему чего-нибудь в холодном котле, и отправляться дальше, дожевывая на ходу неизменные каштаны. Но, с другой стороны, ведь Бинда был просто рожден для этого дела: он никогда не плутал в лесу, знал все тропинки, потому что с детства гонял по ним коз, ходил за дровами или за сеном и ни разу не захромал и не стер себе ног на этих крутых каменистых тропах не в пример многим партизанам из тех, кто пришел в горы из города или с побережья.
Дуплистый ствол каштана, голубоватый лишайник на камне, пролысина в траве на месте прежней угольной ямы – все эти примелькавшиеся подробности однообразной декорации оживали для него, прочно связанные с далекими воспоминаниями: сбежавшая коза, куница, метнувшаяся из норы, юбка, которую он задрал девчонке. К этим воспоминаниям присоединялись другие, недавние – о том, как в его родных местах шла война. Это было продолжение его жизни: игры, работа, охотничьи приключения превратились в войну. Запах пороха в перестрелке на мосту Лорето, бегство по крутому склону через заросли кустарника, заминированные луга, ежеминутно грозящие смертью.
Война крутилась на узком пространстве этих долин, словно собака, которая пытается укусить себя за хвост. Берсальеры Берсальеры – отборные части пехоты в итальянской армии.
, солдаты фашистских отрядов, а в двух шагах – партизаны: если одни поднимались в горы, другие спускались в долины; потом первые спускались в долины, вторые поднимались в горы, двигаясь в обход по гребню, чтобы противник не оказался выше и не ударил в спину. И все же убитые всегда оставались – и в горах и в долинах. Родная деревня Бинды, Сан-Фаустино, лежала внизу – три группы домиков, разбросанные там и сям по долине. В те дни, когда немцы устраивали облавы, окошко Реджины было завешено простыней. Родная деревня Бинды была короткой передышкой между спуском и подъемом. Глоток молока, чистая рубашка, приготовленная матерью, и скорее прочь, чтобы твоего прихода не заметили из какого-нибудь дома: ведь в Сан-Фаустино погибло немало партизан.
Зимой начиналась игра в догонялки и в прятки. Берсальеры – в Байардо, фашисты – в Молини, немцы – в Брига, а между ними партизаны, зажатые между двумя изгибами долины, вынужденные по ночам переходить с одного конца занятой ими местности в другой, спасаясь от облав. В эту ночь из Брига вышла колонна немцев: теперь они, возможно, уже в Кармо. А из Молини готовились двинуться к ним на подмогу фашисты. Партизаны же в это время спали в бараке, зарывшись в солому вокруг полупотухших жаровен, а Бинда шагал по темному ночному лесу и нес им спасение, доверенное его проворству, – приказ: "Немедленно уходить из долины, к рассвету всему батальону вместе с тяжелыми пулеметами быть на гребне у Пеллегрино".
Тревога бесшумно, как взмахи крыльев нетопыря, билась в легких Бинды, рождала в нем желание ухватиться рукой за гребень горы (тьма скрадывала расстояние, на самом деле до него было километра два), подтянуться на самую вершину и со всей силой выдохнуть этот приказ, чтобы он помчался вперед, как порыв ветра по траве; ему хотелось слышать, как он, будто вздох, пробивающийся сквозь усы, вырвется из ноздрей и долетит до Мстителя, до Змеи, до Бойца. А потом вырыть ямку в сухой каштановой листве и утонуть в ней вдвоем с Реджиной. Только раньше надо будет выбрать все колючки, о которые она может уколоться, хотя чем глубже разрывать листья, тем больше попадается этих колючек. Реджину с ее нежной, гладкой кожей туда не уложишь.
Сухая листва и колючки, будто всплески воды, шуршали под ногами у Бинды; сони Соня – животное из отряда грызунов; ведет преимущественно ночной образ жизни.
, сверкая своими круглыми светящимися глазами, проворно удирали от него на верхушки деревьев.
– Поднажми, Бинда! – передавая приказ, сказал ему Храбрец, их командир.
Откуда-то из самого сердца ночи поднимался сон, бархатными щеточками забирался под веки; и Бинде очень хотелось сбиться с тропинки, затеряться в море сухих листьев и плыть в нем до тех пор, пока оно совершенно не поглотит его.
– Поднажми, Бинда!
Теперь Бинда шел узенькой дорожкой, протоптанной пешеходами по краю высокого откоса Тумены, еще не освободившейся ото льда. Туменой называлась самая широкая во всем районе долина. Ее противоположный край терялся во мгле, а тот, по которому шагал Бинда, незаметно переходил в безлесный склон, поросший кустарником, из которого днем с шумом выпархивали стайки куропаток. И вдруг Бинде показалось, что внизу, в самой глубине Тумены, появился огонек, двигавшийся на некотором расстоянии впереди него. Огонек плыл зигзагами, как бы огибая что-то, исчезал, снова вспыхивал неподалеку в самом неожиданном месте. Кого же это носит в такую пору? Временами Бинде казалось, что огонек мерцает очень далеко, чуть ли не на другом краю долины, то замирая на месте, то оставаясь где-то сзади. А может быть, это разные огоньки, очень много огоньков, снующих по всем тропинкам в глубине Тумены? Может быть, они движутся, вспыхивают, гаснут не только там, внизу, но и здесь, наверху, впереди, сзади, всюду вокруг него? Немцы!
Откуда-то из тайников мира детства вышел внезапно разбуженный безобразный зверь и бросился по следам Бинды, грозя настигнуть его в любую минуту: страх. Ведь эти огоньки – они были у немцев, которые побатальонно прочесывали Тумену, кустик за кустиком. Этого не могло быть, Бинда знал это и все же чувствовал, что ему было бы приятно поверить, поддаться обманчивым чарам зверя из детства, который настигал его. Время отсчитывало секунды ударами тамтама прямо в горле у Бинды. Поздно, поздно, не успеть до немцев, не успеть спасти товарищей. Бинда уже представлял себе полыхающий барак Мстителя в Кастанья, окровавленные тела товарищей, головы, подвешенные за длинные волосы к ветвям лиственниц.
– Поднажми, Бинда!
Он с удивлением огляделся вокруг: как мало он прошел, а кажется, идет уже так давно! Может быть, он незаметно для себя сбавил шаг, может быть, где-нибудь останавливался? Однако он не побежал и даже не пошел быстрее. Нет, он хорошо знал, что его шаг всегда будет ровным и твердым, что нельзя доверяться этому зверю, который наведывается к нему во время ночных переходов, прикладывая свои невидимые слюнявые пальцы к его вискам. Он был на своем месте, этот малыш Бинда, с крепкими нервами, в любых переделках не теряющий хладнокровия и сохранивший присутствие духа даже теперь, когда этот зверь сидел на нем, словно обезьяна, повиснувшая у него на шее.
Залитая луной лужайка на Колла Бракка словно лоснилась. "Мины", – подумал Бинда. Мин на лужайке не было – Бинда знал это. Мины были далеко отсюда, на другом склоне Чеппо. Но сейчас Бинде казалось, что мины могут сами собой двигаться под землей, перебираться с одного склона горы на другой, следуя за ним по пятам, словно огромные подземные пауки. Над минами часто вырастают странные грибы, горе тому, кто решится собирать их. В одно мгновение все взлетит на воздух – секунды станут долгими, как века, а мир остановится, словно заколдованный.
Теперь Бинда спускался по лесистому склону. Сон и тьма превращали каждый ствол дерева, каждый куст в жуткую маску. Да, вокруг были немцы. Конечно, они видели, как он проходил по освещенной луной лужайке на Колла Бракка, и сейчас преследуют, подстерегают его. Где-то совсем рядом раздался крик совы. Это условный сигнал немцев, которые окружают его. Новый крик совы. Это ответ. Он окружен! Кто-то завозился в кустах вереска, может быть, заяц, может, лисица, а может, и немец, который укладывается поудобнее, чтобы вернее взять его на мушку. Немец скрывался за каждым кустом, на каждом дереве вместе с сонями прятались немцы. Каменоломни кишели немецкими касками, между ветвями торчали винтовки, корни деревьев оказывались человеческими ногами. Бинда шагал между двумя бесконечными рядами немцев, подстерегавших его в засаде, они не спускали с него глаз, блестящих, как листья под луной, и чем дальше он шел, тем глубже забирался в окружение. С третьим, четвертым, пятым криком совы немцы все, как один, перепоясанные крест-накрест пулеметными лентами, вскочат на ноги, сгрудятся вокруг и наставят на него дула автоматов. И среди них тот, которого называют Гунд Гунд (искаж. нем. «Hund») – собака.
. Он улыбается из-под шлема, дьявольски скаля белые зубы, и кажется, вот-вот протянет свои огромные, длинные руки и вцепится в Бинду. Бинда боялся оглянуться, чтобы вдруг не увидеть его сзади, с автоматом, направленным ему в спину, с протянутыми к нему руками. А может быть, он идет сейчас по тропинке навстречу Бинде и указывает на него пальцем? И не он ли это задевает камешки на обочине тропинки, молча шагая рядом с ним?
Вдруг Бинде показалось, что он заблудился. А между тем он видел перед собой знакомую тропинку, знакомые камни, деревья, мох. Но то были другие камни, другие деревья, другой мох, и место было другое, неведомое, далекое. После этого каменного уступа должен быть обрыв, а не кустарник, за этим склоном – поросли дрока, а не падуба, эта канавка должна быть сухой, а не полной воды и лягушек. И лягушки были из другой долины, из-за того поворота дороги, где засели немцы. Все это было уловкой немцев, подстерегающих его, ожидающих, чтобы он очутился у них в лапах, лицом к лицу с огромным немцем, который стоит перед глазами каждого из нас – со своим шлемом, портупеей, с направленным на нас дулом, немцем, которого называют Гунд и который крадется за каждым из нас, вытягивает свои огромные ручищи, но никого не может схватить.
Чтобы прогнать Гунда, надо думать о Реджине, надо вместе с Реджиной выкопать в снегу пещерку. Но снег сейчас твердый, заледенелый, разве можно положить на него Реджину, одетую только в тоненькую юбку, тоненькую, как ее кожа? И под елками тоже нельзя, под ними хвоя без конца, и вся она кишит муравьями… И Гунд уже над нами, он заносит руку над нашей головой, над нашей грудью, тянется к горлу, рука его все ниже, ниже. Мы надсадно кричим. Надо думать о Реджине, о девушке, что живет в каждом из нас, для которой всем нам хочется устроить гнездышко в глубине леса.
Гунд гонится за Биндой, но погоня эта близится к концу. До лагеря Мстителя остается пятнадцать-двадцать минут ходьбы. Мыслью Бинда несется туда во весь опор. Но шаги его так же размеренны, как и прежде. Это нужно, чтобы не задохнуться. Как только он доберется до товарищей, страх исчезнет, будет стерт из самых сокровенных тайников памяти, как будто его и не могло быть. Сейчас было самое время подумать о том, как он разбудит Мстителя и Рубаку, комиссара, как передаст им приказ Храбреца, как потом отправится дальше, в Джербонте, к Змее.
Но когда же он, наконец, доберется до барака? Уж не привязал ли кто-нибудь этот барак за веревочку и не тянет ли его все дальше и дальше по мере того, как Бинда приближается к нему? Не услышит ли он, добравшись, лай немцев, не увидит ли, как они сидят у костра и доедают остатки каштанов? Бинда уже представлял себе, как он подходит к полусожженному покинутому бараку. Он входит: пусто. Но в углу, по-турецки поджав ноги, сидит огромный Гунд. Его каска почти касается крыши, глаза круглые и блестящие, как у сони, толстые губы улыбаются, обнажая белые клыки. Гунд делает ему знак: "Садись". И Бинда садится.
Вот в сотне метров от него блеснул свет. Это они! Кто они? Ему захотелось повернуть обратно, убежать прочь, как будто главная опасность скрывалась именно там, в бараке, на равнине Кастанья. Но он продолжал шагать вперед быстрым, свободным шагом, и лицо его было сосредоточенно и непроницаемо, как маска. Теперь огонек, видневшийся впереди, приближался почему-то слишком быстро. Может быть, он движется ему навстречу? А сейчас он как будто удаляется. Уж не убегает ли он? Нет, он стоит на месте. Это был полузатухший костер в лагере Мстителя, Бинда знал это.
– Кто идет?
Бинда не вздрогнул.
– Бинда, – ответил он.
– Часовой, – откликнулся голос из темноты. – Это я, Сова. Что новенького, Бинда?
– Мститель спит?
Он уже входил в барак, наполненный дыханием спящих людей. Конечно, это товарищи, кому же еще здесь быть?
– Внизу немцы, идут из Брига, а фашисты идут сверху из Молини. Немедленно уходить. На заре всем быть на гребне Пеллегрино с тяжелыми пулеметами.
Мститель, еще не проснувшийся как следует, моргал глазами. Потом проворчал: "Черт подери!", вскочил на ноги и хлопнул в ладоши.
– А ну, вставайте! Снимаемся! Надо драться!
Бинда звякал ложкой в котелке с горячей каштановой похлебкой и выплевывал кожицу, прилипающую к нёбу. Люди договаривались, кому нести снаряжение, треноги ручных пулеметов. Бинда уже выходил из лагеря.
– Иду к Змее в Джербонте, – сказал он.
– Поднажми, Бинда! – крикнули ему вслед товарищи.
Минное поле.
Перевод А. Короткова
– Заминировано, – ответил старик и покрутил перед глазами растопыренной рукой, будто протирал запотевшее стекло. – В той стороне все скрозь заминировано. А вот где точно, никто толком не знает. Пришли и заминировали. А мы в это время прятались.
Человек в галифе смотрел перед собой – то ли на склон горы, то ли на старика, стоявшего в дверях.
– Но с конца войны уже немало времени прошло, можно было бы позаботиться и узнать, – сказал он. – Во всяком случае, проход какой-нибудь должен быть. И ведь кто-то его наверняка знает.
"Уж ты-то, старик, знаешь его как следует", – подумал он про себя, потому что старик, несомненно, был контрабандистом и знал всю границу, как свою трубку.
Старик посмотрел на его заплатанные галифе, на дырявый мешок, висевший, как тряпка, у него за плечами, на слой пыли, покрывавший его с головы до ног и свидетельствовавший о том, что ему пришлось проделать пешком порядочное расстояние.
– Да где – никто толком не знает, – повторил он. – Там, вдоль перевала. Минное поле. – И снова покрутил рукой, словно протирая запотевшее стекло, отгораживающее его от остального мира.
– Ладно, ведь не такой же я невезучий, авось и не подорвусь, – проговорил человек и улыбнулся, но так кисло, словно ему свело рот от незрелой хурмы.
– Э-э, – отозвался старик.
Он сказал "э-э" и не прибавил больше ни звука. А теперь человек попробовал припомнить интонацию, с какой было произнесено это "э-э". Ведь оно могло значить и "э-э, вряд ли что-нибудь выйдет!", и "э-э, кто его знает?", и "э-э, это же пара пустяков!". Но старик сказал свое "э-э" без всякого выражения, и оно казалось таким же пустым, как его взгляд, как земля этих гор, на которой даже трава растет короткая и жесткая, как щетина на плохо выбритом подбородке.
Деревья, что росли по берегам речки, были не выше обыкновенного кустарника. Время от времени среди них попадались смолистые сосенки, растущие так, чтобы давать как можно меньше тени.
Теперь человек в галифе шел по еле заметной тропинке, поднимавшейся вверх по склону, тропинке, с каждым годом зараставшей кустарником и протаптываемой лишь осторожными шагами контрабандистов, которые, как лесные звери, почти не оставляют следов.
– Проклятая земля, – бормотал он. – Когда только я переберусь на другую сторону!..
К счастью, еще до войны он однажды ходил этой дорогой и мог обойтись без проводника. Кроме того, он знал, что путь к перевалу шел по широкой, полого поднимавшейся кверху долине, и всю ее просто невозможно было заминировать.
В конце концов требовалось лишь внимательнее смотреть, куда ставишь ноги: ведь место, где лежит мина, обязательна должно чем-нибудь отличаться. Ну хоть самую малость: перекопана земля, камни положены слишком аккуратно, трава более свежая. Например, сразу видно, что вон там не может быть никаких мин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48