А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Вводную и заключительную главы пишу я. По одной главе напишут Марина и К. М. И вам, девочки, каждой по полглавы. Одну главу, по методике самоутешения, напишет наш знаменитый стихоткач Канопус. План этого великого труда будет вам представлен позднее, равно как и указания непосредственно к тексту. Предваряя работу, вы, девочки, должны подобрать наиболее характерные диалоги из тех, что вам приходилось вести во время стажировки. Или, если ничего интересного не найдете, сами придумайте диалоги, имеющие ярко выраженный иллюстративный характер. Это ясно? Превосходно. Тогда третий вопрос: самая опытная утешительница Марина на днях отправляется в длительную командировку. За границу.
Все застыли от удивления, а Марина, сидя обочь шефа и легкими движениями маникюрной пилки обрабатывая ногти, от неожиданности выронила пилку и произнесла «о!» с такой богатой и выразительной гаммой хорошо отрепетированного удивления, что шеф восхищенно крякнул и щелкнул пальцами:
– Учитесь, девочки, пока мы живы.
– А куда едет тетя Марина? – спросила быстроротая Зина.
– Все больше по северам, – объяснил шеф. – Северная Италия, северная Франция, северная Германия, северная Польша и так далее. Цель поездки отобрать материал о характерах и проблемах людей, проживающих в северных районах европейских стран. Марине придется собрать данные и актуализировать тему «Географический принцип народонаселения и технология личности».
Стажерки зашумели. Начтов строго постучал пальцем по столу.
– Внимание, девочки. В связи с тем, что я приказываю себе отбыть в командировку по странам Сибири и Дальнего Востока, я назначаю вместо себя начальником вашего бригадира.
К. М. изобразил на лице недовольство.
– Худшей мести нельзя и придумать, шеф, – сказал К. М. – За что вы меня так? Неужели я настолько прогрессивно маразмирую, что созрел для начальства?
– Все нормально и морально, – успокоил Начтов, – девочки пусть работают, а ты ими руководи… С умом, терпением и душевной приязнью. Осуществляй, так сказать, стратегию тактики. Ну-ка, попробуй. Начинай руководить прямо сейчас. Поставь задачи. Потребуй чего-нибудь трудновыполнимого, чтобы заранее возвысить себя до положения изначальной и вечной правоты.
К. М. откашлялся, улыбнулся дистиллированной улыбкой.
– Стало быть, так, коллеги. Отсчет рабочих смен начинаем с сегодня. Начало работы исчисляем с полдесятого, учитывая вашу молодость и сонливость. На службу не опаздывать. Бюллетень не «косить». До конца рабочей смены не «линять». Правила внутреннего и внешнего распорядка выполнять неукоснительно. В служебном помещении не держать ни животных, ни посторонних лиц. Работайте с головой, веря, что вы все на свете знаете и от вас все на свете зависит. Время от времени я буду звонить вам и несвоим голосом проверять вас.
Шеф одобрительно кивал и насмешливо улыбался стажеркам. К. М. нарочно говорил долго и нудно, девочки скисали и зевали.
– Таким образом, – уныло заключил К. М., – в позитивной части своего труда вы обретаете некоторую толику нравственного удовлетворения, тем самым восполняя витаминный запас души, а в негативной части вашей работы вас ожидают грустные эмоции, печальные размышления о несовершенстве человеческой породы, но в результате энтропийный баланс утешителя вы удержите на оптимальном уровне.
– Слышали? – спросил Начтов, строго оглядывая стажерок и дожидаясь от них утвердительных кивков. – За работу, молодежь. А мы пойдем пить пиво. Когда вырастете, мы будем вас брать с собой, – захохотал шеф.
Вечером того же дня Марина улетала. Провожали ее Начтов и К. М. П. П. забежала на минутку проститься, облобызаться, надавать ворох советов, как одеваться и развлекаться за границей, и умчалась, энергичная. Пришел проститься и Гоша, отрастивший бороду и ставший похожим на таджика, усталый и невеселый из-за предстоящей женитьбы, долго шептался с Мариной, прощаясь, нежно держал ее за руку длинными теплыми пальцами и заглядывал в глаза. В аэропорт ехали на такси втроем. Даже шеф погрустнел.
– В тривиальных ситуациях уместно говорить банальности, – предупредил он. – В такие минуты прощания наша житейская мудрость тускнеет. Сначала весь мир кажется нам в друзьях, приятелях, знакомых. С годами они отваливаются, и сами мы становимся меньше и меньше, будто усыхаем, и когда не остается никого, задумываемся: что защищать? как защищать? зачем защищать? и стоило ли вообще ввязываться во все это?
Марина сидела рядом с водителем, обернувшись и положив подбородок на сцепленные руки, улыбаясь влажными глазами.
– Все будет нормально, шеф, – говорила она. – Все будет хорошо и нормально, – повторяла она, как молитву. – Добро непобедимо. И мы это знаем. Может быть, знаем лучше, чем остальные. И духовное братство, и душевное родство – это сила, против которой зло не устоит. И у нас есть что предъявить миру и собственной совести. Даже если расчет будет слишком поздним, чтобы успеть что-то исправить.
В затемненном безвкусном баре аэропорта они молча крутили синтетическими соломинками в бокалах с коктейлем. Потом шеф, насупившись, заказал по рюмке коньяку.
– Разлетаемся, голуби, – говорил он с обидой, – по странам и континентам, и в этом есть некий закон. Везде, друзья, простите меня за нравоучительность, везде действует один закон – закон двух шаров, белого и черного. Они в руках каждого человека. Белый – добро, черный – зло. Выпускаешь любой, и шар этот катится по свету, обрастая добром или злом, как снежный ком, и возвращается к своему владельцу. Друзья мои, не выпускайте черный шар из своих рук.
Прощаясь, Марина трижды поцеловала шефа и К. М., шепнула:
– Прощай, чудик. Береги свою девочку. Если она захочет улететь на своем дурацком космоплане, не удерживай. Она – птица.
– Знаю, – отвечал К. М.
– Я тебя буду помнить всегда. Я знаю, мы не встретимся.
– И я не забуду.
– Вот и все, – сказала Марина, – прощайте, мужики.
Она отвернулась и, придерживая у плеча ремень сумки, ушла не оглядываясь, освобожденно легкая.

17

…она спотыкаясь овалами скорбных колес на подъемах легка и на спусках неосторожна перегружена дико сверх меры наперекос то влачится едва то вперед кандыбачит безбожно телега любви моей доверху полная скарбом стихами и прозой и прочей такой ерундой я с детства как помню таскаю ее за собой сначала играючи резво олень молодой с годами с трудом безысходно не веруя в отдых хотел облегчить и уменьшить постылую ношу товар распродать залежалый совсем по дешевке и думалось жаждалось хватит достаточно брошу у края дороги на вынужденной остановке продать не случилось и бросить не довелось телега скрипит и толкает меня на авось и я на дорогах твоих безрассудно крутых от страха раздавленным быть отупел и притих ты шествуешь рядом командуешь важно и строго как будто твои и телега и я и дорога приют твой далекий мираж твой недостижим невиданный огнь пламенеет над ним…
– Милый, давай говорить глупости. Ты очень станешь грустить, когда я улечу?
– Не улетишь. Ваша конструкция развалится в трех метрах над землей, и вы ушибетесь.
– Не развалится. Я знаю, не развалится.
– Тогда я стану скучать и грустить, и горестно плакать, стеная оттого, что мне одиноким жить и что я лишился рая. В шалаше.
– И я буду плакать там, наверху. А потом я вернусь, и у нас откроется такая же долгая ночь, как эта, и я тебе стану рассказывать, что я видела и узнала, а ты будешь недоверчиво ахать и удивляться. Мне кажется, все в жизни должно быть не так, как сейчас. В нежизни – так, как сейчас. И мы силимся выйти в иную чтойность и всякий раз наталкиваемся на слепую веру, себялюбие и всеобщность лжи.
– Слышу П. П. в твоих речах. От зауми отупел и зачах.
– Да, это она подкармливает меня космической философией и теорией внеземного общения.
– Могучая бабуся. А чему еще она тебя учит?
– Теории любви.
– Ого! Мы должны ей экзамен сдавать?
– Нет, она поставит зачет автоматом. Понимаешь, любовь – это женственность мужчины и жертвенность женщины. Раньше я ничего об этом не знала. И если в тебе нет ни капельки женственности, а во мне нет жертвенности ни на четверть столько, тогда у нас, прости, милый, никакой любви быть не может.
– Черт побери, что же делать?
– Не знаю, милый. Мне тоже страшно стало, когда я это выяснила. И я жертвовать не знаю как.
– Про это я тебе расскажу. Допустим, существует некая женщина, скажем, ты. Сначала мы ее слегка целуем…
– Ты говоришь «мы». Разве ты со мной не один?
– Это фигуральное «мы». Сейчас во мне символизировано наличное мужское население планеты.
– И негры?
– Что за глупости! Ты же видишь, я белый мужчина.
– Не вижу, у меня глаза закрыты. А где поцелуй?
– Извини, прелесть моя, вот он, легкий и ненавязчивый. Как мотылек на лепесток. Боже, какие свежие губки! Ты их пастой не смазываешь?
– Конечно, нет. Натуральная кожа. Еще одного мотылька, пожалуйста, а то прежний улетел. Это уже начинается жертва?
– Нет, это пока вопрошание богов.
– Тогда вопроси их еще разок. Спасибо, милый. Они, наверное, оглохли. Попробуй громче. Как хорошо. Но они все равно безответны. Давай вместе. Наконец-то. Я их слышу, милый. Они требуют немедленной жертвы.
– Милый, я успею до рассвета принести еще одну жертву?
– Конечно, и не одну.
– Богов там много?
– Как кур на насесте. И каждой требуется жертва.
– И богиням?
– Им в первую очередь. Иначе начнут скандалить.
– Тогда я спокойна. Все-таки с богами надо быть в хороших отношениях, мало ли что. Одного мотылька, пожалуйста. А это вопрос вдогонку первому. Нет, милый, подожди, ответа пока еще не было.
– Хорошо, тогда пусть они подумают.
– Тише… Так и есть. Да слышу, слышу! Милый, боги опять требуют жертвы… Ты устал?
– Нет, свеж и бодр, как утренняя заря.
– Милый, там все куры спят?
– Одна пестренькая не спит, ждет своей жертвы.
– Тише… Чайки кричат.
– Зачем ты хочешь с ними улететь?
– Это они со мной. Я – домой, они – в гости. Ты слышишь? И пестрая курица квохчет.

18

Невеселые это были дни. Жара стояла библейская. Розовое в сиреневой дымке утреннее солнце к полудню раскалялось до белизны. Птицы прятались, а люди одуревали. Все чего-то ждали. То проносился слух, что расплавленная мантия Земли остывает с большей, чем обычно, скоростью и, значит, можно предполагать, начнутся стереомагнитные и парагравитационные тайфуны и еще неизвестно, когда это кончится и зачем; то просачивалась абсолютно достоверная информация, будто в городе участились случаи непорочного зачатия, а это знаете к чему может привести; то утверждали с пузыристой пеной на губах, что в новых районах города появились будто бы необычайные животные – помесь козла и суки, козлопес, и это, конечно же, сущий бред, потому что козы в городе жить не могут – либо задыхаются от выхлопных газов, либо проваливаются в открытые канализационные люки; еще говорили, что по ночам по улицам бегают друг за другом два бесшумных трамвая, и когда их пытались остановить, эти вагоны тут же ускользали в четвертое измерение; потом какой-то шутник установил, что местная газета выходит одна и та же, только под разными номерами; потом кто-то пустил слух, что на рынках южане продают северянам фрукты по себестоимости, и тогда люди сбежали со службы и бросились на рынки, и был шум ужасный, потому что слух про грузин был, мягко говоря, нехороший и отвратительный, а доверчивые клюнули на него, и всем было стыдно, потому что чуть не задавленный оказался вовсе осетин, а это другое дело. Невеселые это были дни, но интересные. Все чего-то ждали, но никто не знал, чего ждут другие, и потому люди говорили мало, а больше слушали.
Начтов, проговорившись ненароком, что намеревается основать экспериментальную коммуну в районе Тунгуски, целыми днями и вечерами пропадал то у геологов, то у этнографов, кто из них остался в городе, и когда к ночи появлялся дома и все-таки поднимал телефонную трубку, то голос его был усталым и сонным.
– Что-нибудь новенькое, голубчик? – спрашивал он.
– Ничего не случилось, – отвечал К. М., – но вы куда-то исчезли, шеф. И вообще: я перестаю понимать, что происходит?
– А что происходит? – удивлялся Начтов. – Ничего не происходит. Все нормально. Вот если придет аналитик, тогда да. Как Маша себя чувствует? Вот и прекрасно. Девочки работают? Замечательно. Ты ими руководишь? Ну и славно. Старайтесь дальше так же. Не позволяй им распускаться и сам не распускайся. Побольше выдумки, юмора.
– Наш учебник, шеф…
– Какой учебник? – добродушно смеялся Начтов. – Ах, этот… «Теория и практика утешения»? Ну что ж, эта проблема зреет. Только, дорогой мой, я как-то утратил острый интерес к этой проблеме. А на тупом интересе что вырастает? Правильно. Ты прости, но, видимо, придется тебе самому. Попробуй увлечь девочек. Пока у них энтузиазм не увял. Кстати, тебе привет от Марины. Она вчера звонила из Милана. Подняла меня к телефону в три часа утра. Оказывается, познакомилась с каким-то богатым красавцем-бразильцем и собирается за него замуж. Просила благословить. С ее умом для бразильца это смертельный номер. А жена из нее выйдет славная, и напоказ, и для домашнего пользования, – прохохотал Начтов.
– Учебник…
– Так мы ж договорились? У тебя самого ума – полные закрома. Ты этот учебник вылепишь играючи, в паузе между двумя пульками преферанса. Не обижайся, дорогой, я сейчас страшно устал, и завтра день предстоит суматошный. Через неделю мне вылетать на место, а дел – выше головы…
– Возьмите меня и Марию в свою коммуну.
– Тебя нельзя брать сразу, – смеялся Начтов, – ты испорчен городской цивилизацией и разбалансирован социальным воспитанием. Через год мы можем вернуться к этой теме…
П. П. и сумасшедший изобретатель были заняты целыми днями. С утра они хлопотали вокруг и внутри своей дикой конструкции, которая незаметно и неспешно выросла метров на двадцать, а вечерами допоздна засиживались в библиотеке. Из ближайшего недолга тихо подползла разлука и отчаяние, К. М. чувствовал это, и Мария не отпускала его ни на шаг.
– Возьми меня с собой, – полувопросительно говорил он.
– Не могу, милый, ты нужен здесь, – грустно отвечала она.
– Кому нужен? Зажравшимся бездельникам? Зачем? Продлевать агонию бесполезного существования? Мнимого благополучия?
Мария с гримасой боли быстро зажимала ему рот длинными прохладными пальцами, он целовал прислоненную ладонь.
– Не говори так, ненаглядный мой, это жестоко. Что бы и как бы ни произошло, ты нужен здесь. Твой путь здесь, и ты еще не прошел его до конца. Ты должен пройти через все.
– Разве я не проходил? Через любовь, через обман, через злобный смех и сочувственное лицемерие, через жестокость и внешний позор, через равнодушие и бездарность…
– Нет, милый, нет, это все было не то. Это была одна видимость. Приуготовление к сущности.
– А ты? Тоже видимость?
– Я… возможность. Вероятность осуществления тебя. От нас обоих потребуется слишком много, чтоб стать одним путем. И я должна уйти, чтобы вернуться снова к тебе.
– Я могу пройти за нас обоих.
– Нет, мой сладкий, никто ничего не может за другого.
– Мария, если ты улетишь, я умру.
– Бедный утешитель! Ты не умрешь, я издалека буду вливать в тебя терпение жить.
– Я устал. Мне кажется, весь мир состоит из утрат, болезней, смертей, потерь… И нет ничего, кроме проникающей боли. И жалости. И горького своего бессилия хоть что-то изменить, хоть чего-то избежать. Если б быть бесчувственным…
– Это был бы не ты… Давай завтра сядем в бессветный поезд и поедем в деревню. Я соскучилась по матери и Герасиму.

19

…живая музыка души по нотам пестроте созвучий растет волнуется спешит и против истины грешит и неразгаданностью мучит прозренье высшая пора но в каждой частности злорадство такая темная игра согласье сестринство и братство обыденность неуязвима и жизнь летящая во сне как тонкий луч проходит мимо и угасает в стороне…
Изобретатель приварил высокий острый рассекатель, бросил вниз держатель электрода, поднял от лица щиток и, пятясь, осторожно спустился с лестницы. П. П., Мария, Зойка и зеваки стояли рядом с кораблем и вздыхали.
– Все! – сказал с торжеством изобретатель.
– Покрасить бы, – предложила Зойка.
– Зачем? Краска обгорит при взлете.
– Бронзовой краской, – сказала Зойка, – я притащу с работы распылитель, и за час мы выблестим.
– Давай, Зойка, выблескивай. – Изобретатель рассмеялся, распуская в улыбке широкие, заросшие коричневой щетиной щеки. – Все, девочки. Готовьте консервы. В пятницу отправляемся. Все. Я пошел спать.
Его проводили благодарными взглядами.
Отлет назначили на пять утра, и хотя корабль был экипирован и снабжен всем необходимым – запасом топлива, теплой одеждой, медикаментами, мешками сушеного драконьего мяса, брикетами прессованной хлореллы и еще множеством других, полезных в дороге вещей, все равно никто, кроме Зойки, привыкшей засыпать рано и просыпаться с рассветом, никто не спал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13