Питерский фронт стал самым важным фронтом Республики.
– Эй, ездовые второй батареи, что вы там, заснули? Подтянись! Подтянись! – кричал командир ездовым.
– Но-о-о, сонные! – кричали ездовые лошадям.
Вздымалось облако пыли, из камней вылетали искры, и новая волна грохота оглушала прохожих.
Над городом реяли кумачовые полотнища с четко выведенными словами: «Смерть Юденичу!», «Не отдадим врагу революционный Петроград!»
Этими словами город напутствовал уходящих на фронт.
На одном из орудийных передков, рядом с грузным белобрысым красноармейцем, сидел смуглолицый мальчик в серой курточке и такой же кепке. Маленькие ровные брови высоко взлетали над глазами. Сами же глаза были задумчивыми и серьезными, как у взрослого человека. Когда же мальчик улыбался, глаза его оживлялись и в них загоралось что-то озорное.
Это был Котя.
Перед началом марша командир полка сам привел его к запряженному шестеркой лошадей орудию. Здесь, на передке, восседал немолодой боец в фуражке, надвинутой на самые глаза. Гимнастерка и шаровары сидели на нем в обтяжку. Казалось, сделай он неловкое движение и обмундирование затрещит по швам.
– Принимай в расчет бойца! – сказал командир артиллеристу. – Головой отвечаешь!
Вместо ответа боец приложил руку к козырьку и, как показалось Коте, не обратил на него никакого внимания.
Мальчик забрался на передок и сел рядом с неразговорчивым бойцом.
Раздалась команда «Арш!», заиграл оркестр. Полк тронулся.
Первое время Котя и его спутник ехали молча. Мальчик жалел, что ему попался такой угрюмый спутник. Неожиданно красноармеец, не поворачивая головы, спросил:
– Ты тоже артист?
– Артист, – ответил Котя.
– На голове стоять можешь?
– Не-ет.
– А шпаги глотать умеешь?
– Не пробовал.
– Что же ты умеешь делать? – разочарованно спросил боец.
Котя слегка подался вперед и заглянул ему в лицо.
– Я играю в спектакле. Сперва подношу патроны, а потом погибаю.
Боец долго молчал, обдумывал. Наконец со вздохом произнес:
– Как солдат. Сперва подносит патроны, а потом погибает.
– А я еще стихи сочиняю, – доверительно сообщил артиллеристу Котя. – Не верите? Честное благородное!
И, не дожидаясь, как боец отнесется к этому сообщению, продекламировал:
Возле цирка на Фонтанке
Продавал мужик баранки.
А баранки были с маком,
Отдал их мужик собакам.
Красноармеец опустил поводья, с нескрываемым любопытством посмотрел на Котю, протянул ему руку.
– Яшечкин, – представился он.
– Котя, – ответил мальчик. Так они познакомились.
– А вы наводчик? – спросил Котя.
– Замковой, – через некоторое время ответил артиллерист.
– Пушку на замок запираете?
– Не пушку, а снаряд… Засылаю снаряд в патронник, закрываю орудийный замок.
– А ключ от замка где храните?
Яшечкин недовольно покосился на мальчика.
– Это амбарный замок запирают на ключ, – сказал он и снова надолго замолчал.
В вышине раздался протяжный дробный треск. Из-за леса вылетел аэроплан. Он летел так низко над землей, что его гул заглушал все звуки движущегося артиллерийского полка. На широких двухэтажных крыльях горели красные звезды. От пролетающего аэроплана над колонной просвистел ветер и тень крыльев скользнула по траве. Котя привстал, чтобы лучше разглядеть военлета, который перегнулся через борт кабины, но сильная рука Яшечкина вернула его на место.
– Не балуй. Свалишься на землю.
Обогнав колонну, аэроплан удалился в сторону фронта, а Котя провожал его округлившимися глазами. И губы его сами по себе уже шептали строчки будущего стихотворения:
Смелый красный авиатор
В бой ведет аэроплан.
На войне все неожиданно меняется. Обыкновенная изба может превратиться в штаб полка; школа может стать полевым лазаретом; площадь – огневой позицией для орудий, а колокольня – наблюдательным пунктом.
Так пригородный вокзал неожиданно превратился в театр. На месте, где обычно висело расписание поездов, появился большой плакат:
Героический рабочий театр.
«ЗНАМЯ РЕВОЛЮЦИИ»,
драма в двух действиях, пяти картинах.
Начало в семь часов вечера.
Билеты не продаются.
Заплатим за билеты Юденичу – пулями и снарядами.
4
Перрон вокзала, превращенный в театральную площадь, заполнили красноармейцы, идущие на спектакль. Они шли с оружием, потому что когда рядом враг, то даже в театре нельзя расставаться с винтовкой.
Два бойца прикатили пулемет. Дежурный – розо волицый красноармеец с рыжим чубом – преградил им путь:
– С пулеметом нельзя!
– Куда же мы его денем? Мы за пулемет в ответе! – говорил один из пулеметчиков, оттирая дежурного плечом.
– С винтовками можно, а с пулеметом нельзя?! – поддерживал товарища второй пулеметчик.
– Вы еще тачанку прикатите! – не сдавался дежурный.
Образовалась толпа. Задние кричали:
– Проходите! Эй, пулемет, двигай!
В это время на перроне ударили в колокол. Но это не был сигнал к отправлению поезда. Удар колокола означал первый театральный звонок. Какой-то сугубо штатский старичок, неизвестно как очутившийся на станции, спросил дежурного:
– Поезд отправляется?
– Спектакль начинается, – ответил дежурный.
Старичок долго смотрел на него, растерянно моргая, потом оглянулся и увидел, что у перрона стоит бронепоезд.
– Спектакль начинается, – пробормотал старичок и вдруг пустился бежать.
Помещение вокзальной кассы было превращено в гримерную. Перед единственным зеркалом, принесенным из буфета, гримировались все сразу. Каждый старался протиснуться вперед, чтобы вместо щеки не попасть палочкой грима в нос. Получалось забавное зрелище: в одном зеркале множество лиц.
Тем временем Котя сидел на круглой табуреточке кассира и лихо стучал компостером.
– Вам куда билет? В Рязань или в Париж? – спросил он маму, которая кончила гримироваться и подошла к сыну.
Мама задумчиво посмотрела на Котю и сказала:
– Мне билет до станции, где люди не стреляют в людей. Где много хлеба…
– И сливочного мороженого, – добавил Котя.
– И где дети ходят в школу, а артисты выступают в театрах и в антрактах пьют чай с пирожными…
Котя задумался. Потом взял картонный билетик, сунул его в щель компостера и с силой нажал рычаг.
– Вот билет до станции «Победа революции».
А в зале ожидания вокзала, превращенном в зрительный зал, уже было полно народу. Красноармейцы сидели на полу, не выпуская из рук винтовок. И над их головами как бы вырос невысокий винтовочный лесок. Они курили, отчего над залом плыло устойчивое голубоватое облачко махорочного дыма.
На большом полотне, прибитом к стене, была изображена горящая тюрьма Бастилия. И казалось, синеватый дым плыл над залом ожидания не от многочисленных цигарок, а от пожара, изображенного на полотне На перроне снова ударил колокол. И перед публикой появился Николай Леонидович.
На нем была свободная белая рубаха с широкими рукавами, синие шаровары и красный пояс, за который были заткнуты два старинных пистолета. В руке же он держал обычную винтовку, взятую напрокат у кого-то из красноармейцев.
– Товарищи! – сказал Николай Леонидович. – Рядом гремят пушки Юденича. Но мы, артисты Героического рабочего театра, не прекращаем своих спектаклей. Ударим по Юденичу пролетарским искусством!
В зале захлопали в ладоши и закричали «ура!» Штыки закачались.
– Сейчас мы покажем вам спектакль из времен французской революции. Автор драмы… я.
Николай Леонидович смущенно посмотрел на зрителей и поклонился. Кто-то крикнул:
– Браво автору!
Но папа поднял руку. И зал притих.
– В этой драме восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют тюрьму Бастилию. Итак, начинаем спектакль!
Ударил колокол. И артисты вышли на сцену. Собственно сцены не было. Была небольшая площадка, перед которой лежала перевернутая вверх ножками скамейка, изображающая баррикаду. Николай Леонидович исполнял роль командира, а Ксаночка, Котина мама, роль женщины-бойца. Бывший артист императорских театров, любитель супа «карие глазки», был бомбардиром, то есть артиллеристом.
Спектакль начался.
Командир. Мы ждем подкрепленья.
Победа за нами!
Пусть мальчик поднимет
Трехцветное знамя!
Женщина-боец. Как можно ребенка
Подставить под пули?
Не дремлют стрелки
Короля в карауле.
Командир. Пусть знамя народа
Над улицей реет.
В ребенка стрелять
И король не посмеет!
Бомбардир. Эй, маленький Пьер,
Подходи к баррикаде
И знамя держи,
Как солдат на параде.
Командир. На гребень забраться
Ему помогите!
Бомбардир. Смотрите,
Он держится смело, смотрите!
Командир. – Ударьте, ребята,
По лбам барабанов.
Все. Республике – слава!
На плаху – тиранов!
Гремели барабаны. Котя – Пьер стоял на перевернутой скамейке-баррикаде и изо всех сил размахивал трехцветным французским знаменем. А в зале кричали «ура!» и подбрасывали фуражки с алыми звездочками. В это время где-то за окнами раздался взрыв и стекла в зале ожидания мелко зазвенели.
Зрители решили, что так надо по спектаклю, и продолжали хлопать и кричать «ура».
Но дверь распахнулась, и возбужденный боец крикнул:
– Тревога! Боевые расчеты бронепоезда по местам!
Его голос утонул в грохоте нового взрыва. Где-то совсем близко рвались снаряды. И, стараясь перекричать грохот, зазвучали команды:
– Третья рота, на выход!
– Телеграфисты штаба…
– Саперный взвод…
Снаряд разорвался на перроне. В здании вокзала со звоном вылетели стекла. Погас свет. Кто-то вскрикнул.
Котя стоял среди этого невидимого водоворота людей и прижимал к себе знамя французской революции. Бегущие красноармейцы подхватили его и, подталкивая, увлекли к двери. Мальчик очутился на привокзальной площади. Вспышки рвущихся снарядов освещали белые стены вокзала и бегущих бойцов. Ржали лошади. Звучали неразборчивые слова команды. Грохотали кованые колеса повозок. Коте казалось, что все это происходит в невнятном тяжелом сне. Ему мучительно хотелось проснуться и очутиться дома, в тихой комнате второго этажа, в которую с любопытством заглядывал уличный фонарь…
Мимо с грохотом промчался театральный фургон, и Котя успел разглядеть бледное лицо своего нового друга, погонявшего лошадей.
– Икар! Икар, куда вы… – крикнул Котя.
Но Икар не услышал его голоса. Он погонял лошадей, и вскоре фургон скрылся в дымной тьме.
В это мгновение чья-то сильная рука схватила Котю и потащила за собой. Котя не успел разглядеть, кто его ведет, не успел сообразить, куда его ведут. В следующее мгновение та же рука швырнула его на землю и тяжелое, горячее тело в шершавой гимнастерке накрыло его. Раздался оглушительный взрыв, да такой сильный, что земля вздрогнула.
Когда взрыв утих, человек, прикрывший собой Котю, произнес:
– Так без головы можно остаться!
Это был Яшечкин. Котя узнал его и облегченно вздохнул. Откуда он взялся, как нашел Котю в этом страшном водовороте? На мгновение Коте вспомнились слова командира полка: «Головой отвечаешь!» Это за него, за Котю, Яшечкину приказали отвечать головой. И он выполнял приказ. Нет, здесь дело не в приказе. Если человек прикрывает от осколков другого – это уже не из-за приказа.
Яшечкин вскочил на ноги, помог подняться Коте и побежал, увлекая его за собой. Они пробежали по окутанной дымом площади, нырнули в боковой переулок и очутились у артиллерийской повозки.
– Быстрей! – скомандовал Яшечкин и помог Коте забраться на облучок. Потом быстро отвязал коней и сел рядом с ним. – Держись крепче. Но! Но! Пошли!..
И повозка помчалась, подпрыгивая на ухабах.
Тут только Котя заметил, что в руках у него знамя – трехцветное знамя французской революции. С этим знаменем он выходил на сцену и забирался на гребень баррикады.
За их спиной рвались снаряды.
Котя со своим спасителем уже мчался по проселочной дороге, а мама металась по перрону и всех спрашивала:
– Вы не видели мальчика?… Небольшого мальчика… Пропал мальчик…
Она не обращала внимания на близкие разрывы, на грохот бронепоезда, который вел ответный огонь. Она искала сына.
Мимо пронесли носилки, покрытые одеялом. Мама бросилась к ним и, преодолевая страх, приподняла край одеяла. На носилках лежал усатый мужчина. Он был мертв.
Мама снова вбежала в здание вокзала в надежде, что Котя от испуга притаился в каком-нибудь укромном местечке. Под ногами хрустело битое стекло. Бастилия на полотне пылала в полную силу, словно ее подожгли не восставшие парижане, а снаряды белых. Коти не было. Тогда мама спрятала лицо в ладони и заплакала. Она плакала беззвучно. Только плечи ее слегка вздрагивали, словно от озноба. И тут перед ней возник Николай Леонидович.
– Ксана?! Где Котя? Наши части отступают!
– Коти нет! Я никуда не уйду без Коти!
– Да, да, – пробормотал папа. – Мы никуда не уйдем без Коти.
На улице загрохотала пулеметная очередь.
5
Когда повозка, запряженная парой серых в яблоках лошадей, отъехала подальше от станции, где с грохотом и огнем рвались снаряды, Котя посмотрел на своего спасителя. Фуражка со звездочкой была низко надвинута на глаза. Яшечкин был спокоен. Словно ничего особенного не произошло.
– Это наши бьют по белым? – спросил Котя.
– Кто его знает, – нехотя отозвался Яшечкин. – То ли наши по белым, то ли белые по нашим. Взрывы у всех одинаковые.
Постепенно неразговорчивый Яшечкин как бы оттаял, стал более общительным и сам спросил мальчика:
– Ты-то как на фронт попал?
– Из-за тетушки, – ответил мальчик. – Тетушка не захотела меня оставить у себя. Вот и пришлось меня взять… А вы знаете, что аэропланам нужна касторка?
– Скажешь тоже! – буркнул Яшечкин и замолчал надолго.
– Вы смотрели спектакль? – спросил Котя, чтобы как-то нарушить молчание.
– Смотрел.
– Видали, мальчик размахивал трехцветным флагом? (Яшечкин кивнул.) Так это – я.
– Я знаю, – ответил красноармеец и едва заметно улыбнулся.
– Яшечкин, я про вас напишу стихи. Честное благородное! – вдруг сказал Котя. – Как вы спасли меня.
– Нешто про такое пишут? – Красноармеец покачал головой. – Если про каждого писать стихами, стихов не хватит.
– Хватит! – уверенно сказал Котя.
В это время раздался треск, скрип, и повозка резко наклонилась набок. Котя еле удержался на козлах.
Яшечкин ловко спрыгнул на землю и стал рассматривать повреждение.
– Приехали, – певуче сказал он. – Обод лопнул.
– Что же будем делать? – спросил мальчик, осторожно спускаясь на землю.
– Ночевать будем. Утро вечера мудренее.
Яшечкин распряг лошадей и, ловко стреножив, отпустил их пастись. Потом расстелил под развесистой липой шинель и велел Коте ложиться.
– А вы? – спросил мальчик. – Нам всем места хватит.
– Спи, – сказал боец. – Мне бодрствовать – дело привычное. А сморит сон, я и сидя посплю. Солдат спит, а служба идет…
– Куда идет служба? – спросил мальчик, ложась на расстеленную шинель и подкладывая руки под голову.
– К дому идет служба, – ответил солдат и сел с краю, зажав между ног винтовку. – Идет, идет, и никак не может прийти.
– Почему? – спросил Котя.
– Война долго длится.
Некоторое время мальчик лежал молча, с открытыми глазами. Над ним распростерлось звездное небо – темное поле с желтыми цветами. Когда звезда падала, казалось, что кто-то срывал цветок.
– Яшечкин, а вы любите воевать? – неожиданно спросил мальчик.
– Не-ет, – ответил пожилой боец.
– Чего же вы воюете?
– Питер защищать нужно. Воевать никто не любит… Я траву люблю косить.
– А генералы любят воевать? – спросил мальчик.
– Кто их знает, генералов. Я их только издали видал… Ты спи, спи.
Но Коте не спалось. События сегодняшнего дня ошеломили его. Он никак не мог прийти в себя. Перед глазами снова и снова возникали страшные видения войны. Разрывы. Отблески пожара. Стоны раненых. Ржание испуганных коней. И фургон Героического рабочего театра, освещенный вспышками разрывов. Неужели весь театр умчался и папа с мамой бросили его одного на пылающей привокзальной площади?!
– Яшечкин, а вы могли бы встать и пойти на белых? – спросил мальчик, приподнявшись на локте. – В вас стреляют, а вы идете. Вперед. Но если вас убьют, то больше никого, никого не убьют. И война кончится. Победа!
– Спи, – сказал боец, видимо не зная, как ответить на эту фантазию мальчика. – Спи и не думай.
– А разве можно заставить себя не думать? – спросил мальчик и, не получив ответа, больше уже не приставал к своему спутнику с расспросами. Тем более что усталость начинала брать свое. Он закрыл глаза.
Яшечкин оглянулся и прикрыл мальчика краешком шинели. «А ведь малый прав. Каждый, кто идет вперед под пули, приближает победу. Только одним солдатом тут не обойдешься…»
Коте снилось огромное поле, на котором лежат раненые и убитые. И по полю медленно идет мама с кувшином и дает напиться тем, кто просит. На громоздкой серой кобыле появляется папа и кричит:
«Ты, Ксаночка, пои только красных!»
А мама отвечает.
«Белые тоже хотят пить».
1 2 3 4 5
– Эй, ездовые второй батареи, что вы там, заснули? Подтянись! Подтянись! – кричал командир ездовым.
– Но-о-о, сонные! – кричали ездовые лошадям.
Вздымалось облако пыли, из камней вылетали искры, и новая волна грохота оглушала прохожих.
Над городом реяли кумачовые полотнища с четко выведенными словами: «Смерть Юденичу!», «Не отдадим врагу революционный Петроград!»
Этими словами город напутствовал уходящих на фронт.
На одном из орудийных передков, рядом с грузным белобрысым красноармейцем, сидел смуглолицый мальчик в серой курточке и такой же кепке. Маленькие ровные брови высоко взлетали над глазами. Сами же глаза были задумчивыми и серьезными, как у взрослого человека. Когда же мальчик улыбался, глаза его оживлялись и в них загоралось что-то озорное.
Это был Котя.
Перед началом марша командир полка сам привел его к запряженному шестеркой лошадей орудию. Здесь, на передке, восседал немолодой боец в фуражке, надвинутой на самые глаза. Гимнастерка и шаровары сидели на нем в обтяжку. Казалось, сделай он неловкое движение и обмундирование затрещит по швам.
– Принимай в расчет бойца! – сказал командир артиллеристу. – Головой отвечаешь!
Вместо ответа боец приложил руку к козырьку и, как показалось Коте, не обратил на него никакого внимания.
Мальчик забрался на передок и сел рядом с неразговорчивым бойцом.
Раздалась команда «Арш!», заиграл оркестр. Полк тронулся.
Первое время Котя и его спутник ехали молча. Мальчик жалел, что ему попался такой угрюмый спутник. Неожиданно красноармеец, не поворачивая головы, спросил:
– Ты тоже артист?
– Артист, – ответил Котя.
– На голове стоять можешь?
– Не-ет.
– А шпаги глотать умеешь?
– Не пробовал.
– Что же ты умеешь делать? – разочарованно спросил боец.
Котя слегка подался вперед и заглянул ему в лицо.
– Я играю в спектакле. Сперва подношу патроны, а потом погибаю.
Боец долго молчал, обдумывал. Наконец со вздохом произнес:
– Как солдат. Сперва подносит патроны, а потом погибает.
– А я еще стихи сочиняю, – доверительно сообщил артиллеристу Котя. – Не верите? Честное благородное!
И, не дожидаясь, как боец отнесется к этому сообщению, продекламировал:
Возле цирка на Фонтанке
Продавал мужик баранки.
А баранки были с маком,
Отдал их мужик собакам.
Красноармеец опустил поводья, с нескрываемым любопытством посмотрел на Котю, протянул ему руку.
– Яшечкин, – представился он.
– Котя, – ответил мальчик. Так они познакомились.
– А вы наводчик? – спросил Котя.
– Замковой, – через некоторое время ответил артиллерист.
– Пушку на замок запираете?
– Не пушку, а снаряд… Засылаю снаряд в патронник, закрываю орудийный замок.
– А ключ от замка где храните?
Яшечкин недовольно покосился на мальчика.
– Это амбарный замок запирают на ключ, – сказал он и снова надолго замолчал.
В вышине раздался протяжный дробный треск. Из-за леса вылетел аэроплан. Он летел так низко над землей, что его гул заглушал все звуки движущегося артиллерийского полка. На широких двухэтажных крыльях горели красные звезды. От пролетающего аэроплана над колонной просвистел ветер и тень крыльев скользнула по траве. Котя привстал, чтобы лучше разглядеть военлета, который перегнулся через борт кабины, но сильная рука Яшечкина вернула его на место.
– Не балуй. Свалишься на землю.
Обогнав колонну, аэроплан удалился в сторону фронта, а Котя провожал его округлившимися глазами. И губы его сами по себе уже шептали строчки будущего стихотворения:
Смелый красный авиатор
В бой ведет аэроплан.
На войне все неожиданно меняется. Обыкновенная изба может превратиться в штаб полка; школа может стать полевым лазаретом; площадь – огневой позицией для орудий, а колокольня – наблюдательным пунктом.
Так пригородный вокзал неожиданно превратился в театр. На месте, где обычно висело расписание поездов, появился большой плакат:
Героический рабочий театр.
«ЗНАМЯ РЕВОЛЮЦИИ»,
драма в двух действиях, пяти картинах.
Начало в семь часов вечера.
Билеты не продаются.
Заплатим за билеты Юденичу – пулями и снарядами.
4
Перрон вокзала, превращенный в театральную площадь, заполнили красноармейцы, идущие на спектакль. Они шли с оружием, потому что когда рядом враг, то даже в театре нельзя расставаться с винтовкой.
Два бойца прикатили пулемет. Дежурный – розо волицый красноармеец с рыжим чубом – преградил им путь:
– С пулеметом нельзя!
– Куда же мы его денем? Мы за пулемет в ответе! – говорил один из пулеметчиков, оттирая дежурного плечом.
– С винтовками можно, а с пулеметом нельзя?! – поддерживал товарища второй пулеметчик.
– Вы еще тачанку прикатите! – не сдавался дежурный.
Образовалась толпа. Задние кричали:
– Проходите! Эй, пулемет, двигай!
В это время на перроне ударили в колокол. Но это не был сигнал к отправлению поезда. Удар колокола означал первый театральный звонок. Какой-то сугубо штатский старичок, неизвестно как очутившийся на станции, спросил дежурного:
– Поезд отправляется?
– Спектакль начинается, – ответил дежурный.
Старичок долго смотрел на него, растерянно моргая, потом оглянулся и увидел, что у перрона стоит бронепоезд.
– Спектакль начинается, – пробормотал старичок и вдруг пустился бежать.
Помещение вокзальной кассы было превращено в гримерную. Перед единственным зеркалом, принесенным из буфета, гримировались все сразу. Каждый старался протиснуться вперед, чтобы вместо щеки не попасть палочкой грима в нос. Получалось забавное зрелище: в одном зеркале множество лиц.
Тем временем Котя сидел на круглой табуреточке кассира и лихо стучал компостером.
– Вам куда билет? В Рязань или в Париж? – спросил он маму, которая кончила гримироваться и подошла к сыну.
Мама задумчиво посмотрела на Котю и сказала:
– Мне билет до станции, где люди не стреляют в людей. Где много хлеба…
– И сливочного мороженого, – добавил Котя.
– И где дети ходят в школу, а артисты выступают в театрах и в антрактах пьют чай с пирожными…
Котя задумался. Потом взял картонный билетик, сунул его в щель компостера и с силой нажал рычаг.
– Вот билет до станции «Победа революции».
А в зале ожидания вокзала, превращенном в зрительный зал, уже было полно народу. Красноармейцы сидели на полу, не выпуская из рук винтовок. И над их головами как бы вырос невысокий винтовочный лесок. Они курили, отчего над залом плыло устойчивое голубоватое облачко махорочного дыма.
На большом полотне, прибитом к стене, была изображена горящая тюрьма Бастилия. И казалось, синеватый дым плыл над залом ожидания не от многочисленных цигарок, а от пожара, изображенного на полотне На перроне снова ударил колокол. И перед публикой появился Николай Леонидович.
На нем была свободная белая рубаха с широкими рукавами, синие шаровары и красный пояс, за который были заткнуты два старинных пистолета. В руке же он держал обычную винтовку, взятую напрокат у кого-то из красноармейцев.
– Товарищи! – сказал Николай Леонидович. – Рядом гремят пушки Юденича. Но мы, артисты Героического рабочего театра, не прекращаем своих спектаклей. Ударим по Юденичу пролетарским искусством!
В зале захлопали в ладоши и закричали «ура!» Штыки закачались.
– Сейчас мы покажем вам спектакль из времен французской революции. Автор драмы… я.
Николай Леонидович смущенно посмотрел на зрителей и поклонился. Кто-то крикнул:
– Браво автору!
Но папа поднял руку. И зал притих.
– В этой драме восставшие санкюлоты, то есть пролетарии, штурмуют тюрьму Бастилию. Итак, начинаем спектакль!
Ударил колокол. И артисты вышли на сцену. Собственно сцены не было. Была небольшая площадка, перед которой лежала перевернутая вверх ножками скамейка, изображающая баррикаду. Николай Леонидович исполнял роль командира, а Ксаночка, Котина мама, роль женщины-бойца. Бывший артист императорских театров, любитель супа «карие глазки», был бомбардиром, то есть артиллеристом.
Спектакль начался.
Командир. Мы ждем подкрепленья.
Победа за нами!
Пусть мальчик поднимет
Трехцветное знамя!
Женщина-боец. Как можно ребенка
Подставить под пули?
Не дремлют стрелки
Короля в карауле.
Командир. Пусть знамя народа
Над улицей реет.
В ребенка стрелять
И король не посмеет!
Бомбардир. Эй, маленький Пьер,
Подходи к баррикаде
И знамя держи,
Как солдат на параде.
Командир. На гребень забраться
Ему помогите!
Бомбардир. Смотрите,
Он держится смело, смотрите!
Командир. – Ударьте, ребята,
По лбам барабанов.
Все. Республике – слава!
На плаху – тиранов!
Гремели барабаны. Котя – Пьер стоял на перевернутой скамейке-баррикаде и изо всех сил размахивал трехцветным французским знаменем. А в зале кричали «ура!» и подбрасывали фуражки с алыми звездочками. В это время где-то за окнами раздался взрыв и стекла в зале ожидания мелко зазвенели.
Зрители решили, что так надо по спектаклю, и продолжали хлопать и кричать «ура».
Но дверь распахнулась, и возбужденный боец крикнул:
– Тревога! Боевые расчеты бронепоезда по местам!
Его голос утонул в грохоте нового взрыва. Где-то совсем близко рвались снаряды. И, стараясь перекричать грохот, зазвучали команды:
– Третья рота, на выход!
– Телеграфисты штаба…
– Саперный взвод…
Снаряд разорвался на перроне. В здании вокзала со звоном вылетели стекла. Погас свет. Кто-то вскрикнул.
Котя стоял среди этого невидимого водоворота людей и прижимал к себе знамя французской революции. Бегущие красноармейцы подхватили его и, подталкивая, увлекли к двери. Мальчик очутился на привокзальной площади. Вспышки рвущихся снарядов освещали белые стены вокзала и бегущих бойцов. Ржали лошади. Звучали неразборчивые слова команды. Грохотали кованые колеса повозок. Коте казалось, что все это происходит в невнятном тяжелом сне. Ему мучительно хотелось проснуться и очутиться дома, в тихой комнате второго этажа, в которую с любопытством заглядывал уличный фонарь…
Мимо с грохотом промчался театральный фургон, и Котя успел разглядеть бледное лицо своего нового друга, погонявшего лошадей.
– Икар! Икар, куда вы… – крикнул Котя.
Но Икар не услышал его голоса. Он погонял лошадей, и вскоре фургон скрылся в дымной тьме.
В это мгновение чья-то сильная рука схватила Котю и потащила за собой. Котя не успел разглядеть, кто его ведет, не успел сообразить, куда его ведут. В следующее мгновение та же рука швырнула его на землю и тяжелое, горячее тело в шершавой гимнастерке накрыло его. Раздался оглушительный взрыв, да такой сильный, что земля вздрогнула.
Когда взрыв утих, человек, прикрывший собой Котю, произнес:
– Так без головы можно остаться!
Это был Яшечкин. Котя узнал его и облегченно вздохнул. Откуда он взялся, как нашел Котю в этом страшном водовороте? На мгновение Коте вспомнились слова командира полка: «Головой отвечаешь!» Это за него, за Котю, Яшечкину приказали отвечать головой. И он выполнял приказ. Нет, здесь дело не в приказе. Если человек прикрывает от осколков другого – это уже не из-за приказа.
Яшечкин вскочил на ноги, помог подняться Коте и побежал, увлекая его за собой. Они пробежали по окутанной дымом площади, нырнули в боковой переулок и очутились у артиллерийской повозки.
– Быстрей! – скомандовал Яшечкин и помог Коте забраться на облучок. Потом быстро отвязал коней и сел рядом с ним. – Держись крепче. Но! Но! Пошли!..
И повозка помчалась, подпрыгивая на ухабах.
Тут только Котя заметил, что в руках у него знамя – трехцветное знамя французской революции. С этим знаменем он выходил на сцену и забирался на гребень баррикады.
За их спиной рвались снаряды.
Котя со своим спасителем уже мчался по проселочной дороге, а мама металась по перрону и всех спрашивала:
– Вы не видели мальчика?… Небольшого мальчика… Пропал мальчик…
Она не обращала внимания на близкие разрывы, на грохот бронепоезда, который вел ответный огонь. Она искала сына.
Мимо пронесли носилки, покрытые одеялом. Мама бросилась к ним и, преодолевая страх, приподняла край одеяла. На носилках лежал усатый мужчина. Он был мертв.
Мама снова вбежала в здание вокзала в надежде, что Котя от испуга притаился в каком-нибудь укромном местечке. Под ногами хрустело битое стекло. Бастилия на полотне пылала в полную силу, словно ее подожгли не восставшие парижане, а снаряды белых. Коти не было. Тогда мама спрятала лицо в ладони и заплакала. Она плакала беззвучно. Только плечи ее слегка вздрагивали, словно от озноба. И тут перед ней возник Николай Леонидович.
– Ксана?! Где Котя? Наши части отступают!
– Коти нет! Я никуда не уйду без Коти!
– Да, да, – пробормотал папа. – Мы никуда не уйдем без Коти.
На улице загрохотала пулеметная очередь.
5
Когда повозка, запряженная парой серых в яблоках лошадей, отъехала подальше от станции, где с грохотом и огнем рвались снаряды, Котя посмотрел на своего спасителя. Фуражка со звездочкой была низко надвинута на глаза. Яшечкин был спокоен. Словно ничего особенного не произошло.
– Это наши бьют по белым? – спросил Котя.
– Кто его знает, – нехотя отозвался Яшечкин. – То ли наши по белым, то ли белые по нашим. Взрывы у всех одинаковые.
Постепенно неразговорчивый Яшечкин как бы оттаял, стал более общительным и сам спросил мальчика:
– Ты-то как на фронт попал?
– Из-за тетушки, – ответил мальчик. – Тетушка не захотела меня оставить у себя. Вот и пришлось меня взять… А вы знаете, что аэропланам нужна касторка?
– Скажешь тоже! – буркнул Яшечкин и замолчал надолго.
– Вы смотрели спектакль? – спросил Котя, чтобы как-то нарушить молчание.
– Смотрел.
– Видали, мальчик размахивал трехцветным флагом? (Яшечкин кивнул.) Так это – я.
– Я знаю, – ответил красноармеец и едва заметно улыбнулся.
– Яшечкин, я про вас напишу стихи. Честное благородное! – вдруг сказал Котя. – Как вы спасли меня.
– Нешто про такое пишут? – Красноармеец покачал головой. – Если про каждого писать стихами, стихов не хватит.
– Хватит! – уверенно сказал Котя.
В это время раздался треск, скрип, и повозка резко наклонилась набок. Котя еле удержался на козлах.
Яшечкин ловко спрыгнул на землю и стал рассматривать повреждение.
– Приехали, – певуче сказал он. – Обод лопнул.
– Что же будем делать? – спросил мальчик, осторожно спускаясь на землю.
– Ночевать будем. Утро вечера мудренее.
Яшечкин распряг лошадей и, ловко стреножив, отпустил их пастись. Потом расстелил под развесистой липой шинель и велел Коте ложиться.
– А вы? – спросил мальчик. – Нам всем места хватит.
– Спи, – сказал боец. – Мне бодрствовать – дело привычное. А сморит сон, я и сидя посплю. Солдат спит, а служба идет…
– Куда идет служба? – спросил мальчик, ложась на расстеленную шинель и подкладывая руки под голову.
– К дому идет служба, – ответил солдат и сел с краю, зажав между ног винтовку. – Идет, идет, и никак не может прийти.
– Почему? – спросил Котя.
– Война долго длится.
Некоторое время мальчик лежал молча, с открытыми глазами. Над ним распростерлось звездное небо – темное поле с желтыми цветами. Когда звезда падала, казалось, что кто-то срывал цветок.
– Яшечкин, а вы любите воевать? – неожиданно спросил мальчик.
– Не-ет, – ответил пожилой боец.
– Чего же вы воюете?
– Питер защищать нужно. Воевать никто не любит… Я траву люблю косить.
– А генералы любят воевать? – спросил мальчик.
– Кто их знает, генералов. Я их только издали видал… Ты спи, спи.
Но Коте не спалось. События сегодняшнего дня ошеломили его. Он никак не мог прийти в себя. Перед глазами снова и снова возникали страшные видения войны. Разрывы. Отблески пожара. Стоны раненых. Ржание испуганных коней. И фургон Героического рабочего театра, освещенный вспышками разрывов. Неужели весь театр умчался и папа с мамой бросили его одного на пылающей привокзальной площади?!
– Яшечкин, а вы могли бы встать и пойти на белых? – спросил мальчик, приподнявшись на локте. – В вас стреляют, а вы идете. Вперед. Но если вас убьют, то больше никого, никого не убьют. И война кончится. Победа!
– Спи, – сказал боец, видимо не зная, как ответить на эту фантазию мальчика. – Спи и не думай.
– А разве можно заставить себя не думать? – спросил мальчик и, не получив ответа, больше уже не приставал к своему спутнику с расспросами. Тем более что усталость начинала брать свое. Он закрыл глаза.
Яшечкин оглянулся и прикрыл мальчика краешком шинели. «А ведь малый прав. Каждый, кто идет вперед под пули, приближает победу. Только одним солдатом тут не обойдешься…»
Коте снилось огромное поле, на котором лежат раненые и убитые. И по полю медленно идет мама с кувшином и дает напиться тем, кто просит. На громоздкой серой кобыле появляется папа и кричит:
«Ты, Ксаночка, пои только красных!»
А мама отвечает.
«Белые тоже хотят пить».
1 2 3 4 5