Ради причисления Роулинг к сатанистам была придумана байка о ее якобы сатанистском и богохульном интервью лондонской газете. Разоблачение этой выдумки, оказавшейся популярной на православных интернет-форумах, давалось неоднократно самой писательницей.
Приводя сцены действительно мерзких ритуалов (типа магического воссоздания Волан-де-Морта), критики отчего-то заключают: «В этом главная опасность книг Роулинг — они представляют зло в занимательном для детей виде». Но как может быть «занимательно» то, что и в самом деле и мерзко и страшно? Как можно совмещать обвинения в том, что такие сцены травмируют психику ребенка с обвинениями в том, что эти же сцены завлекают его в черную магию? Не логичнее ли расценить такие сцены как анти-магическую прививку?
Ради того, чтобы обвинить Роулинг в оккультизме, приходится под заданную формулу подгонять материал сказки, невзирая на то, что он сам при этом вопит и протестует не тише мандрагор: «Добро и зло в книгах Роулинг вообще пребывают в единстве, — говорит О. Елисеева, — они как бы разные стороны одного и того же существа. И пребывают в равновесии. Эта идея дана через образ учителя Люпина в третьей книге. Добрый Люпин лучше всех своих предшественников учит детей, как защищаться от темных сил. Но он же каждое полнолуние становится волком-оборотнем, т.е. превращается в ту самую темную силу, от которой учил защищаться. Идея равновесия добра и зла в одном существе относится к самому архаичному пласту оккультных представлений».
Аксиома оккультизма здесь изложена точно. В нем действительно принято считать добро и зло взаимно необходимыми друг другу. «В Абсолюте зла как такового не существует, но в мире проявленном все противоположения налицо — свет и тьма, дух и материя, добро и зло. Советую очень усвоить первоосновы восточной философии — существование Единой Абсолютной Трансцендентальной реальности, ее двойственный Аспект в обусловленной Вселенной и иллюзорность или относительность всего проявленного. Действие противоположений производит гармонию. Если бы одна остановилась, действие другой немедленно стало бы разрушительным. Итак, мир проявленный держится в равновесии силами противодействующими. Добро на низшем плане может явиться злом на высшем, и наоборот. Отсюда и относительность всех понятий в мире проявленном». Оказывается, если бы зло прекратило свое действие в мире, гармоничность Вселенной разрушилась бы. Добро не может жить без зла, а Абсолют не может не проявлять себя через зло. И даже более того: зло — не просто одно из условий существования Добра или его познания, это вообще сама основа бытия. «Древние настолько хорошо понимали это, что их философы, последователями которых являются теперь каббалисты, определяли Зло как “подоснову” Бога или Добра».
Но в Люпине нет гармонии добра и зла. Чтобы быть добрым героем, ему не нужно превращаться в волка. Тут действуют трагические обстоятельства, не зависящие от воли героя. Он добр вопреки своим волчьим превращениям, а не благодаря им. Люпин — это замечательный образ человека, который знает о семени зла, которое он в себе несет и потому хочет предостеречь других людей от этого своего «двойника». Тут для педагога есть повод обратиться к традиции поэтического освоения темы «черного человека» у Гейне, Есенина, Высоцкого… Или перейти на бытовой уровень: Люпин, ежемесячно становящийся оборотнем, не похож ли на человека, столь же регулярно (в день получки) превращающегося в громилу-пьяницу?
Дальше мы читаем: «Особенно нагло оккультная мистика добра и зла предъявлена в образе главного героя. Разве бывает в детских сказках, чтобы самый гнусный персонаж передал самому лучшему герою часть свой черной “энергии”? Так сказать, подселился в его душу, заряжая ее демонизмом? Представьте себе, что после сражения со Змеем Горынычем и победы над ним добрый молодец при столкновении с очередными злыднями выдувал бы изо рта зловещие языки пламени. То есть, добро побеждало бы зло силой, унаследованной от ранее побежденного зла. Для традиционной религиозной системы координат это дичь. А для оккультизма — норма». «В четвертой книге серии оказывается, что у Гарри и у Вольдеморта один и тот же источник волшебной силы. Это очень характерно для язычества, в котором добро и зло считаются относительными. В то время как Господь ясно учит нас, что добро и зло отличаются друг от друга по самому своему существу».
Критики увидели тут намек на оккультизм. А мне тут кажется намек на Промысл. Почему Волан-де-Морт оказался бессилен перед маленьким Гарри — мы узнаем, наверно, только в конце всего сериала. Узнаем, почему у них оказались идентичные волшебные палочки, почему они оба оказались «змееустами», как они оба связаны со Слизерином и т.д. Пока рассказ не дорассказан — не стоит судить о самой таинственной его детали.
Но и по поводу того, что уже известно сейчас, не стоит возмущаться. Нас ведь не смущает, что в христианстве подобное побеждается подобным: «смертию — смерть». А тут вдруг такая категоричность…
Этот сюжетный ход не имеет отношения к «мистике добра и зла». Владение языком змей в мире Поттера — все равно что в нашем мире владение латынью. Оно нравственно нейтрально. Волшебная сила в мире Поттера не есть добро. Это не благодать. И потому она может оказаться в любых руках. В мире Хогвартса владение необычными способностями не является ни добром, ни злом. Вопрос в том, как человек их использует. А Гарри никогда не использует магические силы для зла.
Из того обстоятельства, что Гарри и его враг равно причастны магической силе, не следует вывод и о единстве добра и зла. Иначе можно этот же вывод добыть и из того обстоятельства, что дождь идет на грешных и на праведных, а солнце светит и на Гарри и на Сами-Знаете-Кого.
Нужный критикам вывод можно получить, лишь если заранее согласиться с тем, что сами критики и оспаривают: признать магическую силу Гарри «добром». А на деле (то есть по условиям сказки) она — как блондинистость или чернявость. Это свойство само по себе «внеморально». Но не «внеморален» сам Гарри, который этим внеморальным своим свойством пользуется как раз для достижения вполне добрых целей.
Что же касается использования оружия, отнятого у зла для дальнейшей борьбы со злом — то это всего лишь тема трофея. Она отнюдь не является оккультной. Это традиционная тема человеческой истории и культуры. Очень многогранно она, например, освещается в эпопее Толкиена. «Кольцо Всевластья» — трофей, который губит новых своих владельцев. А Сильмариллы, отбитые у врагов, могут вновь стать источником доброго света…
Нет оккультизма (то есть идеи о том, что добро нуждается во зле) и в образе дементоров — «которыми не брезгуют добрые колдуны». То, что «добрые колдуны» вынуждены обратиться к помощи безусловно злых дементоров есть признак непорядка в немагловом королевстве (непорядков там вообще много — и это еще один барьер на пути детских «мечтателей», желающих по прочтении сказки попасть в Хогвартс). И Дамблдор как раз ищет возможности избавиться от дементоров...
Книжка Роулинг — современная. Но это не значит, что она «постмодернистская». В ней нет «постмодернистских» игр, экспериментов с размыванием добра и зла. «Общечеловеческие» принципы нравственности в ней прописаны безупречно.
Если и есть расхождение — то это расхождение с некоторыми уже чисто конфессиональными критериями добропорядочности: занятия магией сказка Роулинг не осуждает. Однако нарушение конфессиональных норм (нарушение, вдобавок, мнимое, ибо речь идет о сказке, а не о вероучительном трактате) не стоит преподносить как нарушение норм моральных. Неверующего человека, не соблюдающего Великий пост, вряд ли стоит называть мерзавцем.
Занятно, кстати, что другой критик увидел пагубность сказок про Гарри Поттера в том, что в них слишком уж ясная граница между добром и злом — и это, мол, на руку американскому империализму с его мифологией «оси зла». Да в этом смысле эта сказка традиционна: замечательная и познавательная черта всей вообще детской литературы — ясное различие добра и зла, изначальное и четкое распознавание, где «наши», а где «плохие». И что же — все эти книги и фильмы считать теперь «пособниками американского материализма»?
Еще один повод обвинить сказочницу в аморальности усматривается в том, что ею «по-садистски преподнесен и один из самых душераздирающих моментов» — речь идет об истории с туалетным призраком Миртл из второго тома. Да, и в самом деле облик этой девочки выписан Роулинг безо всякого сочувствия.
Впрочем, что я сказал — «образ девочки»! Этого как раз нет. Это именно «образ призрака». А призраки — они одномерны, плоскостны, прозрачны. Люди (такие как Снегг или Люпин, а со временем, наверно, и Педдигрю, которому, похоже, уготована роль, схожая с ролью Горлума во «Властелине Колец») в сказке Роулинг могут быть сложны. Но все ее персонажи-призраки подобны адским жителям из «Расторжения брака» К. Льюиса: они не живы в том прежде всего смысле, что в них ничего не меняется, они остаются пленниками своей главной их прижизненной страсти. Вот и «плакса Миртл» есть просто олицетворение «плаксивости». Это — басня.
Басни же населены «призраками»-аллегориями, а не живыми людьми. Требовать авторского и читательского сочувствия к призраку-плаксе — все равно, что требовать сочувствия к крыловской стрекозе-лентяйке. И жесток же оказался дедушка Крылов: вместо того, чтобы некогда павшей, но раскаявшейся стрекозе дать приют в зимнее время, он ее выгоняет на мороз — «так поди же попляши!» Крылов-то, выходит, садист почище Роулинг: стрекоза ведь, в отличие от «плаксы Миртл» никого не «доставала», детей не пугала, просто жила и веселилась — а с ней поступили так «не по-христиански»!
Я бы от истории с Миртл начал разговор о том, как скучно жить человеку, который думает лишь о себе самом и без конца подсчитывает обиды, нанесенные ему другими. Такой гордец — да, да, плаксивость есть форма гордыни — в конце концов сам запирает себя в одиночке. В унитазе. Священник Александр Ельчанинов однажды сказал, что «гордый человек подобен стружке, завитой вокруг пустого места». Вот и вокруг Миртл создалась пустота, в которой повинна лишь она сама: своими слезами о себе самой она выела все живое и в себе и вокруг себя. Злопамятство — вот в чем трагедия Миртл. Тяжело жить, если помнить все то дурное, что как тебе кажется, сделали тебе люди. Тут уж лучше забыть, а еще лучше — простить. Прощение — вот выход из миртловского туалета…
И в конце концов я бы предложил прочитать стихотворение современного днепропетровского поэта Андрея Осмоловского:
Грех гордости не так легко изжить,
Лишь что-нибудь приличное напишешь —
Опять с тобою эта злыдня,
Пытается тобой руководить:
Смотри на прочих искоса и сверху,
Уж как мелки они.
А ты — Орел, и равных тебе нет.
Так шепчет в ухо гордость, отнимая
И дружеские чувства, и любовь,
Рождает пустоту и скуку,
В конце концов последнее отнимет:
Не сможешь ничего писать —
Ведь все вокруг покажется так плоско,
Не будет стоить твоего таланта —
И сгинешь окончательно с тоски.
А если кто-то рядом будет весел,
Тут зависть на подмогу к ней придет,
И будут есть тебя, травить и мучать
Сестрицы эти милые вдвоем.
Две — гордость с завистью — сестрицы злые,
Две эти мерзкие змеи
Стремятся мир заляпать грязью,
Все вывернуть изнанкой, все залгать,
Все белое представить черным.
Но ты не медли! Если в первый раз
Пришла и постучала в двери гордость,
Невинной гостьею зашла в твой дом
И в уголке тихонько основалась —
Гони ее пинками и взашей,
Не подпускай ее к питью и пище,
Молись усердно Богу, чтоб она
Покинула твое жилище.
Молитвы меч ей крайне неприятен,
Особенно канон ей покаянный
Досаду причиняет: словно уголь,
Попавший между телом и одеждой, —
Корежит гордость, не дает покоя.
Пусть убежит, не крикнув «До свиданья», —
И Бога много ты благодари,
Что избежал ты этого несчастья,
Что сброшен с сердца черный камень —
На время, до счастливого стиха.
А критикессы, не упускающие случая напомнить о своем огромном педагогическом опыте, с порога отбрасывают подобную возможность: «Такого “добра” в книге навалом». Меня же их напоминания о своем «немалом опыте работы с детьми» не убеждают. Когда я вижу человека, который еще верит во всемогущество запретов — я сам не верю в доброкачественность его педагогического опыта (опыт-то у них, несомненно, есть; только вот не подрастерялся ли он по мере их личного воцерковления?).
КОГДА СТЫДНО БЫТЬ ПРАВОСЛАВНЫМ…
Это стыдно, когда видишь, что от имени веры твои единоверцы говорят глупости.
Нет, критическое отношение к «Гарри Поттеру» — не глупость. Просто, если уж читать эту книгу так, чтобы каждую строчку сказки сопоставлять с православным катехизисом, то пусть тогда такой аналитик и сам не выходит за рамки христианского учения и христианской этики.
Вот пример забвения христианских истин ради полемических нужд. В одной антипоттеровской статье упоминается сказка Урсулы ле Гуин «Волшебник Земноморья». И говорится: «среди предметов, которые изучались в школе волшебников, придуманной ле Гуин, была наука об истинных именах всех земных вещей и предметов, что давало неограниченную власть над ними тем, кто их знал. Гностические или нью-эйджеровские корни этого предмета очевидны». Странно, что монахиня не заметила библейских корней этого представления. Ведь идея о том, что знание имени есть получение власти над именуемым, встречается уже в библейском повествовании об Эдемском саде. Это ведь один из самых традиционных мотивов христианской книжности: nomina sunt omina («имена суть предзнаменования»).
Другая писательница, говоря о действительно печальной нынешней духовной «всеядности», зачем-то похулила Христа: «Получилась такая окрошка: Христа отождествляем с Абсолютом (прости, Господи!)». Но христианское богословие, исповедуя Христа Богом (Единым Богом), тем самым именно в Нем узнаёт Лик Абсолюта, и имя Абсолюта прилагает к Нему. Например — «Этот личный Абсолют вступает в отношения с человеческими личностями».
С другой стороны, даже если ты решил, что книга вредная и с ней нужно вступить в полемику — врать в этой полемике все же не стоит.
Не надо врать, будто «мальчик-колдун Гарри Поттер борется со злом (священниками) с помощью магии и духов». Ну нет в этих книгах никаких христианских священников, тем более таких, с которыми борется Гарри.
Не надо врать, будто в этих сказках «Иисус представлен жалким слабаком, заслуживающим презрения». Иисус вообще не упоминается в этой сказке (разве что читатель сам может вспомнить о Том, Чье Рождество и Пасха все же празднуются в волшебной школе).
Не надо врать, будто «Алекс Кроули, мировой вождь сатанистов, высочайше оценил этот цикл повестей». Александр Кроули (Александр — христианское имя; в сатанизме он взял себе имя Алистер) действительно мировой вождь сатанистов. Но он умер в 1947 году — за 50 с лишним лет до появления этих книг.
Не надо врать, будто бессовестный Гарри радуется неудаче, произошедшей с учителем, который «ранее спас Гарри жизнь».
Некая гречанкаЕлена Андрулаки написала гневную отповедь — от имени православной Церкви. Она уверяет, что уже во второй книге о Гарри Поттере «мы читаем о жертвоприношении животного, школьной кошки (которую, заметьте, зовут “госпожа Норрис”) и об одержимости маленькой ученицы, которая, теряя контроль над собой, душит петухов и нападает на все живое и мертвое в школе. Атмосфера все более напоминает триллер, тем более что все ученики каждую секунду подвержены опасности быть убитыми».
Ну что тут сказать... 1) Кошка не была убита. Она была лишь парализована. В конце этого же тома она излечивается; 2) ее парализация не была жертвой, приносимой кому бы то ни было; вид ее парализованного тельца должен был напугать детей; 3) вообще люди не имели отношения к этому случаю: кошка оцепенела оттого, что в луже увидела отражение глаз василиска; 4) василиска выпустил на волю самый нехороший персонаж книги, а Гарри убил василиска и прогнал его хозяина… И как же из этого можно было сделать вывод, будто книжки про Гарри Поттера учат приносить кошек в жертву сатане?!
Верно, есть в этой книге девочка, которая стала жертвой магии, «зомби». Но это событие оплакивает потом и она сама, а писательницей состояние «одержимости» оценивается как крайне негативное. Считать, что в этом сюжете есть проповедь сатанизма — все равно что видеть ее в евангельских рассказах об исцелении Христом бесноватых.
Верно, что «атмосфера все более напоминает триллер, тем более, что все ученики каждую секунду подвержены опасности быть убитыми». Но верно и то, что положительные герои противостоят этим ужасам, находят в себе смелость для борьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Приводя сцены действительно мерзких ритуалов (типа магического воссоздания Волан-де-Морта), критики отчего-то заключают: «В этом главная опасность книг Роулинг — они представляют зло в занимательном для детей виде». Но как может быть «занимательно» то, что и в самом деле и мерзко и страшно? Как можно совмещать обвинения в том, что такие сцены травмируют психику ребенка с обвинениями в том, что эти же сцены завлекают его в черную магию? Не логичнее ли расценить такие сцены как анти-магическую прививку?
Ради того, чтобы обвинить Роулинг в оккультизме, приходится под заданную формулу подгонять материал сказки, невзирая на то, что он сам при этом вопит и протестует не тише мандрагор: «Добро и зло в книгах Роулинг вообще пребывают в единстве, — говорит О. Елисеева, — они как бы разные стороны одного и того же существа. И пребывают в равновесии. Эта идея дана через образ учителя Люпина в третьей книге. Добрый Люпин лучше всех своих предшественников учит детей, как защищаться от темных сил. Но он же каждое полнолуние становится волком-оборотнем, т.е. превращается в ту самую темную силу, от которой учил защищаться. Идея равновесия добра и зла в одном существе относится к самому архаичному пласту оккультных представлений».
Аксиома оккультизма здесь изложена точно. В нем действительно принято считать добро и зло взаимно необходимыми друг другу. «В Абсолюте зла как такового не существует, но в мире проявленном все противоположения налицо — свет и тьма, дух и материя, добро и зло. Советую очень усвоить первоосновы восточной философии — существование Единой Абсолютной Трансцендентальной реальности, ее двойственный Аспект в обусловленной Вселенной и иллюзорность или относительность всего проявленного. Действие противоположений производит гармонию. Если бы одна остановилась, действие другой немедленно стало бы разрушительным. Итак, мир проявленный держится в равновесии силами противодействующими. Добро на низшем плане может явиться злом на высшем, и наоборот. Отсюда и относительность всех понятий в мире проявленном». Оказывается, если бы зло прекратило свое действие в мире, гармоничность Вселенной разрушилась бы. Добро не может жить без зла, а Абсолют не может не проявлять себя через зло. И даже более того: зло — не просто одно из условий существования Добра или его познания, это вообще сама основа бытия. «Древние настолько хорошо понимали это, что их философы, последователями которых являются теперь каббалисты, определяли Зло как “подоснову” Бога или Добра».
Но в Люпине нет гармонии добра и зла. Чтобы быть добрым героем, ему не нужно превращаться в волка. Тут действуют трагические обстоятельства, не зависящие от воли героя. Он добр вопреки своим волчьим превращениям, а не благодаря им. Люпин — это замечательный образ человека, который знает о семени зла, которое он в себе несет и потому хочет предостеречь других людей от этого своего «двойника». Тут для педагога есть повод обратиться к традиции поэтического освоения темы «черного человека» у Гейне, Есенина, Высоцкого… Или перейти на бытовой уровень: Люпин, ежемесячно становящийся оборотнем, не похож ли на человека, столь же регулярно (в день получки) превращающегося в громилу-пьяницу?
Дальше мы читаем: «Особенно нагло оккультная мистика добра и зла предъявлена в образе главного героя. Разве бывает в детских сказках, чтобы самый гнусный персонаж передал самому лучшему герою часть свой черной “энергии”? Так сказать, подселился в его душу, заряжая ее демонизмом? Представьте себе, что после сражения со Змеем Горынычем и победы над ним добрый молодец при столкновении с очередными злыднями выдувал бы изо рта зловещие языки пламени. То есть, добро побеждало бы зло силой, унаследованной от ранее побежденного зла. Для традиционной религиозной системы координат это дичь. А для оккультизма — норма». «В четвертой книге серии оказывается, что у Гарри и у Вольдеморта один и тот же источник волшебной силы. Это очень характерно для язычества, в котором добро и зло считаются относительными. В то время как Господь ясно учит нас, что добро и зло отличаются друг от друга по самому своему существу».
Критики увидели тут намек на оккультизм. А мне тут кажется намек на Промысл. Почему Волан-де-Морт оказался бессилен перед маленьким Гарри — мы узнаем, наверно, только в конце всего сериала. Узнаем, почему у них оказались идентичные волшебные палочки, почему они оба оказались «змееустами», как они оба связаны со Слизерином и т.д. Пока рассказ не дорассказан — не стоит судить о самой таинственной его детали.
Но и по поводу того, что уже известно сейчас, не стоит возмущаться. Нас ведь не смущает, что в христианстве подобное побеждается подобным: «смертию — смерть». А тут вдруг такая категоричность…
Этот сюжетный ход не имеет отношения к «мистике добра и зла». Владение языком змей в мире Поттера — все равно что в нашем мире владение латынью. Оно нравственно нейтрально. Волшебная сила в мире Поттера не есть добро. Это не благодать. И потому она может оказаться в любых руках. В мире Хогвартса владение необычными способностями не является ни добром, ни злом. Вопрос в том, как человек их использует. А Гарри никогда не использует магические силы для зла.
Из того обстоятельства, что Гарри и его враг равно причастны магической силе, не следует вывод и о единстве добра и зла. Иначе можно этот же вывод добыть и из того обстоятельства, что дождь идет на грешных и на праведных, а солнце светит и на Гарри и на Сами-Знаете-Кого.
Нужный критикам вывод можно получить, лишь если заранее согласиться с тем, что сами критики и оспаривают: признать магическую силу Гарри «добром». А на деле (то есть по условиям сказки) она — как блондинистость или чернявость. Это свойство само по себе «внеморально». Но не «внеморален» сам Гарри, который этим внеморальным своим свойством пользуется как раз для достижения вполне добрых целей.
Что же касается использования оружия, отнятого у зла для дальнейшей борьбы со злом — то это всего лишь тема трофея. Она отнюдь не является оккультной. Это традиционная тема человеческой истории и культуры. Очень многогранно она, например, освещается в эпопее Толкиена. «Кольцо Всевластья» — трофей, который губит новых своих владельцев. А Сильмариллы, отбитые у врагов, могут вновь стать источником доброго света…
Нет оккультизма (то есть идеи о том, что добро нуждается во зле) и в образе дементоров — «которыми не брезгуют добрые колдуны». То, что «добрые колдуны» вынуждены обратиться к помощи безусловно злых дементоров есть признак непорядка в немагловом королевстве (непорядков там вообще много — и это еще один барьер на пути детских «мечтателей», желающих по прочтении сказки попасть в Хогвартс). И Дамблдор как раз ищет возможности избавиться от дементоров...
Книжка Роулинг — современная. Но это не значит, что она «постмодернистская». В ней нет «постмодернистских» игр, экспериментов с размыванием добра и зла. «Общечеловеческие» принципы нравственности в ней прописаны безупречно.
Если и есть расхождение — то это расхождение с некоторыми уже чисто конфессиональными критериями добропорядочности: занятия магией сказка Роулинг не осуждает. Однако нарушение конфессиональных норм (нарушение, вдобавок, мнимое, ибо речь идет о сказке, а не о вероучительном трактате) не стоит преподносить как нарушение норм моральных. Неверующего человека, не соблюдающего Великий пост, вряд ли стоит называть мерзавцем.
Занятно, кстати, что другой критик увидел пагубность сказок про Гарри Поттера в том, что в них слишком уж ясная граница между добром и злом — и это, мол, на руку американскому империализму с его мифологией «оси зла». Да в этом смысле эта сказка традиционна: замечательная и познавательная черта всей вообще детской литературы — ясное различие добра и зла, изначальное и четкое распознавание, где «наши», а где «плохие». И что же — все эти книги и фильмы считать теперь «пособниками американского материализма»?
Еще один повод обвинить сказочницу в аморальности усматривается в том, что ею «по-садистски преподнесен и один из самых душераздирающих моментов» — речь идет об истории с туалетным призраком Миртл из второго тома. Да, и в самом деле облик этой девочки выписан Роулинг безо всякого сочувствия.
Впрочем, что я сказал — «образ девочки»! Этого как раз нет. Это именно «образ призрака». А призраки — они одномерны, плоскостны, прозрачны. Люди (такие как Снегг или Люпин, а со временем, наверно, и Педдигрю, которому, похоже, уготована роль, схожая с ролью Горлума во «Властелине Колец») в сказке Роулинг могут быть сложны. Но все ее персонажи-призраки подобны адским жителям из «Расторжения брака» К. Льюиса: они не живы в том прежде всего смысле, что в них ничего не меняется, они остаются пленниками своей главной их прижизненной страсти. Вот и «плакса Миртл» есть просто олицетворение «плаксивости». Это — басня.
Басни же населены «призраками»-аллегориями, а не живыми людьми. Требовать авторского и читательского сочувствия к призраку-плаксе — все равно, что требовать сочувствия к крыловской стрекозе-лентяйке. И жесток же оказался дедушка Крылов: вместо того, чтобы некогда павшей, но раскаявшейся стрекозе дать приют в зимнее время, он ее выгоняет на мороз — «так поди же попляши!» Крылов-то, выходит, садист почище Роулинг: стрекоза ведь, в отличие от «плаксы Миртл» никого не «доставала», детей не пугала, просто жила и веселилась — а с ней поступили так «не по-христиански»!
Я бы от истории с Миртл начал разговор о том, как скучно жить человеку, который думает лишь о себе самом и без конца подсчитывает обиды, нанесенные ему другими. Такой гордец — да, да, плаксивость есть форма гордыни — в конце концов сам запирает себя в одиночке. В унитазе. Священник Александр Ельчанинов однажды сказал, что «гордый человек подобен стружке, завитой вокруг пустого места». Вот и вокруг Миртл создалась пустота, в которой повинна лишь она сама: своими слезами о себе самой она выела все живое и в себе и вокруг себя. Злопамятство — вот в чем трагедия Миртл. Тяжело жить, если помнить все то дурное, что как тебе кажется, сделали тебе люди. Тут уж лучше забыть, а еще лучше — простить. Прощение — вот выход из миртловского туалета…
И в конце концов я бы предложил прочитать стихотворение современного днепропетровского поэта Андрея Осмоловского:
Грех гордости не так легко изжить,
Лишь что-нибудь приличное напишешь —
Опять с тобою эта злыдня,
Пытается тобой руководить:
Смотри на прочих искоса и сверху,
Уж как мелки они.
А ты — Орел, и равных тебе нет.
Так шепчет в ухо гордость, отнимая
И дружеские чувства, и любовь,
Рождает пустоту и скуку,
В конце концов последнее отнимет:
Не сможешь ничего писать —
Ведь все вокруг покажется так плоско,
Не будет стоить твоего таланта —
И сгинешь окончательно с тоски.
А если кто-то рядом будет весел,
Тут зависть на подмогу к ней придет,
И будут есть тебя, травить и мучать
Сестрицы эти милые вдвоем.
Две — гордость с завистью — сестрицы злые,
Две эти мерзкие змеи
Стремятся мир заляпать грязью,
Все вывернуть изнанкой, все залгать,
Все белое представить черным.
Но ты не медли! Если в первый раз
Пришла и постучала в двери гордость,
Невинной гостьею зашла в твой дом
И в уголке тихонько основалась —
Гони ее пинками и взашей,
Не подпускай ее к питью и пище,
Молись усердно Богу, чтоб она
Покинула твое жилище.
Молитвы меч ей крайне неприятен,
Особенно канон ей покаянный
Досаду причиняет: словно уголь,
Попавший между телом и одеждой, —
Корежит гордость, не дает покоя.
Пусть убежит, не крикнув «До свиданья», —
И Бога много ты благодари,
Что избежал ты этого несчастья,
Что сброшен с сердца черный камень —
На время, до счастливого стиха.
А критикессы, не упускающие случая напомнить о своем огромном педагогическом опыте, с порога отбрасывают подобную возможность: «Такого “добра” в книге навалом». Меня же их напоминания о своем «немалом опыте работы с детьми» не убеждают. Когда я вижу человека, который еще верит во всемогущество запретов — я сам не верю в доброкачественность его педагогического опыта (опыт-то у них, несомненно, есть; только вот не подрастерялся ли он по мере их личного воцерковления?).
КОГДА СТЫДНО БЫТЬ ПРАВОСЛАВНЫМ…
Это стыдно, когда видишь, что от имени веры твои единоверцы говорят глупости.
Нет, критическое отношение к «Гарри Поттеру» — не глупость. Просто, если уж читать эту книгу так, чтобы каждую строчку сказки сопоставлять с православным катехизисом, то пусть тогда такой аналитик и сам не выходит за рамки христианского учения и христианской этики.
Вот пример забвения христианских истин ради полемических нужд. В одной антипоттеровской статье упоминается сказка Урсулы ле Гуин «Волшебник Земноморья». И говорится: «среди предметов, которые изучались в школе волшебников, придуманной ле Гуин, была наука об истинных именах всех земных вещей и предметов, что давало неограниченную власть над ними тем, кто их знал. Гностические или нью-эйджеровские корни этого предмета очевидны». Странно, что монахиня не заметила библейских корней этого представления. Ведь идея о том, что знание имени есть получение власти над именуемым, встречается уже в библейском повествовании об Эдемском саде. Это ведь один из самых традиционных мотивов христианской книжности: nomina sunt omina («имена суть предзнаменования»).
Другая писательница, говоря о действительно печальной нынешней духовной «всеядности», зачем-то похулила Христа: «Получилась такая окрошка: Христа отождествляем с Абсолютом (прости, Господи!)». Но христианское богословие, исповедуя Христа Богом (Единым Богом), тем самым именно в Нем узнаёт Лик Абсолюта, и имя Абсолюта прилагает к Нему. Например — «Этот личный Абсолют вступает в отношения с человеческими личностями».
С другой стороны, даже если ты решил, что книга вредная и с ней нужно вступить в полемику — врать в этой полемике все же не стоит.
Не надо врать, будто «мальчик-колдун Гарри Поттер борется со злом (священниками) с помощью магии и духов». Ну нет в этих книгах никаких христианских священников, тем более таких, с которыми борется Гарри.
Не надо врать, будто в этих сказках «Иисус представлен жалким слабаком, заслуживающим презрения». Иисус вообще не упоминается в этой сказке (разве что читатель сам может вспомнить о Том, Чье Рождество и Пасха все же празднуются в волшебной школе).
Не надо врать, будто «Алекс Кроули, мировой вождь сатанистов, высочайше оценил этот цикл повестей». Александр Кроули (Александр — христианское имя; в сатанизме он взял себе имя Алистер) действительно мировой вождь сатанистов. Но он умер в 1947 году — за 50 с лишним лет до появления этих книг.
Не надо врать, будто бессовестный Гарри радуется неудаче, произошедшей с учителем, который «ранее спас Гарри жизнь».
Некая гречанкаЕлена Андрулаки написала гневную отповедь — от имени православной Церкви. Она уверяет, что уже во второй книге о Гарри Поттере «мы читаем о жертвоприношении животного, школьной кошки (которую, заметьте, зовут “госпожа Норрис”) и об одержимости маленькой ученицы, которая, теряя контроль над собой, душит петухов и нападает на все живое и мертвое в школе. Атмосфера все более напоминает триллер, тем более что все ученики каждую секунду подвержены опасности быть убитыми».
Ну что тут сказать... 1) Кошка не была убита. Она была лишь парализована. В конце этого же тома она излечивается; 2) ее парализация не была жертвой, приносимой кому бы то ни было; вид ее парализованного тельца должен был напугать детей; 3) вообще люди не имели отношения к этому случаю: кошка оцепенела оттого, что в луже увидела отражение глаз василиска; 4) василиска выпустил на волю самый нехороший персонаж книги, а Гарри убил василиска и прогнал его хозяина… И как же из этого можно было сделать вывод, будто книжки про Гарри Поттера учат приносить кошек в жертву сатане?!
Верно, есть в этой книге девочка, которая стала жертвой магии, «зомби». Но это событие оплакивает потом и она сама, а писательницей состояние «одержимости» оценивается как крайне негативное. Считать, что в этом сюжете есть проповедь сатанизма — все равно что видеть ее в евангельских рассказах об исцелении Христом бесноватых.
Верно, что «атмосфера все более напоминает триллер, тем более, что все ученики каждую секунду подвержены опасности быть убитыми». Но верно и то, что положительные герои противостоят этим ужасам, находят в себе смелость для борьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10