А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Здесь выложена электронная книга Завещанная река автора по имени Знаменский Анатолий Дмитриевич. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Знаменский Анатолий Дмитриевич - Завещанная река.

Размер архива с книгой Завещанная река равняется 50.3 KB

Завещанная река - Знаменский Анатолий Дмитриевич => скачать бесплатную электронную книгу



OCR Longsoft
Анатолий Дмитриевич Знаменский
Завещанная река
Историческая повесть-сказ.
Что нынче знается, то завтра скажется…
Пословица
1
В лето 7216-е от сотворения мира великие бунты были на Дону и Слободской Украине, умылось кровью Дикое Поле. А потом лютая зима прошла, и с полой водой ждали царя в замирившемся Черкасске.
Уже отчадили по дальним и ближним станицам последние пожары и размели конские хвосты тот горький пепел по степным дорогам. И первое половодье на Дону отбушевало, и пошла уже вслед снеговой, бурной воде другая, полумеженная, теплая вода – но не было успокоения в стольном казачьем городке.
Царь Петр Алексеевич спускался вниз по Дону – не шутка.
И хоть ярко пылало солнце в прозрачно-голубом небе, звенели на разные голоса птицы в той голубени и отрадно пушился золотыми барашками прибрежный ивняк, молча и угрюмо стояли на высоком причальном угоре войсковые старшины с хлебом-солью, и виделась им в верховьях сизая, непроглядная мгла. Знали, что пусто ныне Дикое Поле, разорены и сожжены царскими батальщиками веселые казачьи городки по Донцу, Хопру и Медведице, по Бузулуку, Иловле и Айдару, что за спиною – голод и мор, похоронный плач и смятение, а у царя – свой спрос.
Погуляли казачки вволю, попели разудалые песни с Булавиным да Игнашкой Некрасовым, пустили боярскую кровь ручьями от Камышина до Воронежа – пришло время ответ держать, в упор смотреть в бесноватые очи царя Ерохи.
Вышли толпой на причальный стружемент, сбились кучно, дабы не выделяться на миру ни шапкой, ни ухваткой, а на плечах не парча и бархат, как в старые времена, – зипуны дырявые. Теперь одна надёжа – на царскую милость…
Смотрели на затопленное обдонское займище, на высокую и мутную воду… И мутен, дробен и текуч был взгляд длинновязого атамана, стоявшего под войсковым бунчуком в окружении старшин. Крепился Илья Зерщиков, супил срослые Свои брови, что смолоду сулили ему счастье, ан глаза-то и его выдавали.
Кондрата Булавина, главного зачинщика, он все ж таки сумел провести в горячую нору, головой выдать, но беда, что не живого, а мертвого. Про то – первый спрос будет. А второй спрос – почему Игната Некрасова на Кубань упустил, в турские земли. А третий спрос – почему с тем вором Игнашкой двадцать тыщ сердовых казаков ушло, да еще сто тыщ стариков да баб с детвой… Куда смотрели, черкасские казаки?
А ну как спросит царь еще и про старую веру?
Атаман Зерщиков вздохнул, оглянулся и зубы стиснул. Поймал летучий и уклончивый взгляд первого помощника своего Тимохи Соколова, и оттого в груди что-то перекатилось горячей, смертной пулей, душа ёкнула.
"Иуда! Рядом стоит, а у самого – камень за пазухой…"
– Держишься, Илья? – шевельнул бунчуком над его головой Тимоха. – Держись! Не всякий гром бьет.
Зерщиков не обернулся больше, срослыми бровями дернул:
– А у тебя что, два ряда зубов, как у Некрасы, что ль? Пытки нам не будет, а уж кнута не миновать…
– С дурной рожи – да еще и нос долой! – хохотнул в ладошку Тимоха, чтобы не услыхали дурацкой шутки ближние старшины. – В случае чего, Илья, кинемся в ноги ему, мол: прости христа ради за прошлое да и напредки – тож…
«Смеется! Дурню и на похоронах – веселье…»
– Смутьян ты, Тимоха. Оборотень! – сказал Зерщиков, тая злобу. И снова упулился мутными глазами на текучую воду. Вздыхал и прикидывал.
Знал Илюха, что не только он доносил царю на Тимошку Соколова, но и дружок не дремал, слал тайные отписки… И грызла теперь его великая заботушка: кому из них государь поверит? А ну как не ему, атаману, а Тимохе – ближнему, бунчужному старшине?
Хотя, ежели правду сказать, так никому из них веры не будет: оба хороши…
Тут бабка надвое сказывала… Лукьян Максимов, первый атаман, в позапрошлом году тоже свое выгадывал, на Илюху Зерщикова надеялся, как на каменную гору, собирался Кондрата Булавина с головой выдать и на том царскую милость заслужить. А когда подошло туго, закричали на кругу: «В мешок да в воду его!» – так Илья первый кинулся над ним мешок завязывать…
А был ли у него, Зерщикова, в ту минуту какой иной выход? Ведь Кондрашка в самую силу взошел, его атаманом прокричали. Не было выхода. Не понять только, что завтрашний день скажет. Завтра – чья очередь?
За плечом снова заворошился Соколов, хохотнул в руку:
– Потеха! Один кинул – не докинул, другой кинул – перекинул, третий кинул – не попал!..
Он, видно, о том же самом думал, вражина. Надеется, значит?
А мутная вода с шумом катила вниз, плескала, завивалась тайными водоворотами вокруг толстых дубовых свай. Упадешь, сразу тебя в донную глубину затянет, как в ту давнюю ночку, у Крымской кручи. Когда Илюха еще молодым был, ходил с Кондрашкой косоглазых крымчаков шарпать…
Наволокло видения давних, полузабытых времен, в тревожную истому кинуло.
Эй, алай-булай, крымская сторонушка!
Сказать правду, он сызмальства завидовал Кондрашке, гулевому бурлаку из Трехизбянской станицы.
А с чего это пошло, так теперь уж трудно упомнить. На игрищах и скачках Зерщиковы, конечно, сроду в перворяд не вырывались, чересчур длинные ростом были, никакой невладанный конь под ними быстроты не давал, но и Кондрат на джигитовки не ходил в молодости, с домовитыми на спор не лез. В толпе стоял кажинный раз, сушеные горошины в рот кидал, посмеивался. И такая у него чудная привычка, говорят, была, что горошины эти он никогда не глотал целиком, а по-первам раскусывал. Одну половинку выплюнет, другую сжует…
Стоит и посмеивается, бывало. Не спешил на потешной скачке либо игрище себя показать, потому что знал, дьявол: как дойдет до настоящего дела, тогда, значит, его очередь… Сеча какая либо ночной поиск, и тогда он – в голове. А дневного света не выносил, окаянный, на темную ночку надеялся. «Молодой месяц, – говорит, – казачье солнышко! Не дремай!»
Соберутся иной раз бурлаки ватажкой, турка либо крымчака шарпать, Кондратия в походные атаманки выкликают доразу, в один голос. И тут уж ничего не переменишь, слава, такая.
Илюха понять этого не мог и, когда еще в бурлаках ходил, своего деда об этом спрашивал. Отчего, мол, Кондрашку Булавина в походные атаманы каждый раз, выкликают. А дед хотя и плохо слышал, все ж таки вопрос его взял в толк.
– А это уж всегда так, внучок, – сказал глухой дед. – Кому булава в руки, а кому – костыль с торбой…
Это уж всегда так.
Зерщиков очнулся, отогнал прошлые видения, ощутив в руке всю тяжесть войсковой булавы.
Вот она, родимая! С прошлой осени… Надолго ли?
А может, и пронесет стороной? Глуховатый дед в те давние годы часто гладил его по несмышленой голове, успокаивал:
«Не тужи, Илюшка, у тебя брови срослые, то – к счастью. Не поймал карася, поймаешь щуку! Мы, Зерщиковы, первые люди в войске, без нас и Дон-батюшка обмелеет!
Тяжелая булава, с высветленной за долгие годы рукоятью и литой головкой, напоминала о себе. А за спиной гомонили старшины, что-то такое прикидывали, и Зерщиков снова расслышал потешные слова Соколова:
– Не в том дело, что виноват, а в том, что не попадайся! Всяк крестится, да не всяк молится…
Этот оборотень свое мелет, Брешет на ветер, словно приблудный шакал, а того не понимает, что ныне всякий брех в царскую грамоту записывают. Хай шутит на свою голову…
Какие шутки к дьяволу! Вот почти год сжимала рука Зерщикова войсковую насеку, с того часа, когда вымолил он прощение у полковника Василия Долгорукого в обмен на Кондратову голову и на кругу наконец-то прокричали его атаманом, но не было за эти долгие месяцы ни дня счастия и успокоения. И нынче решится все. Жди!
Зерщиков с тайным страхом и жадностью смотрел с высокого стружемента вдоль по реке, туда, где в летучей туманной дымке прятались обдонские кручи и клином сходилась вороненая рябь вешнего Дона.
На валу ударила пушка.
– Показались! Плывут! Едет царь-батюшка!
– Замаячило! – кричали с вышнего вала и сторожевой клети. И еще ударила пушка.
Глухо раскололся выстрел и белый клубок дыма завертелся над стружементом. Зерщиков что-то разглядел вдали. Что-то маячило в тумане, похожее на корабельную мачту.
Илья вздохнул тяжко, с хрипом, и скользкий, отполированный за долгие годы ручник булавы вдруг запотел и стал влажным в его руке.
2
Еще и пушечные дымы не разволокло шалым ветром, а на валу что-то заволновались, притихли казаки. Затяжное молчание спустилось вниз, к стружементу, и вокруг атамана не стало гомона. Будто не хлеб-соль в руках, а могильный камень.
– Не корабль то, братцы… Не корабль! – ахнули на валу.
– Ворота плывут!
– Качели! Каких давно не было! С осени!
– Столбы с перекладиной, предтечные!
– Ох, сме-е-ертынька-а-а!.. – прорвался голос заполошной женки.
Зерщиков и сам теперь уж разглядел. С верховья, где далеким клином сходилась вспученная полой водой река, сносило по течению шаткий плотик с висельными воротами и смертной перекладиной. И колыхались на шворках длинные, черные тела висельников, а над ними вилось и каркало воронье.
Левым ухом учуял атаман, как тяжело и муторно дышит бунчужный есаул Тимошка, переминаясь с ноги на ногу. Видно, и его проняло.
– То – первая весточка нам от государя… – отдышавшись, выдавил из себя Соколов.
Зерщиков смолчал. Булава жгла ему руку.
Плот снесло ближе, он будто скатывался с бурунного стрежня и норовил пристать к берегу. На валу заголосили женки.
«Ежели пристанет, надобно немедля оттолкнуть багром…» – сообразил атаман с покорным бесстрастием. После обернулся к старшинам, сказал гневно:
– Дозорному и пушкарям ныне по сту плетей! Чтоб дарма не травили запал!
Плот все же не пристал, его проносило мимо. Совсем близко у стружемента, руку протяни – достанешь… О господи!
Сколько их, пять али шесть?
На длинных шворках тихо покачивались, вертелись вокруг себя, будто оказываясь на все стороны, пять мертвяков с закинутыми набок головами, в драных рубахах, босые, с желтыми костяными ступнями. А вместо ликов у них одно кровавое месиво.
На плече крайнего сидел молодой подорлик с взъерошенным загривком и жадно выклевывал черную глазницу.
Ружье ударило с дальнего конца стружемента – мимо. Подорлик лениво взмахнул крыльями, поднялся над виселицей и опять сел на другую голову.
Не первая то была виселица на Дону, всю прошлую осень они проплывали у черкасского берега, наводя страх и уныние на жителей. Привыкли уже к ним бывалые казаки из тех, кто остался в живых. Одна беда нынче тревожила всех: не по царскому ли указу спустили эту, Нынешнюю? Не упреждает ли заранее в чем царь-батюшка?
Пронесло, не ткнулась к берегу… Уплывает дальше, к Азову…
Старшины крестились, а Зерщиков стоял будто каменный, и желваки катались под выдубленной кожей на скулах. Бороды у него мало, как у татарина, ничего не спрячешь на голом лике.
– Ружья со стружемента убрать! Не доглядели, дьяволы! – сказал он, не оборачиваясь.
Пронесло. Уплывал плотик в понизовья, только краем чуть задел берег…
– Пушки зарядить! – приказал атаман.
Булава жгла руку, ан никому отдать нельзя, и дело надо вершить как надо, терпи, Илюха! У тебя брови срослые…
К морю Азовскому уплывала верховая виселица, тихо колыхалась на взбудораженной воде; уплывала, словно вчерашний день, и Зерщиков вновь вспомнил про Кондрата. Про лютую смерть его,
А было ли какое иное спасение?
Нет, не было.
Тогда зачем же душу туманить?
Велик ли грех свою душу-то спасти, а туманится, проклятая… И в глазах – дробная текучесть, словно морская пенная вода.
Эх, алай-булай, крымская сторонушка!
Было дело, дуванили Крым с Кондрашкой… Надевал Кондрат в ту пору не красный, не зеленый кафтан, а черный, чтобы в ночной тьме на вражьем берегу не маячить. Еще на своей пристани обходил челны и струги, проверял все снаряжение своими руками, чтобы крючья исправные были, веревок смоленых хватало. Без кошек этих на турские утесы не пойдешь! Пороховницы встряхивал, пистоли у молодых казаков из-за пояса выдергивал. Глянет на кого: «Чего дрожишь до заморозка, детина?» – «Страшно, Афанасьевич!..» – «А коли веры нету, так не ходил ба!» – «Да ведь оно какое дело… И колется, и хочется, Афанасьевич». – «Ну, то-то ж! Гляди бойчее, на утесах не мешкай, а там само дело укажет! Наши отцы и деды не боялись, в Кизилбаш и на Хвалынское море ходили. Тут дело такое: либо татары нам жить не дадут, либо мы им…»
Не Илюхе ли это он говорил тогда?
Илюха-то в первый раз шел в набег, ничего не знал. Глазами водил туда-сюда от испуга.
– Налетим мы на них, а чего же с ханом делать?
Кондрашка смеялся, задирал молодой курчавый подбородок:
– Чего делать-то? Эка задачу задал! Попервам снимем с него штаны басурманские, а плетей дадим русских! Потом уж поглядим, куда оно завернет!
И так у него до самого последнего часа было: по-первам головы снесем кому следует, потом оглядимся…
А было ли другое спасение у казаков?
Не было.
Тогда о чем гутарить?
С того первого набега Илюха Зерщиков женатым казаком стал. Ясырка Гюльнар доси у него в красной горнице сидит на сафьянных подушках и текинских коврах, как положено хозяйке богатого дома. Сладкая баба, с первой ночи по душе пришлась, и за нее он голову готов положить… Русское слово хорошо понимает ныне, а все вроде немая, в казачьи разговоры не вступает, пока не велишь. Бормочет свое до сих пор: «Биссмил-рах-рахим! И-и-я, алла! Ялла-валла!..»
То-то же! «Татары нам жить не дадут, либо мы им…»
Теперь уж трудно вспомнить тот, первый набег.
Ночь выпала жуткая, черная. Только море плескалось за шатким бортом да звезды над головой плясали хороводом, а с крымского берега наносило дымком, олеандром и другой, незнаемой, сонной травой. И уключины, загодя смазанные бараньим салом, не звякали, только голос Кондрашкин иной раз доносило с переднего струга:
– Не дремай! Кошки на длинном выпуске готовь! Ж-живо!
Ночь-то темнущая была, Илюха ничего не успел как следует разглядеть. Сперва на утесы лезли, потом по кустам крались, после у самой мечети очутились, потом – шум.
Тут уж огни замелькали, балачка басурманская поднялась. Увидал он татарина прямо перед собой – толстого, в распахнувшемся халате – и со страха рубанул кривой шашкой навкось, дальше побежал.
Толчея, шум и – самый зычный голос на удалении, голос Кондрата:
– Шар-рпай! Круши басурмана!
А чего другого казакам оставалось делать? От царя и бояр ушли, землю на Дону пахать – вновь в барское ярмо залазить, а турка не дает рыбу в море ловить. Казаком назвался, так уж не дремай!
До хана не доберешься, так бея захудалого али пашу в руки бери!
Куда ночь делась, не заметил Илья. Заря в полнеба загорелась шафраном, отступать пора. Бежал он с нагруженными конскими тороками по кустам, еле ноги уносил к берегу. Остановился на крутояре высоком, а ватага уже в лодках сидит, дожидается. Круто под ногами, а за спиной – татары…
– Погодите, братцы! – взмолился Илья с обрыва.
– Давай, прыгай! – орут снизу.
– Как – прыгай? – оторвалось у Илюхи сердце.
– А так и прыгай!
– Высоко…
– Ну оставайся.
Это Кондрашка ему шумнул со смехом. А Кондрат ежели шумнул, так уж думать нечего. Кинул Илюха торока тяжелые в лодку, перекрестился, глаза зажмурил и камнем – в воду.
Завертело его в волне, глотнул-таки соленой водицы, но кто-то арканом его успел подцепить, через борт перекинули. И весла разом поднялись, ударили вразрез волне. А ружья еще успели по татарской круче опорожнить, и все…
Пока обсушили, выкрутили ему штаны и рубаху, совсем уж светло стало, а крымский берег на самом краю моря остался, голубел, как птичье крылышко.
– Ничего, – сказал Кондрат Афанасьевич. – Одного Ваньку Запятина уходили басурмане, а так – ничего… В другой раз с них за Ваньку спросим!
И первогодка Илюху за плечо трогает:
– Отдышался, казак? Ничего, на берегу станем добро дуванить, согреешься!
Глянул Илья в его сторону и глаза зажмурил, голос потерял.
На носу атаманского струга ясырка сидела с оборванной чадрой. Сетка черная на плече у нее колыхалась, а на чистом лбу хитрый узор из серебряной канители с камешками диамантами и белым жемчугом… Не заметил Илюха ни красных штанишек ее ни мелких чедыгов с загнутыми носками, только глазищи заметил – мокрые, черные и длинные, как у невладанной кобылицы с Раздорского выпаса! Длинными, гнутыми ресницами часто хлопает, слезами обливается. «И-и-я, алла! И-я, алла!» – бормочет по-своему, и тонкие руки свои тянет к небу, вроде как из ямы басурманской просится.
– Ну, чего «я-алла»? – сурово спросил Кондратий, тая усмешку. – Никакой ты не алла, басурманская девка. Ничего худого тебе не будет. У нас, на Дону, баб не обижают!
Она от него отвернулась, на Илюху боком, несмело и просяще глянула.
Ну прямо ручная жар-птица!
– Видал? – спросил Кондратий.
– Чего она?
– Руки, видишь, я ей чересчур заломил, когда уговаривал с нами плыть, – засмеялся Кондрат.
– Она… на меня глядит, – признался Илюха.

Завещанная река - Знаменский Анатолий Дмитриевич => читать онлайн электронную книгу дальше


Было бы хорошо, чтобы книга Завещанная река автора Знаменский Анатолий Дмитриевич дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Завещанная река у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Завещанная река своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Знаменский Анатолий Дмитриевич - Завещанная река.
Если после завершения чтения книги Завещанная река вы захотите почитать и другие книги Знаменский Анатолий Дмитриевич, тогда зайдите на страницу писателя Знаменский Анатолий Дмитриевич - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Завещанная река, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Знаменский Анатолий Дмитриевич, написавшего книгу Завещанная река, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Завещанная река; Знаменский Анатолий Дмитриевич, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн