что делал в пустыне, видел ли Бога Израиля, говорил ли с Ним. Вот тогда я и приму решение».
Прошла первая ночь. Иисус молча смотрел на звезды, а вокруг него спали усталые ученики, и только голубые глаза Иуды искрились в темноте: оба они бодрствовали друг против друга, не проронив ни слова.
На рассвете они снова отправились в путь, оставили позади камни Иудеи и вступили на белые земли Самарии. Одиноко стоял колодец Иакова, поблизости не было ни одной женщины, которая набрала бы воды и дала им напиться. Спешно миновали они вероотступническую землю, и вот уже впереди показались желанные горы укрытый снегами Хермон, ласковый Табор, святой Кармил.
День потускнел. Они улеглись под густоветвистым кедром, и смотрели, как исчезает солнце, а Иоанн читал вечернюю молитву.
«Отвори нам врата Твои, Господи! День клонится к закату, солнце садится, солнце исчезает. Мы пришли ко вратам Твоим, Господи, отвори нам. Вечный, мы молим Тебя: «прости нас, Вечный, мы молим Тебя: помилуй нас. Вечный, спаси нас!»
Воздух был темно-голубым, небо уже утратило солнце, но еще не обрело звезды и, лишенное убранства, склонилось над землей. В этом неопределенном полумраке белели упершиеся в землю изящные, с длинными пальцами руки Иисуса. Вечерняя молитва все еще звучала и творила внутри него. Он слышал, как руки людские в страхе и отчаянии стучались во врата Господни, но врата не отворялись. Люди все стучали и кричали. Что кричали они?
Пытаясь разобрать голоса, он закрыл глаза. Дневные птицы уже возвратились в свои гнезда, ночные еще не проснулись, людские селения были далеко – сюда не долетал ни человеческий крик, ни собачий лай, а ученики его шептали вечернюю молитву, но были уже сонны, и святые слова беззвучно канули внутри них. Иисус же слышал, как внутри него стучатся во врата Господни – в сердце его. Стучатся в его горячее человеческое сердце и кричат:
– Отвори нам! Отвори! Спаси нас!
Грудь Иисуса вздымалась, словно и сам он стучался, умоляя сердце свое раскрыться. И среди этой внутренней борьбы, когда ему казалось, будто он пребывает в полном одиночестве, он вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на него сзади. Он обернулся. Холодно горящие глаза Иуды впились в него. Ужас объял Иисуса. Неукротимым гордым зверем был этот рыжебородый. Из всех учеников он был самым близким и самым далеким. Казалось, никому другому не должен он был давать объяснений – только одному Иуде. Он протянул вперед правую руку:
– Взгляни, брат Иуда. Что у меня в руке?
Рыжебородый вытянул шею, пытаясь разглядеть в полумраке.
– Ничего, – ответил он. – Ничего не вижу.
– Сейчас увидишь, – сказал Иисус и улыбнулся.
– Царство Небесное, – сказал Андрей.
– Зерно, – сказал Иоанн. – Помнить, Учитель, что сказал ты, когда впервые открыл уста и заговорил перед нами у озера? «Вышел сеятель сеять семя свое…»
– А ты что скажешь, Петр? – спросил Иисус.
– Что тут сказать, Учитель? Если спросить глаза, ничего. Если спросить сердце – все. Между этими двумя пределами колеблются мысли мои.
– А ты, Иаков?
– Ничего. Извини, Учитель, но у тебя в руке ничего нет.
– Смотрите! – воскликнул Иисус и рывком поднял руку вверх.
Рука поднялась и столь же стремительно опустилась вниз, приведя учеников в ужас. Иуда побагровел от радости, все лицо его сияло. Он схватил руку Иисуса и поцеловал ее.
– Учитель, я видел! Видел! В руке твоей секира Крестителя! – воскликнул Иуда и тут же разозлился сам на себя за то, что не смог скрыть радости. Он отпрянул и прислонился к стволу кедра.
И тогда раздался спокойный, суровый голос Учителя:
– Он принес ее мне и оставил у корней сгнившего древа. Для того он и был рожден, чтобы принести ее мне. Ничего больше он не мог. Я пришел, нагнулся и взял секиру. Для того я и был рожден. А теперь начинается исполнение моего долга – повергнуть наземь гнилое древо… Мня себя женихом, я держал во длани моей расцветшую ветвь миндаля, но я был дровосеком. Помните, как мы ходили всюду по Галилее и возглашали, танцуя:
«Земля прекрасна, земля и небо суть одно, ныне расцветет Рай и мы вступим в него!» Это был сон, товарищи, теперь же мы проснулись.
– Стало быть, нет Царства Небесного? – испуганно воскликнул Петр.
– Есть, Петр, есть, но пребывает оно внутри нас. Внутри нас – Царство Небесное, а вокруг нас – Царство Лукавого. Два эти царства воюют друг с другом. Война! Война! Первый наш долг – повергнуть долу этой секирой Сатану.
– Какого Сатану?
– Мир, окружающий нас. Мужайтесь, товарищи, – не на свадьбу, но на войну позвал я вас. Простите меня: я и сам того не ведал. Но тот из вас, кто будет думать о жене, детях, полях и собственном счастье, – да удалится! В этом нет позора. Пусть он примет решение, спокойно простится с нами и ступает себе своей дорогой. Еще не поздно.
Он умолк и одного за другим обвел взглядом товарищей. Никто не двинулся с места. Вечерняя звезда катилась вниз за ветвями кедра, словно крупная капля воды. Ночные птицы просыпались, встряхивая перья. С гор дул свежий ветерок.
И вдруг среди этого ласкового вечера встрепенулся Петр.
– Куда ты, туда и я, Учитель! – воскликнул он. – Буду сражаться вместе с тобой до самой смерти.
– Ты изъясняешься высоким слогом, Петр, и это мне не нравится. Мы вступаем на трудный путь, Петр. Люди набросятся на нас – разве есть им дело до собственного спасения? Разве когда-нибудь было так, чтобы пророк поднялся спасать народ, а народ не побил его камнями? Мы вступаем на трудный путь, так что, Петр, стисни зубы покрепче, чтобы душа не выскочила. Плоть слаба, не верь ей… Слышишь?! Я к тебе обращаюсь, Петр!
На глазах у Петра выступили слезы.
– Ты не доверяешь мне, Учитель? – тихо пробормотал он. – Знай же, что я, не вызывающий у тебя доверия, в один прекрасный день умру за тебя.
Иисус протянул руку и ласково потрепал Петра по колену.
– Может быть… Может быть… – тихо сказал он. – Прости меня, Петр, дорогой мой. Затем он обратился к остальным:
– Иоанн Креститель крестил водой, и за это его убили. Я буду крестить огнем и нынешней ночью прямо говорю вам это, чтобы вы знали про то и не сетовали, когда наступят черные дни. Прежде чем повести вас, я говорю, куда мы направляемся: к смерти, а после смерти – к бессмертию. Таков наш путь. Вы готовы?
Ученики пребывали в состоянии оцепенения. Этот голос был суров. Он больше не играл, не смеялся, а призывал к оружию. Стало быть, чтобы попасть в Царство Небесное, нужно пройти через смерть?
Неужели нет другого пути? Они были простыми, бедными работягами, к тому же необразованными, а мир был богат и всесилен, – разве они могут тягаться с ним? Если бы ангелы явились с неба помочь им! Но никто из них никогда не видел, чтобы ангел ходил по земле и помогал убогим и гонимым. Поэтому они молчали и тайком все думали промеж себя, сколь велика ожидающая их опасность. Иуда искоса поглядывал на них и горделиво посмеивался: только он один не думал об опасности. Он отправлялся на войну, презирая смерть, и не заботился не только о собственном теле, но даже о собственной душе: великая страсть владела им, и погибнуть ради нее было для Иуды большим счастьем. Первым отважился заговорить Петр.
– А ангелы спустятся ли с неба нам на помощь? – спросил он.
– Мы сами ангелы Божьи на земле, Петр, – ответил Иисус. – Других ангелов нет.
– Стало быть, мы сами свершим все это? Не так ли, Учитель? – спросил Иаков. Иисус поднялся. Брови его вздрагивали.
– Уходите! – крикнул он. – Оставьте меня!
– Я не оставлю тебя одного, Учитель! – воскликнул Иоанн. – Я буду с тобой до смерти!
– И я тоже, Учитель. – С этими словами Андрей бросился к ногам наставника и обнял его колени.
Две крупные слезы скатились с глаз Петра, но он промолчал. А Иаков только опустил голову – он был настоящий молодец и стыдился проявления чувств.
– А ты, брат мой Иуда? – спросил Иисус, видя, что рыжебородый молча, угрюмо смотрит на них.
– Я не бросаю слов на ветер, – резко ответил тот. – И не плачу, как Петр. Пока рука твоя держит секиру, я буду с тобой. Бросишь ее – и я тебя брошу. Ты ведь знаешь – я следую не за тобой, а за секирой.
– И не стыдно тебе так разговаривать с Учителем? – сказал Петр.
Но Иисус только обрадовался:
– Иуда прав. Я тоже следую за секирой, товарищи!
Все расположились на земле, прислонившись к кедру. Звезды заполнили небо.
– С этого мгновения мы поднимаем стяг Божий и отправляемся на войну, – сказал Иисус. – Звезда и крест вышиты на стяге Божьем. В добрый час!
Все молчали. Они приняли решение, и сердца их исполнились мужества.
– Я снова буду говорить с вами притчами, – обратился Иисус к ученикам, которых уже поглотила темнота. – Вот вам последняя притча, перед тем как мы вступим в сражение. Знайте, что земля покоится на семи колоннах, колонны – на воде, вода – на облаке, облако – на ветре, ветер – на грозе, гроза – на громе, а гром лежит у ног Божьих, словно секира.
– Я не понимаю, Учитель, – сказал Иоанн и покраснел.
– Ты поймешь эти, когда состаришься, удалишься отшельником на остров, небеса разверзнутся над тобой и мысли твои запылают пламенем, Иоанн, сыне грома! – ответил Иисус, ласково потрепав по волосам любимого ученика.
Он умолк, ибо впервые осознал столь отчетливо, что есть гром Божий. Секира, лежащая у ног Божьих. Секира, от которой тянется вереница взаимозависимости – гроза, ветер, облако, вода и вся земля. Годы прожил он с людьми и годы – со Святыми Писаниями, и никто не разъяснил ему страшную тайну. Какую тайну? Что гром есть Сын Божий, Мессия. Он и придет очистить землю.
– Соратники, – сказал Иисус, и в это мгновение Петр заметил, как во тьме на челе его вырастают, словно рога, два языка пламени. – Соратники, вы знаете, что я ходил в пустыню встречаться с Богом. Я мучился от голода и жажды, горел в огне и сидел, скорчившись, на камне, призывая Бога явиться. Демоны бились надо мною, словно валы, которые сталкиваются друг с другом, разбиваются в пену и откатываются обратно. Вначале – демоны тела, затем – демоны разума и, наконец, самые могущественные – демоны сердца. Но словно стальной щит держал я перед собой Бога, и песок вокруг меня покрывался обломанными когтями, зубами и рогами. И тогда мощный глас раздался вверху надо мной: «Встань! Возьми секиру, принесенную тебе Предтечей, и руби!»
– И никто не спасется? – воскликнул Петр. Но Иисус не слышал его.
– Длань моя отяжелела в тот же миг, словно кто-то вложил в нее секиру. Я поднялся, и, пока поднимался, снова раздался глас: «Новый потоп разразится, Сыне Плотника, но уже не водный, а огненный. Сооруди новый Ковчег, избери святых и введи их в оный!» Избрание началось, товарищи, Ковчег готов, дверь его открыта – входите внутрь!
Все пришли в движение, засуетились и столпились вокруг Иисуса, словно он и был Ковчегом, в который надлежало войти.
– И вновь раздался глас: «Сыне Давидов, как только языки пламени улягутся и Ковчег пристанет в Новом Иерусалиме, взойди на престол предков своих и властвуй над людьми! Старая земля исчезнет, старое небо исчезнет, новое небо будет простираться над главами святых, и звезды засияют в семь крат более – в семь крат более и очи людские».
– Учитель! – снова воскликнул Петр. – Да не умрем мы, не узрев этого дня, не воссев по обе стороны престола твоего, – все мы, твои соратники!
Но Иисус не слышал его. Углубившись в огненное созерцание пустыни, он продолжал:
– И в последний раз раздался глас над главой моей:
«Сыне Божий, прими мое благословение!»
Все звезды уже высыпали на небо и совсем низко повисли в ту ночь между небом и людьми.
– С чего мы начнем наш поход, Учитель? – спросил Андрей.
– Бог сотворил тело мое, взяв землю из Назарета, – ответил Иисус. – Стало быть, мой долг отправиться сражаться перво-наперво в Назарет. Там тело мое должно начать свое претворение в дух.
– А затем – в Капернаум спасать наших родителей, – сказал Иаков.
– А затем – в Магдалу, дабы взять в Ковчег и злополучную Магдалину, – предложил Андрей.
– А затем – по всему свету! – воскликнул Иоанн, раскрыв объятия, словно принимая в них Запад и Восток.
Слушая их, Петр засмеялся:
– А я вот подумываю о нашем брюхе. Чем мы будем питаться в Ковчеге? Поэтому предлагаю взять с собой только животных, пригодных в пищу. К чему нам, клянусь Богом, львы да мошкара?
Он был голоден, и помыслы его были устремлены лишь к еде. Все засмеялись.
– Одна только пища у тебя на уме, а речь идет о спасении мира, – урезонил его Иаков.
– У всех вас на уме то же самое, только вы про то помалкиваете, – возразил Петр. – У меня же что на уме, то и на языке, все равно, хорошее или плохое. Куда мои помыслы – туда и я. Потому злые языки и зовут меня ветряной мельницей. Разве я не прав, Учитель?
Лицо Иисуса смягчилось, он улыбнулся. Старая притча пришла ему на ум.
– Был некогда раввин, желавший найти человека, который умел бы мастерски играть на трубе, чтобы звуками ее созывать верующих в синагогу. И вот объявил он, что созывает умелых трубачей, дабы испытать и выбрать наиболее, достойного. Пришли к нему пятеро лучших трубачей, и каждый показал свое искусство. Как закончили они играть, стал раввин спрашивать их одного за другим: «О чем ты думаешь, дитя мое, когда дуешь в трубу?» Один сказал: «Я думаю о Боге». Другой сказал: «Я думаю о спасении Израиля». Третий сказал: «Я думаю о голодных бедняках…», а четвертый – «Я думаю о вдовах и сиротах». Только пятый, самый невзрачный, молча стоял позади всех в углу. «А ты, дитя мое, о чем ты думаешь, когда дуешь в трубу?» – спросил раввин. «Старче, – ответил тот, покраснев, – я беден и необразован, а у меня четыре дочери, которым я не в состоянии дать приданое, чтобы бедняжки вышли замуж. Когда я играю на трубе, то думаю вот что: «Боже, ты видишь, как я тружусь для тебя изо всех сил: пошли же четырех женихов моим дочерям!» «Прими мое благословение! – сказал раввин. – Я выбираю тебя». Иисус засмеялся и сказал, обращаясь к Петру:
– Прими мое благословение, Петр, – я выбираю тебя. Еда на уме – еда и на языке. Бог на уме – Бог и на языке: вот это по-честному! Поэтому тебя и называют ветряной мельницей, но я выбираю тебя. Ты – ветряная мельница, которая будет молоть зерно ради хлеба, которым насытятся люди.
У них был кусок хлеба. Иисус взял его и разделил. Каждому досталась какая-то кроха, но Учитель благословил ее, и они утолили голод. А затем положили друг другу голову на плечо и уснули.
Ночью все спит, отдыхает и растет – камни, вода и души людские. И когда утром товарищи проснулись, души их выросли и заняли все тело. Тела их наполнились радостью и уверенностью.
В путь они вышли еще до рассвета. Воздух был прохладен. На небе, которое выглядело уже по-осеннему, собрались облака. Запоздавшие журавли пролетели, направляясь к югу и ведя за собой ласточек. Товарищи шагали налегке, земля и небо соединились в их сердцах, и даже самый ничтожный камешек сиял, исполненный Бога.
Иисус одиноко шагал впереди. Он целиком ушел в раздумья, уповая только на милость Божью. Он знал, что теперь сжег за собой корабли и возврата назад уже не было. Судьба увлекала его вперед, он следовал за ней.
Как Бог решил, так и будет! Его ли это судьба?
Вдруг он снова услышал таинственные шаги, которые вот уже столько времени неумолимо следовали за ним. Он напряг слух, прислушался. Да, это были они: быстрые, тяжелые, решительные. Но теперь они ступали не позади, а впереди, и вели его за собой…
«Так лучше, – подумал он. – Так лучше. Теперь я уже не собьюсь с пути…»
Он обрадовался и ускорил шаг. Ему показалось, что эти стопы спешили, и он пошел быстрее. Он шел вперед, спотыкаясь о камни, перепрыгивая через канавы. Он спешил. «Идем! Идем!» – шептал он своему невидимому вожатому и шел вперед.
И вдруг вскрикнул, почувствовав в руках и ногах страшную боль, словно их пронзили гвоздями, и опустился на камень. Холодный пот витыми струйками бежал по его телу… На какое-то мгновение в голове помутилось, земля провалилась под ногами и вокруг раскинулось темное, дикое, пустынное море. Только какая-то маленькая красная лодочка с туго раздутым парусом отважно плыла по волнам. Иисус смотрел на нее, смотрел и улыбался.
«Это сердце мое, – прошептал он. – Это сердце мое…»
Затем в голове снова прояснилось, боль утихла, а когда ученики подошли к нему, то увидели, что он сидит на камне и улыбается спокойной улыбкой.
– Пошли! Быстрее! – сказал он и поднялся.
Глава 21
Суббота подобна благообразному отроку, почивающему на коленях у Бога. Вместе с ним почивает вода, не вьют гнезда птицы, прекращают работу люди. Они принаряжаются, прихорашиваются и отправляются в синагогу, чтобы увидеть, как раввин разворачивает священный свиток, в котором красными и черными письменами начертан Закон Божий, и услышать, как искушенные в письменах верующие с великим искусством изыскивают и находят в каждом слове, в каждом слоге волю Божью.
Была суббота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Прошла первая ночь. Иисус молча смотрел на звезды, а вокруг него спали усталые ученики, и только голубые глаза Иуды искрились в темноте: оба они бодрствовали друг против друга, не проронив ни слова.
На рассвете они снова отправились в путь, оставили позади камни Иудеи и вступили на белые земли Самарии. Одиноко стоял колодец Иакова, поблизости не было ни одной женщины, которая набрала бы воды и дала им напиться. Спешно миновали они вероотступническую землю, и вот уже впереди показались желанные горы укрытый снегами Хермон, ласковый Табор, святой Кармил.
День потускнел. Они улеглись под густоветвистым кедром, и смотрели, как исчезает солнце, а Иоанн читал вечернюю молитву.
«Отвори нам врата Твои, Господи! День клонится к закату, солнце садится, солнце исчезает. Мы пришли ко вратам Твоим, Господи, отвори нам. Вечный, мы молим Тебя: «прости нас, Вечный, мы молим Тебя: помилуй нас. Вечный, спаси нас!»
Воздух был темно-голубым, небо уже утратило солнце, но еще не обрело звезды и, лишенное убранства, склонилось над землей. В этом неопределенном полумраке белели упершиеся в землю изящные, с длинными пальцами руки Иисуса. Вечерняя молитва все еще звучала и творила внутри него. Он слышал, как руки людские в страхе и отчаянии стучались во врата Господни, но врата не отворялись. Люди все стучали и кричали. Что кричали они?
Пытаясь разобрать голоса, он закрыл глаза. Дневные птицы уже возвратились в свои гнезда, ночные еще не проснулись, людские селения были далеко – сюда не долетал ни человеческий крик, ни собачий лай, а ученики его шептали вечернюю молитву, но были уже сонны, и святые слова беззвучно канули внутри них. Иисус же слышал, как внутри него стучатся во врата Господни – в сердце его. Стучатся в его горячее человеческое сердце и кричат:
– Отвори нам! Отвори! Спаси нас!
Грудь Иисуса вздымалась, словно и сам он стучался, умоляя сердце свое раскрыться. И среди этой внутренней борьбы, когда ему казалось, будто он пребывает в полном одиночестве, он вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на него сзади. Он обернулся. Холодно горящие глаза Иуды впились в него. Ужас объял Иисуса. Неукротимым гордым зверем был этот рыжебородый. Из всех учеников он был самым близким и самым далеким. Казалось, никому другому не должен он был давать объяснений – только одному Иуде. Он протянул вперед правую руку:
– Взгляни, брат Иуда. Что у меня в руке?
Рыжебородый вытянул шею, пытаясь разглядеть в полумраке.
– Ничего, – ответил он. – Ничего не вижу.
– Сейчас увидишь, – сказал Иисус и улыбнулся.
– Царство Небесное, – сказал Андрей.
– Зерно, – сказал Иоанн. – Помнить, Учитель, что сказал ты, когда впервые открыл уста и заговорил перед нами у озера? «Вышел сеятель сеять семя свое…»
– А ты что скажешь, Петр? – спросил Иисус.
– Что тут сказать, Учитель? Если спросить глаза, ничего. Если спросить сердце – все. Между этими двумя пределами колеблются мысли мои.
– А ты, Иаков?
– Ничего. Извини, Учитель, но у тебя в руке ничего нет.
– Смотрите! – воскликнул Иисус и рывком поднял руку вверх.
Рука поднялась и столь же стремительно опустилась вниз, приведя учеников в ужас. Иуда побагровел от радости, все лицо его сияло. Он схватил руку Иисуса и поцеловал ее.
– Учитель, я видел! Видел! В руке твоей секира Крестителя! – воскликнул Иуда и тут же разозлился сам на себя за то, что не смог скрыть радости. Он отпрянул и прислонился к стволу кедра.
И тогда раздался спокойный, суровый голос Учителя:
– Он принес ее мне и оставил у корней сгнившего древа. Для того он и был рожден, чтобы принести ее мне. Ничего больше он не мог. Я пришел, нагнулся и взял секиру. Для того я и был рожден. А теперь начинается исполнение моего долга – повергнуть наземь гнилое древо… Мня себя женихом, я держал во длани моей расцветшую ветвь миндаля, но я был дровосеком. Помните, как мы ходили всюду по Галилее и возглашали, танцуя:
«Земля прекрасна, земля и небо суть одно, ныне расцветет Рай и мы вступим в него!» Это был сон, товарищи, теперь же мы проснулись.
– Стало быть, нет Царства Небесного? – испуганно воскликнул Петр.
– Есть, Петр, есть, но пребывает оно внутри нас. Внутри нас – Царство Небесное, а вокруг нас – Царство Лукавого. Два эти царства воюют друг с другом. Война! Война! Первый наш долг – повергнуть долу этой секирой Сатану.
– Какого Сатану?
– Мир, окружающий нас. Мужайтесь, товарищи, – не на свадьбу, но на войну позвал я вас. Простите меня: я и сам того не ведал. Но тот из вас, кто будет думать о жене, детях, полях и собственном счастье, – да удалится! В этом нет позора. Пусть он примет решение, спокойно простится с нами и ступает себе своей дорогой. Еще не поздно.
Он умолк и одного за другим обвел взглядом товарищей. Никто не двинулся с места. Вечерняя звезда катилась вниз за ветвями кедра, словно крупная капля воды. Ночные птицы просыпались, встряхивая перья. С гор дул свежий ветерок.
И вдруг среди этого ласкового вечера встрепенулся Петр.
– Куда ты, туда и я, Учитель! – воскликнул он. – Буду сражаться вместе с тобой до самой смерти.
– Ты изъясняешься высоким слогом, Петр, и это мне не нравится. Мы вступаем на трудный путь, Петр. Люди набросятся на нас – разве есть им дело до собственного спасения? Разве когда-нибудь было так, чтобы пророк поднялся спасать народ, а народ не побил его камнями? Мы вступаем на трудный путь, так что, Петр, стисни зубы покрепче, чтобы душа не выскочила. Плоть слаба, не верь ей… Слышишь?! Я к тебе обращаюсь, Петр!
На глазах у Петра выступили слезы.
– Ты не доверяешь мне, Учитель? – тихо пробормотал он. – Знай же, что я, не вызывающий у тебя доверия, в один прекрасный день умру за тебя.
Иисус протянул руку и ласково потрепал Петра по колену.
– Может быть… Может быть… – тихо сказал он. – Прости меня, Петр, дорогой мой. Затем он обратился к остальным:
– Иоанн Креститель крестил водой, и за это его убили. Я буду крестить огнем и нынешней ночью прямо говорю вам это, чтобы вы знали про то и не сетовали, когда наступят черные дни. Прежде чем повести вас, я говорю, куда мы направляемся: к смерти, а после смерти – к бессмертию. Таков наш путь. Вы готовы?
Ученики пребывали в состоянии оцепенения. Этот голос был суров. Он больше не играл, не смеялся, а призывал к оружию. Стало быть, чтобы попасть в Царство Небесное, нужно пройти через смерть?
Неужели нет другого пути? Они были простыми, бедными работягами, к тому же необразованными, а мир был богат и всесилен, – разве они могут тягаться с ним? Если бы ангелы явились с неба помочь им! Но никто из них никогда не видел, чтобы ангел ходил по земле и помогал убогим и гонимым. Поэтому они молчали и тайком все думали промеж себя, сколь велика ожидающая их опасность. Иуда искоса поглядывал на них и горделиво посмеивался: только он один не думал об опасности. Он отправлялся на войну, презирая смерть, и не заботился не только о собственном теле, но даже о собственной душе: великая страсть владела им, и погибнуть ради нее было для Иуды большим счастьем. Первым отважился заговорить Петр.
– А ангелы спустятся ли с неба нам на помощь? – спросил он.
– Мы сами ангелы Божьи на земле, Петр, – ответил Иисус. – Других ангелов нет.
– Стало быть, мы сами свершим все это? Не так ли, Учитель? – спросил Иаков. Иисус поднялся. Брови его вздрагивали.
– Уходите! – крикнул он. – Оставьте меня!
– Я не оставлю тебя одного, Учитель! – воскликнул Иоанн. – Я буду с тобой до смерти!
– И я тоже, Учитель. – С этими словами Андрей бросился к ногам наставника и обнял его колени.
Две крупные слезы скатились с глаз Петра, но он промолчал. А Иаков только опустил голову – он был настоящий молодец и стыдился проявления чувств.
– А ты, брат мой Иуда? – спросил Иисус, видя, что рыжебородый молча, угрюмо смотрит на них.
– Я не бросаю слов на ветер, – резко ответил тот. – И не плачу, как Петр. Пока рука твоя держит секиру, я буду с тобой. Бросишь ее – и я тебя брошу. Ты ведь знаешь – я следую не за тобой, а за секирой.
– И не стыдно тебе так разговаривать с Учителем? – сказал Петр.
Но Иисус только обрадовался:
– Иуда прав. Я тоже следую за секирой, товарищи!
Все расположились на земле, прислонившись к кедру. Звезды заполнили небо.
– С этого мгновения мы поднимаем стяг Божий и отправляемся на войну, – сказал Иисус. – Звезда и крест вышиты на стяге Божьем. В добрый час!
Все молчали. Они приняли решение, и сердца их исполнились мужества.
– Я снова буду говорить с вами притчами, – обратился Иисус к ученикам, которых уже поглотила темнота. – Вот вам последняя притча, перед тем как мы вступим в сражение. Знайте, что земля покоится на семи колоннах, колонны – на воде, вода – на облаке, облако – на ветре, ветер – на грозе, гроза – на громе, а гром лежит у ног Божьих, словно секира.
– Я не понимаю, Учитель, – сказал Иоанн и покраснел.
– Ты поймешь эти, когда состаришься, удалишься отшельником на остров, небеса разверзнутся над тобой и мысли твои запылают пламенем, Иоанн, сыне грома! – ответил Иисус, ласково потрепав по волосам любимого ученика.
Он умолк, ибо впервые осознал столь отчетливо, что есть гром Божий. Секира, лежащая у ног Божьих. Секира, от которой тянется вереница взаимозависимости – гроза, ветер, облако, вода и вся земля. Годы прожил он с людьми и годы – со Святыми Писаниями, и никто не разъяснил ему страшную тайну. Какую тайну? Что гром есть Сын Божий, Мессия. Он и придет очистить землю.
– Соратники, – сказал Иисус, и в это мгновение Петр заметил, как во тьме на челе его вырастают, словно рога, два языка пламени. – Соратники, вы знаете, что я ходил в пустыню встречаться с Богом. Я мучился от голода и жажды, горел в огне и сидел, скорчившись, на камне, призывая Бога явиться. Демоны бились надо мною, словно валы, которые сталкиваются друг с другом, разбиваются в пену и откатываются обратно. Вначале – демоны тела, затем – демоны разума и, наконец, самые могущественные – демоны сердца. Но словно стальной щит держал я перед собой Бога, и песок вокруг меня покрывался обломанными когтями, зубами и рогами. И тогда мощный глас раздался вверху надо мной: «Встань! Возьми секиру, принесенную тебе Предтечей, и руби!»
– И никто не спасется? – воскликнул Петр. Но Иисус не слышал его.
– Длань моя отяжелела в тот же миг, словно кто-то вложил в нее секиру. Я поднялся, и, пока поднимался, снова раздался глас: «Новый потоп разразится, Сыне Плотника, но уже не водный, а огненный. Сооруди новый Ковчег, избери святых и введи их в оный!» Избрание началось, товарищи, Ковчег готов, дверь его открыта – входите внутрь!
Все пришли в движение, засуетились и столпились вокруг Иисуса, словно он и был Ковчегом, в который надлежало войти.
– И вновь раздался глас: «Сыне Давидов, как только языки пламени улягутся и Ковчег пристанет в Новом Иерусалиме, взойди на престол предков своих и властвуй над людьми! Старая земля исчезнет, старое небо исчезнет, новое небо будет простираться над главами святых, и звезды засияют в семь крат более – в семь крат более и очи людские».
– Учитель! – снова воскликнул Петр. – Да не умрем мы, не узрев этого дня, не воссев по обе стороны престола твоего, – все мы, твои соратники!
Но Иисус не слышал его. Углубившись в огненное созерцание пустыни, он продолжал:
– И в последний раз раздался глас над главой моей:
«Сыне Божий, прими мое благословение!»
Все звезды уже высыпали на небо и совсем низко повисли в ту ночь между небом и людьми.
– С чего мы начнем наш поход, Учитель? – спросил Андрей.
– Бог сотворил тело мое, взяв землю из Назарета, – ответил Иисус. – Стало быть, мой долг отправиться сражаться перво-наперво в Назарет. Там тело мое должно начать свое претворение в дух.
– А затем – в Капернаум спасать наших родителей, – сказал Иаков.
– А затем – в Магдалу, дабы взять в Ковчег и злополучную Магдалину, – предложил Андрей.
– А затем – по всему свету! – воскликнул Иоанн, раскрыв объятия, словно принимая в них Запад и Восток.
Слушая их, Петр засмеялся:
– А я вот подумываю о нашем брюхе. Чем мы будем питаться в Ковчеге? Поэтому предлагаю взять с собой только животных, пригодных в пищу. К чему нам, клянусь Богом, львы да мошкара?
Он был голоден, и помыслы его были устремлены лишь к еде. Все засмеялись.
– Одна только пища у тебя на уме, а речь идет о спасении мира, – урезонил его Иаков.
– У всех вас на уме то же самое, только вы про то помалкиваете, – возразил Петр. – У меня же что на уме, то и на языке, все равно, хорошее или плохое. Куда мои помыслы – туда и я. Потому злые языки и зовут меня ветряной мельницей. Разве я не прав, Учитель?
Лицо Иисуса смягчилось, он улыбнулся. Старая притча пришла ему на ум.
– Был некогда раввин, желавший найти человека, который умел бы мастерски играть на трубе, чтобы звуками ее созывать верующих в синагогу. И вот объявил он, что созывает умелых трубачей, дабы испытать и выбрать наиболее, достойного. Пришли к нему пятеро лучших трубачей, и каждый показал свое искусство. Как закончили они играть, стал раввин спрашивать их одного за другим: «О чем ты думаешь, дитя мое, когда дуешь в трубу?» Один сказал: «Я думаю о Боге». Другой сказал: «Я думаю о спасении Израиля». Третий сказал: «Я думаю о голодных бедняках…», а четвертый – «Я думаю о вдовах и сиротах». Только пятый, самый невзрачный, молча стоял позади всех в углу. «А ты, дитя мое, о чем ты думаешь, когда дуешь в трубу?» – спросил раввин. «Старче, – ответил тот, покраснев, – я беден и необразован, а у меня четыре дочери, которым я не в состоянии дать приданое, чтобы бедняжки вышли замуж. Когда я играю на трубе, то думаю вот что: «Боже, ты видишь, как я тружусь для тебя изо всех сил: пошли же четырех женихов моим дочерям!» «Прими мое благословение! – сказал раввин. – Я выбираю тебя». Иисус засмеялся и сказал, обращаясь к Петру:
– Прими мое благословение, Петр, – я выбираю тебя. Еда на уме – еда и на языке. Бог на уме – Бог и на языке: вот это по-честному! Поэтому тебя и называют ветряной мельницей, но я выбираю тебя. Ты – ветряная мельница, которая будет молоть зерно ради хлеба, которым насытятся люди.
У них был кусок хлеба. Иисус взял его и разделил. Каждому досталась какая-то кроха, но Учитель благословил ее, и они утолили голод. А затем положили друг другу голову на плечо и уснули.
Ночью все спит, отдыхает и растет – камни, вода и души людские. И когда утром товарищи проснулись, души их выросли и заняли все тело. Тела их наполнились радостью и уверенностью.
В путь они вышли еще до рассвета. Воздух был прохладен. На небе, которое выглядело уже по-осеннему, собрались облака. Запоздавшие журавли пролетели, направляясь к югу и ведя за собой ласточек. Товарищи шагали налегке, земля и небо соединились в их сердцах, и даже самый ничтожный камешек сиял, исполненный Бога.
Иисус одиноко шагал впереди. Он целиком ушел в раздумья, уповая только на милость Божью. Он знал, что теперь сжег за собой корабли и возврата назад уже не было. Судьба увлекала его вперед, он следовал за ней.
Как Бог решил, так и будет! Его ли это судьба?
Вдруг он снова услышал таинственные шаги, которые вот уже столько времени неумолимо следовали за ним. Он напряг слух, прислушался. Да, это были они: быстрые, тяжелые, решительные. Но теперь они ступали не позади, а впереди, и вели его за собой…
«Так лучше, – подумал он. – Так лучше. Теперь я уже не собьюсь с пути…»
Он обрадовался и ускорил шаг. Ему показалось, что эти стопы спешили, и он пошел быстрее. Он шел вперед, спотыкаясь о камни, перепрыгивая через канавы. Он спешил. «Идем! Идем!» – шептал он своему невидимому вожатому и шел вперед.
И вдруг вскрикнул, почувствовав в руках и ногах страшную боль, словно их пронзили гвоздями, и опустился на камень. Холодный пот витыми струйками бежал по его телу… На какое-то мгновение в голове помутилось, земля провалилась под ногами и вокруг раскинулось темное, дикое, пустынное море. Только какая-то маленькая красная лодочка с туго раздутым парусом отважно плыла по волнам. Иисус смотрел на нее, смотрел и улыбался.
«Это сердце мое, – прошептал он. – Это сердце мое…»
Затем в голове снова прояснилось, боль утихла, а когда ученики подошли к нему, то увидели, что он сидит на камне и улыбается спокойной улыбкой.
– Пошли! Быстрее! – сказал он и поднялся.
Глава 21
Суббота подобна благообразному отроку, почивающему на коленях у Бога. Вместе с ним почивает вода, не вьют гнезда птицы, прекращают работу люди. Они принаряжаются, прихорашиваются и отправляются в синагогу, чтобы увидеть, как раввин разворачивает священный свиток, в котором красными и черными письменами начертан Закон Божий, и услышать, как искушенные в письменах верующие с великим искусством изыскивают и находят в каждом слове, в каждом слоге волю Божью.
Была суббота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57