А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Значит, крыса прогрызла доску, чтобы залезть внутрь.
Подождав, мы с Татьяной легли опять, а Муха вернулась на место, в ящик. Всё было спокойно. Предстоящий экзамен отогнал мысли о крысах, мы заснули.
А среди ночи началось.
Танюшка взлетела с тахты, как с трамплина. Я тоже вскочила. Муха выпрыгнула из ящика и вся ощерилась…
Пружины в тахте отчаянно звенели. Да там, наверно, была не одна, целый десяток крыс! Я сгребла простыни, одеяла, свалила на стол. Заспанный, босой Андрейка вылез из-за ширмы…
Кто-то невидимый толкался в обивку тахты, она вздымалась буграми. В пружинах шла битва: с шуршанием сыпалась труха и слышался злобный писк.
Муха от азарта вся извелась: она не скулила – она воинственно свистала, с ожесточением бросаясь то на один, то на другой угол тахты, пытаясь прокусить обивку…
Наконец, набравшись храбрости, мы решили действовать.
– Андрей, неси из передней половую щётку, это будет рычаг, – скомандовала я. – Татьяна, давай для второго рычага кочергу, вон там, в углу возле печки…
Общими усилиями мы подпихнули под тахту щётку с кочергой. Муха стояла наизготове, трясясь от напряжения. Даже проснувшийся Мазепка выставил мордочку из ящика.
– Раз-два, взяли!
Тахта скрипнула и поднялась. Захлебнувшись лаем, Муха ринулась, стараясь пролезть под каркас. Она бешено царапала пол лапами. Я кричала:


Огромная крыса выскочила из-под тахты, метнулась у Татьяниных ног и шмыгнула обратно.

– Поднимайте выше!
В двери показалась испуганная Хая Львовна, за ней Фрида… А крыса, огромная, ЕДИНСТВЕННАЯ, наделавшая столько переполоху крыса, метнулась у Татьяниных ног, выскочила из-под тахты и шмыгнула обратно. Муха только зубами лязгнула!
Бам! Бах!..
Наши самодельные рычаги полетели в стороны. Щётка сломалась, кочерга загремела. Тахта грохнула на место, с потолка посыпалась штукатурка. Но из-под каркаса – ура! – торчал трофей: прищемлённый крысиный хвост.
– Ф-фу! – выдохнула я, утирая со лба пот.
– Виданное ли дело! Мы с Фридочкой думали, воздушная тревога, нет? – прошамкала сзади Хая Львовна. – Фридочка только с дежурства пришла…
– Да нет, мы крысу ловили…
– Ой, боюсь, боюсь, боюсь! Ужасно боюсь крыс! – Зажмурившись, прикрыв лицо ладошками, маленький милиционер в расстёгнутой гимнастёрке убежал к себе в комнату.
Татьяна ничего не сказала, она ещё не оправилась от потрясения. Андрейка молча показал пальцем на Муху.
Та стояла прямая как струнка. Глаза у неё сверкали. Она не сводила их с крысиного хвоста: хвост иногда слабо вздрагивал, шевелился, иногда замирал, становясь похожим на безвредный, но препротивный обрывок верёвки.
– Товарищи, ничего не попишешь, необходимо ещё хоть немного поспать! Вспомним об экзамене и об Андрейкиной школе, – деловито сказала я. – Татьяна, давай стелить постель. Андрей, ложись к себе. Хая Львовна, вы уж простите, что мы вас разбудили!
– Я что, не понимаю? Каждому нашему врагу сто бы таких крыс!.. – прошамкала Хая Львовна, закрывая за собой дверь.
Андрейка полез в кровать: Муха неохотно, с окриком, – в ящик к Мазепке; я и Таня – всё на ту же тахту.
Проспали мы ещё несколько часов. В тахте никто больше не ворочался и не пищал. А утром, с отвращением поглядывая на торчавший хвост, наскоро поели и разошлись по делам.
Экзамен мы с Татьяной в то утро сдали благополучно.
По дороге из института Танюшка вдруг вспомнила:
– Да, но как же теперь с хвостом?
– С каким ещё хвостом? – удивилась я; студенты часто называют хвостами проваленные экзамены.
– С тем… крысиным.
– А-а! – Я и думать о нём позабыла.
Но хвоста больше не существовало. Поджидая нас, Муха в ярости понемногу сгрызла его.
Мы позвали на помощь соседа. Подняли снова тахту, и Муха задушила проклятую бесхвостую крысу.
Да, но что делать с Мазепкой?
Он вырастал на глазах, но и худел тоже на глазах. Кормить двух собак вдоволь мы не могли. Одного Мушкиного молока ему давно не хватало…
– Вот видишь, – упрекала я иногда Андрейку, – до чего доводит неуместная доброта. Куда, куда мы денем теперь щенка? Одну Муху, плохо ли, хорошо ли, как-нибудь прокормим. А Мазепка? Нет, придётся с ним что-то придумывать…
– Мамочка, мама… – возражал Андрейка. – Он же ещё маленький!
– Какой маленький! Здоровенный щен…
– Сегодня я ему из школы остатки обеда принесу, а завтра…
– Нет, – твёрдо сказала я. – Надо его куда-то пристроить.
Легко сказать – пристроить… Разве найдёшь в городе в военное время желающих завести собаку, да ещё непородистую и не блиставшую красотой?
Я пыталась найти. Узнавала, не нуждается ли кто в щенке за городом. Безуспешно. У кого были сторожевые собаки, тот берёг их, а заводить новую никто не хотел.
Вскоре с Мазепкой стало ещё труднее. Он слишком быстро превращался в славного, но крупного кобелька с отличным аппетитом, удовлетворить который мы просто не могли. И я решилась…
Это было нелегко.
Несколько лет назад мне пришлось работать в одном учреждении, рядом с которым находилось другое, со звучным и не совсем понятным названием: Институт питания. Часто, сидя за работой, я слышала разноголосый собачий лай, доносившийся из вивария этого института. Виварий – нечто вроде лаборатории, где на пользу людям и науке над собаками производят опыты, определяя достоинства или вред того или иного кушанья, концентрата…
Раз мы не можем прокормить Мазепку, пусть уж он лучше послужит науке.
В один из дней, когда Андрейка задержался в школе, я посадила Мазепку в корзину и пешком отправилась в Институт питания.
Был морозный зимний вечер. Я шла быстро, тяжёлый Мазепка оттягивал руку, но я никак не могла согреться.
Вот и знакомый переулок. Ворота института были заперты, но я нашла калитку и храбро двинулась к одноэтажному тёмному строению. В щели плохо замаскированных окон пробивался свет. Женщина в белом халате, утопая в сугробах, перебегала дорожку. Я объяснила ей, в чём дело.
– Напрасно вы пришли, – сказала она, – институт эвакуирован, виварий закрыт (кругом и правда всё было тихо). Работает одна наша лаборатория, где собака ни к чему. Я вам посоветую. Видите напротив клинику? Там нужны подопытные животные…
Грустно вернулась я к калитке. Мне казалось: в Институте питания собачья жизнь всё же легче! Да что поделаешь…
В длинном, освещенном тусклой лампочкой, холодном коридоре с засыпанным сырыми опилками кафельным полом служитель распахнул дверь клетки. В ней лежали четыре равнодушные собаки. Одна, забинтованная, с висевшей на шее пробиркой, печально посмотрела на служителя, когда он сильной рукой вынул из корзинки несчастного, недоумевающего Мазепку и бросил его на соломенную подстилку. Мне стало горько: Мазепка был всё-таки самый упитанный из собак.
– Плоховато им тут живётся, бедным животным? – спросила я. – Кормят ли их?
– Эх, милая… – ответил служитель. – Паёк-то они, само собой, получают. Да ведь сейчас война, будь она проклята… Ты не тужи, свыкнется твой пёс, не пропадёт.
Я возвращалась по тёмному переулку. Пустая корзина била меня по боку, и ветер швырял в лицо колючий снег.

* * *

И всё-таки война подходила к концу! Жизнь налаживалась. Город ещё был замаскирован, хотя по вечерам из окон домов прорывались весёлые огни. Все жили надеждой на будущее. Вася писал, что был ранен, но поправляется. Мы с Андрейкой трудились по-прежнему: я в институте, он переходил уже в пятый класс.
А Муха… Она жила у нас!
Крысы давно исчезли. Иногда соседские ребятишки шутки ради поднимали во дворе крик:
– Мушка, крыса!..
Как пружинка, вскакивала она на подоконник, неслась во двор, но быстро возвращалась недовольная. «Обман, обман и обман, сладу нет с этими сорванцами», – было написано у неё на морде.
Как-то вечером меня позвали к телефону.
– Настасья! – гудел в трубке далёкий знакомый голос. – Это я, Наталья. Вернулась из эвакуации. Что? Да, да, конечно, с Ванькой и Санькой. Представь себе, даже с Флёркой! Что? Жили на Урале, я работала в колхозе, пасла свиней, рыла картошку… А как вы? Мой Володя тоже ещё там… Настасья, помнишь, ты мечтала когда-то о щенке фокстерьере? Так вот: Флёрка недавно ощенилась… Чудесные!.. Всех расхватали, один, в знак дружбы, – твой. Какие ещё у тебя дворняжки? Слышать не хочу! Сегодня же приезжай за щенком, понятно?
Это говорила моя старая школьная подруга, страстная собачница, кандидат биологических наук, учёный секретарь Института пушнины. Ванька и Санька были её сыновья, Володя – муж, а Флёрка – знаменитая на всю Москву самка фокстерьера с чудовищным количеством золотых медалей и дипломов… Когда-то, задолго до войны, я правда хотела взять от Флёрки щенка. Но сейчас… Во-первых, у нас жила Муха. Во-вторых, заниматься воспитанием породистого пса было сложно, трудно, некогда… Но уж если моя дорогая взбалмошная Наташка что-нибудь задумает… Того гляди, нагрянет сама со щенком!
Было, правда, одно обстоятельство, которое заставило нас с Андрейкой подумать, не стоит ли согласиться.
Три дня назад вернулась из эвакуации и Мухина хозяйка. Всеведущие мальчишки, Андрейкины дворовые товарищи, донесли, кто она, как её зовут и что «эта тётка» расспрашивала о Мухе. Может быть, вернуть её хозяйке, а нам взять Флёркиного щенка?
Сын, конечно, завопил:
– Взять! И не возвращать! Пусть живут вместе!
– Андрей, вспомни Мазепку, – сказала я как могла строже.
– Я помню, – нахмурился он. – Так ведь тогда было трудно. А теперь же легче. Правда?
– Правда, – согласилась я. – Но ещё не совсем легко. Давай так: хочешь щенка фокстерьера – отдадим Муху. Это ведь нехорошо – присваивать чужую собаку. Сходим к её старой хозяйке, договоримся и тогда, пожалуй…
Андрей заорал:
– Сходим! Договоримся!.. – и умчался во двор. Муху он любил. Но, вероятно, втайне надеялся на то, что и произошло в самом деле.
Мы сходили вдвоём к Мухиной бывшей хозяйке. Это была довольно чопорная пожилая особа с крашеными волосами и манерами бывшей дамы. Она сказала, что берёт обратно свою Трильби (Муху, оказывается, звали Трильби), и весьма благодарна, что мы приютили животное «на эти мрачные времена».
Мы с Андрейкой принесли Мухин ящик (он уже стал её собственностью), подстилку и привели саму Муху-Трильби на верёвочке – поводка у неё не было.
Муха бежала охотно – наверно, вспомнила прежний дом. Но в подъезде вдруг почему-то стала тянуть верёвку в подвал, а потом послушно и бодро полезла на третий этаж.
Хозяйка при виде её прослезилась. Стала гладить и ласкать, кормить сухариками, а мы ушли, расстроенные и успокоенные одновременно. И на другой вечер поехали за щенком.
Это было маленькое, белое, с двумя коричневыми пятнышками у глаз, очаровательное, похожее на барашка создание. Мы везли его домой в чёрной вытертой ушанке, как в кошёлке. Барашек лежал в ушанке, вызывая восхищение всего вагона метро; я даже не боялась контролёра.
Но дома нас ждал сюрприз. И не один.
Хая Львовна, бывшая в курсе всех событий с Мухой и фокстерьером, открыла нам дверь, как-то странно приседая и делая таинственные знаки.
Оказывается, приехала Каречка. Вся передняя была завалена чемоданами, сумками, узлами. Но это ещё не всё.
Дверь в нашу комнату, которую мы никогда не запирали, оказалась на замке. А когда Хая Львовна открыла её, мы увидели преспокойно лежавшую в углу, где раньше стоял ящик от инструментов… Муху!
– Батюшки мои! – ахнула я.
– Мушечка! – радостно вскрикнул Андрейка.
– Я могла не пустить? – возбуждённо шептала Хая Львовна. – Вернулась, только вы уехали. Плачет возле двери, как всё равно ребёнок, виданное ли дело… Что, у меня нет сердца? Фридочка сказала: раз убежала от первой хозяйки, значит, та ей не хозяйка. А тут приехала ОНА… – Хая Львовна выразительно кивнула на Каречкину стену. – Ну, я и заперла её к вам, чтобы тихо, без шума.
Всё было ясно: кто «она», кто «её», куда «к вам»…
А между тем белый барашек выпрыгнул из чёрной ушанки на пол. И не только выпрыгнул, тут же напустил лужицу. И не только напустил, звонко тявкнул: к нему, ощерившись, как при виде крысы, медленно и грозно подходила Муха.
– Ох! – испугался Андрейка. – Они подерутся? Нет, они не подрались.
Сначала Муха долго и презрительно обнюхивала щенка, от головы до куцего хвостика; он стоял, растопырив высокие белые лапки, млея не то от страха, не то от восторга. Потом Муха отошла в сторону и вдруг легла на пол. Не просто легла, а как-то вызывающе развалилась, открыв брюшко, словно приманивая барашка. А сама внимательно, выжидающе смотрела на него.
Барашек постоял, подумал. Боком, боком, какими-то кругами начал двигаться к Мухе. Присел. Снова подумал. Тявкнул. И не успели мы с Андрейкой опомниться, скакнул, привалился к Мухиному брюху туловищем и, перебирая лапками, словно котёнок, стал искать соски!
Это было удивительное зрелище.
Муха, старая, не отличавшаяся добротой чёрная Муха, давным-давно забывшая о собственных щенках, ласкала и вылизывала маленького белого приёмыша. А тот играл с ней, кусал, тёрся об её шерсть.
– Проблема… – сказала я. – Что же, опять у нас две собаки? Не знаю, как посмотрит на это Каречка.
Андрейка не ответил. Заворожённый, просидел он до позднего вечера над Мухой с приёмышем. Его тайная надежда сбылась!
Каречка посмотрела на собачий вопрос неожиданно легко.
Она как-то помягчела за время эвакуации. Стала гораздо терпимее, снисходительнее. А может быть, просто была рада вернуться домой?
В первый же вечер, она сама пришла к нам и долго, умиляясь, просидела над Мухой с Мартиком. Мы получили щенка в день Восьмого марта, потому и назвали его так.
Мухе было неудобно лежать с приёмышем на полу. Она поднималась, снова ложилась, наконец, подтащила ушанку, пристроила между лапами, но Мартика в неё не пустила. Тогда Каречка сама, по собственной инициативе, пошла и принесла круглую картонку из-под шляп. Андрейка постелил в неё рваную фланелевую рубашку, Муха тотчас впрыгнула, улеглась. Мартик, грустно постояв с торчащим ухом, тоже одолел стенку, и получилась новая большая чёрная ушанка: Муха свернулась клубком, а внутри уютно лежал белый барашек. Так они и заснули.
И тем не менее нам пришлось вернуть моей подруге Мартика! Вернуть с извинениями и просьбой продать или подарить кому-нибудь другому.
Почему?
Да потому, что Муха так и не прижилась у своей старой хозяйки!
Несмотря на то что мы несколько раз строго и непреклонно отводили её к ней, стерегли свой дом, не открывали дверь, она неизменно, при первой возможности, удирала к нам.
Терпеливо, часами, ждала Муха нашего прихода, если мы уходили, и умудрялась тайком проникнуть в нашу комнату. В какой восторг приходил при этом Мартик! Они катались с Мухой по полу, он лизал её, а Муха любовно и старательно вылизывала его.
Андрейка бывал доволен не меньше Мухи. А я… Не могла я по-прежнему позволить себе роскошь держать двух собак! Щенок был ещё молод, легко привык бы к новым владельцам.
К тому же Мухина старая хозяйка обиделась на нас за то, что мы якобы переманиваем её Трильби. С каждым днём всё суше, холоднее встречала она меня или Андрейку, когда мы возвращали Муху. И под конец, выставив на лестничную площадку Мухин ящик с подстилкой, не вышла вовсе, велев передать через соседей, что отказывается от «непокорного животного» навсегда.
Мухе того и надо было!
Очень довольная прибежала она за Андрейкой к нам домой и стала весело лизаться с Мартиком.
Не буду рассказывать, как переживал Андрейка необходимость расстаться с Мартиком. Но его, как и меня, слишком тронула привязанность Мухи. Сын согласился оставить её, а Мартика вернуть.
В конце концов, не всё ли равно, кто у тебя живёт – породистый пёс или простая, но преданная, умная дворняжка?

БОБКА


Новая собака появилась только через два года, после смерти дожившей до глубокой старости Мухи. Война уже кончилась, радостные слова «мир» и «победа» звучали в каждом доме. В нашу семью тоже пришло долгожданное счастье – вернулся Вася.
Новый пёс был прямым родственником Мартика, сыном той же Флёрки, только нечистопородным. Нас это ничуть не смущало: подумаешь, важность!.. Стройный, лёгкий, с подвижными ушками и тёмным пятном у глаза, азартный месячный фокстерьерчик приехал от моей подруги в той же чёрной старой ушанке, что и Мартик.
– Ну и собака!.. – протянул Вася, когда Андрейка, вынув щенка из ушанки, поставил на пол. – Он же голый какой-то весь…
– Голый? – возмутилась я. – К твоему сведению, шерсть у гладкошёрстных фокстерьеров и должна быть короткая!
Щенок смотрел на Васю строго, подвернув коричневое ухо; потом скакнул всеми четырьмя лапками и стал обнюхивать его ботинок.
– Давайте назовём его Бэмби! – придумал Андрейка. – Он похож на белого оленёнка…
– Скорее уж на белую фасолину. Ну, на бобик, или как там они называются… – Вася придирчиво разглядывал щенка, пока тот глодал ему подмётку.
– Вот пусть и будет Бобик, – решила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10